скажете о молодом императоре?
   - Второй шаг он делает раньше первого, отчего, я полагаю, и будет всю
свою жизнь ходить с заплетающимися ногами...
   ...Каменщики навезли на Лягушачье  болото  кирпичей,  извести,  стали
возводить фундамент дворца. Между собой говорили:
   - Кекерекексинен - язык сломать можно!


   8. НА БЕРЕГАХ РУБИКОНА

   Неприкаянный Вася Рубан блуждал среди публики...
   Вот и осень, дождливая осень 1770 года, дышится хорошо!
   В самом конце сентября из Малой Невки в Большую Неву вплыла  странная
флотилия: два парусных фрегата вели меж своих бортов чудовищный  плашко-
ут, поверх которого лежала гигантская глыбища Гром-камня. Медленно обог-
нув крепость, флотилия проплыла мимо Зимнего  дворца  и  Адмиралтейства,
тихо причалив к берегу возле Сената... Было  столь  непомерно  скопление
горожан на набережной, что многие боялись, как  бы  не  случилось  смер-
тельной  давки,  какая  произошла  при  обручении  французского  дофина.
Гром-камень с плашкоута съехал на берег. Офицеры и матросы,  штурмана  и
такелажники, водолазы и бурлаки - этот народ умел работать!  Петербуржцы
в их честь кричали: "Ура!", а Вася Рубан, принаряженный ради такого дня,
раздавал в толпе листки со своими стихами:
   Нерукотворная здесь Росская гора,
   Вняв гласу божию из уст Екатерины,
   Прешла во град Петров чрез невские пучины
   И пала под стопы Великого Петра...
   Среди гуляющих встретился ему и Василий Петров.
   - Чего тут стараешься? - спросил тот, важничая.
   - Российской публике услужаю.
   - Нашел кому услужать! Лучше бы милостивца себе выбрал, да и кормился
бы возле благ его. Эдак, тезка, тебе кареты не завести... Бросай  листки
свои, поедем в гости ко мне. Эвон, моя карета стоит. Я тебе покажу,  как
жить надо. У меня уже два лакея, брат. Что ни скажу-мигом...  А  чего  в
долг не просишь?
   В дороге Рубан пожалел, что нету с ними Потемкина.
   - На Гришку не уповай, - рассудил Петров. - Я-то близ высоких  персон
толкусь, так все знаю: это ломоть от двора отрезанный. Его  здесь  никто
не ждет. Сейчас при дворе иных ожидают:  графа  Алексея  Орлова  да  еще
принца прусского Генриха.
   Рубан спросил: чего Пруссии-то от нас надобно?
   - В политике всегда так: двое до потери сознания  дерутся,  а  третий
наблюдает. Под конец драки он больше всех о мире кричит и тем выгоду об-
ретает, а те, что дрались, при синяках да шишках остаются... Почему  ка-
рету мою не похвалишь?
   - Хорошая. Дай мне три рубля, Васенька, а?
   - Вот видишь, - уколол его Петров, - публика-то ничего тебе не  дала.
Ведь не я к тебе, а ты ко мне в гости едешь...
   Принц Генрих гостил у своей сестры, шведской королевы  ЛовизыУльрики,
когда Фридрих велел ему отправиться в Петербург: "Сделай все,  чтобы  мы
не остались в дураках! Я не Вольтер, и эта бабенка не отделается от меня
остроумным комплиментом с придачею шубы на соболях..." Король отправил в
дар Екатерине напольные часы работы Карла Бауэра, а Екатерина приготови-
ла ковры Шпалерной мануфактуры и обивку для гарнитура  в  Сан-Суси.  Уже
сама скудость монарших презентов показывала, что отношения между дворами
Петербурга и Потсдама довольно-таки натянуты...
   Безобразный длинноносый карлик с прической, собранной  на  затылке  в
громадный "кошелек", принц Генрих явился хорошей поживой  для  питерских
зубоскалов. За годы общения с русскими Екатерина привыкла много  шутить,
перемежая дела смехом и забавами. Пикировки с послами научили  ее  вести
беседы на острейших поворотах, а принц рассказывал о приготовлении  кофе
из овса с пережженным ячменем. Императрица призналась фавориту:
   - Принц легок мыслью, как свинцовая бомба.
   - Чего этот тугодум желает от нас?
   - Немцы хотят из Польши жирный бульон сварить, уже и гостей  назвали:
Иосифа с его маменькой...
   Екатерина написала Панину, что ей предложено посредничество  к  миру,
но гостя никак не расшевелить: "Уж я вожу его, вожу, а из принца не пол-
зет, не лезет, не выжимается".  Опережая  события,  Панин  распорядился,
чтобы Румянцев немедля вступил в личные переговоры  с  великим  визирем.
При этом Никита Иванович заявил Генриху, что Россия имеет самые  умерен-
ные претензии к Турции: присоединение Кабарды и Азовской  области,  сво-
бодное мореплавание в Черном море, независимость Крымского ханства, про-
текторат России над Валахией и Молдавией,  всеобщая  амнистия  греческим
патриотам. Услышав это, посланец Фридриха сразу же затряс "кошельком" на
затылке:
   - Столь непомерные требования способны изменить всю карту мира... Ве-
на никогда не согласится!
   - Отчего же? - хмыкнул Панин.
   - Австрия имеет свои интересы, а султан не позволит татарам стать на-
родом самостоятельным...
   Генрих депешировал королю, что все его убеждения Екатерина  почему-то
встречала смехом (из чего можно заключить,  что  результаты  свиданий  в
Нейссе и Нейштадте перестали быть тайной для русского Кабинета). Наконец
он проговорился о главном:
   - Поляки больше всех переколотили горшков - будет  справедливо,  если
они и расплатятся за все черепки...
   Екатерина еще при вступлении на престол публично заявила, что  Россия
"ни за чьим хвостом не потащится", а теперь король Пруссии протягивал ей
свой хвост, и ей было противно за него цепляться. Екатерина ушла от  от-
вета, заговорив о картинах своего Эрмитажа, а Генрих  выразил  удивление
перед ее фатальной расточительностью.
   - Моя расточительность, - отвечала она, -  лишь  кажущаяся.  Германия
отпустила меня полураздетой бесприданницей, с одним  медным  кувшином  в
руках. Эрмитажа мне в гроб не забрать, все останется России,  приютившей
и возвеличившей меня, а потомки, даст бог, еще и похвалят...  именно  за
бережливость. Государство, не имеющее картинной галереи,  это  не  госу-
дарство, а жалкая деревушка!
   Утром ее ждало донесение с Яика: казаки-старообрядцы отказывались ид-
ти на войну - мы, мол, не донские дураки, чтобы нам бороды обскоблили. А
принц Генрих припугнул Екатерину: отказываясь от посредничества  к  миру
через услуги Берлина и Вены, Петербург может попасть в железные клещи  -
султан обратится за посредничеством к Версалю! Екатерина, великая актри-
са, хохотала до boyaux fel'es (до надорванных кишок, по ее словам).
   - Я уже говорила и повторяю сейчас: Версаль может делать лишь то, что
может, а я стану делать, что хочу... Не смешите меня, принц! Ха-ха-ха...
К чему все это? Фельдмаршал Румянцев уже ведет переговоры о мире с вели-
ким визирем, а графиня Дюбарри  не  потерпит  герцога  Шуазеля,  который
вскарабкался к власти, как по лесенке, по худосочным ребрам маркизы Пом-
падур!
   Помпадур к тому времени уже покоилась в гробу.
   "Высокий гость" мизерного роста был ошеломлен  русским  транжирством.
Поезд императрицы, выехав из Петербурга, растянулся на 14 верст,  дорога
до Царского Села была обставлена красочными транспарантами, дачи  богат-
сев-всльмож соперничали меж собою в искусстве иллюминации, горящие пира-
миды освещали путь. Неожиданно впереди поезда раздался ужасающий грохот,
из вечерней тьмы возник конус гигантской горы, кратер  которой  с  гулом
выплескивал бурную лаву. Екатерина любезно объяснила Генриху:
   - Я давно хотела посмотреть на извержение Везувия...
   Это "заговорила" Пулковская гора, которую русские пиротехники за одну
ночь превратили в итальянский вулкан, выбрасывающий к небу потоки  сума-
тошного огня. Было уже совсем темно, когда двор прибыл в  Царское  Село,
где сразу же начался маскарад. Екатерина явилась в  костюме  голландской
кофейницы, с маскою на лице. В толпе ей встретился милый приятель,  граф
Александр Строганов, она вытянула его в круг менуэта,  танцуя,  сказала,
что Иосиф в мадьярском Прешове пьянствовал с конфедератами, суля им под-
держку Австрии:
   - А теперь послал в Польшу два корпуса...
   - Не верь газетам, Като, - отозвался Строганов.
   - Если б газеты... А то ведь извещена точно. Но  самое  удивительное,
что даже "Ирод" растерян. Король никак не ожидал такой безумной прыти от
старой "маменьки"... Что скажешь, Саня?
   - Но ведь не отзовешь ты Суворова из Польши?..
   Екатерина отыскала Панина:
   - Принц жмется к стенке, не танцуя... он ждет!
   В сопровождении своего "визиря" императрица проследовала в  отдельный
кабинет, где было тихо, сумрачно поблескивала лазурь и позолота.  Генрих
спросил: в какую сумму обойдется казне этот маскарад с устройством  "Ве-
зувия"?
   - Одних свечей сожгут на семьдесят тысяч рублей.
   - Где вы возьмете такие деньги во время войны?
   В узких прорезях маски блеснули злые глаза.
   - А я старая опытная фальшивомонстчица! - крикнула императрица.  -  Я
ведь сама печатаю деньги... бумажные!
   Генрих смутился: уже не намек ли на эфраимовские дукаты? Панин же за-
говорил о самовольном занятии австрийцами Ципского графства.
   - Не дано пошлых ссылок на исторические права, - сказал  он.  -  Если
Вена с 1412 года забыла об этих правах, то весьма забавно, что она вдруг
вспомнила о них в 1769 году и сразу кинулась туда, сверкая саблями  без-
жалостных кроатов...
   Екатерина хрустнула конвертом, извлекая из него письмо Фридриха,  за-
манивавшего Россию на ограбление польских земель.  Панин  же,  напротив,
приглашал Пруссию (и Австрию!) вступить в боевой альянс с Россией,  дабы
раз и навсегда изгнать османов из  пределов  Европы,  где  они  угнетают
христиан.
   - Русский кабинет, - декларировал Панин, - твердо стоит на том, чтобы
соседку Польшу сохранить великой, единой и самостоятельной державой.  Уж
если что делить, - доказывал Панин, - так будем делить владения султанс-
кие на землях европейских. На этих условиях мы и согласны принять медиа-
цию дворов ваших.
   Екатерина резким жестом сбросила с лица маску:
   - Отвечайте честно: если мир не состоится, как бы вы посоветовали нам
- переходить Рубикон или остаться на месте?
   Рубиконом она называла Дунай. Генрих, догадываясь, что  мог  написать
король Екатерине, убежденно заявил:
   - Рубикон останется Рубиконом! Австрия уже скопила армии  на  рубежах
ваших, Версаль сразу вмешается, и тогда  миролюбивой  Пруссии,  согласно
договору с вами, предстоит взять на себя борьбу  с  французской  армией.
Вознаградить себя за потери в этой войне Россия  может  только  за  счет
польских владений.
   - Нет! - сказала Екатерина, открывая сервант в диване; широким  мужс-
ким жестом она выставила бутылки на столик. -  Значит,  -  расхохоталась
она (помня о секретах Нейссе и Нейштадта), - мы должны добыть  мир...  А
что подумает Мустафа?
   - Прежде всего умерьте свои требования к султану.
   Панин сказал, что Австрия может компенсировать потерю Силезии  приоб-
ретениями в Турции.
   - Силезия уже оплакана Марией-Терезией, и сейчас, - отвечал принц,  -
Мария-Терезия рыдает по другому поводу. Ваше величество, - вдруг удивил-
ся он, - а что вы сейчас выпили?
   - Водку. Так и скажите своему брату, что его родственница сильно  об-
русела. Единственное, что осталось во мне от немки, так это неистребимая
тяга к кофе. О, как хорошо, что я не живу в Германии, а то бы вы намоло-
ли для меня кофе из ячменя!
   - Да, мы, пруссаки, бедные, - согласился Генрих. - Поверьте, когда  я
вижу гвоздь на земле, я не ленюсь поднять его...
   По выражению лица императрицы Панин догадался, что ей опостылел  этот
разговор. Она вдруг сказала - с гневом:
   - Рубикон наши смельчаки уже переходили.
   - Кто, например? - удивился Генрих.
   - Мой генерал и камергер Потемкин!
   - Это очень опасно для... вас, - ответил гость.
   Утром Екатерина невнимательно  выслушала  доклад  генералпрокурора  о
волнениях на Яике и перебила Вяземского вопросом:
   - Удалось вам выяснить о Симонисе-Эфраиме?
   - В этом деле, увы, замешан сам король.
   - Тем лучше! У меня в Европе давняя репутация дамы скандальной, и мне
остается только подтвердить ее...


   9. ПОЗОРНОЕ УДАЛЕНИЕ

   Еще летом бригаду усилили запорожцами, и Потемкин любил  гостевать  в
их безалаберном коше, где пил горилку, заедая ее салом с чесноком,  кор-
мился кулешом и мамалыгой, благодарил:
   - Спасибо, що нагодували казака...
   Имен и фамилий запорожцы не ведали, двух ординарцев Потемкина прозва-
ли Пискун и Самодрыга (у первого голос тонок, второй во сне  ногой  дер-
гал); самого же генерала запорожцы именовали "Грицко Нечеса"  -  за  его
вечно лохматую голову. Осенью, когда армия занимала винтер-квартиры, Ру-
мянцев позвал Потемкина к обеду, а тот к столу званому опоздал.
   - Ты у нас, неряха, живешь по пословице: шасть к обедне - там отпели,
вмиг к обеду - там отъели, ты в кабак - только так!
   Румянцев поселился в просторной молдаванской мазанке, где восемь дым-
чатых кошек грелись на лежанке, сладко мурлыча. В утешение за выговор он
сказал Потемкину, что отпустит его в продолжительный отпуск до Петербур-
га, с тем чтобы весною возвратился:
   - Исправностью кавалерии отдых ты заслужил...
   Румянцев заранее предупредил Екатерину письмом, что Потемкин,  "имею-
щий большие способности, может сделать о земле, где театр войны состоял,
обширные и дальновидные замечания". Никто фельдмаршала за язык не тянул,
когда в реляциях  он  восхвалял  боевые  заслуги  Потемкина.  Придворные
конъюнктуры, которые полководцу иногда и приходилось учитывать,  в  этом
случае не имели значения, ибо камергер от двора был далек.
   Плотно поели, винцом согрешили, настала пора прощаться.
   - С Богом! - благословил Румянцев гостя столь раскатисто, что все во-
семь кошек прыснули с лежанки в разные стороны...
   Пискун и Самодрыга сопровождали Потемкина до самого Чигирина.  Старый
шлях был разбит копытами кавалерии, пушки и вагенбурги оставили глубокие
колеи, заливаемые дождями. День и ночь качка в седле да пение  дремлющих
запорожцев:
   Пугу, братцы, пугу,
   Пугу, запорожцы, -
   Едет козак с Лугу,
   Кажуть ему хлопцы...
   Осень за Чигирином была благодатная,  свежая,  пропитанная  ароматами
увядающих трав и фруктов. Потемкин в Лубнах купил за гроши развалюху-ко-
ляску, расстался с запорожцами, поехал один - на Москву! Но  в  распутье
дорог кольнуло вдруг сердце небывалой  печалью:  вспомнилась  смоленская
глухомань, где в тихой Чижовке плещутся  чистоплотные  домовитые  бобры,
где лоси бережно несут свои рога к вечернему водопою, а на суках могучих
дерев, что свисают над тропами, сидят кругломордые желтоглазые рыси...
   Поразмыслив, он пихнул возницу в спину:
   - Через Путивль на Брянск... в Смоленщину!
   Потемкин родственником был плохим, сыном равнодушным, братом никудыш-
ным. Еще в Петербурге, получая письма от безграмотной матери, он склады-
вал их за икону, говоря рассеянно: "Пущай на божнице отлежатся", - и за-
бывал о них! Потому и был крайне удивлен, когда узнал, что стал уже  дя-
дей, и полно новой родни...
   Сладкой судорогой свело ему горло - коляска прокатила мимо той обвет-
шалой баньки, в которой родился он,  чтобы  вкусить  горьких  плодов  от
сладкого древа жизни. Деревенские ребятишки, посинев от холода, ловили в
Чижовке раков, дивились из-под ладоней-что за барин едет? Маменька,  ок-
руженная бабами на дворе усадьбы,  руководила  варением  ягод  на  зиму;
крикливо надзирала за квашением капусты. Мохнатые бронзовые пчелы, гудя,
летели из отцветшего сада. Завидев сына, мать воскликнула:
   - А я-то думала, что убили тебя... Никаких весточек!
   Потемкин, растрогавшись, даже всплакнул в старенькую кацавейку.  Едва
оглядел дом своего детства, как при разборе багажа начались обиды:
   - Не уважил меня ты, сыночек! Другие-то коли с войны едут, так всяко-
го добра навезут. А ты своей же родной маменьке даже платочка  застиран-
ного не привез, чтобы старость ее утешить... Одни книжки за собою таска-
ешь! А на што тебе их столько-то? Купил бы одну - и читай  на  здоровье.
Ведь любую раскрой - во всех буковки одинаковы. А  ведь  все  оне,  чай,
гривен пять стоят. На эти б денежки лучше бы сахарком меня побаловал.
   - На меду живя, кто же сахару просит?..
   Дарья Васильевна малость притихла,  когда  сведала  от  сыночка,  что
карьер у него вполне исправный - уже в генералы вышел.
   - Сколь же ты нонеча денег от казны забираешь?
   - Откуда деньги? В долгу - как в шелку.
   - На что ж доходы твои, сынок, убегают?
   - На разное. Одеколоны много денег берут.
   - Избаловался ты, как я погляжу. Батюшка твой причуд этих не заводил.
Вот уж скромник-то был, диколонов твоих и не нюхивал. Едино водочкой  да
наливочками душеньку безгрешную тешил!
   Потемкин оправдывался, что с тех пор, как глаза лишился, у  него  го-
ловные боли бывают, и тут одеколон кстати:
   - Голову им поливаю. Полью разок - бутылочки нету.
   - К дохтуру сходи, - посоветовала маменька.
   - А ну их всех... - отвечал Потемкин.
   С опросу маменьки узнал он, что две сестрицы уже  лежат  на  сельских
погостах, упокоились  навеки  в  бездетности.  Пелагсюшка  с  Марьей  за
мужьями по разным службам таскаются, первая-то - за  Высоцким,  что  уже
бригадир, а вторая - за Самойловым, у них теперь сын взрослый и доченьки
- Сашка да Катенька.
   - Повидать бы кого, - сказал Потемкин.
   - От генеральского визита кто же откажется?..
   Энгельгардты жили неподалеку в именьишке своем, едва  сводя  концы  с
концами. Сестрица Алена в замужестве  была  удачлива,  ее  Васенька  Эн-
гельгардт парень был добрый, веселый, а потомство у них  -  один  только
мальчик, остальные все девки. Григорий  Александрович  даже  растерялся,
когда в сенях окружили его разом шестеро племянниц, резвых замарашек.
   - Ох, не запомнить вас: Санька, Варька, Катя... а ты кто?
   - Танька я, - пропищала самая младшенькая.
   Он взял ее на руки, на нем повисли и остальные:
   - Дядечка приехал... генерал кривенький! Уррра-а...
   А племянник, сидя на полу, усердно стучал  в  игрушечный  барабанчик.
Васенька с Аленой пошушукались, стали таскать с кухни  что  Бог  послал.
Сестра, радостно обомлевшая, суетилась:
   - Уж не взыщи, Гриша, мы скудненько живем, по-деревенски.
   - Не старайся, - говорил Потемкин. - Я не балован...
   Сначала пили липец, потом Алена подала варенуху (мед,  разваренный  с
фруктами и корицей). Племянницы стали тут танцевать перед дядюшкой,  иг-
риво распевая свежими голосочками:
   Та скажи, моя прекрасна,
   Что я должен ожидать?
   Неизвестность мне ужасна,
   Заставляет трепетать.
   Шурин, подливая Потемкину до краев, жаловался:
   - Драть бы их всех, да рук не  хватает.  Одну  схватишь,  выпорешь  -
глядь, другая кота за хвост тащит. Я-за ней. А тут третья уголь из  печи
взяла, всем младшим усы рисует... Морока мне с девками!  Хоть  бы  росли
скорее - всех по гарнизонам раздам!
   Племянницы плыли на цыпочках, румяные, счастливые:
   Иль я тем тебя прогневал,
   Раскрасавушка моя,
   Что рабом себя соделал
   Красы вечной твоея?..
   Потемкину приглянулись Варенька с Танечкой, а Наденька  была  дурнуш-
кой, рыжая, и он, опьянев, сказал ей с огорчением:
   - Эх, Надежда ты моя - безнадежная...
   Ночевал на сеновале, и ближе к ночи пришла она:
   - Дядечка родненький, отчего ж это я безнадежная?
   - Не горюй, и тебя счастье не минует.
   На лошадях с бубенчиками, когда на взгорьях еще краснели клены и яри-
лась прибитая утренником рябинка, по первопутку навестил он сельцо Суто-
локи, что лежало в восьми верстах от Чижова. Здесь жили Глинки  [19],  и
Потемкин малость робел от предстоящего  свидания:  с  детства  помнились
слухи на Духовщине, что его маменька, распалясь романсами,  согрешила  с
молодцом Гришею Глинкой.
   На крыльце усадьбы Сутолок стоял сгорбленный старец в ушастом  карту-
зе, одежонка на нем была самая затрапезная.
   - Гриц? - вскрикнул он. - Никак, ты, Гриц?
   Вот каким стал Григорий Андреевич Глинка, бывший певец и богатырь,  а
ныне хорунжий смоленской шляхты в отставке.
   Потемкин приник к нему, как к отцу, замер.
   - Ну, пойдем... простынешь, - зазывал его Глинка.
   Старенькие клавесины рассыхались в углу; поверх них неряшливой  ки