ким. - Сейчас я  распоряжусь,
- сказал он Обрескову, - чтобы поставили сухую палатку и дали вам посте-
ли. Не сердись на меня, посол: ты и твои чиновники будут казнены  позже!
Я сам не хотел бы этого, но янычары не простят милосердия моего...
   - Господи, помилуй, - взмолился Алешка Трегубов.
   - Не переживай, - ободрил его Обресков. - Я  хорошо  изучил  турок  и
знаю их армию. Первый удар бывает потрясающей силы, такой силы, что  все
вокруг трещит. Но ежели этот изначальный удар выдержать,  тогда  османов
трудно воодушевить к новым битвам.
   Трегубов ежился под ободранным мундирчиком:
   - Эвон, янычары-то уже и палатку нам ставят.
   - Погоди - еще и вина поставят. Чем больше  их  ярость  вначале,  тем
больше их слабость конечная. Мы победим - верь!
   - А в Питерсбурхе-то масленица, гуляют люди.
   - Блины со сметаной от тебя не убегут... сыт будешь!
   Бурный ливень смыл с кольев баранье сало. Не сумев устрашить русского
посла, турки вернули его в темницу Эди-Куля.
   Крым-Гирей задержался в Каушянах, не распуская армию, и на вопрос  до
Тотта, почему бы не навестить Бахчисарай, ответил:
   - Я жду, когда дуралей Эмин-паша двинется со своей голытьбой к Днест-
ру, чтобы повесить его на воротах Хотина.
   - Вы не боитесь, что здесь есть шпионы визиря?
   - Если и так, пускай слушают...
   Очень далекий от мусульманской ортодоксии,  хан  пригласил  барона  в
свой походный гарем. Перед этим врач его, грек Сирополи, дал  его  свет-
лости крепкую возбуждающую микстуру.
   - Доверие Александра Македонского, - шепнул де Тотт, - к своему врачу
Филиппу закончилось...
   - Я знаю, чем оно закончилось, - улыбнулся хан. - Но мой лекарь не от
визиря, мне его уступил Гика, господарь валашский.
   Он провел француза на дачу; пять женщин с открытыми лицами  и  голыми
животами сидели на тахте, тихие и сосредоточенные.  Хан  разделся  перед
ними на коврах и с интересом наблюдал за ужимками  клоунов.  Вдруг  лицо
его стало серым.
   - Кажется, я помру не в скучнейший момент своей жизни!
   Де Тотт крикнул, чтобы сразу арестовали Сирополи:
   - Этот подлый грек отравил великого хана!
   - Нет, - с трудом поднялся Крым-Гирей на ноги. - Не он отравил  меня,
это сделали другие... Сирополи только дал яд.
   Разбежавшись, хан грудью распахнул двери гарема - прямо в зацветающий
сад - и громко позвал музыкантов, которые сбежались к нему с  инструмен-
тами. Крым-Гирей умирал эпикурейцем - без жалоб и стонов. За  минуту  до
смерти он еще хохотал как безумный. А когда умер, скрипки еще  пели  над
ним, бубны еще громыхали и музыканты боялись остановиться... Посол Фран-
ции вышел.
   - Что вы натворили? - сказал он Сирополи. - Ведь  вы  лишили  империю
османов самого талантливого и умного полководца!
   В ответ врач показал ему свой паспорт до Бухареста, подписанный вели-
ким визирем Эмином-пашой. Шесть лошадей в  траурных  попонах  потащились
через тоску ногайских степей, отвозя хана в Бахчисарай, на кладбище  его
предков. Ногаи вдруг ощутили трагическое одиночество. Барон де Тотт вые-
хал в едисанские раздолья, где разыскал сераскира ногайских  орд  -  Ша-
гин-Гирея, племянника покойного хана. Это был молодой человек  с  тонким
лицом европейского склада. Годы, проведенные им в Венеции, насытили  его
душу жаждою культуры, но в повадках Шагин-Гирей остался дик, как  истин-
ное дитя восточных сатрапий. Он сказал, что не простит туркам:
   - Они убили моего дядю, а престол ханов в Бахчисарае превратили в по-
роховую бочку, на которую страшно садиться. Пришло время поднять все оп-
рокинутое и обрушить все сооруженное. Вы спрашиваете о реальной силе? Но
миллионы моих любимых ногаев - вам этого мало? Бренные  остатки  Золотой
Орды, мы еще достаточно сильны,  чтобы  вести  с  Петербургом  самостоя-
тельный политический диалог. Пусть русские, если хотят, идут  к  Черному
морю, лишь бы они не мешали нам кочевать в этих степях.
   - То, что вы говорите, сераскир, это безумно.
   - Безумно упрекать человека в безумии, если он говорит правду.  Найди
мне в степи хоть одно дерево - и я повешу тебя!
   Это было сказано страстным языком пылкой Италии; степные ветры разме-
тывали жалкую золу угасающих костров...


   9. ХАЛАТНАЯ ВОЙНА

   Война есть война - отдай ей все и не скупись! Россия  спешно  снимала
кордоны с рубежей, сокращала гарнизоны во внутренних провинциях,  отчего
сразу оживились разбои на дорогах. Прошла  срочная  мобилизация:  с  300
парней брали сначала одного, потом взяли и по второму.  Войска  стягива-
лись к югу. Ужасающей нехватки денег в прошлой войне с  Пруссией  прави-
тельство рассчитывало избежать обильным тиражированием ассигнаций...
   Григорий Александрович Потемкин, прибыв в армию,  мало  что  понимал.
Прежде всего, не понимал своего положения. Кто он? Камергер двора, но  в
чине поручика. Зато придворное звание камергера (по "Табели  о  рангах")
приравнивало его к чину генерал-майора. Однако генералом он и  сам  себя
не считал. Приходилось мириться со скромной ролью волонтера  при  ставке
князя Александра Михайловича Голицына, который и отдал ему первое распо-
ряжение:
   - На время похода освобождаю чинов нижних от пудрения голов и больших
кос, с тем чтобы букли в бумажки обертывали, а у кого на башке волос ма-
ло, пусть бу кальки из пакли себе подклеют...
   Потемкин осмотрел голову первого попавшегося солдата.  Пудры-то  ему,
бедному, взять негде, так он мукою посыпался. А мука от дождя  раскисла,
как тесто. Пробовал камергер букли солдатские в бумажки завернуть, слов-
но конфетки, но успеха в том не имел, и стало ему вдруг скучно от  чужой
и неумелой затеи:
   - Ступай, братец! Ежели тебя клеем мазать да  мукой  сверху  осыпать,
так не только вши - и мышата в башке разведутся.
   С этим и вступил в войну. Всегда небрежно одетый, он и сейчас  выгля-
дел неряшливым. Батистовый платок, закрученный в узел на затылке, маски-
руя уродство глаза, делал Потемкина смешным, но к шуткам  за  спиною  он
давно привык, одинаково равнодушный к обильному злоречию и к очень  ред-
ким похвалам...
   Ему стало значительно легче, когда он заметил, что  и  многие  другие
вокруг него тоже мало что понимают в войне!
   С первого дня войны турки имели готовый плацдарм, а Россия должна бы-
ла создавать его в ходе боевых действий. Турецкие владения начинались за
польской Подолией: сразу за Днестром - Буковина и Молдавия с Яссами,  за
Молдавией - Валахия с Бухарестом, за валашскими землями -  Болгария,  за
нею - Фракия, а за Фракией уже и Константинополь...
   Грязь на дорогах, непролазная грязища! Русская армия раскинулась  ла-
герем в пяти верстах от Хотина. Голицын собрал офицерский совет: что де-
лать?
   - Хотин брать, - решили единогласно...
   Фанатик пушечной пальбы, генерал Петр Мелиссино столь  усердно  любил
свое дело, что даже перед обедом стрелял из мортир - для развития  аппе-
тита. Сейчас он обрушил огонь на форштадты крепости; издали было  видно,
как возносит вырванные из земли деревья хотинских садов, в красных обла-
ках дыма летят с лафетов турецкие пушки. В редких паузах  между  залпами
Потемкин с удовольствием представился Мелиссино:
   - Имел честь быть студентом, когда ректорствовал брат ваш, Иван  Ива-
нович, который и изгнал меня из университета за  леность  и  тупоумие  с
публикацией о том в "Ведомостях" московских.
   - Мой брат, - ответил генерал, - золотой медалью  наградил  вашу  ми-
лость. Но вы же сами не пожелали вникать в науки. Здесь, на войне, меда-
лей не будет - лучше ордена добывайте, сударь!
   Растворив ворота цитадели, турки выгнали толпу обнаженных людей:  это
были христиане, греки, армяне, обобранные дочиста. Их сразу  отослали  в
обоз, куда сбегались и перепуганные молдаване, спасаясь от резни под за-
щитою русских знамен. Мелиссино ловко забрасывал ядрами крыши Хотина, но
превосходная работа артиллерии была прервана повелением Голицына:
   - Диверсия наша к Хотину сильно бусурман испужала, а теперь  отступим
за Днестр, тамо и выждем подхода армии визиря...
   Молдавия оставалась в слезах! Жители обнимали ноги  уходивших  солдат
России, молили не покидать их на растерзание туркам. Потемкин, как и все
офицеры, отсылал молдаван в обоз:
   - Там вода, там телеги, там аптеки... уйдете с нами!
   В этом же обозе его застала ночь.
   Какой-то старый солдат, подойдя, окликнул его:
   - Эй, парень, ты кто таков?
   - Камергер... камергер ея величества.
   - Не дури! Я тебя дело спрашиваю: какого полка?
   - Да никакого. Я сам по себе.
   - Ну, пошел вон... шатаются тут всякие...
   Отведя армию обратно за Днестр, князь Голицын задержал ее у  местечка
Меджибожа, возле воинских магазинов. На очередном военном совете,  пону-
рясь, он зачитал письмо Екатерины: разумнее магазины придвигать к армии,
писала она, но нельзя армию передвигать к магазинам, снятие осады с  Хо-
тина позорно для воинства российского, надобно вернуться назад - и Хотин
брать!
   Голицын сказал:
   - Во мнении своем матушке-государыне не уступлю. Я лучше ее знаю, что
делать. Вот пусть великий визирь Эмин-паша перейдет  с  армией  на  нашу
сторону Днестра, тогда... тогда и решим.
   Два месяца пребывали в унизительном бездействии, а вдали от них  Вто-
рая армия Румянцева оберегала страну от нападения кочевников. В это вре-
мя Эмин-паша медленно перемещал свою армаду ближе  к  фронту  и  наконец
разбил свои великолепные шатры на подходах  к  Яссам.  Голицын  поспешил
созвать совещание.
   - Визирь рядом, - сказал он. - Всей нашей армии полагаю отойти к  Ка-
менцу-Подольскому ради удержания турецкой орды на переправах.  Время  не
терпит - говорите экстрактно.
   В числе прочих высказался и Потемкин, процитировав слова Фридриха  II
к своим генералам: "Если хотите погубить кампанию от самого начала,  по-
чаще созывайте всякие собрания, чем больше вы наболтаете, тем скорее все
шансы на успех перейдут к противнику". Голицын встал и кулаком  по  раз-
вернутым картам ударил:
   - Вы, сударь волонтирствующий, еще в лакомстве юность свою  провожда-
ли, когда я этого хваленого Фридриха бивал... А мнение камергеров в про-
токолы штабов моих не укладывается!
   Пришлось встать и уйти. Потемкин вернулся к себе в мазанку, где квар-
тировал по соседству с теленком и поросятами. С гневом он настрочил Ека-
терине, чтобы из камергеров его  выключили,  а  взамен  дали  чин  соот-
ветственный. После чего пристал к буйной кавалерии князя  Прозоровского,
с нею проделал два партизанских рейда по тылам турецким, в схватках неж-
данных убедясь, что и с одним глазом воевать можно.
   Тем временем Голицын через лазутчиков известился, что гарнизон Хотина
изнурен долгим сидением, в духоте  цитадели  уже  гадостно  зашевелилась
чумная язва и, если бы не настырность графа Мариана Потоцкого, засевшего
в Хотинс вместе с турками, то комендант согласился  бы  сдать  крепость.
Лазутчик сказал, что хотинский паша и возьмет за сдачу  недорого:  "Все-
го-то двести кисетов с акчэ..." Голицын, приободрясь, снова двинул армию
под стены Хотина, а на рассвете напоролся на ставку великого  визиря.  В
глазах русских пестрело от блеска панцирей и  красочности  одежд;  вдали
сверкали сабли и колчаны, убранные жемчугом и рубинами; парусами  разду-
вались алые бурнусы египетских мамелюков, деловито и скромно серела  ев-
ропейская амуниция спагов.  Турки  мгновенно  смяли  русскую  кавалерию,
расстроив левые фланги Голицына. Янычары, насосавшись перед атакой гаши-
ша, уже рубили саблями рогатки, окружавшие русский лагерь. Со времен Ми-
ниха хранился завет: "Против мусульман - каре!" И сейчас, сплотившись  в
каре, русская армия, ощетинясь штыками и рогатками, будто гигантский еж,
медленно сползала к Хотину...
   Румянцев издалека почуял нелады с Первой армией. Резким  зигзагом  он
прочеркнул степи и вышел к Очакову, отчего Эминпаша, решив, что Румянцев
сейчас навалится на Бсндсры, распылил генеральские силы, вызвав на  под-
могу татар. Но летучий корволант Прозоровского дежурил в кордоне,  чтобы
не допустить подкреплений к Хотину.
   Стояли жаркие, пахучие дни. Потемкин в чуму не верил, ел что  придет-
ся, в покинутых турками хуторах рвал с деревьев нсдозрелые фрукты молда-
ванских садов.
   Утром его растолкал Прозоровский:
   - Гришка, дождались светлого часу! Глянь влево...
   Вдоль горизонта нависала бурая туча пыли. Это шли татары.  Прозоровс-
кий с бранью насыщал пистолеты пулями:
   - Все-таки допек нас князь совещаниями! Теперь не  знаешь,  с  какого
боку и отбиваться... Эй, драгунство, по коням!
   Татарская лава, подобно реке, текла и текла, затопляя промежуток меж-
ду армией и корволантом Прозоровского, который она и отрезала от главных
сил армии. Потемкин не допил кувшин с молодым вином.  Плетень  за  окном
стал часто вздрагивать - в нем застревали  татарские  стрелы.  Мелиссино
ударил звончатою картечью. Прозоровский с Потемкиным вскочили на коней:
   - Пошли и мы! Корволант, за нами... арш!
   Кавалерия пошла на прорыв. Каруселью вихрились раскрытые в ужасе рты,
раскроенные палашами черепа, вонючие от пота овчинные курточки татар,  -
визг, призывы, вопли, ржанье, треск. Потемкин выбрался из окружения,  не
совсем-то веря, что уцелел, он, кажется, уже начинал  понимать  войну...
Голицын прислал ночью гонца с приказом, чтобы Прозоровский отвел кавале-
рию от крепости. Потемкин в седле и выспался.
   Утром его с Прозоровским пригласил Голицын.
   - Разумно ли наше отозвание от Хотина? - спросили они.
   - Вполне! Имею сведения, что визирь шлет  к  Хотину  орду  Молдаванд-
жи-паши, а он разбил бы ваш корволант на подступах.
   - Разбил бы - да, - согласился Потемкин, - но теперь подступы к Хоти-
ну открыты, и он соединится с татарами, а гарнизон  Хотина  воспрянет  с
новыми силами. Так мы никогда не победим.
   - Яйца курицу не учат, - отвечал Голицын. Он устроил совещание, дока-
зывая подчиненным, что следует снова убраться за Днестр. - А там  приве-
дем себя в божеский порядок...
   - Но так воевать нельзя, - горячились генералы.
   - Воевать всяко можно, - доказывал Голицын. - Вспомянем войну  былую:
сколько раз в дефензиве, сколько раз в офензнве бывали, а войну-то выиг-
рали с божьей помощью...
   Сорвав армию с места, Голицын снова  отвел  ее  к  магазинам,  вернув
войско на те позиции, с каких она вступила в войну. Газеты  Европы  зло-
радно глумились над русскими неудачами, а Версаль охотно повторял байку,
слетевшую с язвительных уст прусского короля: "Вот она, драка кривых  со
слепыми!"
   Но в котлах султанской армии уже было пусто, паши знай себе  воровали
- кисет за кисетом, а каждый кисет (мешок) был величиной с хорошего  по-
рося; сераскиры таскали за собой по фронту гаремы, усиленно пополняя  их
за счет казенных  денег.  Началось  дезертирство.  Для  ободрения  армии
Эмин-паша вытащил из молдаванской церкви истлевшие хоругви, велел муллам
носить их по лагерю, выдавая христианские реликвии за взятые в бою русс-
кие знамена. Искусный кондитер думал, что Мустафа III ничего не  узнает,
и, когда султан велел ему выехать в Андрианополь, визирь тронулся в путь
с гаремом. А там его ждал лелек, где палачи с  удивительным  проворством
лишили визиря головы. Гарем в панике  разбежался  по  городу,  а  голова
Эмин-паши, положенная в шелковый мешок, прибыла в  Сераль.  Мустафа  III
поднял тяжелые веки мертвеца и плюнул в каждый глаз.
   - Обманщик и вор! - сказал он. - Я ведь дал тебе столько войска и де-
нег, что ты мог бы уже сидеть в московском Кремле...
   Голову визиря приколотили над воротами Топ-Капу, и прохожие читали на
доске, что Эмин-паша украл 400 кисетов с золотом.
   Но русским от этого легче никак не стало.
   Петербург тоже отдал немалую дань совещаниям. Екатерина в Совете была
председателем, и она только руками разводила:
   - Даже моего слабого женского ума хватит на то, чтобы понять: Голицын
воевать не умеет! Он обнадежил меня депешами о викториях, я, как послед-
няя деревенская дура, устроила пышный салют над Невою, поэты  слагали  в
мою честь оды, я нарядилась в лучшее  платье,  дабы  принять  от  послов
поздравления, и вдруг мы узнаем - в какой уже раз! - что армия снова  за
Днестром, а побед-то наших кот наплакал... Никого не  виню,  -  сумрачно
сказала Екатерина. - Во всем случившемся одна  я  виновата!  Фельдмаршал
Салтыков предупреждал меня, что личной храбрости  для  командования  еще
маловато. Есть такая слабая порода людей, которые хороши лишь в подчине-
нии у кого-либо, но давать им в подчинение других людей нельзя - они  их
погубят... Голицын таков и есть.
   Она спросила: каково суждение солдат о Румянцеве?
   За всех ответил граф Кирилла Разумовский:
   - С Румянцевым на войне страшно, зато и весело...
   Екатерина распорядилась: Голицына отозвать ко двору,  Румянцеву  при-
нять Первую (наступательную) армию, а Вторую армию доверить опыту  гене-
рал-аншефа графа Петра Панина. Пока скакали курьеры с пакетами о переме-
нах, Молдаванджи-паша послал фуражиров за Днестр  в  поисках  лошадиного
корма. Но князь Голицын понял его действия как подготовку сильного удара
и решил противостоять ему. Хватился с опозданием, когда турки укрепились
за редутами. Пришлось слать в атаку отчаянных гренадеров. Запалив фитили
в гранатах, храбрецы кинулись в глубокий ров, залитый жидкою  грязью,  и
взяли редуты. Турки спасались бегством.
   Вслед за сметенной армией Молдаванджи-паши выскочил из Хотина  и  за-
чумленный гарнизон, бросив крепость на произвол судьбы. 9 сентября с не-
малою опаской, обходя трупы, избегая брать что-либо  из  добра,  русские
без единого выстрела вошли в город. Голицын бестолково попрощался с  ар-
мией:
   - Со мной вам худо казалось, так воюйте без меня...
   Петр Александрович  Румянцев  прибыл!  Распахнув  дверцу  кареты,  он
тростью нащупал под собой молдаванскую землю и молодцевато выпрыгнул  из
возка. Недоверчиво оглядел офицеров ставки.
   - Избаловались! - грянул басом, грозя палкою.  -  Европа-то  хохочет,
повторяя слова короля прусского. Но турки пущай и далее слепцами  пребу-
дут. А кривых средь нас не сыщется.
   - Я кривой, - подал голос Потемкин.
   Румянцев долго обозревал его повязку на лбу.
   - А камергеры в счет не идут, - дерзко заявил он.
   - По именному указу ея имераторского величества, - доложил  Потемкин,
- из камергеров переименован я в генерал-майоры...
   Весь багаж Потемкина умещался в седельных саквах и хурджинах. Но дру-
гие офицеры, что побогаче, таскали за собой по два-три воза всякого доб-
ра, не считая походных метресс и  оркестров.  Очевидец  пишет:  "Труднее
всего было сладить с халатами. Как это ни воспрещалось, но любители  по-
нежиться не отставали от халатов..." Конечно, имел халат и  ленивец  По-
темкин!
   Однажды по росе вышел он в халате размяться, и сам не заметил, что за
ним наблюдает Румянцев, который и сказал с ядом:
   - Ишь, как вас, камергеров, для войны-то принарядили!
   Велел он одноглазому сопровождать его по лагерю, и-пошли, но лучше бы
не ходить. Солнце всходило выше, бивуак пробуждался, выбрались из шатров
офицеры, из палаток солдаты, все видели, как Румянцев водит за собой ка-
мергера в халате. Григорий Александрович признался, что  утренняя  нужда
подоспела.
   - Ничего, потерпишь, - ответил безжалостно Румянцев  и  увлек  его  в
свой шатер, где собрал генералов. Очень  приветливо  Петр  Александрович
попросил камергера в халате принять участие в общей беседе. - А без  вас
как же? - сказал он. ("Потемкин слишком  чувствовал  тягость  халата  на
плечах, но всякий раз, как пытался уйти, Румянцев его удерживал, задавая
военные вопросы".) - Куда спешите, военачальник опытный? Мы без вас  как
без рук. Ну-кось, скажите, что думаете, а мы послушаем...
   Румянцев был в форме и при шпаге, все генералы тоже, а  он,  несчаст-
ный, один, как барин, в халате, и даже по нужде не отпускают. Такого по-
зора Потемкин еще не переживал. "Табель о рангах" - штука каверзная: Ру-
мянцев издевался с умы