разом спутал королевские кар-
ты, соблазняя Natalie политической игрой с Испанией и Францией.
   - Кажется, я свалял дурака, - признался король сам себе. -  Натализа-
ция екатеринизированной России не состоялась... жаль!
   По натуре циник, ума практичного, он откровенно  радовался  слухам  о
слабом здоровье великой княгини: пусть умрет.
   - Ладно. Поедем дальше, - сказал король, не унывая, и надолго  приник
к флейте, наигрывая пасторальный мотив, а сам думал,  как  бы  выбросить
Разумовского с третьего или, лучше, даже с четвертого этажа того здания,
которое называется "европейской политикой".
   Широко расставленными глазами граф Андрей Разумовский взирал на вели-
кую княгиню, и она, жалкая, приникла к нему:
   - Мы так давно не были наедине, а я схожу с ума от тайных  желаний...
Что делать нам, если эта курносая уродина не отходит от меня ни на  шаг,
а он мне всегда омерзителен.
   - Я что-нибудь придумаю, - обещал ей граф...
   За ужином он незаметно подлил в бокал цесаревича  опий.  Павел  через
минуту выронил вилку, осунулся в кресле:
   - Спать... я... что со мною... друзья...
   Разумовский тронул его провисшую руку.
   - Готов, - сказал он женщине.
   - Какое счастье, - отвечала она любовнику.".
   Когда Павел очнулся, Natalie с Разумовским по-прежнему сидели за сто-
лом. Павел извинился:
   - Простите, дорогие друзья, я так устал сегодня, что дремота  сморила
меня... Скажите, я недолго спал?
   - Достаточно, - отвечала ему жена. - Мы провели это время в бесподоб-
ном диалоге... Жаль, что вы в нем не участвовали!


   5. ТЯЖЕЛАЯ МУХА

   Прусский король закончил играть на флейте.
   - А что поделывает старая карга Мария-Терезия после того, как  Румян-
цев заключил выгодный для русских мир?
   - Она часто плачет, - отвечал ему Цегслин.
   Фридрих, продув флейту, упрятал ее в футляр.
   - Она всегда плачет, обдумывая новое воровство, и нам, бедным прусса-
кам, кажется, что пришло время беречь карманы.
   Фридрих не ошибался: уж если из Вены послышались рыдания императрицы,
так и жди - сейчас Мария-Терезия кого-то начнет грабить.  Так  и  случи-
лось! Солдаты императрицы венской каждую ночь незаметно передвигали пог-
раничные столбы, постепенно присоединяя к австрийским владениям  Букови-
ну, а дела России сейчас не были таковы, чтобы вступиться за буковинцев,
издревле родственных народу русскому. Напыщенный девиз венских  Габсбур-
гов гласил: "Austriae est imperare ordi universo" (назначение Австрии  -
управлять всем миром). Чтобы укрепить свою кавалерию,  МарияТерезия  как
раз в это время хотела закупить лошадей в России. Екатерина - в отместку
за Буковину! - ответила ей хамской депешей: "Все мои лошади  передохли".
Фридрих II был солидарен с Петербургом в неприязни к Вене и писал в  эти
дни, что еще не пришло, к сожалению, время указать  Римской  империи  ее
подлинное место. В истории с захватом Буковины отчасти был повинен и Ни-
кита Панин: поглощенный придворными интригами, он уже не успевал вникать
в козни политиков Европы, не предупреждал событий.
   Екатерина в какой уже раз жаловалась Потемкину:
   - Панин совсем стал плох! Даже о том, что творится в Рагузе и  Ливор-
но, я узнаю со стороны...
   - Так что там в Ливорно? - спросил Потемкин.
   Английский посол в Неаполе, сэр Вильям Гамильтон, славный знаток  ис-
кусств (а позже и обладатель жены, покорившей адмирала Нельсона), уведо-
мил Орлова-Чесменского о том, что искомая персона,  под  именем  графини
Пинненберг, просила у него 7000 цехинов и новый паспорт на  имя  госпожи
Вальмонд для проживания в священном городе. Установлено: самозванка  ос-
тановилась в Риме, в отеле на Марсовом поле, ищет связей с папской кури-
ей и пьет ослиное молоко, дабы избавиться от склонности к чахотке... Все
стало ясно.
   - За дело! - решил граф Алексей Григорьевич.
   Он вызвал к себе в каюту испанца де Рибаса:
   - Осип, чин капитана желателен ли тебе?
   - О, Due (о, Боже)! - воскликнул тот, радуясь.
   И тут же получил тумака по шее:
   - Убирайся с эскадры и езжай в Рим...
   Де Рибас с трудом поднялся с ковра, ощупал шею:
   - За что такая немилость от вашей милости?
   Орлов открыл ящик в столе, сплошь засыпанный золотом.
   - Бери, - сказал, - полной лапой.
   - А сколько брать?
   - Сколько хочешь. И слушай меня внимательно...
   ...Все последние деньги Тараканова вложила в обстановку своей  комна-
ты, придав ей деловой вид. Умышленно (но вроде бы нечаянно) поверх раск-
рытой книги она бросила янтарные четки; на рабочем  столе,  подле  шляпы
для верховой езды, положила прекрасную (но фальшивую) диадему. Самозван-
ка соблазняла теперь курию, принимая каноников и прелатов, будущих  кар-
диналов; при этом в кабинет как бы случайно входил иезуит Ганецкий, кла-
няясь низко, приносил бумаги с печатями.
   - Ваше величество, - титуловал он ее, - извольте прочесть  письмо  от
султана турецкого. Кстати, через барона Кнорре получена депеша от прусс-
кого короля Фридриха Великого.
   - Я занята сейчас. Прочту потом. Не мешайте...
   Тараканова теперь именем "сестры Пугачева" не бравировала, а  папскую
курию смущала клятвами: по восшествии на  престол  православная  церковь
России вступит в унию с католической. Прелаты внимали самозванке с  бла-
гоговением, но ни в папский конклав, которому она хотела  представиться,
ни в свои кошельки, куда она хотела бы запустить лапку,  прелаты  ее  не
допускали.
   - Мои войска, - утверждала она с большой  убежденностью  в  голосе  и
жестах, - стоят лишь в сорока лье от Киева, и скоро я буду там  сама.  А
русский флот, зимующий в Ливорно, уже готов услужить мне...
   Ее подвел слуга-негр: на улице возле отеля он  стал  требовать  жало-
ванье за год, иначе - отказывался служить. Тараканова, бдительная  после
гибели Пугачева, была крайне удивлена, когда  некий  господин  цветущего
вида на глазах жадной до скандалов публики  сам  расплатился  с  негром,
после чего развязно шепнул самозванке:
   - А не вы ли писали на эскадру в Ливорно?..
   Тараканова затаилась. Через узкие щели оконных жалюзи  она  несколько
дней подряд наблюдала, как этот красивый незнакомец блуждает под  окнами
отеля. Ожидание острой новизны сделалось нестерпимо, и  наконец  женщина
повелела Даманскому:
   - Проверь, заряжены ли мои пистолеты, и  пригласи  этого  человека  с
улицы ко мне... Да, это я писала в Ливорно! - сказала Тараканова входив-
шему де Рибасу.
   Размахнувшись, он далеко и метко бросил через всю  комнату  кисет,  с
тяжелым стуком упавший на стол, и Тараканова догадалась о его содержимом
- золото.
   - Изящнейший граф Чесменский, - сказал де Рибас, - приносит извинения
за скромность своего первого дара...
   - Что вам угодно от меня, синьор?
   - Лишь поступить к вам в услужение.
   - Разве вы не офицер русской эскадры из Ливорно?
   - Я был им. Но ушел в отставку, не в силах  выносить  терзаний  моего
славного адмирала... Его благородная душа жаждет отмщения этой  коварной
женщине, которая отвергла Орловых от двора, а их брата Григория содержит
в подземельях ужасного Гатчинского замка. Если б вы могли видеть, какими
слезами мой адмирал орошал ваше письмо, в котором вы  дали  понять,  что
нуждаетесь в его возвышенном покровительстве.
   - Поверьте, - отвечала Тараканова, - нет такого женского сердца,  ко-
торое бы не дрогнуло при имени чесменского героя. Мои чувства к нему  не
внезапны: я давно испытываю их, всегда извещенная о его щедрости и  бла-
городстве.
   - Пусть скромные золотые цехины от адмирала станут залогом ваших  бу-
дущих приятностей в жизни.
   - А как здоровье моего адмирала?
   - Ужасно! Сейчас он снял в Пизе двухэтажный отель Нерви, "Яе в одино-
честве и молитвах проводит свои тяжкие дни. Конечно, Орлов  не  смеет  и
надеяться, что вы удостоите  его  сиятельство  своим  посещением.  Но...
все-таки.
   - Я подумаю, - сказала в ответ Тараканова.
   Грандиозная эскадра России с пушками и бомбами - это ли еще не  пода-
рок судьбы? Де Рибас вкрадчиво спросил се:
   - Нас никто не слышит?
   - Мы одни. В этом будьте уверены.
   - Тогда я сообщу вам главное: стоит вам появиться в  Ливорно,  ц  вся
эскадра принесет вам присягу на верность  -  как  императрице  Елизавете
Второй... Но сначала - Пиза?
   - Пожалуй, - согласилась женщина. - В Риме я чувствую себя неважно от
сухости воздуха, а в Пизе климат лучше.
   Золото лежало на столе - доступное! Ганецкий  доложил,  что  у  отеля
топчется, желая войти, кардинал Альбани.
   Тараканова гордо тряхнула головой:
   - Передайте кардиналу, что в помощи священного престола  я  более  не
нуждаюсь...
   Альбани пытался удержать ее в Риме, говорил:
   - Вы начинаете игру с огнем.
   - И с огнем, и с водою, - отвечала Тараканова со смехом.
   Теперь она именовала себя графиней Зелинской.
   15 февраля в Пизе ее ожидала торжественная встреча: перед отелем Нер-
ви офицеры салютовали шпагами, почетный караул с эскадры отдал самозван-
ке почести, как царственной особе. Таракановой  было  приятно  встретить
здесь и де Рибаса.
   - А вы уже в чине капитана? - спросила она.
   - Благодаря служению вам, - отвечал пройдоха...
   В дар Орлову она преподнесла мраморный барельеф  со  своим  профилем.
Алехан действовал напористо, а Тараканова,  излишне  чувственная,  легко
отдалась ему, о чем граф сразу же оповестил императрицу: "Признаюсь, что
я оное дело исполнил с возможной охотою, лишь бы  угодить  вашему  вели-
честву". Не династию Романовых спасал он от покушений самозванки -  себя
спасал, карьеру свою, благополучие всего клана Орловых. Он даже  предло-
жил самозванке свою руку и сердце. "Но она сказала мне, - сообщал Алехан
в столицу, - что теперь не время, ибо она еще несчастлива, а когда  ока-
жется на своем месте (читай - на троне), тогда и меня осчастливит..."
   В конце февраля Орлов сказал, что следует показаться на эскадре, дабы
подготовить экипажи кораблей к присяге. Ранним утром они выехали  в  Ли-
ворно, в отеле Нерви остался де Рибас, бумаги самозванки были  упакованы
им в плотные тюки - для отправки в Россию. Из кареты Тараканова пересела
в шлюпку, украшенную коврами и шалями из индийского муслина.  Под  звуки
оркестра с палубы "Ростислава" спустили кресло, обтянутое розовым барха-
том, Тараканова уселась в нем, словно царица, и матросы,  щелкая  босыми
пятками по тиковой палубе, с неприличными припевками подняли ее на палу-
бу.
   - Урра... урррра-а-а! - перекатывалось над рейдом.
   Пушки извергли мощную салютацию - в ее честь.
   - Теперь вы уже дома, - объявил Алехан Орлов...
   Ветер радостно наполнил паруса. Вот и Лигурийское море.
   - А что виднеется там... слева? - спросила женщина.
   - Корсика, - скупо отвечал Самуил Карлович Грейг...
   Тараканова обнаружила, что Орлов куда-то исчез. К ней подошел  караул
гвардии с капитаном Литвиновым.
   - А где же адмирал? Позовите сюда Чесменского.
   - Орлов, яко заговорщик, арестован и предстанет перед судом.
   Тараканова требовала хотя бы де Рибаса.
   - А сей изменщик, - отвечали ей, - уже повешен... Повинуйтесь!
   Мимо Гибралтара она проплыла почти равнодушно, казалась даже  веселой
и много пела по-итальянски. Но, увидев берега Англии, ей знакомые, хоте-
ла броситься в море. Ее удержали матросы. Тут женщина поняла,  что  ждет
ее впереди, и надолго потеряла сознание. Холодные ветры нелюдимо  гудели
в парусах, чужое море неласково стелилось под килями  громоздких  кораб-
лей. 22 мая эскадра Грейга бросила якоря. Тараканову вывели  на  палубу,
отстранив от нее камеристку  Мешеде  и  верного  Даманского.  Она  зябко
вздрагивала, кашляла.
   Увидев на берегу строения, Тараканова спросила:
   - Как называется эта ужасная крепость?
   - Кронштадт, - отвечали ей.
   Ночью пришла галера, доставившая ее в Петербург - прямо в  Алексеевс-
кий равелин Петропавловской крепости. В растерянности  женщина  оглядела
страшные, молчащие стены.
   - О, Ою... - простонала она.
   В камеру вошел генерал, сказавший по-русски:
   - Не пугайтесь! Я фельдмаршал и здешних мест губернатор, князь  Алек-
сандр Михайлович Голицын, мне поручено допросить  вас...  Первый  вопрос
самый легкий - кто вы такая?
   Увы, ни слова по-русски Тараканова не знала. Ее тонкую и  нежную  шею
украшал странный кулон - на белой эмали черный ворон, оправленный в  зо-
лото. Женщина в яростном гневе сорвала С себя этот  кулон  и  зашвырнула
его в угол:
   - О, карамба! О, какое гнусное коварство!
   В перерыве между танцами Екатерина воскликнула:
   - Ради одной паршивой мухи потребно стало гонять вокруг Европы  целую
эскадру - с адмиралом Грейгом во главе!
   - Тяжелая попалась нам муха, - согласился Потемкин.


   6. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРАЗДНИКА

   Едва подсохли подмосковные дороги, Екатерина с Потемкиным удалились в
село Коломенское, ища покоя и уединения. Москва-река текла  под  окнами,
скользили лодки под парусами, было очень тихо, лошади  переплывали  реку
на другой берег, там горел одинокий костер пастушонка. На зеленых  лугах
расцветали ромашки, а далеко-далеко уже зачернели полосы свежевспаханной
землицыкормилицы... Хорошо тут было, хорошо!
   Ночью, пугая императрицу, Потемкин угукал филином, зловеще и  бедово,
как леший. А под утро сказал:
   - В лесу родился, из лесу в люди вышел, и в лес  тянет...  Хочешь,  я
сейчас всех куриц в округе разбужу?
   Потемкин запел в окно петухом, да так задиристо, так голосисто и  ра-
достно, что поверили даже все петухи из деревень и откликнулись  на  его
боевой призыв. Лакеи еще спали, туман слоился над рекою,  едва  открывая
росные берега. Любовники спустились во двор. Екатерина  разулась,  босая
шла по мокрой и холодной траве. Остановилась сама и велела  ему  остано-
виться. Взяв Потемкина за Руку, приложила его ладонь к своему животу:
   - Тут последний мой... от тебя, тоже последнего!
   Павлу шел уже тридцатый год. Алексею, рожденному от Орлова,  исполни-
лось тринадцать лет, и только теперь  Екатерина  присвоила  ему  фамилию
Бобринский. Потемкин спрашивал ее:
   - А наше отродье какой фамилии будет?
   - Не Романове же... У тебя, друг мой ласковый, переднее "По" отрубим,
останется "Темки н"...
   Москва наполнилась слухами, будто Потемкин желает увести  императрицу
под венец. В церкви на Пречистенке он каялся в грехах, кормил свое "сия-
тельство" грибками и рыбками, постничая праведно.  Однажды  из  кабинета
царицы слышали его голос:
   - А если не по-моему, так я и в монастырь уйду...
   Плохой сын, он оказался хорошим дядей, все чаще появляясь с  выводком
племянниц Энгельгардтовых. Одна лишь Танюшка была еще девчонкою, а сест-
ры ее уже взрослые барышни, и, когда они, приодетые дядюшкой, явились во
дворце на Волхонке, женихи  московские  света  божьего  не  взвидели.  И
впрямь хороши были они, собранные в один букет с пахучих полян Смоленщи-
ны, с детства сытые огурцами да пенками, медами  да  морковками.  Только
Наденьку фаворит звал "Надеждою без надежды", ибо, не в  пример  сестри-
цам, лицом была неказиста. Попав же в придворное  общество,  деревенские
барышни поначалу смущались, слова сказать не могли и просили его:
   - Дядюшка, отпусти нас в деревню, а? Скоро, гляди-ко, и ягоды  поспе-
ют, девки хороводы водить станут...
   В один из вечеров фаворит читал при  свечах  очередной  том  Бюффона.
Сквозняк от дверей задул свечи. Незнакомый офицер с порога  нижайше  его
сиятельству кланялся.
   - Ты кто таков? - спросил его Потемкин.
   - Поручик гвардии Петр Шепелев, честь имею.
   - Чего тебе от меня... честному-то?
   - Руки прошу племянницы вашей.
   - Какой? У меня их много.
   - Любую беру. Хоть и Надежду без надежды.
   Потемкин колокольцем позвал дежурного офицера:
   - Жениха сего под арест... за дерзость!
   Румянцев прикатил в Москву за два дня до триумфа своего - со  штабом,
с канцелярией походной. Петр Александрович, не желая враждовать с Потем-
киным, представил его к ордену Георгия первой степени, но фаворит скром-
но отказался:
   - Не достоин! Вторую степень, ладно, приму. Но и ты уступи  мне,  ма-
тушка-государыня: Саньке Энгельгардтовой, старшей моей, дай  шифр  фрей-
линский: пора девке в свете бывать...
   Глашатаи возвестили народу о наградах Румянцеву:
   - Наименование графа Задунайского, жезл фельдмаршала с  бриллиантами,
шпага с камнями драгоценными, шляпа с венком лавровым, ветвь масличная с
алмазами, звезда орденская в бриллиантах, медаль с портретом  его  (ради
поощрения в потомстве), имение в пять тысяч душ-для увеселения  душевно-
го, сто тысяч рублей из Кабинета-для строительства дома, сервиз  из  се-
ребра на сорок персон и картины из собрания эрмитажного, какие сам поже-
лает, - ради украшения дома своего...
   Вереница карет покатила в имение героя, названное теперь новым именем
"Каина рджи": там, среди богатых  оранжерей  и  зеркальных  прудов,  под
сенью старинных дедовских вязов,  РумянцевЗадунайский  принимал  гостей,
для которых были накрыты столы трофейных турецких  шатрах,  колыхавшихся
на ветру шелкамиголубыми, желтыми, красными.
   Румянцев был мрачен. Потемкин тоже не веселился.
   - Что мы, князь, с тобою будто на похоронах?
   - Да, невеселы дела наши... Девлет-Гирей опять принял в подмогу  себе
десант турецкий, а на Кубани смутно стало.
   - Сам знаю: война грядет. Страшная! - сказал Румянцев. - Князь  Васи-
лий Долгорукий - Крымский, Алехан Орлов - Чесменский, я, славу Богу, За-
дунайский стал, вакантно место - Забйлканского... Эту титлу недостижимую
тебе и желаю!
   - И без того расцвел, аки жезл Ааронов...
   Вскоре пришло письмо из столицы от фельдмаршала князя Голицына,  доп-
рашивавшего Тараканову. "Из ея слов и поступков, - прочел в  депеше  По-
темкин, - видно, что это страстная, горячая  натура,  одаренная  быстрым
умом, она имеет много сведений".
   - Сущая злодейка! - сказала Екатерина. - Но я уже согласна  отпустить
ее на все четыре стороны, если она откроет свое подлинное имя  и  честно
признает - кто она.
   Тараканова писала Екатерине, умоляя о личном свидании и чтобы  убрали
из камеры офицера с солдатом, кои при ней безотлучно  находятся,  а  она
ведь женщина, и ей очень стыдно. Екатерина отвечала  -  через  Голицына:
"Объявите развратнице, что я никогда не приму ее, ибо  мне  известны  ее
безнравственные и преступные замыслы..."
   Она просила Потемкина поспешить с делами запорожскими, боялась  новых
возмущений народа.
   - Один лишь Яик с Пугачевым, - говорила Екатерина, - чего нам  стоил,
а по окраинам еще сколько развелось войск: донское,  волжское,  гребенс-
кое, терское... Вся голытьба российская свободы да безделья в казачестве
алчет! Петра Калнышевского, атамана Запорожского, я в Соловки сошлю...
   Грицко Нечеса не забыл гостевания в запорожском  стане,  когда  ходил
там, небритый и лохматый, пил горилку по куреням, заедая ее вкусной  са-
ламатой. И виделись звезды украинские, белые хутора под лунным  сиянием,
снова, казалось, чуял он поступь лошадей в теплой духоте ночи.  Сам  был
волен: "Пугу-пугу - едет казак с Лугу!"
   Польское панство уж на что люто ненавидело запорожцев, но и то  приз-
навало: "Турция веками пасть разевала на Киевщину, Волынь да  Подолию...
где вы, москали, были? Одни лишь  запорожцы  храбро  клали  руку  в  эту
пасть, выламывая зубы и султанам и ханам крымским..." Вольность  казачья
в поговорку вошла, а бунты казачьи вошли в историю. Москва, потом Петер-
бург всегда учитывали опасность, какую несла эта вольность,  паче  того,
казака в голом-то поле голыми руками не словишь...  Кучук-Кайнарджийский
мир закрепил новые границы, уже на берегах черноморских,  и  Сечь  Запо-
рожская, оказавшись внутри Украины, прежнее значение форпоста потеряла.
   Румянцев грубо, но справедливо доказывал:
   - Волдырь посередь Украины! Живут в Сечи своей, все в холостом состо-
янии, в брачное же силком не затащишь. А когда список  поименный  у  них
требуешь, они огрызаются: мол, сколько их - не упомнят, а считать по го-
ловам -