рина утверждает, что литература обязана воспи-
тывать граждан на положительных видах, то есть ли грех в том, чтобы  ли-
тература воспитывала добро в людях, описывая явления отрицательные?  Так
делал Фонвизин, так делал Новиков, так поступал и Радищев...
   - Зуб ноет! Дергать, што ли? - скулил Потемкин.
   Крамольная книга Радищева была им прочитана. И теперь она, гонимая  и
проклятая, валялась на диване светлейшего в Яссах.  Ее  свободно  читали
все кому не лень, от руки переписывали и распространяли. Может, Потемкин
нарочно оставлял ее на диване? Может, и не считал ее пагубной? А  может,
он поступал так назло самой матушке Екатерине?..
   Екатерина ожидала ответа. Потемкин ответ дал.
   Но его отзыв о книге Радищева выглядел странно!
   На все укоризны и гневы царицы противу автора Потемкин  выражал  уве-
ренность, что Екатерина не станет  преследовать  Радищева:  "Я  прочитал
присланную мне книгу. Нс сержусь. Рушеньем Очаковских стен отвечаю сочи-
нителю. Кажется, матушка, он и на Вас возводит какой-то поклеп? Верно, и
Вы не понегодуете. Ваши деяния - Ваш щит!". Получить такое письмо от По-
темкина было для Екатерины как оплеуха от лучшего друга.
   - Радищев бунтовщик хуже Пугачева, - говорила она. - Исполнен заблуж-
дений французских, желающий привесть народ к  неповиновению  начальству.
Это есть первый подвизатель революции в России! Он мартинист опаснее да-
же Новикова, гнездо которого на Москве давно уже разорить бы надобно...
   По всей стране уходили в подполье масонские ложи. Екатерина сама про-
читывала списки ученых и  литературных  обществ,  многих  масонов  стали
преследовать, их высылали в глухую провинцию.
   Только офицеров флота она не тронула:
   - Что с них взять? Они и без того уже на галерах...
   А служба на галерах приравнивалась к каторге!
   Перед отбытием в Варшаву Булгакова просили представиться Платону  Зу-
бову.
   - А разве он служит по Коллегии дел иностранных?
   - Не иностранных, а странных. Но так надо...
   Фаворит принял заслуженного дипломата в неглиже. При этом он сидел  в
кресле, засунув в нос палец.
   - Надеюсь, мы с вами поладим, - сказал он. - Тем более секретарем по-
сольства в Варшаве мой друг - Франц Альтсстл.
   - Вы ставите вопрос или утверждаете свой тезис?
   - А как ты сам думаешь? - улыбнулся Зубов...
   Насиловать свою натуру Булгаков не стал: он повернулся и вышел.  Без-
бородко был явно угнетен небывалым и скорым усилением Зубова... На  про-
щание он сказал:
   - Во мне уже не нуждаются. Скоро я стану посылать к подъезду  Зимнего
дворца свою пустую карету, а сам останусь сидеть дома. Отсутствие кареты
у подъезда еще могут заметить. Но вряд ли заметят теперь мое  отсутствие
в кабинете государства...
   Варшава. На кострах в Познани еще сжигали молоденьких "ведьм", варив-
ших кисель на воде из костелов, а здесь, в Варшаве, упивались  речами  о
шляхетской свободе. В этом хаосе  мятежного  словоблудия  сохранял  спо-
койствие Феликс Щснсны-Потоцкий, волочившийся за  "прекрасной  фанариот-
кой". Страстно влюбленный в нее, он - по ее внушению - держался "русской
партии", в своем имении Тульчине охотно принимал Потемкина и Суворова...
Булгакову было неприятно узнать, что госпожа де Витт собирается покинуть
Варшаву, и он пытался удержать ее в этом Вавилоне:
   - Куда вы? Щснсный готовит вам рай в Умани.
   - Ах, что мне Умань! - отвечала красавица. - Я уже взяла однажды кре-
пость Хотин, а теперь спешу на штурм Измаила...
   На улицах Варшавы вихрилась пылища за каретами, из цукерен пахло  ва-
нилью, улыбки нежных пани были очаровательны, сабли  звенели,  а  король
Станислав был надломлен. При встрече с Яковом  Ивановичем  он  проклинал
королевскую жизнь:
   - Я был первым человеком в Польше, соорудившим громоотвод - над своим
дворцом. Но, спасенный от молний небесных,  бессилен  я  отражать  грозы
земные... Что вы со мною делаете? - вырвалось у него из груди со стоном.
- Ваша императрица даже не отвечает на мои письма. Король я или  не  ко-
роль? Если ваши петербургские вундеркинды не могут спасти Польшу от хао-
са, так не лучше ли мне довериться берлинским графоманам?..
   Все это не предвещало Булгакову ничего доброго. Повидавшись с  марки-
зом Луккезини, он сказал ему:
   - Если Пруссия укрепила свои бранные мышцы субсидиями из Англии, то я
советую графу Герцбсргу помнить даже во сне: не один Питт  в  британском
парламенте-существует еще и мощная оппозиция Питту... Вы, конечно,  мар-
киз, с большим остроумием помалкиваете сейчас о том, что вам нужны  Торн
и Данциг.
   - Зачем они нужны нашему королю?
   - Вот именно-заключил Булгаков язвительно. - Зачем вам Торн и Данциг,
если ваш король пожелал теперь и... Варшаву!
   Дипломат - всегда шахматист, играющий на нескольких  досках.  Нельзя,
сидя в Варшаве, видеть только то, что творится в Польше,  события  сейма
надо связывать с интригами Берлина, Лондона, Вены и... даже плюгавой Ми-
тавы! Булгаков не сразу  понял,  что  секретарь  посольства,  венецианец
Франц Альтссти, уже сделался тайным агентом Платона Зубова...
   - Не кажется ли вам, - сказал ему Булгаков, - что революция во  Фран-
ции не есть наказанье господне для России, напротив, милый Франц, я  по-
лагаю, что она поможет нам разрешить внешние проблемы.
   - Что для этого надо? - вытянулся Альтссти.
   - Первым делом надо отозвать из Берлина нашего посла Максима Алопеуса
и сослать его в Илимский острог, как человека, продающего графу Герцбер-
гу мои тайные донесения.
   - Он масон, а граф Гсрцберг тоже масон.
   - Но русский посол, даже если он масон, не имеет  права  поддерживать
прусские интересы - в ущерб интересам России.
   Это было первое условие Булгакова, о котором Альтести известил Петер-
бург. Второе условие было гораздо важнее:
   - Я бы не отворачивался от революции во Франции, а вступил бы в  союз
с революционною Францией, - сказал Яков Иванович. - Якобинцы ввели  сей-
час в моду новое выражение: алтарь Отечества. Так вот, милейший Франц, я
напишу императрице свое мнение и после этого могу сложить голову на  ал-
тарь Отечества...
   Екатерина призывала его: пока длится  война,  действовать  осторожно,
больше наблюдая. Предельно честно Яков Иванович дал ей понять, что  бер-
линские политики ждут ее смерти, чтобы затем - уже  при  Павле  -  воца-
риться и в русской политике, как они воцарились здесь, в Варшаве, а тог-
да послом в Петербурге окажется все тот же проклятый  маркиз  Луккезини,
давно брызжущий на весь мир славянства гадючьим ядом...
   Альтести доложил Булгакову, что Луккезини  вчера  собрал  чемоданы  и
укатил в Рейхенбах, где на границе с Австрией собралась мощная  прусская
армия и куда срочно выехал прусский король, выбравшийся из  омута  алко-
гольной депрессии.
   - Но позволит ли ему Питт напасть на Австрию?
   - Нет, - ответил Булгаков, - Англия пихает Пруссию на войну, но  сама
же войны боится. Питт не желает видеть Пруссию балтийской державой, Питт
сам желает владеть Балтийским морем... Все проиграют, кроме России!
   - Пардон, а кто же будет платить за битые горшки?
   - Польша, - очень точно напророчил Булгаков...
   Булгаков написал Екатерине,  что  вражде  Европы  империя  Российская
должна противопоставить союз с революционной Францией.
   - Да, да! - убежденно говорил он. - Альянс с Парижем, каким бы он  ни
был, оживит русскую политику, зато он свяжет по рукам  и  ногам  Англию,
все недруги разом подожмут хвосты, как подзаборные шавки... Если  сейчас
Екатерина согласится с моими планами, значит, она воистину великая госу-
дарыня. Если же она отвергнет мои планы, значит,  она  только  слабая  и
старая женщина, утешенная слабой любовью ничтожного Платона Зубова...
   И об этом Альтести тоже сообщил Платону Зубову!
   Екатерина была предельно возмущена.
   - Слушай! - сказала она Безбородко. - Не ошиблись ли  мы,  посылая  в
Варшаву Булгакова? Ты посмотри, что он мне тут предлагает. Чтобы я сдру-
жилась с парижскими жакобинцами!
   Сиятельный "визирь" мямлил, вздыхал, перетоптывался, а чулки  на  его
ногах по-прежнему свисали складками. Графу Александру Воронцову он  дру-
жески признался:
   - Булгаков очень сильный политик! Только  такой  политик  и  способен
предложить России то, что может ее спасти. Но союз  с  Францией  некоро-
левской уже невозможен для Екатерины...
   - Так что же будет? - спросил Воронцов.
   - А вот то и будет, что Булгакову свернут шею...
   Владычица миллионов рабов, императрица уже сама превратилась в жалкую
рабыню субтильного наглеца с тонким язвительным ртом, с крохотными  руч-
ками барышни, даже летом упрятанными в муфту, с визгливым  голосом  кап-
ризного крикуна. Женщину одолевали сейчас ненависть к Франции и любовь к
Зубову, процесс над Радищевым и  упорное  молчание  Потемкина  в  Яссах.
Светлейший писал все реже, жаловался на сильные боли, забывал датировать
письма, одно из них, словно в насмешку, Потемкин пометил XVIII веком...
   В один из дней Степан Иванович Шешковский зашел погулять в садик  при
Пажеском корпусе, где ребята здоровущие повалили его в траву  и  высекли
во славу Божию... Не думаю, чтобы они секли обер-кнутмейстера за пресле-
дование Радищева. Но все-таки не следует забывать, что секли-то Шешковс-
кого пажи ея величества, а Радищев ведь тоже из пажей вышел, -  так  что
корпоративную связь событии мы все же будем учитывать... Шешковскии  на-
жаловался императрице.
   - Утешься, - отвечала она. - Виновных сыщем и сошлем туда, куда Макар
телят не гонял. А тебе, Степан Иваныч, чую, предстоит славное  путешест-
вие из Петербурга в Москву...
   Мы вынуждены признать: дама была с юмором!
 
 
   10. ДЕНЬ ВОСШЕСТВИЯ
 
   Каверзы внешней политики едва достигли  бастионов  Кронштадта,  когда
флот Густава III, не сумев выманить эскадру Чичагова  из  Ревеля,  снова
двинулся на Петербург. Ветер удачи опять напирал в плотную белую  стенку
парусов, приближая захватчиков к заветной цели... Петя Курносов  растол-
кал брата:
   - Проснись, Пашка: шведы идут.
   - А много их? - соскочил тот с койки.
   - Одних линейных двадцать два вымпела...
   Шкиперы торговых судов, идущих с моря в Петербург за товарами,  расс-
казывали, что при встрече с ними герцог Зюдерманландский грозился:  "До-
рого старик Чичагов заплатит за мои корабли, потерянные у Ревеля..." Под
флагом герцога был собран цвет  шведской  аристократии,  лучшие  офицеры
флота.
   Вице-адмирал Круз держал флаг на "Иоанне Крестителе", командуя корде-
баталисй, на "12 Апостолах"  шел  в  авангарде  вицеадмирал  Сухотин,  в
арьергарде-контр-адмирал Повалишин, линейные силы замыкали восемь фрега-
тов, на которых работали веслами турки. Наступал третий час  ночи.  Было
светло как днем. Маловетрие замедляло  сближение.  Корабельные  оркестры
еще не играли. Яков Филиппович Сухотин окликнул Курносовых:
   - Вы не Прохора ль Акимыча детки? Я с ним у берегов таврических порох
нюхал... Ну, сыпьтесь в люк. С Богом!
   В батарейных палубах духотища, свет белой ночи льется через  открытые
"порты", в которые высунуты пушки. Матросы жеваной бумагой затыкали себе
уши:
   - Не пороха, а звери! Пальнешь-свету конец...
   Оркестры на палубах заиграли, гнусавые гобои вторили ударам в  литав-
ры. Бой начался. Через двери и горловины со свистом задували сквозняки -
то горячие, то холодные. Страшный шум наполнял  отсеки.  "12  Апостолов"
отвечал на грохот боя хрустом старого дерева, приседанием палуб и  пани-
кой крыс, мечущихся под ногами людей. Братья Курносовы держали  "пальни-
ки" - длинные, будто удочки, издалека поджигая ими  затравку  в  пушках,
после чего пушки откатывались назад.
   - Берегись! - слышалось то и дело; один матрос не успел отскочить,  и
пушка сразу перебила ему ноги...
   Шведские фрегаты вклинивались в интервалы между  кораблями,  Круз  на
"Чесме" сражался впереди линии, весь в дыму, будто горел.  Сверху  вдруг
резануло воплем:
   - Эй! Чья тут нога валяется?
   - Не трожь: нога адмиральская...
   Батарейная палуба купалась в красном дыму, переборки казались обитыми
малиновым бархатом. Перегретые пушки не остывали. Одна из  них  разорва-
лась, перекалечив прислугу, умиравшую здесь же, под ногами товарищей.  В
куски разнесло и вторую пушку, а каждый кусок металла сразу находил себе
жертву. [40]
   - Пашка, - позвал Петя Курносов, - жив ли еще?
   - Живой. Только дышать нечем...
   С другого борта мичманов оповестили:
   - На "Иоанне Богослове" что-то неладное. Круз подзывает его  к  себе,
но "Богослов" отходит прочь.
   - Может, тонет?
   - Да нет. Кажись к жене и деткам заторопился.
   - А кто командиром на "Богослове"?
   - Одинцов... растяпа!
   Приказ адмирала был исполнен в точности: русские корабли выходили  на
дистанцию в два кабельтова, поражая противника в упор. В портовых  окош-
ках Курносовы видели иногда даже лица своих врагов - такие же  задымлен-
ные и перекошенные в крике, какие, наверное, наблюдали из своих пушечных
портов и шведы... К шести часам утра Кронштадтская  эскадра  уже  избила
авангард герцога Зюдерманландского: шведы один за другим стали  покидать
"линию". Курносовы поднялись на верхнюю палубу. Сухотин был еще жив,  он
лежал возле мачты.
   - Помирать надо, детушки, - сказал он и отвернулся. - Что вы  ногу-то
мою бережете? Выкиньте ее за борт...
   Круз на шлюпке обходил корабли, поздравлял команды с победой,  просил
делать ремонт на ходу.
   - Место боя за нами! - возвещал он - Петербурга шведам не видать. Му-
жайтесь: курьеры к Чичагову скачут давно, только бы нам выстоять до при-
хода эскадры Ревельской...
   Полдень принес "люфт", и шведы  отошли,  курсируя  между  Сескаром  и
Бьерке. Ночь прошла в неусыпном бдении, люди прилегли где придется. Кур-
носовы дремали, положив головы на остывающие пушки.
   - Пашка, ты есть хочешь?
   - Не. До еды ли тут.
   - А помнишь, как торт-то измаильский умяли?
   - Разве это забудешь?..
   Усталых канониров бил надрывный кашель - от угара порохов, от  злово-
ния уксуса. Утром все видели, что дым сражения еще не растаял.  Горизонт
оставался смутен и зыбок, как воздух над трясиною. Шведы  снова  открыли
битву, герцогу не терпелось уничтожить эскадру Круза, пока не подошла на
подмогу ему чичаговская эскадра. Александр Иванович Круз велел  кораблям
"скатиться" под ветер, завлекая противника на опасные  мелководья.  Весь
день шла пальба, враги маневрировали в узостях, выгадывали ветер и  углы
атак. Ораниенбаум и Петергоф застлало дымом, который и отползал теперь к
столице подобно грозовой туче. Две бессонные ночи и  постоянные  схватки
измотали русские экипажи, но боевой дух  кронштадтцев  оставался  высок,
как и в начале боя... Наконец среди шведских  кораблей  возникла  суета,
обмен сигналами: король Густав 111 срочно отзывал своего брата,  герцога
Зюдерманландского, в укрытие Выборгской бухты, где собирался весь  шхер-
ный флот шведов. А с моря уже подходила эскадра Чичагова...
   - Ну, все! - говорили матросы. - Мы выстояли!
   С бранью выплевывали изо ртов комки пакли, выковыривали из ушей клоч-
ки бумаги. Музыканты заснули среди своих труб и барабанов, среди мертве-
цов и обломков рангоута. Все шведские корабли, включая  и  галеры,  были
заперты в Выборгской бухте, и теперь следовало ожидать капитуляции само-
го Густава III и его брата Карла...
   - Наше положение безнадежно, как и у Карла Двенадцатого после  Полта-
вы, - сказал за ужином герцог Зюдерманландский.
   - Выдайте экипажам водку, - повелел король. - Пусть они пьют, сколько
хотят, чтобы не задумывались о будущем.
   Наступал рискованный момент всей шведской истории.
   - Короля будем брать в плен! - объявил Круз.
   Петербуржцы два дня подряд слышали канонаду боя, от  которой  звенели
стекла в домах, а ветер с моря заполнил улицы столицы  удушливым  дымом.
Все сводилось к двум проклятым вопросам: выстоит ли Круз? Успеет ли  по-
дойти Чичагов? Екатерина не могла скрыть тревоги. ("Великое беспокойство
во дворце, - писал очевидец, - почти  ночь  не  спали,  граф  Безбородко
сильно плакал. Таятся оба и не веселы".) Противу возможных десантов вра-
га снова призывали народ в ополчение. На этот раз брали даже беглых бро-
дяг, престарелых мещан, сезонных рабочих и сенатских чиновников. Беда не
приходит одна: в пороховых сушильнях на  Выборгской  стороне  взорвались
сразу 500 бомб. Стекла в окнах домов столицы повылетали,  а  грохот  был
столь велик, что многие приняли его за нападение шведов. 29 мая императ-
рица выехала на Красную Горку, желая наблюдать за морским сражением, ибо
не совсем-то полагалась на точность депеш принца Нассау-Зигена. В чахлом
лесочке старый адмирал Петр Иванович Пущин (дядя декабриста) угощал  им-
ператрицу чаем из самовара: потом на  шлюпке  отправились  в  Кронштадт.
Здесь ее застало возмущение турок, доблестно служивших гребцами на гале-
рах. Завидуя русским матросам, носившим медали, они не желали  принимать
в награду деньги, которыми их щедро оделяли. Обижать турок не  хотелось.
Монетный двор спешно  начал  чеканить  из  серебряных  рублей  наградные
"чсленги" (перья вроде султанов) с надписью "за храбрость". Украсив свои
чалмы чслснгами, турки сразу успокоились, а принц Нассау-Зигсн, галерный
начальник, сказал Екатерине:
   - Напрасно ваше величество сделали это: султан Селим, если  они  вер-
нутся домой, всем героям головы отсечет.
   - Надеюсь, не все турки пожелают вернуться, а  в  Казани  жить  среди
единоверцев-татар многие из них согласятся...
   Ей представили Ивана Максимовича Одинцова, командира 74пушечного  ко-
рабля "Иоанна Богослова".
   - Сколько у вас крепостных душ?
   - Девять в деревне под Рязанью.
   - А сколько имеете детей?
   - Тоже девять. - Одинцов стал плакать.
   - Ни слезами, ни бедностью вы меня не  разжалобите,  -  сухо  сказала
Екатерина. - Когда вас адмирал Круз призывал сигналом на битву, вы  пос-
тыдно поворотили от боя в гавань.
   - Я покинул линию, имея повреждение в рангоуте.
   - Врете! - крикнула Екатерина. - У вас сбило ядром лишь грот-стеньгу,
а такие аварии балтийцы исправляли под огнем... Стыдно! Когда  сражались
мичманы-мальчишки и добровольцы, взятые на флот чуть ли не с  улицы,  вы
бежали. Шпагу - на стол! Вы арестованы. И если мой Сенат приговорит  вас
к петле, я миндальничать не стану: повешу...
   Прощаясь с адмиралами, императрица сказала:
   - Вы уж тут сами поладьте. А главное - чтобы король из Выборга не вы-
лез. Посидит без хлеба-сам мира запросит...
   ...Угроза голода была реальна: почти 200 шведских кораблей  и  галер,
блокированные в шхерах Выборга, имели не только полные экипажи, но еще и
14 тысяч солдат для высадки десантов на петербургских набережных.  Коро-
левский совет на "Амфионс" высказался за капитуляцию, Густав III с жаром
воскликнул:
   - Никогда! Дух Карла Двенадцатого еще не угас в шведском воинстве,  а
Чичагов не тот, который решится на битву...
   На рассвете король выбрался на палубу и положил зрительную  трубу  на
плечо Эренстрема.
   - Нам нужен сильный ветер, - сказал он. - Восточный люфт выдует  всех
нас из этой западни, как пушинку...
   В этот день Эренстрем сделал такую запись: "Трудно объяснить  поведе-
ние русского адмирала Чичагова, который оставался нерешительным зрителем
горячего боя..." Всей громоздкою массой кораблей шведы ринулись на  про-
рыв блокады между островами, они исколачивали ядрами русские корабли,  а
Чичагов не сделал даже попытки преградить им путь в узких проливах. Мимо
один за другим проскакивали корабли Швеции, и, когда  они  вырвались  на
простор моря, Чичагов засуетился:
   - Ах, негодники! Догоняйте их, хватайте короля...
   Как будто удирал кот, которого еще можно словить за хвост. Но  погоня
все-таки началась, благо парусный флот герцога уходил быстро, а  гребная
флотилия, ведомая лично королем, сильно отстала.
   Русские один за другим пленяли шведские корабли. Доблестный  "Вснус",
работая пушками, пролетал вдоль шведского строя, и там, где он проход