дне, перевозившем шерсть, юнга  впервые  попробовал
сытный "янки-хаш" (картофель, перетертый с мясом).
   После долгих странствий увидел он белых овечек на зеленой траве,  из-
дали помахали ему крылья лесопильных мельниц. Дядя Хрисанф сидел в  кон-
торе, привычно подсчитывал лесины на складах, а кот  нежился  на  лавке,
лениво жмуря янтарные глаза.
   - А-а, вот и ты! Нагулялся, племяшек...
   Прошка поклонился дяде в пояс - нижайше -  и  рубль  дареный  вернул,
сказав, что сберег его как память.
   - Порадую вас, дядечка, успехами: голландский постиг, погишпански то-
же могу... Иной раз дух от чудес захватывало, а я все вас и вашего  кота
вспоминал с ласкою... мяу-у!
   - Пшшшш, - ответил кот, быстро его оцарапав.
   Дядя посмотрел на босые ноги племянника:
   - Обувкой, гляжу, не обзавелся. А на шее - отметина.
   - Это ножом... Ладно. Бог миловал.
   - А ногу-то чего волочишь, как бабка старая?
   - Избили и в люк кинули. Пройдет и это...
   Прошка сел и спросил, какие новости в России:
   - Помнится, императрица Лисавета болеть у чала?
   - На том свете ее черти подлечат. Поздравляю тебя с новою государыней
на Руси - с Екатериной по счету второй, ныне она на Москве зажилась, ко-
рону примеряет! Это дело не наше, не поморское - пущай цари балуются,  а
нам работать надо...
   Целую неделю его не трогали. Потом заточил топор, пошел трудиться  на
верфи. Возле молодых кораблей хорошо пахло. А где-то страшно  далеко  от
Соломбалы гремели московские колокола...


   2. ОБОСТРЕНИЕ

   На смену спившемуся Кейту послом в Россию назначили лорда  Букингэма,
и мрачный алкоголик Питт Старший, провожая его  в  дорогу,  сказал,  что
Екатерина - верная раба английского кабинета, а приехав в Россию,  можно
сразу браться за ножик, чтобы отрезать вкуснейший  кусок  от  громадного
русского пудинга: "Мы выиграли у французов Канаду на полях битв в Европе
руками прусского короля. Ваша цель - возобновить истекший союз с  Росси-
ей, а банки Сити не простят вам, если их купцы  не  получат  транзита  в
Персию... Нам нужна русская Волга, чтобы через нее завоевать  персидские
рынки шелка!" Чего тут не понять? Букингэм все понял. Петербург был пус-
тынен. Панин отсутствовал,  при  Коллегии  иностранных  дел  скучал  ви-
це-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, который словно и ждал яв-
ления милорда:
   - Наконец-то и вы! Я предъявляю Англии первый счет. Ваши каперы снова
разграбили русские корабли с товарами. Спрашиваю - доколе это варварское
пиратство будет продолжаться?
   - Среди товаров пропали и ваши вещи?
   - Да. Я выписал из Франции: мебель... посуду...
   - Назовите сумму, и Сити немедля возвратит стоимость.
   - Ах, оставьте! - отвечал Голицын с явным раздражением.  -  Стоимость
унижения нашего флага не окупается деньгами... Предупреждаю, посол: если
вам вздумается вести перед императрицей речь по-английски,  она  ответит
вам на языке русском, а протокол перевода будет вручен вам сразу же...
   Из Москвы посол отправил в Лондон первое донесение: "После ужина сле-
дуют менуэты, кадрили, мазурки. Всякий русский, кому не стукнуло еще де-
вяносто, водит полонез. Дамы замучены танцами до полусмерти, из 14 фрей-
лин 13 стали хромыми". Дельцам Сити подобная информация не сулила  ника-
кой прибыли... В Успенском соборе, где Екатерина прикладывалась к  мощам
святых угодников, Букингэм нашептал французскому послу Луи Бретейлю:
   - Я вчера спрашивал императрицу, чем она озабочена, она ответила, что
это лишь обычная усталость, но дела империи идут блестяще. Говорят,  она
неутомима, как молодая лошадь.
   - Вы, - отвечал Бретейль, - не слишком-то доверяйте ее словам и  пос-
тупкам. Видите, как усердно лобызает она старые кости? Но в этот момент,
смею вас заверить, императрица думает не о Боге, а лишь о том,  как  она
выглядит со стороны.
   - Выглядит прекрасно!
   - Согласен. Но озабоченность императрицы не от усталости:  недавно  в
Петербурге три ночи подряд шла дикая кровавая бойня в гвардейских казар-
мах. Солдаты бились с оружием в руках. Все это строго засекречено. Нико-
го не судили, но множество гвардейцев раскассировали по дальним  степным
гарнизонам...
   В окружении ассистентов, несущих концы ее горностаевой мантии, Екате-
рина проследовала в собор Архангельский, и два ливня шумели над ее голо-
вой - дождь из монет серебряных,  дождь  из  золотых  жетонов.  Букингэм
спрятал один из жетонов в кошелек.
   - Я слышал, - продолжал он, следуя в сонме посланников, - что  старый
канцлер Бестужев-Рюмин собирает подписи сановников, желающих видеть  им-
ператрицу женою Григория Орлова.
   - Екатерина не согласится на такой марьяж. Лучше помолчим, - оглядел-
ся Бретейль, - а то к нам уже стали прислушиваться...
   Вечером был ужин в Грановитой палате, а "функцию" при столе  Екатери-
ны, следя за сменою блюд, исполнял Григорий Орлов, ставший графом.  Ека-
терина поманила пальчиком Бретейля:
   - У меня к вам просьба, посол. Найдите способ  переубедить  Вольтера,
дабы он исправил историческую ошибку, возникшую по  вине  Ивана  Шувало-
ва... Не знаю, с чего он взял, будто в моем восшествии на престол повин-
на Дашкова!
   Букингэм в толпе придворных отыскал Бретейля:
   - Я хотел бы видеть русскую княгиню Дашкову.
   - Вот она, - показал француз, - с раздутыми щеками капризного  ребен-
ка, который умудрился заснуть с кашей во рту.
   - Говорят, эта дурнушка - большой философ?
   Государственная казна пустовала, а казна церковная была  переполнена.
Людей в стране не хватало, а 900 000 душ (почти  миллион  мужиков)  были
закрепощены церковью, плоды их трудов пожинал конклав наместников  божи-
их. Екатерина не побоялась выступить в Синоде с речью. "Я, - сказала она
иерархам, - отдаю вам справедливость: вы люди просвещенные. Но  от  чего
происходит, что вы равнодушно взираете на бесчисленные богатства,  кото-
рыми обладаете и которые дают вам способы жить  в  преизбыточестве  благ
земных? Ведь царство апостолов было не от мира сего... вы меня  понимае-
те? - намекнула она. - Как же вы, не терзаясь совестью,  дерзаете  обла-
дать бесчисленными богатствами, а владения ваши беспредельны, и они  де-
лают вас равными с царями в могуществе. У вас очень много подвластных...
Вы не можете не видеть, что все ваши имения похищены у народа... Если вы
повинуетесь законам совести, то не умедлите возвратить  государству  все
то, чем вы неправильно обладаете".
   Дважды в неделю заседая в Сенате, терпеливая и выносливая,  Екатерина
решила расправиться и с монополистами. Обратясь к  Александру  Шувалову,
она протянула через стол руку:
   - Если копеечки с лесов архангельских не дал, так хоть  плюнь  мне  в
ладонь, граф! Ты два миллиона пограбил, а Гом триста  пятьдесят  тыщ  от
казны взял. Что вернули стране? Молчишь? - спросила в ярости.  -  Молчи,
молчи... Гома твоего мне уже не поймать. Зато ты, граф, всегда под рукой
у меня! За все ответишь...
   Она отняла у него Уральские заводы, вернув их в  казенное  ведомство.
Сенаторам было заявлено, что отныне ни таможенные сборы, ни главные про-
дукты питания не будут поступать в монопольное право частных лиц:
   - Растащить все можно. Даже из такой бочки бездонной,  какова  Россия
наша! Ведайте, господа высокие сенаторы: из кормушек казенных впредь  не
персоны, а едино государство сыто будет.
   Предстояло еще разобраться с генерал-прокурором. Глебову она напомни-
ла, что при Елизавете из-под австрийского угнетения бежали на Русь  сла-
вяне, которых и расселили в южных степях, где образовался целый  край  -
Новая Сербия. Но многих славян Глебов закрепостил в свое личное рабство,
а деньги, отпущенные от казны для устройства Сербии, в карман себе поло-
жил.
   - Поправь, если не так, Александр Иваныч!
   - Да нет. Все так, - не стал увиливать Глебов.
   Екатерина нюхнула табачку. Правда, что генерал-прокурор не раз  выру-
чал ее, еще великую княгиню, давал взаймы,  обратно  долгов  не  требуя.
Екатерина крепко защелкнула табакерку:
   - Все говорят, что живешь ты взятками.
   Глебов не стал падать перед ней на колени:
   - А вы спросите - с кем акциденциями я делился?
   - С кем? - спросила Екатерина.
   - Да с вами же...
   Далее Глебов заявил: "Более нежели известно  вашему  величеству,  что
деньги, некогда вам мною подносимые, были  приобретены  мною  непозволи-
тельными средствами". Глебов теперь сам атаковал ее.
   - Ас чего бы это я долги ваши покрывал? С каких таких шишей вы в кар-
ты тыщами проигрывали?
   Екатерина пинком ноги распахнула двери:
   - Прочь! И больше на глаза не являйся... По  горло  сыта  я  уже  тем
ядом, коим от Шуваловых ты напитался! Вон...
   Успокоившись, велела звать князя Вяземского, слывшего в  обществе  за
человека недалекого, зато честного. Явился он  -  чистенький  толстячок,
внимательный, часто мигающий, готовый принять на веру все-все,  что  она
ему скажет.
   - Александр Алексеевич, на самой высокой ступени государственных ран-
гов укоренились лихоимство и взяткобрательство.
   Правды нет! Ты сам ведаешь, что в Сенате даже  писцов  порядочных  не
завели: бумаги марают, как хотят, истину искажая. Дела  судебные  возами
по Руси возят, жгут на кострах и пудами в реках топят.
   Арестанты же под следствием годами по тюрьмам маются.  Глебова  отдам
под суд. Он мне тут разливался, что доход России всего  миллионов  шест-
надцать, и просил сей цифре верить. Но я, безверная, на  чужую  веру  не
полагаюсь. Не может быть, чтобы страна, столь великая и  богатая,  всего
шестнадцать жалких миллионов имела в доходе... Тут что-то не так! - Ека-
терина велела Вяземскому провести строгую ревизию. Потом намекнула, что-
бы князь был готов принять должность генерал-прокурора империи. - А  та-
кое положение всегда бывает сопряжено  с  враждебным  отношением  двора,
друзей, близких... Не страшно ли тебе?
   - За вашей спиной - как у Христа за пазухой.
   Екатерина пошла на предельную откровенность:
   - А ведь беда будет. Ныне любая малость, князь Александр, может  при-
весть крестьян наших в отчаяние всеобщее.
   У нее была уже готова инструкция для Вяземского: "Прошу  быть  весьма
осторожну... если мы не согласимся сейчас  на  уменьшение  жестокости  и
уморение человеческому роду нестерпимого положения, то против нашей воли
оную возьмут силою рано или поздно". Екатерина стояла перед ним,  прямая
и строгая, оголенные руки ее покрылись красными пупырышками. Нагнувшись,
она раскрыла кабинетный сундук, в котором хранились 930 челобитных на ее
имя, выбрала из них прошение конюха Ермолая Ильина:
   - Салтычиху гадкую следует наказать публично, дабы простой народ  ви-
дел, как я пекусь о положении предела злодействам помещичьим. Сама  жен-
щина, сама детей имела, и оттого не могу признать Салтычиху особой женс-
кого роду: прошу тебя, князь Александр, выделить ее-как изверга и  урода
мужского полу...
   Оставшись потом одна, Екатерина нервно потерла руки:
   - Ах, как меня здесь не любят... кругом... все! Ну, ничего: лет через
десять привыкнут, через двадцать прославят, а после смерти проклянут...
   Исторически все идет правильно!
   Ночью ее почти сдернул с постели Гришка Орлов:
   - Вставай! Опять заваруха началась.
   Алехан втащил страшно избитого ротмистра Ями некого:
   - Выкладывай все, как на духу, иначе затрясу!
   Тот и рассказал, что было пьянство в гвардии, государыню излаяли гру-
бо: мол, обещала Панину регентшей стать при сыночке Павлике, а сама  под
корону подлезла. Петр Хрущев пил и порыкивал: "Нажаловала чести, а нече-
го ести". Его поддерживали: "Орловых всех  переберем,  особливо  надобно
искоренить Алехана, плута главного!" Говорено было  за  винопитием,  что
Орловы графами уже стали, "но с постели-то Катькиной на престол переска-
чут". И решили дружно - не бывать Екатерине, а быть Павлу или несчастно-
му Иванушке, которого в тюрьмах морят всячески. Братья же  Гурьевы  пуще
всех ярились на императрицу: "Еще разок переменим! Сколько ж  можно  баб
на престол сажать - пора и поумнеть..."
   - Отпустите его, - указала женщина на Яминского, потом стала хлестать
фаворита по щекам. - Говорила же я тебе, что нельзя о браке  нам  помыш-
лять. Я на престоле сижу, будто на сковородке горячей, а ты меня, дурак,
еще под венец тащишь.
   - Всем кляпы поставим, - мрачно изрек Алехан, и громадный шрам на его
щеке ожил, двигаясь, отливая багрово...
   Расскандалили! Утром фаворит пришел мириться.
   - Стоит ли слушать брехню гвардейскую, - убеждал Орлов. - Сам офицер,
так ведаю, каким побытом слухи рождаются. Бывало, по  две  недели  пьешь
ведрами без пропусков, так чего спьяна не намолотишь... Оставь ты их! Не
печалуйся. Обойдется.
   - А чего кричат? Или я не расплатилась с ними деньгами, чинами, дере-
веньками с мужиками? Узнайте, - наказала Екатерина, - замешана ли в блу-
дословии и княгиня Екатерина Дашкова?..
   "Орловщина" всем глаза намозолила, и в эти дни старший,  Иван  Орлов,
собрал братьев, заявив им вполне резонно:
   - Ну, ребятушки, потешились, попили винца  сладенького,  поели  вкус-
ненького, даже графами стали. Покуда до драки дело не дошло, давайте  по
домам разбежимся и на крючок закроемся. Сейчас треплют языками  нас,  но
станут трепать и кольями.
   Впервые Орловы проявили непослушание старшему  брату.  Ванюшка  хотел
уже было начать исправное "рукоделие" по зубам и загривам, но кулак раз-
жал и вздохнул удрученно.
   - Несбыточное дело затеваете вы! - сказал он.
   Гришка Орлов намекнул Ивану - граф графу:
   - Вот императором стану, тогда поговорим.
   - Да ведь придавят тебя, - отвечал Иван (умница!)...
   Отбыл он в тихую деревенскую благодать, подальше от двора, поближе  к
сметанам и ягодам. А из Москвы всех недовольных  "орловщиной"  распихали
по задворкам: кого на Камчатку, кого в гарнизоны дальние, кого в провин-
ции сослали. Вскоре возникли слухи, будто Петр III жив,  а  вместо  него
похоронили восковую куклу, в церквах священники  кое-где  поминали  царя
как живого, и слышался на базарах говор общенародный: Петр III еще явит-
ся, дабы покарать жену-изменщицу...
   Эти известия были крайне неприятны для Екатерины - как объятия  мерт-
веца! В беседе с Никитой Паниным она сказала:
   - Если бы самозванцы хоть раз увидели муженька моего в пьяном положе-
нии, они бы сыскали иной образец для подражания. Мужа не воскресить,  но
копии с него явятся еще не раз...
   ДВЕСТИ ТЫСЯЧ крепостных и работных людей продолжали сотрясать империю
бунтами на окраинах. Екатерина вызвала князя Вяземского и генерала Петра
Панина (брата Никиты Ивановича).
   Велела им - усмирить. Они спросили - как?
   - Ведом один способ - пушечный...


   3. МАНИФЕСТ О МОЛЧАНИИ

   Был день пригожий на Москве, денек майский...
   Отставной пушкарь флота Российского Никита Беспалов изволил торговать
табаком с лотка на улице. Из соседней бани колобком  выкатилась  нищенка
Устинья Голубкина, чисто вымытая, и купила для сожителя  своего  табачку
на копейку, а пушкарь ей сказал:
   - Вот живешь ты, Устинья, и ничего путного не знаешь.
   - Чего ж это я прошлепала? - спросила нищая.
   - Хотится государыне нашей за полюбовника выйти.
   - Эва! Так кто же ей помешать может?
   - А господам не хотится, чтобы она... трам-тарарам! Вот  и  сбираются
артельно женихов ейных изничтожать.
   По дороге к сожителю зашла Устинья Голубкина навестить вдовую купчиху
Исчадьеву, а у той - гости: придворный истопник Лобанов и  музыкант  Из-
майловского полка Коровин,  игравший  на  своем  гобое  нечто  развлека-
тельное. Голубкина как можно ближе к вину подсела и сказала, что госуда-
рыне замуж хочется:
   - Уж в такую она истому вошла, что кошкою  спину  выгибает,  а  хвост
торчком держит, ажно платье задралось... Слыхали ль?
   - Про то мы знаем, - отвечали гости Исчадьевой. -  Орлова  прынцем  в
Ригу назначат, для него уже и корону из чугуна отливают.
   Вдова Исчадьева, пугливо вздрагивая, спросила:
   - А куды доски-то понесли?
   - Какие доски?
   - Дубовые... Мне вчерась кум сказывал, будто  в  Кремль  доски  новые
таскали. Уж не гробы ли мастерить станут?
   Вопрос о дубовых досках остался для историков неразрешенным, а  прид-
ворный истопник Лобанов всем жару подбавил:
   - Цесаревич-то Павлик Петрович ску-у-учен. На той неделе даже  обедал
без всякого азарту, а дядька евоный Никита Панин, тот слезьми над  супом
изошелся... Никто под Орлова идти не хочет!
   - А без марьяжу как жить? - встряла в беседу нищая. - Царица ведь то-
же мясная, жильная да кровавая - нсшто без мужества ей сладко? Я бы  вот
без марьяжу, кажись, и дня не прожила! Вишь,  табак-то  сожителю  своему
несу.
   - На што ж ты ему табак-то таскаешь?
   - А чтоб он меня за это... трам-тарарам!
   Всю эту компанию взяли и увели. Под батогами нищенка Устинья  повини-
лась, что крамола завелась от матроса Беспалова:
   - Сказывал матрос-табашник, что у Григория Орлова, который  нонеча  в
графьях наверху бегает, един кафтан в семьсот тыщ казне  обошелся,  сама
царицка его брильянтами да яхонтами ушивала...
   Подканцелярист застенка пытошного (по  прозванию  Степан  Шешковский)
обмочил концы плети в растворе уксусном:
   - Дура баба - в шею се! Подавай клиента главного...
   Вытащил в застенок пушкаря Беспалова.
   - А я уже в отставке, - сообщил он, икая от страха.
   - Вот и ладно, - одобрил Шешковский. - Значит, время терпит  и  торо-
питься не станешь. Ложись-ка, миляга.
   - А меня-то за што, эдак, господи?
   - Для того и звали, чтобы все сразу выяснить... Возникло  дело  ужас-
ное, дело о "марьяже императрицы".
   Никита Иванович Панин начал день с того, что рассказал Павлу о  трид-
цати скверных монархах Европы, потом к столу цесаревича подали пять  со-
леных арбузов, прибывших с обозом из Саратова,  взрезали  все  подряд  -
лишь один оказался хорошим.
   Курносый мальчик сказал наставнику:
   - Вот! Из пяти арбузов хоть един годен стался, а из тридцати  госуда-
рей ни одного путного не выросло...
   Павел продолжал любить сумасбродного отца, который часто потешал  его
своими кривляниями, и, напротив, очень боялся матери, строгой и  резкой.
Наследника страшили коронационные пиры; от  необъяснимой  тоски  ребенок
начинал рыдать, вызывая шепоты дипломатов, сдержанный гнев матери: "Уве-
дите прочь его высочество!" Догадываясь, что Панин развивает в сыне  лю-
бовь к отцу, царица решила заменить его д'Аламбером,  которого  звала  в
Россию, обещая ему множество земных благ. Но философ отвечал, что боится
умереть в России от... геморроя! Это был дерзкий намек на те самые  "ко-
лики", что погубили Петра в Ропше. А барон  Бретейль  ехидно  спрашивал:
когда же приедет д'Аламбер?
   - Подслеповатый Диоген не желает вылезать из своей заплесневелой боч-
ки. Бог с ним, я решила там его и оставить...
   Весною 1763 года политики Европы выжидали смерти Августа III - предс-
тояла борьба за польскую корону. В газетах писали, что  Екатерина  будет
способствовать избранию в короли Понятовского, после чего последует бра-
чевание царицы с молодым и красивым королем. Узнав о таковых  конъюнкту-
рах, Гришка Орлов люто взревновал:
   - Вот ты чего захотела! Но я этого не допущу.
   - Я тоже, - спокойно отвечала ему Екатерина...
   Мерси д'Аржанто отозвал в уголок милорда Букингэма:
   - Кажется, мы присутствуем при развитии драмы. Следите за главною ге-
роиней - или она погибнет в последнем акте от кинжала злодея, или сохра-
нит право на свободу...
   Бывший канцлер Бестужев-Рюмин объезжал сановников, сбирая подписи под
проектом о желательности брака Екатерины с Григорием Орловым.  Неугомон-
ный карьерист растревожил даже загробную тень  Елизаветы,  состоявшей  в
браке с Разумовским.
   - Не было того! - с гневом отрицала Екатерина.
   Бестужев-Рюмин отвечал дряблым смехом пакостника:
   - Было, матушка, был пример. У графа Разумовского и ларец в дому хра-
нится, а в нем и акт о браке с Елизаветой лежит.
   Екатерина напрямик спросила своего фаворита