х, уже спешит на русские хлеба обширная голштинская род-
ня императора. Все русское подвергалось Петром  поруганию  и  глумлению,
даже русские слова преследовались.
   Григорий Потемкин наспех переучивался:
   - Стража - караул, отряд - деташемент, исполнение - экзекуция, объяв-
ление - публикация, действие - акция, подчинение - дисциплина...  Неужто
по-русски хуже было сказано?
   В полку Конной гвардии отобрали васильковые кафтаны и камзолы  вишне-
вые, рвали с рукавов кружевные манжеты. Готовясь заступать в караул  при
гробе Елизаветы, капрал облачал себя по-новому - уже на прусский лад,  а
в ботфорты напихал соломы побольше, дабы придать икрам  ног  необходимую
выпуклость.
   - Немецкий язык знаешь ли? - спросил его Бергер.
   - Понимаю и немецкий.
   Вместо русского "Ступай!" прозвучало новое: "Марш!"
   6000 свечей освещали парадный зал, где когда-то юный Потемкин в сонме
студентов представлялся веселой Елизавете, рассказывая ей о  медах  смо-
ленских, а теперь она покоилась на одре скорбном.  От  жаркого  свечного
горения в зале нависла страшная зловонная духотища  -  покойница  быстро
разлагалась.
   Был поздний час, когда вбежали лакеи, разбрызгивая по стенкам  благо-
вония, дабы утишить тлетворный дух. Серый чад колебался понизу, как  ту-
ман над колдовскою трясиной. Вдруг потянуло сквозняком, послышались  го-
лоса женщин. Шелестя траурными одеждами, мимо  Потемкина  плавно  прошла
Екатерина, голову ее укрывал черный капор с полями, опущенными на плечи;
за нею паж в коротких  штанах  нес  корону,  мерцавшую  стразами;  перед
статсдамами и фрейлинами важно выступал Позье - со щипцами и отверткою.
   Екатерина по ступеням поднялась на возвышение одра.
   - Давай корону, мальчик, - велела пажу.
   Потемкин видел, как она, покраснев лицом, силилась напялить корону на
голову покойницы. Сначала делала это осторожно, потом настойчиво -  так,
словно набивала обруч на бочку.
   - У меня не получается, - недовольно произнесла она сверху.  -  Я  не
знаю, в чем тут дело... Вы правильно сняли мерку?
   - Да, - отвечал ей снизу Позье, щелкая щипцами. - Значит, у покойницы
распухла голова. Я это учел. Позвольте исправлю.
   Он раздвинул на бордюре короны штифты (позже ювелир вспоминал:  "Дамы
кругом меня хвалили императрицу, дивясь ее твердости духа, ибо, несмотря
на все курения, меня-столь сильно обдало запахом мертвого тления, что  я
с трудом устоял на ногах. Императрица же вынесла все это с  удивительной
твердостью..."). Потемкин даже зажмурился, когда Екатерина вдруг склони-
лась над мертвою, целуя ее в посеревшие губы, охваченные мерзостным тле-
нием. Дамам стало дурно, паж с криком выбежал, Екатерина всех удалила...
   Теперь у гроба остались двое - он и она!
   Гефрейт-капрал издали обозревал женщину, и грешные (увы, опять  греш-
ные) мысли одолевали его.
   Громкий стук приклада заставил ее обернуться.
   Потемкин стоял на коленях, держа ружье наотлет.
   Ни тени удивления - лицо женщины осталось спокойным.
   Почти бестелесная, она подплыла к нему по воздуху.
   Складки платья тихо колебались в волнах угарного чада.
   - Встань, рейтар, - услышал он. - Чего ты хочешь?
   Потемкин встал, выговорив исступленно:
   - Помнишь ли меня? Так возьми жизнь мою...
   Екатерина сцепила на животе тонкие пальцы рук.
   - Мне твоя жизнь не надобна, и своей хватит!
   Еще один шаг. Она оказалась совсем рядом. Потемкин ощутил даже ее ды-
хание и запах мертвечины, пропитавший одежды.
   С треском гасли по углам зала догорающие свечи.
   Только сейчас Екатерина узнала его. Наверное,  память  подсказала  ей
сцену пятилетней давности, когда в Ораниенбауме представлялись  московс-
кие студенты.
   - Ах, это ты... Помнится, желал монашеский сан принять.  А  стоишь  с
ружьем. Но забыла я, как зовешься ты...
   - Потемкин я!
   Екатерина пошла прочь, но чуть задержалась:
   - Думал ты обо мне одно, а сказал совсем другое... Дикарь! Я ведь  по
твоим глазам вижу, чего ты от меня хочешь...
   Казалось, что Потемкин соприкоснулся с нечистой силой.


   4. ПРОМЕЖУТОК

   Рано утром Екатерина выводила собачку на Мойку и, следуя через  двор-
цовые кухни, снова встретила Потемкина: ослабив на себе тесную амуницию,
капрал насыщался остатками вельможного ужина... Екатерина рукою удержала
его от поспешного вставания. Спросила:
   - А зачем священники омофоры в церквах надевают?
   Ответ знатока был предельно ясен:
   - Омофор являет собой погибшее от грехов человечество, которое Спаси-
тель воздел на рамена свои, яко овцу пропащую.
   - Благодарю. А то я не знала... Почему, сударь, общества  чуждаетесь?
Разве не бываете в доме банкира Кнутсена?
   - К свету не привык, да и стеснителен...
   Екатерина повидала мужа, сказав, между прочим:
   - Ах, как мало просьб у меня! Но одну исполните. При надевании короны
погребальной помогал мне капрал Конной гвардии - Потемкин,  человек  ус-
лужливый и бедный. Дайте ему чин следующий...
   Потемкин стал виц-вахмистром. Взбодренный случаем, появился он в доме
Кнутсена, где проживали Орловы, на квартире их сбирались все гневно-про-
тестующие противу негодного царствования "петрушки". Стены были завешаны
шпагами, пистолетами и связками кожаных бойцовских перчаток - для драки!
Потемкин тихонько пощупал их - нет ли внутри свинчатки?  Но  таковой  не
обнаружил: Орловы - бойцы честные, без подвоха. Приголубил  и  приласкал
вахмистра изувеченный Алехан Орлов - человек вкрадчивый:
   - Голубчик ты наш, Гришенька, почто в кавалерии  замыкаешься?  Уж  не
побрезгай водочки похлебать из корыта пехотного  да  закуси  малосольным
огурчиком... А коли, - досказал он главное, - сболтнешь о том, что  слы-
хал средь нас, так разорвем тебя на сто сорок восемь кусков, яко пес бе-
шеный разрывает кисыньку...
   Здесь Потемкин узнал, что Петр готовится воевать с Данией,  дабы  от-
нять у нее провинции Шлезвига. Алехан Орлов высморкался в  оконную  фор-
точку - прямо на прохожих - и сказал так:
   - Гвардионосу, выпьем! Император сам назначил срок своей гибели: едва
тронется в поход на Данию, тут мы его и прикончим.
   Петр и раньше поговаривал, что пойдет воевать с Данией, но  при  этом
русская армия - победительница Фридриха! - должна попасть  в  подчинение
Фридриха. Шепот по углам изливался в ропот, а гвардейские казармы ревели
от ярости: "Мы войска прусские, как снопы молотили..." Что там  говорить
о гвардии? Даже самый последний нищий, протягивая руку на паперти, гром-
ко осуждал дела и поступки нового государя.
   В конце января Петр пожелал  видеть  Позье;  на  этот  раз  император
чувствовал себя перед ювелиром неловко:
   - Я вызвал из Пруссии своих дядей Голштинских с женами и семьями, они
бедны, как трюмные крысы, и не могут показаться в русском обществе,  ибо
в ушах их жен и дочерей серьги украшены кусочками каменного угля.  Помо-
гите им, Позье...
   А что Позье? Тридцать лет жизни, проведенные в России, научили масте-
ра многому, и он - раньше самого императора! - догадался, кто станет уп-
равлять Российской империей... Ювелир сказал:
   - Государь, я согласен осыпать бриллиантами всех голштинцев, но  пре-
дупреждаю: бриллианты мои будут фальшивыми!
   - Ах, Позье, как хорошо вы меня поняли! Я и сам хотел просить вас  об
этом, чтобы мне излишне не расходоваться...
   Принц Георг Голштинский был возведен в фельдмаршалы с жалованьем в 48
000 рублей, а его братец Петр Голштинский, тоже получив чин  фельдмарша-
ла, стал петербургским губернатором. Император  говорил  свите,  что  на
время похода в Данию его дядья останутся в столице, чтобы его именем уп-
равлять "глупой" Россией:
   - Адам Олеарий был прав, напророчив, что  Голштинию  ожидают  великие
времена, а Россия станет лишь придатком моей Голштинии!
   Принц Георг стал и шефом Конной лейб-гвардии. Секретарь  полка  Федор
Елгозин потребовал Потемкина в "Штабные палаты":
   - Эй, богомол! Какую руку наверху имеешь?
   - Да никакой - волка ноги кормят.
   - Может, ближние при дворе шевелятся?
   - И родни нет в столице. Одинок как перст.
   - Вишь ты как! - подивился Елгозин. - А ведено тебе бывать в адъютан-
тах при дяде императора-принце Голштинском...
   Потемкин и сам был удивлен такому скорому взлету. Но парень уже  рас-
познал, на чьей стороне сила, и покорно за этой силой следовал. А  принц
Георг оказался мужик противный: не позабыла душа его гадючья, что, служа
Фридриху II, бывал не раз бит воинством русским. И  однажды  при  гостях
схватил вахмистра за ухо:
   - А-а, руссише швайн... плех зольдатен, плех!
   Потемкин позор стерпел: "Ну, погоди, пес паршивый..."
   Орловы уже не первый раз подступались к Екатерине:
   - Чего время тянуть напрасно? Вели учинять - и учнем.
   Но она понимала, что история не любит, когда ее подталкивают в спину,
- история сама назначает сроки.
   - Чем больше сдерживать негодование, - отвечала женщина  конфидентам,
- тем мощнее последуют взрывы ярости общенародной. ..
   Брейтель докладывал в Версаль: "Екатерина все  более  пленяет  сердца
русские... духовенство и народ вполне верят ея глубокой  и  неподдельной
скорби". И что бы отныне ни вытворял ее супруг, он все делал во вред се-
бе и на пользу своей жене. Прусский король - даже издали! - ощутил,  как
клокочет кипяток возмущения в русском котле, а напор пара готов  сорвать
с котла крышку. "Слушайтесь жену, - диктовал Фридрих в письмах к импера-
тору, - она способна быть очень хорошей советницей, и я убедительно про-
шу вас следовать ея указаниям". Король в эти  дни  сказал  Финкенштейну,
что русское дворянство не способно выделить из своей  среды  российского
Кромвеля.
   - Но зато оно способно убивать своих царей!
   Опохмелясь с утра квартой английского пива, Петр к обеду едва  перес-
тавлял ноги, и не было такого застолья, когда бы лакеи не тащили его во-
локом на постель, когда бы не наболтал он чепухи, предавая множество го-
сударственных тайн. Иноземные курьеры скакали из  Петербурга  с  полными
сумками посольских депеш: ах, сколько секретных  сведений,  ах,  сколько
смешных анекдотов! С напряженным вниманием наблюдали за обстановкой  при
русском дворе иностранные послы. Многие из них уже  пытались  проникнуть
во внутренний мир Екатерины, дабы расшифровать тайны, которые  руководят
женщиной, претерпевающей массу оскорблений от мужа. Но дипломаты в  бес-
силии отступали перед этой непроницаемой загадкой...
   Орловы тишком представили Екатерине капитана Петра Богдановича Пассе-
ка: мрачный великан с лицом отпетого забулдыги не придумал ничего лучше-
го, кроме свирепого натиска:
   - Ты долго будешь держать нас в нетерпении?  Пентюх  голштинский  над
русскою гвардией ставлен, а немки ихние голышом прикатили на сало  наше,
теперь, гляди, алмазами засверкали.
   - О чем вы, капитан? - хмыкнула Екатерина.
   Пассек, упав на колени, грубо хватал ее за платье:
   - Укажи только, и не станет злодея! Все видят, как исстрадалась  твоя
ясная душенька... Зарежу пса твоего!
   Такое чистосердечие перепугало Екатерину:
   - Да бог с вами, капитан, или выпили  лишку?  Распустили  языки  свои
длинные, и меня погубите!
   Она чувствовала, что барон Бретейль,  посол  Франции,  и  граф  Мерси
д'Аржанто, посол венский, настойчиво ищут случая повидаться с нею наеди-
не. Екатерина ловко уклонялась от их визитов, стесненная еще и тем,  что
ребенок, колышущий чрево, уже мешал ей; она страстно  желала  избавиться
от плода. Все чаще в беседах с Орловым она  обсуждала  поведение  Никиты
Панина, жаждавшего посадить на престол цесаревича, дабы от  имени  Павла
(но своей волей!) управлять государством...
   В апреле Петр с избранными людьми свиты тайно покинул столицу.  Скоро
показался Шлиссельбург, за острыми фасами  жемчужно  сверкали  ладожские
волны. В крепости Петр устроил обед с царственным  узником.  Сначала  он
присматривался к Иоанну Антоновичу настороженно, потом этот идиот  пока-
зался ему симпатичен. Во время беседы Иоанн, прежде чем отвечать на воп-
рос, брался рукою за нижнюю челюсть, управляя ею, а речь его  была  едва
доступна для понимания. Покидая крепость, Петр сказал свите, что в  этом
человеке обнаруживается "высокий воинский дух". Вернувшись в столицу, он
спьяна заявил при дворе, что вернет Иоанну свободу, женит его  на  голш-
тинской кузине и завещает им всю империю... Весною в Аничковском  дворце
началось пьянство великое. Еще не потеряв  разума,  Петр  стал  угрожать
датскому послу Гакстгаузену:
   - А вы не рассчитывайте, что мою великую Голштинию можно и далее дер-
жать в небрежении. Я включу русскую армию в  состав  армии  непобедимого
Фридриха, господина моего, и мы станем отнимать у  вас  провинцию  Шлез-
виг...
   Гакстгаузен побледнел, будто из него кровь выпустили.
   - Как мне будет позволено, - спросил он, - понимать ваши  слова?  Или
это шутка? Или... объявление войны моей стране?
   - Считайте, что Россия объявила войну Дании...
   Сюда же, в Аничков дворец, прибыли вызволенные из ссылки герцог Бирон
и граф Миних (два паука, всю жизнь один другого пожиравшие). Петр  решил
помирить их одним залпом. Бирона украсил лентою Андрея Первозванного,  а
на Миниха нацепил золотую шпагу. Потом вручил старикам по громадному бо-
калу венджины.
   - Поцелуйтесь, - велел, - и будьте друзьями...
   Но тут Лизка Воронцова отвлекла внимание императора, и заклятые  вра-
ги, даже не отхлебнув из бокалов, разошлись по углам... Петр вскоре пот-
ребовал от Бирона уступить права на корону Курляндии своему дяде - прин-
цу Георгу Голштинскому: из русского покровительства Курляндия  перемеща-
лась под влияниекороля Пруссии, а Фридрих давно мечтал наложить лапу  на
всю русскую Прибалтику.
   Бирон, горько рыдающий, навестил Екатерину.
   - Хоть вы, - сказал он, - вы-то понимаете мое горе?
   - Да, герцог. Мне жаль вас. И вас, и... Россию.
   - Двадцать лет страдать в ссылке,  чтобы,  обретя  свободу,  лишиться
всего, что меня удерживало на этом свете!
   Екатерина отвечала Бирону - разумно:
   - Не отчаивайтесь. Георг Голштинский не может попасть в  Митаву,  ибо
герцогский дворец занят принцем Карлом Саксонским,  который  узурпировал
корону курляндскую. Ни вы, герцог законный, ни Георг Голштинский, герцог
незаконный, никто не может вышибить из Митавы этого пришлого наглеца.
   - Как же разрешить курляндский вопрос?
   - Лучше всего - пушками...
   В эти дни, когда война с Данией стала явью и гвардию уже  готовили  к
походу, на квартире Орловых не угасало веселье.
   - Зарядить пушки! - командовал Алехан.
   Все исправно себе наливали.
   - Залп! - И бокалы вмиг оставались пустыми.
   - Сыпь порох! - Начинали дружно закусывать...
   Потемкин, как самый трезвый, к вину охоты мало имевший, катал  наверх
по лестничным ступеням бочку за бочкой. Дни наступали - разгульные,  бе-
довые, ликующие. Даже в паролях и ответах-лозунгах чуялось, что готовит-
ся нечто. В караулах столицы на оклик "Нетерпеливое!" - отвечали:  "Ожи-
дание!" А на пароль "Великая!" - отзывались на постах лозунгом: "Переме-
на!"


   5. ДУРА

   Будь ты хоть трижды император, но если  налакался  пива  с  утра  по-
раньше, то всегда будешь озабочен - куда бы его девать?  Для  этой  цели
лучше всего переносная ширма. Но таскать ширму по плац-парадам  не  ста-
нешь. И потому Петр таскал за собой Степана Перфильева, который  в  пуб-
личных местах загораживал его от неуместных взоров.  На  ветреном  плацу
строились полки. Из коляски выбрался статс-секретарь Волков, стал  наго-
варивать: мол, объявились в гвардии заговорщики, которые только  и  ждут
удобного часа...
   - Что за вранье! - отвечал Петр, велев Перфильеву заслонить его с на-
ветренной стороны. - Я хожу по улицам в любое время дня и ночи без охра-
ны. Если бы русские хотели сделать мне зло, они бы давно  прибили  меня.
Но этого же не случилось!
   Волков сказал, что братья Орловы - главные зачинщики бунтов  в  гвар-
дии, а их стоит бояться.
   - Перфильев, ты знаешь Орловых?
   - А кто ж их не знает?
   - Тогда не торчи здесь, а ступай и войди к Орловым в  дружбу.  Я  дам
тебе денег. Играй в карты, пей водку и предупреждай об опасности... Чего
мне бояться? - продолжал Петр. - Скоро я задам всей России такую хорошую
трепку, что русским не хватит времени даже выспаться как следует...
   Он покинул старый Зимний дворец, перебрался в новый  -  растреллиевс-
кий, хотя стены его были еще в паутине строительных лесов. Но  никто  не
знал, как избавиться от многолетней свалки мусора на Дворцовой  площади.
Выручил сообразительный барон Корф:
   - Завтра утром здесь можно будет гладить белье...
   Через герольдов оповестили окраины, что никому не возбраняется  брать
с дворцовой стройки все, что там лежит, и наутро перед Зимним  образова-
лась гладенькая площадь: бедные горожане не только хлам,  но  даже  кучи
извести растащили. Романовы заселили новое обиталище. Петр сам распреде-
лял - кому где жить. Лучшие апартаменты отвел для  Лизки  Воронцовой,  а
императрицу с сыном загнал в самый угол дворца. И хотя  Екатерина  снова
была оскорблена, но в глубине души радовалась отдаленным комнатам: здесь
удобнее рожать, чтобы никто об этом не знал... Боясь вскрикнуть, она ро-
дила сына (будущего графа Бобринского), и верный  Вася  Шкурин,  замотав
младенчика в тряпки, будто сверток с бельем, тишком вынес его из дворца.
Теперь, освободясь от плода, Екатерина  могла  действовать  более  реши-
тельно...
   Она отказалась присутствовать на пьянствснном пиру по случаю заключе-
ния "вечного" мира с пруссаками, и ближе к ночи Петр ворвался  к  ней  в
спальню, стал кричать, что она несносна, упряма и зла,  в  ней  сокрылся
целый легион коварства и распутства.
   - Но я заставлю вас повиноваться! - И с этими словами, прилипнув спи-
ною к стенке, он до половины обнажил шпагу.
   - В таком случае, - вспыхнула Екатерина, - если мне угрожают оружием,
я не должна оставаться беззащитной. - Из соседней комнаты она  вернулась
с длинным эспантоном. - Давайте испытаем судьбу, - сказала женщина, при-
сев в "ангард" для боевой терции. - Так и быть, первый  выпад  шпаги  за
вами.
   - Сумасшедшая! - крикнул Петр, убегая...
   Екатерина съездила в Ораниенбаум - посетить свой садик, где вызревала
посаженная ею клубника. Огород был вытоптан будто стадом. Ламберти  ска-
зал, что вчера наехала компания с графиней Елизаветой Воронцовой  -  все
грядки обчистили.
   - Это уже свинство! - обозлилась Екатерина. - Нс она сажала,  не  она
поливала, не ей бы и лакомиться...
   В ночь на 3 июня императрица проснулась от чудовищного треска, ее па-
латы были охвачены красным заревом. Началась  страшная  гроза,  небесные
хляби разверзлись над Петербургом, молнии быстрыми  росчерками  метались
над крышами столицы, по Неве, все в пламени, плыли в море горевшие баржи
с зерном. Из соседних покоев вышел проснувшийся от грохота Никита Панин.
   - Давненько не было такой бури, - сказала Екатерина.
   - Да. Но цесаревич спит, славу Богу...
   Екатерина повела далее словесную игру:
   - Через десять ден двор разъедется. А мне передали, что  мой  супруг,
отвергнув меня, венчается с Елизаветой Воронцовой. Не знаю, чем кончится
комедия, но прошу вас сделать так, чтобы сын мой, яко наследник  престо-
ла, остался в городе.
   Мальчик был козырной картой в предстоящей партии, и выпускать его  из
столицы, конечно, нельзя. Панин снова завел речь  о  том,  что  согласен
способствовать заговору  против  Петра  при  неукоснительном  условии  -
царствовать будет не она, а ее сын и его воспитанник. Екатерина  извора-
чивалась в разговоре, как угорь в сетях, чтобы не дать ему прямого отве-
та. Красные от пламени баржи уносило прямо в грозу...  Панин  отправился
досыпать. Если бы вельможа сейчас обернулся к Екатерине, он бы  невольно
вздрогнул - такая лютая ненависть светилась в глазах женщины...
   9 июня, по случаю обмена ратификаций с королем  прусским,  во  дворце
состоялся торжественный обед на 400 кувертов, при залпировании