тикам, которыми сам же и окружил себя и  которые  при
всяком удобном случае кричали ему: "Никакого мира с неверными! Нет такой
силы в свете, чтобы поколебала минареты наших мечетей. Если мы свято ве-
рим в Аллаха, так, спрашивается, кто может победить нас?.."
   Скрипнула потаенная дверь Сераля - из нее выбрался страшный  человек,
тихо прошествовавший к свободному престолу, чтобы воссесть  на  нем  под
именем султана Абдул-Гамида I. Ужасен был облик его  -  облик  человека,
заживо погребенного, который все эти годы ожидал или удушения ночью  по-
душками, или острого кинжала в спину, или чашки  кофе,  на  дне  которой
растворились кристаллы яда. Он не верил, что жив, и садился  на  престол
осторожно... Ислам завещает владыкам мира: "Врага устрани, а затем  убей
его. Каждый пусть беспощадно использует все обстоятельства,  назначенные
ему судьбою". Этот принцип покойный Мустафа III применил к своему родно-
му брату. Рожденный в 1725 году (в  год  смерти  Петра  I),  Абдул-Гамид
тридцать восемь лет провел в заточении, где ему не отказывали  только  в
одном - в гаремных утехах. Наследник престола пил воду, не  догадываясь,
откуда она течет, он слышал, что есть звезды, но забыл их свет... На цы-
почках к нему приблизился великий визирь Муэдзин-заде (уже  седьмой  ви-
зирь за время войны), и, склонясь, информировал  новую  тень  Аллаха  на
земле, что его империя находится в давнем состоянии войны с империей Ро-
мановых. Как только он это сказал, тут все дервиши, закружившись волчка-
ми, стали кричать.
   - Никакого мира с неверными московами! Если мы свято верим в  Аллаха,
так кто же, скажите нам, может победить нас?
   ...В далеком Петербурге растерянная, отчаявшаяся женщина еще раз  пе-
ресчитала свои грехи, загибая пальцы:
   - Да, я не ошиблась! Он будет моим шестым...
   Дунайская армия обнищала: не стало ни обуви,  ни  одежды,  фураж  от-
сутствовал, кавалерию шатало от бескормицы. Рубикон - Дунай лениво катил
свои воды в Черное море, и никогда еще Потемкин не чувствовал себя столь
скверно, как в эту кампанию. "Убьют... не выживу", - тосковал он  и  при
этом просил Румянцева отправить его в самое опасное место.
   - Иначе и не бывать, - сурово обещал фельдмаршал.
   Разбив турок на переправе, Потемкин овладел замком Гирсово. Фельдмар-
шал форсировал Дунай возле Гуробал и, вжимаясь в узкие дефиле,  двинулся
по следам бригады Потемкина; в отдалении, застилая небо пылью,  маневри-
ровали колонны противника. Потемкин сгоряча налетел на Осман-пашу,  рас-
сеял его войско, а пашу лично ранил выстрелом  из  пистолета.  Комендант
Силистрии, завидев бегущие толпы, открыл ворота крепости на одну  минуту
- чтобы впустить истекавшего кровью  Осман-пашу.  "Остальных  мне  нечем
кормить!" - крикнул он, громыхая пудовыми замками. Потемкин тем временем
успел выручить Первый гренадерский полк, поражаемый турками  с  флангов.
Возле него околачивался племянник Самойлов, и дядя неласково сказал пар-
ню:
   - Чего в рот глядишь? Скачи до Румянцева, скажи, что Черкес-паша идет
с тыла, станут всем нам салазки загибать...
   Но тут прямо из свалки боя, из туч пушечной гари, вынесло  на  рысаке
самого Румянцева - без шляпы, без парика. Фельдмаршал  тряхнул  на  себе
мундир, из него посыпались пули.
   - Во как! - сказал он. - Насквозь простучали. Думал, сегодня и конец.
Слушай меня: бери кавалерию, я тебя сикурсирую - и ударь, сколь  можешь,
по Черкесу на марше... А наши дела худы: Салтыков ни мычит ни телится, а
мы тут погибаем... Выручай!
   Потемкину удалось отогнать Черксс-пашу к Шумле, остатки его кавалерии
отошли к Кучук-Кайнарджи; возле этой деревеньки, из зелени садиков,  уже
мрачно реяли сатанинские бунцуки мощной армии Нюман-паши, который  удач-
ным маневром отрезал армию Румянцева от переправы у Гуробал. Это  поняли
все: даже барабанщики, громом своим внедрявшие бодрость в  души  слабей-
шие, даже эти ребятки тихо плакали, потому что умирать никому неохота.
   Ночь застала Потемкина под южными фасами Силистрии, а запорожцы осаж-
дали крепость с другой стороны - дунайской; две тысячи усачей  затаились
в камышах, вряд ли кто из них уже спасется! Румянцев прислал  Самойлова,
который похвастал, что нашел случай отличиться в бою, за что фельдмаршал
сулил ему Георгия.
   - А вас, дядечка, граф изволят к себе.
   Румянцев размашисто черкнул ногтем по карте.
   - Сюды, - показал, - пошлю Вейсмана задержать Нюманпашу, а ты прикро-
ешь меня отселе. - Он наполнил стакан темной, крепкой "мастикой"  -  Вы-
пей, генерал... Ночь будет нехорошая!
   Этой ночи уже не вернуть, заново ее не переделать, и она  сохранилась
в памяти самой черной. Когда армия отступает,  арьергард  ее  становится
авангардом, жертвующим собой ради спасения армии, - вот Потемкину и  вы-
пала эта честь! Он подчинил своей бригаде остатки растрепанного  корпуса
Вейсмана (труп убитого Вейсмана велел спрятать в кусты), занял  входы  в
глубокое дефиле и сдерживал турок до тех пор,  пока  Румянцев  не  вывел
войска к переправам. Вдоль берега Потемкин вернулся к прежним  позициям,
снова возвел батареи, посылая через Дунай ядра на крыши Силистрии.
   В громах миновала осень, настала зима...
   Скучно зимовать в землянке. Потемкин страдал честолюбием: в году  ми-
нувшем имел он немалые успехи в баталиях, а его никак не  отметили.  Это
нехорошо! Выбравшись из землянки, он сумрачно наблюдал  за  траекториями
ядер, летящих на Силистрию, и тут его настигло письмо Екатерины. "Госпо-
дин генерал-поручик и кавалер, - писала женщина, - вы, я чаю, столь  уп-
ражнены глазением на Силистрию, что вам некогда  письма  читать..."  Это
было настолько неожиданно, что в нетерпении  Потемкин  перевернул  лист.
"Вы, читав сие письмо, - заканчивала Екатерина, - может статься, зделае-
те вопрос - к чему оно писано? На сие вам имею  ответствовать:  чтоб  вы
имели подтверждение моего образа мыслей в вас, ибо я всегда к вам добро-
желательна..."
   Сомнения Потемкина разрешил опытный Румянцев:
   - Какое ж это письмо? Это, братец мой, подорожная от  Фокшан  до  Пи-
терсбурха... Петька! - гаркнул он, и мигом  явился  Завадовский,  что-то
быстро дожевывал. - Дожуй, дурак, - велел ему фельдмаршал,  -  и  садись
писать путевой лист генерал-поручику.
   Не потому ли и снилась ему страшная золотая галера?
   С робостью взяв подорожную, он обещал Румянцеву:
   - Я скоро вернусь. Дел в Питере у меня нету.
   - Не зарекайся, - благословил его фельдмаршал...
   Был день 1 февраля 1774 года, когда Потемкин прибыл в  Петербург,  но
не поехал домой в Конную слободу, а затаился на  квартире  зятя  Николая
Борисовича Самойлова. Сестра его Мария, заодно с мужем, оплакивала  дол-
гое отсутствие сына:
   - Сашка-то наш как? Небось страхов натерпелся.
   - Ничего балбесу не сделается. Вот он, щенок, осенью кавалером  Геор-
гия стал, а меня даже дегтем никто не помазал...
   Три дня подряд Потемкин отсыпался, навещая по ночам кладовки, где по-
едал все подряд: сельдей с вареньем, буженину с  капустой.  Несмотря  на
зимнюю стужу, двор пребывал в Царском Селе, куда его загнала оторопь пе-
ред буйной "пугачевщиной". Екатерина скрывалась от  народа,  а  Потемкин
прятался от Екатерины, обдумывая на досуге свое дальнейшее поведение.  И
чем больше размышлял он, тем тверже становился во мнении,  что  напрасно
поспешил на сладостный зов тоскующей сорокапятилетней сирены.
   Сам для себя выяснил вдруг: брезглив и ревнив!
   Его нашел у сестры Иван Перфильевич Елагин:
   - Одна морока с тобой, генерал. С ног сбился, тебя по  городу  сыски-
вая... Матушка-то ждет. Чего разлегся? Велела явиться...
   В свете уже гадали, зачем вызван "Cyclope-borgne" (Кривой циклоп),  и
недоумение столичного света разделяли иностранные послы, не желавшие пе-
ремен при дворе. Васильчиков всех устраивал только  потому,  что,  кроме
царской постели, никуда больше не лез... 4 февраля, в 5 часов пополудни,
генерал Потемкин явился в Царскосельский дворец, а когда  поднимался  по
лестнице, навстречь ему спускался Гришка Орлов.
   - Что, князь, слыхать нового?
   Ирония еще не покинула отставного фаворита:
   - Новость одна: я спускаюсь - ты поднимаешься...
   Орлов  спустился  вниз,  а  Потемкин  поднялся  наверх.   Императрица
чувствовала себя неловко, таила глаза:
   - Богатырю - и дело богатырское: помоги мне, генерал, с "маркизом  де
Пугачевым" управиться, и я благодарна останусь...
   А больше ничего! Но Потемкин и сам догадался, что  женщина  сейчас  в
положении утопающей - брось ей хоть бритву, она и за лезвие ухватится. В
небывалой раздвоенности чувств Потемкин отъехал обратно в столицу,  куда
вслед за ним примчалась и сама Екатерина,  а  сестрица  Мария  нашептала
братцу за ужином:
   - Хватит тебе кладовки-то наши объедать! Ведь она ждет  тебя.  Знаешь
ли, что люди в городе говорят... не одна я бубню.
   - Так ее нет же в Зимнем, она на даче Елагина.
   - Ой, глупый ты, Гришка! В Зимнем-то Васильчиков торчит,  а  на  даче
Елагина, хоть убей ты ее, никто не узнает...
   Устав ожидать Потемкина, императрица выманила его в собрание  Эрмита-
жа, куда попадали лишь доверенные персоны. Генерала ознакомили с  прави-
лами поведения: перед императрицей не вставать, болтать можешь все,  что
взбредет в голову, за дважды отпущенную остроту полагается платить штраф
в пользу бедных Петербурга. Если очень заврешься, заставят выпить стакан
сырой воды или прочесть строфу из "Тилемахиды" незабвенного  Тредиаковс-
кого. Главное же условие для Эрмитажа - быть забавным  и  не  обижаться,
если тебя, ради общего веселья, превратят в дурака и всеобщее посмешище.
Екатерина явилась в собрании приодетой нарочно для Потемкина: в  русском
сарафане из малинового бархата, отделанном вологодскими кружевами, в вы-
соком кокошнике, украшенном мелкой зернью беломорского жемчуга. Она  оз-
накомила Потемкина с неписаным правилом Эрмитажа:
   - Прошу сору из нашей избы не выносить.
   - Хороша же изба, из которой сор не метут!
   - Не спорь, генерал: я уже сказала...
   Женщина мелкими шажками сразу прошла к  шахматному  столику,  точными
движениями расставила фигуры:
   - Садись, друг мой. Поучи меня, бестолковую... Платон уже не раз ска-
зывал, что ты вроде русского Филидора.
   Потемкин был отличным мастером шахматной игры. Но то, что между  ними
было еще не сказано, мешало сосредоточиться, отвлекал и  шум  эрмитажных
гостей. Комик Ванджура предвосхитил музыкальных  эксцентриков  будущего,
играя на фортепьяно локтями, носом, головой и ногами, за  что  имел  чин
"майора", а сама Екатерина (за умение двигать ушами) ходила лишь в  чине
"поручика". Потемкин похрюкал свиньей и получил чин "сержанта".  Но  ве-
селье Эрмитажа сегодня казалось натужным, все ощущали некоторую  скован-
ность - и виной тому была грозовая туча, нависшая над шахматной доской.
   - Мат! - прекратил Потемкин эту обоюдную муку.
   Екатерина прикинула ход слоном, переставила ферзя, но поняла, что  ее
партия проиграна, и поднялась со вздохом:
   - Allons, encourages poi avec quelque chose [28]. Напиши  мне,  пожа-
луйста, а то, чувствую, нам никак не разговориться...
   Она ушла к себе, он поехал домой. Что толку?
   В вихрях метели, разгулявшейся к ночи  над  Петербургом,  разминулись
санки Потемкина и карета императрицы, увозившая ее  прочь  из  города  -
опять в гробовую тишину елагинской дачи.
   "Хочешь, чтоб я написал? Так я напишу..."
   Оскорбленный тем, что не был награжден за Силистрию, он пошагал напе-
рекор всему, разрушая традиции придворных отношений. Описывая свое  пре-
бывание на войне, Потемкин призывал в свидетели Румянцева и самих турок,
которые могут подтвердить, что он воевал честно. И просил для себя  зва-
ния генерал-адъютанта. "Тем единственно оскорбляюсь, что  не  заключаюсь
ли я в мыслях Вашего Величества  меньше  прочих  достоин?"  -  конкретно
спрашивал он... Екатерина отреагировала моментально: 1  марта  в  Сенате
был заверен указ о назначении его в генерал-адъютанты. Новое звание поз-
воляло Потемкину входить во внутренние покои императрицы,  носить  любой
мундир (кроме флотского), иметь казенный стол  на  двенадцать  персон  и
прочие преимущества по службе. Екатерина сама вручила ему жезл с золотым
набалдашником, украшенный голубым муаром; жезл венчал двуглавый орел  из
черной эмали. Но еще долгие шесть недель длилась между ними  мучительная
и сложная борьба. Сдаваясь без боя, женщина однажды не вытерпела и,  по-
тупив глаза, как стыдливая девочка, сказала, что снова ночует на  пустой
елагинской даче:
   - Навести меня, одинокую вдову...
   Как бы не так! Потемкин переслал ей через Елагина  записку:  у  тебя,
матушка, перебывало уже пятнадцать кобелей, а мне честь дороже, и  шест-
надцатым быть никак не желаю [29]. На этот дерзкий выпад Екатерина отве-
тила "Чистосердечной исповедью". Она усиленно доказывала, что у нее было
лишь пятеро мужчин (включая и неспособного мужа). Жестоко  проанализиро-
вав все свои романы, об Орлове она писала: "Сей бы век остался, есть-либ
сам не скучал... а ласки его меня плакать принуждали". Екатерина извиня-
ла себя "дешперацией" (страстью), бороться с которой она не в силах. А в
конце письма спрашивала: "Ну, господин богатырь, после сей исповеди могу
ли я надеяться получить отпущение грехов своих? Изволь сам  видеть,  что
не пятнадцать, но третья доля из сих... Беда та, что сердце мое не может
быть ни на час охотно без любви!" И заканчивала так, что у него два  пу-
ти: может хоть сейчас отправляться обратно на Дунай или разделить с  нею
долгожданную "дешперацию"...
   На квартиру Самойловых опять заявился Елагин:
   - Да пожалей ты меня, генерал! Устал я мотаться.
   Потемкин не поехал. Елагин доложил императрице:
   - Воля твоя, матушка, а за волосы этого одноглазого я к тебе не пота-
щу... У него кулаки - страшно глядеть.
   Екатерина была подавлена упорством Потемкина:
   - Наверное, я состарилась. Но мог бы и приехать, потому как не просто
баба зовет, а все-таки - императрица... да!
   На Елагине острове, в мертвой тишине леса, среди высоченных сугробов,
притихла дача. В передней - ни души. Потемкин сбросил шубу на пол,  под-
нялся по скрипучей  лестнице.  Одна  комната,  вторая,  третья-пусто,  и
мелькнула мысль: "Не дождалась..."
   Резкий шорох платья за спиной - она!
   Лунный свет заливал паркеты, плотными лучами сочился через окна,  вы-
делял из потемок фигуру женщины. Она сказала:
   - И с чего ты взял, будто их пятнадцать было? Не верь тому, что  люди
говорят... Ежели моих статс-дам перебрать, так я перед ними еще дите не-
винное буду. А ты - шестой!
   Потемкин вдруг направился обратно, но Екатерина, резво забежав  перед
ним, загородила двери спиною:
   - А вот как хочешь... не пущу!
   - Но я не желаю быть шестым.
   - Я согласна - будь первым, кто тебе мешает?..
   Рядом со своим лицом он видел ее лицо, ставшее в лунном свете моложе.
Потемкин поймал себя на мысли, что ему хочется взять ее за шею и  трясти
за все прошлое так, чтобы голова моталась из стороны в сторону. Екатери-
на, очевидно по выражению лица, догадалась о состоянии мужчины.
   - Ну... бей! - сказала она. - Бей, только не отвергай.
   В этот момент ему стало жаль ее. Он понес женщину в  глубину  комнат,
ударами ботфорта распахивая перед собой половинки дверей,  сухо  трещав-
шие. Екатерина покорилась ему.
   - Пришел... все-таки пришел, - бормотала она. - Нс хочешь  быть  шес-
тым-и не надо! Будь последним моим, проклятый...
   Потом возник новый день, морозный и солнечный. Из  заснеженных  лесов
столичной окраины вытекала густая мажорная тишина. На белых ветвях дерев
сидели бодрые снегири в красных мундирчиках. К подъезду елагинской  дачи
подали сани. Екатерина, полковник Преображенской гвардии, поздравила По-
темкина с чином подполковника той же гвардии.


   9. ВСЕ СИЛЫ АДА

   "...Негодяи говорили, - писал Дидро матери, - будто я приехал вымали-
вать у императрицы новые милости. Это взбесило меня... Нужно зажать  рот
этой сволочи!" С появлением нового фаворита Дидро закончил беседы с  им-
ператрицей. Их насчитывалось шестьдесят! О чем угодно: о полиции и абор-
тах, о тщете классического образования и разводах между супругами, о ду-
раках и умниках, о конкурсах среди чиновников для занятия ими должности,
о непроходимой скуке изучения грамматики. Предвосхищая  учение  Дарвина,
Дидро говорил о борьбе сильнейших видов со слабыми,  предвидел  развитие
генетики, рассуждая о великом значении наследственности, и, заглядывая в
будущее планеты, беспокоился о  сохранении  необходимой  гармонии  между
природой и человеком. Екатерина бесплатно  прослушала  энциклопедический
курс занимательных лекций, но, внимая Дидро, она ни на минуту не забыва-
ла о Пугачеве и борьбе с восстанием...
   Пора расставаться! Не желая зависеть от  императрицы,  Дидро  заранее
предупредил ее, что никогда не бывал счастлив от наличия денег. Но  Ека-
терина все-таки нашла случай вручить ему "на дорогу" 7000 рублей.  Дидро
потратил их на две очень хорошие картины, которые и сдал в Эрмитаж -  на
вечное хранение...
   В последний раз они пили кофе, который сама же Екатерина и  заварила.
Она воскликнула:
   - Ну хоть что-нибудь от меня возьмите же наконец!
   Дидро подождал, когда она допьет кофе, и взял из-под ее чашки... блю-
дечко. Екатерина расхохоталась:
   - Неужели вы так богаты, Дидро?
   - Я доволен жизнью, а это важнее.
   - Но блюдечко ведь разобьется.
   - Возможно, - не возражал Дидро.
   - Когда же вы едете?
   - Как только позволит погода.
   - Не прощайтесь со мною - прощание наводит грусть...
   Чтобы не удовольствовать явных врагов русского народа, Дидро  не  на-
вестил Берлин, его не видели и в Стокгольме, - измученный долгою  разлу-
кой с Парижем, он ехал прямо домой, только домой. С той поры Россия сде-
лалась главной темой его разговоров с друзьями,  и  ученый-энциклопедист
искренне сожалел, что в прошлом допустил  трагическую  обмолвку,  заявив
однажды, что "Россия - это колосс на глиняных ногах".
   - Россия, - говорил он, - слишком сложный организм, о  котором  евро-
пейцы имеют искаженное представление. Все ссылки на  "дикость"  русского
народа не имеют никаких оснований. В доме Нарышкина я разговаривал с ла-
кеями о своей Энциклопедии. Они были крепостными, это так, но рабство не
уничтожило в них стремления к познанию вещей... Пройдет еще лет сто  или
двести - мир будет ошеломлен небывалым ростом этой удивительной державы!
Русский народ никогда не сожмется, напротив,  он  будет  расширяться  за
счет тех гигантских пространств, которые пока еще не в силах освоить...
   Случайно Дидро узнал, что барон Бретейль в издевательской форме позд-
равил Екатерину с русской революцией.
   - Это он сделал напрасно, - сказал Дидро. - Революция возникнет  сна-
чала во Франции, Россия продолжит начатое французами...
   Это правда, что барон Бретейль, ныне французский посол в Вене, напом-
нил Екатерине давнивший спор в 1762 году,  поздравив  ее  с  революцией.
Екатерина в ярости отвечала, что бунт черни на дальней  окраине  империи
нельзя равнять с революцией, а она еще надеется дожить до того  времени,
когда сможет поздравить Бретейля с революцией в Париже... Софья Пугачева
с детьми проживала на казенных харчах в Казани, а дом Пугачевых в  Зимо-
вейской станице императрица велела сжечь, засыпав место пожарища  солью,
чтобы еще лет сто на этом месте даже трава не росла.
   - Матушка, - подсказал ей Потемкин, - Яицкий городок хорошо бы переи-
начить в город Уральск, я бы и реку Яик назвал Уралом, дабы память о са-
мозванце навеки исчезла в географии нашей.
   Екатерина удивительно легко с ним соглашалась:
   - Как тебя не слушаться? Велю всем не слепым и не хромым ехать в  Ка-
зань "маркиза" бить... Ой, не проси о ласке, друг мой! Сам видел, какова
я с тобою, такова и вечно останусь. В дешперации моей никогда не  сомне-
вайся. Пойми, глупый: что может быть для женщины  дороже  ее  последнего
мужчин