вовании нравов! В  этом  особенно  молодые  люди
нуждаются...
   Через свое посольство Дидро уже известился о делах Пугачева, но в до-
ме повешенного не принято говорить о веревке. Дидро заранее решил  избе-
гать всяких бесед и о внешней политике, но тут Екатерина сама стала  жа-
ловаться, что Франция ее плохо знает, что в Париже решили, будто она не-
навидит французов.
   - Нелепость! - возражала Екатерина. - Версаль много вредил нам, о чем
вы и сами извещены достаточно, но вины Шуазеля или Вержена  я  не  стану
перекладывать на головы всех французов.
   Дидро был вечным сторонником вечного мира.
   - Неужели вам не надоело еще воевать? - спросил он.
   - Надоело! - отвечала Екатерина со вздохом и далее заговорила  о  но-
вом, лучшем издании Энциклопедии. - Я хотела бы видеть  в  ней  побольше
статей о России, и надобно исправить все ошибки, особенно  о  Сибири,  о
которой Европа привыкла болтать одни ужасы... Вы  не  смейтесь,  но  мы,
русские, еще не потеряли надежды встретить где-либо  живого  мамонта,  а
библейские кедры Ливана - сущая безделица по сравнению с кедрами сибирс-
кими!
   Перебирая российских знаменитостей, Дидро не оставил своим  вниманием
и Леонарда Эйлера. Екатерина сказала, что после пожара она велела  пост-
роить Эйлеру новый дом, что операция по снятию у него  катаракты  прошла
успешно, что ученый овдовел и, будучи в преклонных летах, все  же  решил
свататься к сестре покойной жены.
   - Он по-прежнему занят изучением света и Луны, Петербург  уже  заимел
первый хронометр. Я в этом плохо смыслю, - сказала Екатерина, - но моря-
ки утверждают, что Эйлер много помогает им в освоении навигации и астро-
номии, а флот наш, слава богу, от берегов оторвался - перед нами пролег-
ли океаны!
   Дидро выразил недоумение по поводу того, что абстрактное мышление ге-
ниального математика вдруг нашло практическое применение для  нужд  Рос-
сии, на что Екатерина ответила ему:
   - А знаете ли вы, что наш великий Эйлер служит  на  русском  флоте?..
Да, да! Он уже давно в чине лейтенанта флота.
   - Но почему же он тогда не адмирал?
   - Эйлер - офицер береговой службы...
   Екатерина считала себя принадлежащей к литературному  цеху  и  потому
заговорила о критике: она была яркой  сторонницей  мнения,  что  положи-
тельные результаты в совершенствовании общества возможны лишь в том слу-
чае, если искусство станет показывать  положительные  примеры.  Дидро-на
примере Вольтера! - доказывал, что, описывая отрицательные явления,  ху-
дожник достигает более значительных результатов, нежели в  создании  ха-
рактеров положительных. Как выяснилось, Дидро критику  вообще  презирал.
"Против меня, - говорил он, - как литератора и  человека,  написана  уже
тысяча критик, но, куда они все девались, никому не известно, а писатель
и человек занимает по-прежнему то высокое место, какое ему и  предназна-
чено"... Невиданно экспансивный, Дени Дидро рассуждал слишком пылко и  в
доказательство своей правоты, бурно жестикулируя, больно хлопал Екатери-
ну по колену.
   - Ах, простите, мадам! - говорил он при этом.
   - Не беда, - отвечала Екатерина. - Если вам так удобнее выражать свои
мысли, то можете лупить меня без пощады... Наверное, я, великая  грешни-
ца, только того и стою!
   Она писала мадам Жоффрен: Дидро - человек гениальный, но "после  каж-
дой беседы с ним у меня все бедра смятые и черные от синяков, уж я  пос-
тавила стол между нами..." Она все прощала Дидро, ибо он не посол Верса-
ля, а полномочный и  чрезвычайный  посланник  Великой  Энциклопедической
Республики!
   При дворе создалось напряжение, какого давно не бывало, и граф Никита
Панин, видя  страхи,  одолевавшие  императрицу,  втайне  радовался:  чем
сильнее делался Пугачев, тем больше укреплялось его положение при дворе.
Сейчас он явно искал опоры в "малом" дворе, отдаляя его от "большого". К
осколкам стекол, попавших в тарелку с сосисками, Екатерина отнеслась те-
перь серьезнее, подозревая в этом  чью-то  провокацию,  рассчитанную  на
окончательный разрыв Павла с матерью. Между  тем  граф  Никита  Иванович
внушал ей, что Орловых следует окончательно задвинуть в угол, а расправу
над восставшим народом вверить полководческому опыту его брата. Но импе-
ратрица не была расположена давать ходу Петру Панину, чтобы не  усилива-
лось влияние Никиты Панина, - она ответила:
   - Если угроза от "маркиза" столь уж велика, так я сама выступлю в по-
ход, приняв главное командование над армией.
   Екатерина вскоре призвала генерал-аншефа Александра Ильича  Бибикова,
напомнив, что промедление становится опасно:
   - Злодеи под Оренбургом застряли, голодом его в осаде изнуряя, но от-
ряды мужиков всюду шастают... Тебе и поручаю расправиться с "маркизом де
Пугачевым"!
   Утром Бибиков еще додремывал сны, когда в передней его дома на  Горо-
ховой улице началась возня, послышались голоса:
   - Не пущай... кто его знает-то! Пошел, пошел...
   - Да пустите меня до аншефа! Не от безделья ж я!
   Накинув халат, Бибиков вышел из опочивальни на антресольки. Под  ним,
в обширном вестибюле, адъютанты удерживали офицера, рвавшегося из рук, и
Александр Ильич сверху повелел:
   - Не держите его! Пусть подымется... - Вблизи он рассмотрел прапорщи-
ка-преображенца и по скудности мундира его, по жалкой амуниции  догадал-
ся, что этому бедолаге не до жиру, быть бы живу. - Чего надобно от меня?
- спросил генерал-аншеф.
   Прапорщик назвался Гаврилою Державиным:
   - Прослышал я, что монархия указала вам в края волжские ехать, а  сам
я из тех же краев и нравы тамошни мне знакомы. До  тридцати  лет  дожил,
лишь недавно в первый чин вышел... Избавьте меня от  ложности  положения
горестного, доставьте случай при высокой особе вашей отличиться усердием
служебным.
   Бибиков просморкался в надушенный фуляр:
   - Державин?.. Хм. Но я Державиных никого не знаю.
   - В том-то и беда моя, - чуть не зарыдал прапорщик, - что никто  меня
не знает и никто слушать не хочет. Кроме насмешек над бедностью, не  ис-
пытал ничего от людей. Влиятельной родни сызмала лишен. Младость  посвя-
тил казармам солдатским, познав нуждишку прискорбную. Уж вы не  оставьте
меня, будьте благодетелем моим!
   - Ладно, - сказал Бибиков. - Собирайся... в Казань.
   Державин поискал глазами икону:
   - Господи, никак, и матушку свою повидаю?
   - Не думаю, чтобы она тебе обрадовалась, - зевнул Бибиков. - Экий  ты
дурень, братец! Скажи кому-нибудь - ведь не поверят, что мужику  четвер-
тый десяток пошел, а он едва до прапорщика вытянул... Фу! Пудра  у  тебя
затхленька.
   - Да не пудра то! Мукою блинной в пекарне обсыпался...
   Внизу, под антресольками, измывались над ним адъютанты. Державин про-
шел мимо знатных господ, полусгорбленный от унижения.
   Страшными зигзагами рисуется жизнь человеческая!
   Что для нас этот Бибиков? И что нам Державин!
   В эти сумбурные дни дежурные драбанты  в  Зимнем  дворце,  распалясь,
чуть не спустили с лестницы подозрительного старикашку с недобрым лицом.
Выяснилось, что это был Степан Шешковский, которого в своих покоях  ожи-
дала растерянная императрица.
   После свидания с Бибиковым, обнадеженный в успешной  карьере,  Держа-
вин, дабы услужить своему патрону, поспешил отъехать в Казань.
   Александр Ильич Бибиков тоже отъехал в Казань, его карета была  зава-
лена пачками свежеотпечатанного манифеста Екатерины, в котором она  при-
зывала народ - Пугачеву не верить! Державин встретился с Бибиковым  пос-
реди дороги между Москвой и Петербургом. Генерал сказал поэту:
   - Охти мне, Гаврила! Чую, за солдатами присмотр нуженкак бы к  самоз-
ванцу не переметнулись... Ты, Гаврила, старайся:  коли  Емельку  словим,
быть тебе в поручиках!
   Державин в Казани даже маменьку обнять не успел-сразу отъехал в  Сим-
бирск и далее. Бибиков обязал поэта надзирать за "вольным  духом"  среди
солдат и населения.
   Восставшие калмыки уже захватили Ставрополь - со всем  начальством  и
пушками. Державин взялся писать увещевательный манифест-ко  всем  калмы-
кам. В искусстве писания он мог поспорить с императрицей, и потому  зло-
козненная тема - царь Пугачев или не царь? - под пером Державина обрета-
ла ббльшую убедительность:
   "Кто вам сказал, что государь Петр III  жив?  После  одиннадцати  лет
смерти его откуда он взялся?.. Нет разве на свете государей, друзей  его
и сродников, кто б за него вступился, кроме беглых людей  и  казаков?  У
него отечество - Голштиния..."
   Бибиков был вполне доволен "манифестом" Державина и отослал его в Пе-
тербург - на одобрение императрицы. Вряд ли Екатерина усмотрела в  писа-
нии поэта литературное соперничество... Орлову она сказала:
   - Письмо такого дурного слога, что я его не  опубликую.  Охота  нашим
калмыкам знать, какие были сродники у меня да  мужа  моего  в  Германии!
Державин не только Голштинию, но даже Фридриха Прусского сюда приплел...
   В рескрипте на имя Бибикова она объявила себя "казанской  помещицей",
но Орлов тогда же заметил, что Державина, казанского дворянина, она  за-
помнила. Бибиков издалека ощутил, что  Екатерина  к  Державину  подозри-
тельна:
   - Помереть тебе, Гаврила, в поручиках, не станет тебе ходу. Ты  всего
стерегись, жить ныне опасно...
   Державин стеречься не умел; в речи перед портретом Екатерины поэт вы-
разился: "Признаем тебя своею помещицей. Принимаем тебя в  свое  товари-
щество. Когда угодно тебе, равняем тебя с собою..."
   Екатерина говорила:
   - Дожила я! Донской казак Емелька Пугачев из меня жену свою сделал, а
Гаврила Державин ровней себе объявил. Надо Дидро об этом сказать - пусть
посмеется!


   7. ДИДРО И ПУГАЧЕВ

   Екатерина, пытаясь иронизировать над Пугачевым, столь часто  называла
его "маркизом", что в Европе появились даже его апокрифические изображе-
ния, на которых донской казак и в самом деле сродни  какому-то  маркизу.
Но политики Европы не обманывались: самозванец был уже расшифрован,  имя
Емельяна Пугачева в сочетании с именем Дсни Дидро быстро заполнило пота-
енные каналы дипломатии. Берлин и Лондон, Париж и Вена проявляли  жгучее
любопытство: что предпримет далее Пугачев и как велико влияние Дидро  на
императрицу?
   Екатерина говорила кабинет-министру Елагину:
   - Дидро иной раз как столетний мудрец, но чаще всего - наивный  ребе-
нок. Если бы его прекрасные теории приложить к русской жизни, так завтра
же от России камня на камне не  осталось  бы...  Он  такой  же  Пугачев,
только в другой ипостаси...
   Дидро выслушивал ее речи с улыбкой:
   Но... как понимать его улыбку?..
   Екатерина потянулась к звонку:
   - Велю закладывать сани, мы едем...
   Она привезла Дидро в сухопутный корпус; будущие офицеры поразили  фи-
лософа бодрым видом гимнастов, кадеты не страшились  прыгать  с  высоты,
умели ящерицами ползать по стенам, штурмовали снежные пирамиды, а  когда
императрица начала с ними играть в снежки, то один крепкий снежок  зале-
пил в лицо энциклопедиста.
   - Очаровательная игра! - сказал Дидро, приняв в  ней  участие,  после
чего беседовал с кадетами о Гуго Гроции, и они, шаловливые, как чертеня-
та, свободно цитировали Вольтера и Гсльвеция...
   Это было удивительно! А вечером, попивая с Нарышкиным слабенькое вин-
цо возле камина, ученый слушал этого старого человека, сокрушавшегося  о
бедах отечества.
   - Я ведь долго жил в Европе, - говорил он, - и много живу  в  России.
Для Европы она всегда останется сфинксом, и все будут удивляться  нашему
могуществу и нашим бедам. Но для меня, для русского, останется трагичес-
кой загадкой: как мы еще не погибли окончательно под руинами собственных
ошибок?
   От Нарышкина же Дидро узнавал последние новости из глубин России, где
ворочалась страшная русская народная силища, потрясавшая самодержавие, и
в такие моменты Дидро было искренне жаль Екатерину, как было жаль ему  и
турецкого султана Мустафу III, загнанного за Дунай тою же  Екатериною...
Дидро был слишком добр: он жалел всех!
   Он жалел и Фальконе, который  грубо  отказал  ему  в  гостеприимстве.
Только сейчас, посещая его мастерскую, Дидро убедился, что  человечество
обрело новое произведение искусства и ему остаться в веках... По  дороге
от Фальконе ученого перехватил едущий в карете  французский  посол  граф
Дюран.
   - Стойте! - властно произнес он, и сани с Дидро остановились  посреди
Морской улицы. - Я требую внимания к себе, как к послу короля, подданным
которого вы являетесь... Исполните мое поручение: передайте  императрице
предложение Версаля, желающего склонить Россию и Турцию к принятию фран-
цузского посредничества.
   - Этого я никогда не сделаю! - пылко отвечал Дидро. - Я приехал  сюда
как гость, а не для того, чтобы поддерживать политику Версаля,  ведущего
к раздорам и несчастиям многих людей планеты.
   - Вы не любите Францию, - упрекнул его Дюран.
   - Нет, я очень люблю Францию, - возразил Дидро. - Я люблю  Францию  и
не хочу, чтобы Версаль оскорблял Россию.
   Дюран направился к карете, издали крикнув:
   - На этом мои просьбы заканчиваются. Но если вы патриот,  вы  и  сами
найдете способ постоять за свое отечество...
   Дидро попал в неловкое положение, а граф  Сольмс  и  его  австрийский
коллега князь Лобковиц силились проникнуть в тайну его частных  бесед  с
Екатериною: нет ли в них вредных суждений о  немецкой  политике?  Сольмс
прямо сказал ученому:
   - На обратном пути вас ждет блистательный прием у нашего доброго  ко-
роля, который всегда считал вас своим другом.
   Шведский посланник, граф Нолькен, в свою очередь убеждал  Дидро,  что
молодой король Густав III будет обижен, если  Дидро  откажется  посетить
Стокгольм. Никогда еще философия века не пользовалась таким успехом, как
в ту ветреную холодную зиму! А на широких стогнах российской столицы уже
привыкли видеть ученого в дешевенькой шубе мещанского покроя, свои озяб-
шие руки он согревал в громадной муфте из сибирских соболей. Как следует
продумав все предложения послов, Дидро все-таки подал Екатерине  записку
политического содержания. Но не в том духе, в каком бы ее  составил  Дю-
ран! Нет, Дидро предрек, что королевская династия  Франции  обречена  ни
скорую гибель", Австрия всегда останется врагом Франции, и  этой  вражды
не избежать; Пруссия будет врагом России; а потому двум великим народам,
русскому и французскому, следует искать сближения в оборонительной поли-
тике, и это сближение пусть будет столь же прочным, как прочна существу-
ющая со времен Елизаветы связь двух культур, двух народов - в музыке,  в
литературе, в искусстве.
   - Неужели вы уверены, что Бурбоны исчезнут?.. Да, не любите вы  коро-
лей, - сказала Екатерина, прочтя его записку.
   Дидро ответил:
   - Если б миру стало известно, в каком месте на земном шаре  находится
гнездо, из коего выводятся всякие Фридрихи, любой разумный человек  пос-
пешил бы туда, чтобы перекокать все яйца всмятку!
   Екатерина спросила Дидро:
   - Вы писали ко мне по просьбе графа Дюрана?
   - Нет, - ответил Дидро, - мои уста менее подозрительны,  нежели  уста
королевского посла... Я сказал как француз!
   Перед ним заискивали многие царедворцы, и только цесаревич Павел гля-
дел волком, откровенность ученого считая лестью, а спину  Дидро  называл
слишком гибкой. Дидро полагал, что повидается с Екатериной лишь  дважды,
но беседа следовала за беседой, и однажды  императрица  встретила  гостя
откровенными словами:
   - А у нас опять новость... Подумайте! Не успели мы избавиться от Сте-
пана Малого в Черногории, присвоившего  себе  имя  Петра  Третьего,  как
вдруг явилась в Европе красотка, желающая сесть на мое место. Кто  такая
- никто не знает. Но возле ее ног валяется вечно пьяный князь Радзивилл,
относящийся к ней, как отец к родной дочери, а литовский гетман Огинский
относится к самозванке, скорее, как пылкий  влюбленный...  Что  скажете,
мсье Дидро? Ну разве не весело нам живется?
   Новая претендентка на престол России пока что слишком далека и  зага-
дочна, а потому и неопасна.
   Екатерина указала Елагину:
   - Перфильич, у меня руки от  писанины  уже  отсохли,  садись  и  пиши
сам... Так и быть! За голову Пугачева кладу теперь десять  тыщ.  Напомни
Бибикову, чтобы схватил жену его "маркизу" Софью Пугачеву  с  детишками,
пущай живет в Казани, содержать ее хорошо и с лаской. А она пусть  трез-
вонит, где можно, что ее муж Емельян - подлец и дезертир, с  войны  убе-
жавший, без куска хлеба ее оставил! Если бы, мол, не царица, что бы  она
делала?
   Берда, расположенная в пяти  верстах  от  Оренбурга,  стала  столицей
восставших. Пугачев занял в Берде лучшую избу, горницу  изнутри  обклеил
золотистой фольгой и яркими бумажками, указав именовать эту комнату "зо-
лотой палатой". В сенях дежурили охранники-казаки.
   ...Бибиков, прибыв в Казань, докладывал  Петербургу,  что  дворянство
пребывает в тоске и унынии, бедные истерзаны страхом господним, а  бога-
тые, махнув рукой на свои имения, уезжают подальше. Казань живет  ожида-
нием пугачевского нашествия. Бибиков выражал боязнь за  свои  гарнизоны,
особенно отдаленные от центров, - как бы солдаты не переметнулись к  са-
мозванцу! Духовенство в провинциях почти все на  стороне  Пугачева,  его
посланцев попы встречают крестным ходом с хоругвями, заодно  молятся  за
цесаревича Павла, Екатерину же в ектениях уже не поминают...
   Екатерина все чаще совещалась с Шешковским:
   - Степан Иваныч, тебе, дружок, следствие вести. Истину из Пугачева  с
кровью достань и мне покажи... Костей его не жалею. Но,  пытая,  сбереги
изверга, чтобы своими ногами на эшафот вскарабкался. Вопросов у  меня  к
"маркизу" скопилось немало...
   - Матушка, - кланялся ей обер-кнутмейстер империи, -  какие  вопросы?
Сначала вора словить надобно.
   - Если за рубеж не скроется, дома всегда словим! - Логика размышлений
уводила императрицу в дебри внешней политики: кто стоит за спиной  Пуга-
чева? За спиной его стоял русский народ, но Екатерина гадала:  "Фридрих?
Мария-Терезия? Или... Панин?" - О том и будешь с Пугачева  сыскивать,  -
наказала она Шешковскому. - Еще знать хочу, откуда знамя  голштинское  у
злодея явилось?
   Настала ночь, а Васильчиков не дождался звонка, зовущего его к испол-
нению обязанностей. Но и заснуть Екатерина не могла, до утра блуждала по
темным комнатам пустого, будте вымершего, дворца. Надо подумать.  И  как
следует подумать. Справится ли Бибиков с Пугачевым? Вряд ли...  Румянцев
застрял на Дунае и не даст Бибикову ни солдат, ни Суворова!  А  что  Ва-
сильчиков? Ничтожество, живущее по звонку, как лакей на побегушках.  Ор-
ловых она удалила сама, и еще неизвестно, что взбредет в голову Алехану,
который владеет могучей эскадрой...
   На кого положиться? На чье плечо опереться?
   - Никого нет, осталась одна! Совсем одна...
   Красота мужчины - дело последнее; Екатерина ценила мужскую породу  за
иные качества: силу, волю, бесстрашие, разум. Сейчас, как никогда, необ-
ходим сподвижник в преодолении трудностей, возникавших на каждом шагу.
   - А где мне сыскать такого? - вздыхала Екатерина...
   Нашла! Раненько утром, когда явился  гоф-курьер,  чтобы  забрать  для
развоза почту, женщина казалась собранной, мрачной,  черствой.  Одно  из
писем она выделила точным жестом:
   - В армию Румянцева - генерал-поручику Потемкину!
   Это было письмо, зовущее к любви, какие пишут все женщины всем мужчи-
нам. Гоф-курьер этого не знал. Широким жестом сгреб он почту со стола  в
свою широкую сумку, защелкнув бронзовые пряжки. Сейчас в панинской  кан-
целярии проставят печати, и через всю  страну,  потрясенную  восстанием,
поскачут курьеры...
   Екатерина мысленно пересчитала прежних фаворитов:
   - Потемкин будет шестым, если учесть и... мужа! - При воспоминании  о
муже ее передернуло от брезгливости.
   Был декабрь 1773 года.


   8. ШЕСТОЙ - ПРЯМО С ФРОНТА!

   Неожиданно скончался турецкий султан Мустафа III, тень Аллаха на зем-
ле, ставший тенью самого себя. Он умер, сломленный неудачами войны и не-
доверием к тем фана