визирь, уже дряхлый, в большой чалме.
   - Мне очень печально, - сказал он, - что все так заканчивается. Мы не
вольны более в своем же доме: маркиз Вержен победил нас" Людовик Пятнад-
цатый вернул султану гребцов-мусульман с  французских  галер,  а  султан
вернул гребцов-католиков с галер турецких...
   Ах, как высоко в небе порхали сытые стамбульские голуби!
   Удалив Обрескова, визирь принял у себя иностранных посланников, чтобы
выявить их отношение к войне с Россией; свой  опрос  он  начал  с  посла
Франции, и маркиз Вержен сказал:
   - О! Мой король будет безмерно счастлив, если могущество вашей  слав-
ной султанской империи укажет России ее жалкое  место  в  великой  семье
христианских народов.
   Броньяр, посол венский, был красноречив тоже:
   - Наша благочестивая императрица желает только дружбы с вашим  султа-
ном, мудрость которого оживляет меркнущую вселенную. Вена с удовольстви-
ем пронаблюдает издали за ослаблением варварской  России,  чтобы  Польша
избегла влияния схизматов.
   Англия была озабочена своими делами в Америке и в Ост-Индии, а потому
ее посол Муррей был содержательно-краток:
   - Желая Дивану успехов, правительство моего  славного  короля  охотно
примет на себя роль посредника к миру, о котором  скоро  взмолится  нес-
частная Россия, в ослеплении своем дерзнувшая нарушить  величавый  покой
всемогущего турецкого льва.
   Шведский посол сказал, что со времен Карла XII  его  страна  видит  в
Турции нерушимый оплот мира на Востоке и Стокгольм приложит  все  стара-
ния, чтобы создать напряжение на Балтике, если этому не помешают  побоч-
ные обстоятельства (и он выразительно посмотрел на посла Англии). Прусс-
кий посол граф Цегелин скупо заметил, что его великий и непобедимый  ко-
роль имеет прав на мирное посредничество гораздо более английского коро-
ля и за небольшую компенсацию в дукатах он согласен хоть сейчас  присту-
пить к делу...
   - Ваши ответы, - заключил Гамзы-паша, - вполне достойны мудрости  ва-
ших кабинетов. Мне очень приятно, что никто из вас не пожалел этой  заб-
лудшей женщины - Екатерины, и пусть она, как  последняя  нищая  цыганка,
останется одна ночевать в голом поле... Прошу удалиться  -  сюда  войдет
прахоподобный посол московов.
   Обрескову он заявил, даже не привстав с софы:
   - Между нами все кончено! Ваша страна  нанесла  жестокое  оскорбление
верным вассалам нашим - крымским ханам, разрушив их волшебный  дворец  в
Галте, и это вызвало гнев в наших сердцах.
   Обресков сказал, что в Галте и дворца-то нет - одни сараи для сена.
   - Да и как Россия могла оскорбить вашего вассала Крым-Гирея, если  вы
сами его преследуете ненавистью?
   - Отныне вся ненависть - против вас...
   После этого Гамзы-паша объявил России войну.
   - От сей минуты, - заявил Обресков, - я слагаю с себя все  полномочия
и прошу Диван не обращаться ко мне ни с какими деловыми вопросами. Но  я
верю, что моя страна сумеет с достоинством возразить на вес ваши фанабе-
рии пушечными залпами на Босфоре...
   Его потащили в Ссмибашенный замок, где когда-то Византия печатала зо-
лотые монеты, а теперь там была тюрьма Эди-Куль. Ворота крепости заранее
выкрасили свежей кровью казненных бродяг, кровь еще  стекала  с  них,  и
капли ее оросили русского посла, входящего в заточение. Следом  за  ним,
пригнув головы под красным дождем, прошли в темницу и советники его  по-
сольства. Обрескова бросили в яму, свет в которую проникал через крохот-
ное отверстие наверху... Через это отверстие он наблюдал, как высоко-вы-
соко летают свободные голуби. О боже! Как далека отсюда милейшая Россия,
как беззащитна стала юная жена... Крышка захлопнулась.


   5. ЖЕСТОКАЯ МЕСТЬ

   - Откуда взялись царские манифеста к гайдамакам?
   Вопрос задал Панин, и Екатерина невольно фыркнула:
   - Никита Иваныч, да сам подумай: я и... гайдамаки?
   - Но вся Украина читает их. Золотыми буквами на  пергаменте  написано
твоим именем, матушка... А теперь не только солдаты наши беглые, но даже
многие офицеры идут в стан Железняка и Гонты, заодно с ними служат!..
   Поначалу Петербург смотрел на дела гайдамацкие сквозь пальцы: вольни-
ца ослабляла конфедератов Бара, и русской политике это было даже  выгод-
но. Но теперь пламя пожаров грозило с Правобережной  Украины  (польской)
перекинуться на Украину Левобережную (русскую) и Екатерина созвала сове-
щание.
   - Когда человек тонет, - сказал Никита Панин, -  его  не  спрашивают,
какова его вера и что он мыслит о царствии небесном. Тонущего хватают за
шиворот, спасая. Паны польские сами повинны в  возмущении  народном,  но
сейчас их спасать надобно...
   Лишь фаворит Орлов вступился за гайдамаков:
   - Помяните Богдана Хмельницкого! Тогда не менее, еще более крови  ли-
лось. Вы говорите тут, будто Гонта и Железняк  бунтовщики?  Но,  помилуй
Бог, булава Хмельницкого тоже из купели кровавой явилась!  Ежели  б  при
царе Алексее таково же рассуждали, каково ныне вы судите, Украина никог-
да бы с Русью не сблизилась...
   Генерал-майор Кречетников воспринял приказ из Петербурга  болезненно.
Он сражался с конфедератами, гайдамаки ему помогали в борьбе с ними. Как
же теперь противу союзников оружие поднимать? Это задание он передоверил
майору Гурьеву:
   - Исполни сам, братец, а как - твое дело...
   Гурьев с войсками и артиллерией вошел в лес, где пировали  гайдамаки,
и сказал, что прислан самой государыней, дабы облегчить холопам борьбу с
ляхами ненасытными. Криками радости голота серомная встретила это извес-
тие. Началась гульба всеобщая. Гурьев позвал к себе на  угощение  атама-
нов. Пришли они. Гонта был, и Железняк явился в  шатер  майора...  Стали
пить да подливать один другому. Во время гульбы Гурьев пистолеты  выхва-
тил:
   - Хватай их, разбойников! - И враз навалились  на  атаманов,  опутали
ремнями, сложили, как поленья, на траве перед шатром в один ряд. - А те-
перь, - приказал Гурьев, - наших с левого  берега  надобно  отделить  от
тех, что с берега правого...
   И своих, левобережных, в кандалах погнали до Киева, а польских  укра-
инцев выдали на расправу панству посполитому. Не случись резни уманской,
воссоединение Западной Украины произошло бы намного раньше...
   Но теперь все было кончено, и Гонта сказал:
   - Коль наварили браги, так нехай вона выпьется...
   Ивана Гонту судили три ксендза и  один  монах-базилинианец.  Приговор
был таков: казнить его на протяжении двух недель, чтобы мучился неустан-
но: первые десять дней сдирать кожу, на  одиннадцатый  рубить  ноги,  на
двенадцатый - руки, в день тринадцатый вырвать живое сердце, а уже потом
с легкой совестью, поминая Бога, можно отсечь и голову.
   Гонту повезли терзать в Сербово, и на эшафоте сказал он палачам, что-
бы не трудились поднимать его высоко:
   - Вам же легче будет целовать меня в ж...!
   Ни одного стона не издал сотник, даже улыбался,  когда  щипцы  палача
сорвали со спины первый лоскут кожи. Потом захохотал:
   - Неужто ж больно мне, думаете, после панования моего?
   Два жолнера забили ему рот землей. Руководил казнью региментарь Иосиф
Стемпковский, и Браницкий крикнул ему:
   - Хватит уже! Вели же кончать сразу...
   Палач разрубил тело на четырнадцать кусков, и все куски  развезли  по
городам разным - ради устрашения. А голову сотника скальпировали.  Обна-
женный череп палачи присыпали солью, потом снова натянули кожу  лица  на
череп. И в таком виде прибили голову к виселице, а Стемпковский  пригро-
зил: "Всем лайдакам проклятым такое же будет!" И настал  чернейший  день
Украины: устилая путь виселицами  и  убивая  крестьян,  "страшный  Осип"
(Стемпковский) выбрал для казней Кодню - местечко средь болот и  трясин,
которые не могли сковать даже морозы. Никого не допрашивал - только  ве-
шал и вешал! Веревок не хватило, палачи взялись за топоры.  Стемпковский
выходил утром ко рву, садился в кресло и до заката солнца наблюдал,  как
ров заполняется головами. Наконец ров заполнился доверху. Но тут  фанта-
зия "страшного Осипа" разыгралась: велел он отрубить левую руку с правой
ногой, правую руку-с левой ногой, и в таком виде, залив свежие раны мас-
лом, отпускал искалеченных. С той-то самой поры девчата  украинские  меж
цветными лентами заплетали в косы и ленту черную. А самым ужасным  прок-
лятием стали на Украине слова: "Нехай тебя черти свезут в эту Кодню!.."
   Маршал коронный Браницкий обвинял кичливую шляхту:
   - Вы сами во всем виноваты! Разорили народ до отчаяния, а чуть гайда-
маком запахнет, всякий спешит увезти что можно и бежать, остальные ж во-
руют на Украине и сами разбойничают...
   Из Варшавы его поддержал король. "Довольно казней, - писал он Браниц-
кому. - Если вам угодно, лучше уж клеймите каждого десятого". Совет  был
неосторожным: Стемпковский исполнил его буквально. Свирепые  расправы  в
Кодне стали известны запорожцам, они озлобились  на  Екатерину,  которая
левобережных украинцев сослала в Сибирь, а правобережных отдала  в  руки
палачей шляхетских...
   Сколько еще страданий предстояло пережить русским, украинцам и  поля-
кам! А Иван Гонта долго будет смотреть с высоты, как  движется  под  ним
толпа народная, как одни плюют в него, а другие благословляют! На  голом
черепе сотника ветры раздували оселедец казачий, будто  не  умер  он,  а
по-прежнему мчался на лихом скакуне, и кожа на лице  Гонты,  задубленная
морозами и прожаренная солнцем, стала похожа на тот самый пергамент,  на
котором писалась фальшивая "золотая грамота"...
   Но ты, курьер с берегов Босфора, где же ты?!
   Об этом курьере думал и Алексей Михайлович Обресков,  в  яме  сидючи.
Всегда полнокровный, он стал опухать.  Его  тайно  навестил  бывший  ре-
ис-эфенди, поведал о татарском набеге. Конечно, это лишь слабый  укол  в
подвздошину России - теперь следует ожидать мощного удара, и  Крым-Гирей
уже поднимает орды свои.
   - Не знаю, верить ли, но конфедераты барские  утверждают,  будто  наш
султан предложил Марии-Терезии навечно отдать Австрии Сербию  с  Белгра-
дом, если она сейчас выставит против России корпус на Дунае,  и  цесарка
вроде бы согласилась...
   - Старая, вредная тварь! Конец ее будет ужасен.
   Они говорили по-немецки. Ахмет-эфенди спросил, чем он может облегчить
его положение в этой яме. Обресков расплакался:
   - Не пожалей пиастров! Найми в кофейне лучшего  певца,  пусть  в  Бу-
юк-Дере споет под окнами моей жены. Она узнает, как я люблю ее, если ус-
лышит романс вашего бессмертного поэта - Бакы.
   - Не плачь, Алеко, я это сделаю для тебя...
   Вечером в Буюк-Дере пришел уличный бродяга-певец,  высоким  и  чистым
голосом запел в опустевшем саду русского посольства:
   Точно прекрасная роза
   Кравчему - чаша с вином,
   Тот, кто возьмет ее в руки,
   Становится соловьем.
   Он скажет: взгляните, вот рана
   На голове у меня,
   Красной и жуткой гвоздикой
   Рдеет она для тебя.
   Из-за тоски беспредельной
   К локонам тонким твоим
   Стал гиацинтом лазоревым
   Сумрачный вечера дым... На окне едва заметно шевельнулась плотная за-
навеска. Петербург известился о войне лишь 1 ноября.


   6. ПРОБУЖДЕНИЕ

   Военная коллегия в тот же день получила письмо от Екатерины:  "Туркам
с французами заблагорассудилось разбудить кота, который крепко спал: я -
сей кот, который вам обещает дать себя знать, дабы  память  обо  мне  не
скоро исчезла... Мы всем зададим звону!" Женщина примчалась из  Царского
Села в столицу, взволнованная и напряженная. Она быстро  поднималась  по
лестницам двора, на ходу распахнув шубу, разматывая платок на голове.
   - Мы избавлены от тяжести, - торопливо говорила она в ответ на покло-
ны придворных. - Сколько было с нашей стороны  уступок  и  задабривании,
сделок и глупостей, чтобы избежать этой войны. Но война пришла...  Поко-
римся же воле Божией!
   Панину она сказала, что для ведения войны необходимо образовать Госу-
дарственный совет из лиц доверенных:
   - Я только женщина и в делах военных мало  смыслю...  Не  возражайте!
Лучше подумаем, кого в Совет сажать?
   В числе прочих Панин назвал и ее фаворита, ибо забудь он Гришку,  так
потом обид не оберешься. Подле покоев Екатерины освободили комнату, ста-
щили туда мебель для сидения и писания, и 4 ноября  императрица  открыла
первое заседание:
   - Принуждены мы, русские, иметь войну с Портою Оттоманскою. Обеспокою
вас тремя вопросами. Первый - как вести войну? Второй - с  какого  места
начать войну? Третий - как обезопасить остальные границы России?
   Войну решили вести непременно наступательную. Исходные позиции выбра-
ли у Днестра, чтобы заодно уж оградить от вторжения турок Подолию, заду-
мали сразу блокировать Крым от Турции, но для этого флот надобен, а зна-
чит, предстоит возрождать верфи на Дону и в Воронеже.
   Екатерина помалкивала, пока мужчины размечали дислокацию войск. Вдруг
дельно заговорил Григорий Орлов:
   - Хорошо бы нам заранее определить, каковы цели  войны,  которая  нам
навязана. А если война целей не содержит, так это вообще не война,  а...
драка. Тогда и кровь проливать напрасно не стоит.
   Если этот вопрос и родился в голове Орлова, то предварительно он, ко-
нечно, одобрен императрицей. Панин дал ответ:
   - Цель войны - скорейшее окончание ее!
   - Победой, - добавил вице-канцлер Голицын.
   Фаворит к заседанию был подготовлен хорошо.
   - Победа, - сказал Гришка, - это лишь успех в войне. Но  это  еще  не
цель войны. Надо думать, какие выгоды в политике и в пространствах долж-
но принести нам оружие.
   Панин, не желая терять главенства в политике, поспешил вернуть прения
в русло военных интересов, и это ему отчасти удалось. Армия страны  была
поделена на три главные части: наступательную, оборонительную и обсерва-
ционную (подвижный резерв). Екатерина просила мужчин  сразу  же  выбрать
командующих армиями:
   - Петр Семеныч Салтыков уже стар, пущай на Москве остается, ею управ-
ляя, наступательную армию Голицыну предлагаю...
   А ведь все думали, что императрица бросит в наступление именно Румян-
цева, но она выдвигала Голицына, назначив Румянцева во  Вторую  армию  -
оборонительную. При этом генерал-аншеф Петр Иванович Панин сопел  серди-
то: опыт военный велик, а куда девать его!.. Орлов сказал:  пока  Россия
флота на Черном море нс имеет, хорошо бы пощекотать пятки султану с дру-
гой стороны:
   - Из моря Средиземного! Вот потеха-то будет.
   - То немыслимо, - возразил князь Вяземский.
   - Да почему, князь? - удивилась Екатерина.
   - Флота нет для плаваний столь далеких...
   Но все согласились, что такая "диверсия" весьма заманчива.
   - Тем более, - говорили дружно, - корабли наши в море Средиземном до-
рогу с клюквою да соболями уже проведали...
   Екатерина, не забывая о главном, напомнила:
   - Граф Григорий о целях войны речь повел, но его прениями не  поддер-
жали... Я предлагаю этот же вопрос, но в иной форме: к какому концу вес-
ти войну и в случае авантажей наших какие выгоды за полезное  принимать?
Подумайте...
   Екатерина - не Орлов, и, если она сама спрашивает, надобно  отвечать.
Члены Совета высказались: в случае военного успеха потребуем  у  султана
свободы мореплавания в Черном морс, кроме того, установим нерушимые гра-
ницы между Польшей и Турцией.
   - Мне от ваших слов теплее, но еще не согрелась, - сказала Екатерина,
беря пясть табаку из табакерки. - Возвращаю память вашу к предначертани-
ям дней минувших... Не пора ли России довершить начатое Петром Первым  и
Великим?
   Тут ее поддержали охотно: если на Балтике страна  "офундовалась",  то
пришло время выходить и на берега Черного моря, чтобы  после  войны  там
флот плавал, чтобы гавани и города оживились. Правда, Панины отнесли эти
проекты к области волшебных грез:
   - Турция с такими авантажами не смирится!
   Но тут вступился бывший гетман Разумовский.
   - Турция, - произнес он, - вестимо, не смирится. Но существует еще  и
ханство Крымское, а ежели Крым  оторвать  от  влияния  Стамбула,  сделав
ханством самостоятельным, от султана не зависящим, то... и возни  лишней
не будет.
   Екатерина, звонко чихнув, захлопнула табакерку.
   Была суббота - день банный. С утра пораньше затопили придворную баню,
Екатерина, как всегда, мылась со своей наперсницей -  графиней  Парашкой
Брюс, но сегодня не прошло и получасу их мытья, как  из  бани  выскочила
едва прикрытая Брюсша с воплем:
   - Скорее... помирает... умерла! Врачей, врачей...
   Один за другим трепетной рысцой сбегались лейб-медики. Екатерина была
без сознания. Пульс едва прощупывался. Дыхание почти исчезло. Врачи  ни-
как не могли привести Екатерину в чувство. Пять минут, десять - никакого
результата. Роджерсон сказал, что положение критическое, следует предуп-
редить наследника престола:
   - Будем смотреть правде в глаза: она при смерти.
   Это известие быстро распространилось по дворцу:
   - Умирает... умерла, у нас будет Павел Первый!
   Кто-то истерически зарыдал (кто-то тишайше радовался).
   Минуло еще двадцать минут - оживить императрицу не могли.  Наконец-то
обретя сознание, она глухо спросила:
   - Что было со мною? Я ничего не помню...
   Лейб-медики не хотели ее пугать и сказали, что обморок  вызван  уста-
лостью, а шотландец Роджерсон даже похлопал ее по плечу:
   - Браво, мадам... браво! Вы у нас молодчина...
   В черных волосах женщины - ни единой сединки.
   - Мне же нет еще и сорока, - сказала она.
   - Зато уже есть тридцать девять, - отвечали ей.
   Тело женщины было еще молодым, но возле живота уже собрались  складки
лишнего жира. Не стыдяь наготы, Екатерина с тупым  взором  сидела  перед
врачами, а они в один голос ругали ее:
   - До каких же пор ваше величество  будете  вставать  раньше  всех  во
дворце и ложиться позже всех? У русских есть хорошая поговорка: работа -
не волк, в лес не убежит. А царицы не сделаны из  мрамора  и  алебастра,
они устроены, как все люди, и потому должны  думать  о  своем  возрасте,
увы, это так!
   Кривая, нехорошая улыбка исказила черты женщины. В  этот  момент  она
увидела себя молоденькой в осеннем парке Ораниенбаума, где  угрюмый  са-
довник Ламберти напророчсствовал ей о неизбежном несчастье.
   - Боже! - простонала она. - Неужели мне скоро уже сорок? И жизнь  по-
катится на пятый десяток... Знает ли кто-нибудь в этом чудовищном  двор-
це, что я еще ни разу в жизни не была счастлива,  как  бывают  счастливы
все женщины в мире? - Екатерина тихо заплакала. - Спасибо  вам  всем,  -
сказала, явно подавленная, но голосом уже повелительным. - Отныне поста-
раюсь вставать не в пять, а в шесть утра. Все остальное пусть  останется
по-прежнему... А теперь прошу вас удалиться - я должна одеться...
   Обедала в скорбном молчании. За столом ей доложили, что полки столич-
ного гарнизона, идущие на войну, построились перед дворцом  и  ждут  ее.
Екатерина встала. Брюсша удерживала ее:
   - После бани и обморока... на мороз-то?
   - Оставь. Я должна проводить их.
   - Закутайся, Като, платок надень.
   - Перед солдатами я императрица, а не баба...
   Небрежно накинула шубу, взяла в руки муфту из меха загадочных  зверей
Алеутских островов - и такой предстала перед  войсками:  искристый  снег
припорошил ее голову.
   - Хочу единого, - громко сказала Екатерина, - видеть вас всех на этом
же самом месте после войны - живыми и невредимыми.  Не  будем  же  стра-
шиться дней грядущих. Всегда помните: Россия - страна первого ранга,  но
окруженная завистью, враждой, недоброжелательством. А победа принадлежит
вам... Прощайте, ребята!
   Грянули промерзлые литавры, запели ледяные трубы.  Она  вернулась  во
дворец. Не раздеваясь, надолго приникла к окнам. Кто-то, подойдя  сзади,
потянул с нее шубу. Женщина покорно подчинилась чужой  услуге,  даже  не
обернувшись.
   Это был Потемкин, он спросил:
   - Матушка, дозволь и мне на войну отбыть?
   - Да, - сказала Екатерина, - так будет лучше...
   Потом вдруг обвила его  шею  руками,  сочно  расцеловала.  Видел  это
только дежурный арап. Он затворил дверь, одарив Потемк