та нашего стараюсь.
   - Вижу я, какой ты старательный! Нет того, чтобы уважить хозяина, ко-
торый приютил, обогрел, поит да кормит...
   Ложась спать, Прошка обнаружил под подушкой кисет с десятью  рублями.
Едва утра дождался - вернул хозяину:
   - Уж не потерял ли кто? Возьмите.
   - Я ведь от добра, - сказал Мамаев. - Ты человек незнатный,  едва  из
лаптя вылез, щей валенком нахлебался, так зачем мзду  мою  отвергаешь  с
таким видом, будто я враг тебе?
   Тиммерман понял, чего домогается душа Мамаева: ему бы только тавро на
лесе проставить! Но совесть свою парень не запятнал:
   - Денег от вас не возьму. Есть у меня деньги, нет у меня  денег  -  я
лучше не стану. Детишки по лавкам еще не плачут, жена конфет не требует,
с чего бы я волноваться стал?
   - Эх, дурак ты дурак! - окрысился Мамаев...
   На беду парня, Анюта дозволила ему поцеловать себя. И так им  целова-
ние понравилось, что, не раздумывая, оба в ноги отцу  повалились,  прося
благословения. Мамаев сказал:
   - Это кстати! Сейчас благословлю вас...
   Взял лейтенант дочку за косу, намотал ее на руку и поволок  в  чулан,
где и запер. А жениха шпагой на двор выгнал.
   - Эй, служивые! - крикнул. - Давайте бою ему...
   Матросы казанские набежали в столь изрядном количестве, в каком Прош-
ка их даже на верфи не видывал. Стали они метелить  сироту  поморскую  с
такой небывалой поспешностью, что не успевал отмахиваться. А  лейтенант,
хозяин очень гостеприимный, вокруг бегал, девизы злодейские возглашая:
   - Бей холопа! Жарь семя навозное... Мы-то от самого Мамая корень  ве-
дем, а он откель взялся такой? Бей...
   Избили и разбежались. Мамаев в доме закрылся.
   Прошка поднял с земли камень, шарах - по окнам.
   - Эй ты... адмирал из лужи! - крикнул он. - Меня уж так били, как те-
бе, дураку, и не снилось. Но помни: еще все локти изгрызешь себе, будешь
в ногах у меня валяться...
   Всадил для верности еще два камня по окнам и ушел.
   Жаль, конечно, Анютку! Уж больно глаза красивые...
   Прошка Курносов доставил на верфи столицы восемь  обозов  с  чудесным
сухим корабельным лесом.
   - Без порока! - доложил он в Адмиралтействе.
   Лес проверили: тавро было пробито исключительно на добротных  лесинах
- ни сучка, ни гнили, ни косослоя. Иван  Логпшович  прилежание  в  людях
уважал, даже поцеловал парня:
   - Говорил же я тебе: ты хорош - и мы хороши будем...
   При докладе императрице Голенищев-Кутузов-Средний рассказал о рвении,
проявленном тиммерманом П. А. Курносовым, на это Екатерина отвечала, что
добрые поступки надобно поощрять:
   - В таких делах, кои интереса казенного касаются,  полушками  отдари-
ваться нельзя. Мелочность в наградах - порок вредный.
   Она отпустила из "кабинетных" сумм 100 рублей для тиммермана - с пуб-
ликацией! Имя Прохора Курносова  появилось  в  официальных  прибавлениях
"С.-Петербургских ведомостей", а Иван Логгинович велел парню  собираться
в Англию:
   - Ты, миленький, на джины с пуншами не набрасывайся там,  а  мы  тебя
ждать будем. Да высмотри секреты корпусного строения, чтобы корабли наши
королевским не уступали...
   Перед отплытием, скучая без знакомцев, Прошка навестил дом  Рубановс-
ких, куда однажды относил книгу аббата Госта.
   Двери ему отворила красавица Настя.
   - Никак уже в господа вышли? - оглядела она парня.
   - Да все топором... в люди вымахиваюсь.
   - Хорош жених, - засмеялась она.
   - Не в вашу честь, сударыня.
   - Или я плоха? - обиделась красавица.
   Прошка обид прежних не забывал:
   - А помните, как в прошлый-то раз, когда вам сказали, что я  плотник,
как вы... Ну-ка вспомните, что вы ответили?
   - А что я ответила?
   - Вы тогда сказали: "Фу!"
   - Фу, - повторила девка и ушла на кухню...
   В горнице сидели пажи - Ушаков с Радищевым.
   - Э, опять плотник, - узнали они его.
   Капрала Федора Ушакова в гостях не было: на пинке "Нарген", уже в чи-
нах мичманских, уплыл он далеко - до Архангсльска. Прошка поведал пажам,
что на флоте большие перемены: приучают народ бывать подолгу  в  практи-
ческих плаваниях; ради экономии парусов и такелажа в гаванях не  томятся
- флоту место в морях, где команды привыкают к  непогодам  и  положениям
аварийным. В конце Прошка сказал, что ему тоже пора.
   Уплыл он! На одни только сутки зашли во французский порт Кале,  чтобы
грузы оставить, пассажиров забрать. Там подкатила к борту богатейшая ка-
рета: слуги долго таскали багаж, нарядно одетый юноша поднялся на  палу-
бу.
   Был он хорош. Даже очень. Глянул на Прошку:
   - Слушай, курносый, не земляк ли ты мне?
   Это был граф Андрей Разумовский, сын бывшего гетмана. Плыл он в  Анг-
лию ради волонтерства на королевском флоте. Прошку по-доброму  пригласил
для ужина в каюту свою:
   - Садись, хлопче. Без русской речи соскучался...
   Были они почти одногодки. Прошка сказал:
   - Вам-то зачем в беду морскую соваться? Англичан я немножко  понюхал:
у них на флоте что не так - за шею и  на  рею.  Дадут  они  вашему  сия-
тельству полизать росы с канатов якорных.
   Разумовский весело расхохотался:
   - Забавно ты лясы точишь, но я ведь вроде вояжира вольного буду  пла-
вать. Меня беготней по вантам они изнурять не станут. Уж если меня и по-
весят, так только в России...
   Лакеи приводили каюту в порядок. Андрей Разумовский своими руками ус-
тановил перед собой овальный портрет отрока. Прошка сказал:
   - Курносый он, как и я... А кто такой?
   - Мой милый друг - цесаревич Павел!
   Павел, еще мальчик, имел чин генерал-адмирала  флота  Российского,  и
потому служение на морях  было  для  Разумовского  придворною  необходи-
мостью. Стало покачивать. Вещи заерзали. Сын гетмана побледнел, но Прош-
ка его утешил:
   - Наш пакетбот шустрый - скоро и Англия...


   5. ВЕЛИКОЛЕПНАЯ КАРУСЕЛЬ

   Зная о прошлой связи Бецкого с матерью, Екатерина всегда относилась к
Ивану Ивановичу с осторожностью, она его не жаловала, писала с  иронией:
"Хрыч старый, вместо того, штоб Петергоф мой чинить, чорт знает чево  из
моих денег понаделал!" Бецкой на  вечерних  приемах  угрем  крутился  за
спинкою ее кресла, но Екатерина, игрок отчаянный,  ни  разу  не  сказала
ему: "Садись, Иван Ваныч... метнем!" Сегодня Бецкой явился со словами:
   - Матушка великая государыня, я готов.
   - А я всегда готова, - поднялась Екатерина...
   В колясочке подъехали к сараю, внутри которого застыл конный монумент
Петра I, созданный когда-то Карлом Растрелли по заказу покойной Елизаве-
ты. Памятник отлили, а денег для установки  его  не  нашлось.  Екатерина
(уточкой, чуть вразвалочку) обошла монумент по кругу, критикуя  его  не-
щадно:
   - Таких, как этот, уже немало понаставлено в Европе всяким курфюрстам
и герцогам... Почему он так спокоен на своем  грубом  першероне?  Харак-
тер-то у Петра был горяч! Ему бы рваться на бешеном скакуне, вздыбленном
над пропастью.
   - Матушка, да где ты в Питере пропасть сыщешь?
   - Надо будет, так и скалы появятся...
   С неудовольствием разглядела римские сандалии царя, лавровый  веночек
на его пасмурном челе и довершила критику:
   - К чему сандалии и латы центуриона? Для Петра это столь  же  нелепо,
как для Юлия Цезаря наши русские лапти и онучи... Истукан хорош, но  для
нас негоден. Нет уж! Буду писать в Париж самому  Дидро,  чтобы  приискал
монументалиста славного... Пусть все заново мастерят.
   В колясочке Бецкой заговорил, что один-то раз денежки на монумент ух-
нули, а второй монумент еще дороже станется:
   - Парижские мастера - сквалыги: нагишом нас оставят.
   - Это уж моя забота, - ответила Екатерина.
   Во дворце ее ожидал Елагин, доложивший, что покупка библиотеки  Дидро
завершена, деньги за нее ученому уже высланы:
   - А теперь позвольте и пенсию ему переслать?
   Екатерина сказала:
   - У запорожцев есть хорошая поговорка: не лезь попсред батьки в  пек-
ло. Да, я обещала Дидро пенсию, и пусть Европа шумит об этом на всех пе-
рекрестках, а я... могла же я забыть о пенсии!
   После Елагина вбежала запыхавшаяся Парашка Брюс:
   - Като! Я больше не могу так... Подумай, твой Григорий уже какой  раз
хватает меня за все места, тащит и кусает в губы.
   - Послушай, дорогая, - твердо ответила Екатерина, - о тебе слава дав-
нишняя, как о дешевеньком кольце, которое каждый может на свой палец на-
деть. Почему меня никто не хватает, не кусает и никуда не тащит?
   - Ах, Като! Сравнила ты себя со мною...
   С тех пор как турниры кровавые, на которых рыцари убивали друг друга,
из обихода Европы повывелись, вместо них возникли праздничные  торжества
- карусели... Главным судьей был назначен фельдмаршал Миних; в канун ка-
русели Екатерина указала полицмейстеру Чичерину:
   - Смотреть на забавы народу не возбраняется. Но которы в  лаптях  или
заплаты на одеждах имеют, таковых близко к амфитеатру не пущать, без по-
боев подальше отпихивая.
   Чичерин загодя вооружил полицию дубинами:
   - Побоев простолюдству не учинять, но треснуть  палкою  можно.  Олим-
пийское спокойствие суть благочиния нашего!
   Еще с утра улицы заполнили толпы, народ принарядился, пьяных нигде не
было, хотя кабаки не закрывались. Зрители по билетам получали  доступ  в
амфитеатр, где главною богиней восседала сама Екатерина-между Минихом  и
Паниным... Кадрили тронулись! Горячие кони пронесли  римские  колесницы,
которыми правили бесстрашные женщины. Их прозрачные туники  развевались,
но красавицы не стыдились наготы своей, как не стыдился ее и мир  антич-
ный. Костюмы кавалеров были скопированы с народных, и перед петербуржца-
ми разлился пестрый карнавал древних римлян и албанцев, героев греческих
мифов и арабов, сербов и турок, валахов и молдаван... Раздалась  музыка,
но-странная! Это были мотивы Древней Эллады и Древнего Рима, музыка ста-
дионов античного мира, в котором выше всего ценилась гармония человечес-
кого тела. Во главе римской кадрили выступал Гришка  Орлов,  а  турецкую
возглавлял Алехан... Могучие телосложением, на могучих  буцефалах,  они,
спору нет, были величественно-прекрасны!
   На площадь перед Зимним дворцом выбежали в туниках и сандалиях  заго-
релые юноши - далеко метали тяжкие жавелоты-молоты.
   Стройные амазонки, обнажив правые  груди,  на  полном  разбеге  коней
пронзали копьями цветочные гирлянды.
   Рядами, тесня друг друга, в коротких плащах, блестя квадратными щита-
ми, рубились на мечах гладиаторы - кадеты.
   Перчатки дам красочным дождем опадали на арену  ристалища,  и  рыцари
разбирали их в паузах между схватками.
   - А почему вы не бросите? - спросил Панин царицу.
   Она отвечала ему сжатым ртом:
   - У меня мужа нет, и перчатками сорить не стану, я бедная...  Кстати,
вы убрали из Бахчисарая этого растяпу Никифорова?
   - Нет еще. Забыл.
   - Надобно убрать. Если посла российского татары публично  избили,  он
уже не посол, а чучело гороховое...
   Нужная беседа прервалась: пришло время встать  и  раскланяться  перед
лауреатами, которых Миних  награждал  прейсами  (призами).  Победителей,
мужчин и женщин, одаривали пуговицами из бриллиантов, тростями с золоты-
ми рукоятями, блокнотами в финифти, табакерками с алмазами, готовальнями
в яшмовых футлярах.
   Потемкин участвовал в рыцарском поединке на пиках и мечах, но был по-
вержен из седла наземь. Спасибо верному пажу: волоком быстро оттащил его
с ристального поля, помог разоблачиться от неудобной брони.
   - Не повезло, - сказал Потемкин,  затоптанный  копытами.  Он  спросил
оруженосца, как зовут его.
   - Радищев я... Александр.
   - Говорят, скоро вас, пажей, в Лейпциг отправят?
   - Да. Чтобы постигли мы законы праведные...
   С высоты трибун прилетела к нему одинокая перчатка.
   - Я не заслужил! - И он отдал ее пажу.
   Облегченный от панциря, Потемкин провел Петрова и Рубана в  ложу  для
персон значительных. Обратясь к фавориту императрицы, спросил:
   - Граф Григорий, два менестреля сложили оды в честь  карусели  нынеш-
ней. Дозволь пред ея величеством их произнесть?
   За своего брата грубо отвечал Алехан:
   - Вон тому, корявому, что слева от тебя, читать не надобно! Наша  го-
сударыня все стерпит, но оспы она не жалует. А второй, хотя  и  щербатый
дурак, но пущай уж читает... бес с ним!
   Рубан чуть не заплакал от обиды, а Петров, низко  кланяясь,  предстал
перед императрицей; с высоты амфитеатра слышалось:
   Я странный внемлю рев музыки!
   То дух мой нежит и бодрит;
   Я разных зрю народов лики,
   То взор мой тешит и дивит...
   И зависть, став вдали, чудится,
   Что наш, толь весел, век катится.
   - Плохое начало, - сморщился Рубан. - У меня лучше...
   Убором дорогим покрыты,
   Дают мах кони грив на ветр;
   Бразды их пеною облиты,
   Встает прах вихрем из-под бедр...
   - Тредиаковский эдак же писал, - сказал Потемкин, подтолкнув  Рубана.
- Ну, что грустишь, брат? Щербатый-то в люди уже выскочил. Остались мы с
тобою - кривой да корявый. Пойдем по этому случаю в трактир  Гейденрейха
и съедим полведра мороженого...
   Петров заканчивал свою оду восхвалением Орловых:
   Так быстры воины Петровы
   Скакали в Марсовых полях,
   Такие в них сердца Орловы,
   Такой чела и рук был взмах...
   Григорий Орлов прильнул к Алехану, что-то нашептывая.
   - Жаль, что я того корявого отставил, а теперь возись тут с красавцем
писаным, - сказал Алехан. - Ежели што-то замечу, так  я  этому  Орфею  с
Плющихи завтра же все руки-ноги переломаю!
   Екатерина плохо поняла оду Петрова, но зато оценила молодецкую стать,
юный румянец, густые дуги бровей и розовые губы поэта. Рука женщины ока-
залась возле его лица - для поцелуя:
   - Сыщите Ивана Перфильевича Елагина, скажите, что я велела вас  после
карусели в "кабинетец" провесть.
   - Ну вот... начинается, - покривились Орловы.
   В "кабинетце" размещалась библиотека царицы, и она, как радушная  хо-
зяйка, рассказывала поэту, что отдает книги переплетать в красный сафьян
с золотом, иные же велит в шелк оборачивать. Заранее  смеясь,  Екатерина
показала ему томик Рабле:
   - До чего же хорош! Когда настроение дурное, я его грубости  прочиты-
ваю охотно и веселюсь небывалой сочности слога...
   Петров никак не ожидал, что он, из-под скуфейки выползший, попадет  в
"кабинетец" самой императрицы. Бедняга ведь не знал, что не  ему  одному
честь такая: Екатерина любого свежего человека  протаскивала  через  эту
угловую комнату дворца, дабы,  непринужденно  беседуя,  выявить  глубину
знаний, узнать о вкусах и пристрастиях... Женщине  нравилось  в  Петрове
все-внешность, склонность к языкам иностранным, живость в движениях. Она
спустилась с поэтом в дворцовый садик, гуляла там, рассказывая:
   - Библиотекарем у меня грек Константинов, зять Ломоносова, ленивейший
человек в деле проворном... Я возьму вас к себе на его место,  обещаю  в
году тыщу двести рублей.
   Мечта о собственной карсте загрохотала колесами, уже совсем  близкая,
раззолоченная и зеркальная. Екатерина, наклонясь, взяла с куста  гусени-
цу, и она колечком свернулась на ее ладони.
   - Неужели умерла? - огорчилась императрица.
   - Что вы! Можно сразу оживить.
   - Каким же образом!
   - А вот так, ваше императорское величество...
   С этими словами Васька плюнул в ладонь императрицы. Червяк  и  правда
ожил, шевелясь. Но зато сразу умерли женские чувства Екатерины к  невос-
питанному красавцу. Она вытерла руку о подол  платья  и  велела  Петрову
ступать к Орловым.
   - Передайте, что вашею одой я вполне довольна. Скажите, что вы уже  в
моем штате-переводчиком и библиотекарем.
   От себя она наградила его золотой шпагой. Алехан же дал поэту шкатул-
ку, в которой гремели 200 червонцев, и Петров сразу припал к  его  руке,
целуя... Алехан при этом сказал:
   - Ты у нас теленок ласковый, всех маток пересосешь...
   Дипломаты явно переоценили появление Петрова:
   - Близ императрицы новый красивый мужчина? Не значит ли это, что воз-
ле престола могут возникнуть некоторые перемены?
   - Нет, - отвечал им Панин. - Соседство Петрова доставляет императрице
волнения не более, чем вид красивой мебели. Государыне понадобился "кар-
манный" одописец, который, не полезет на стенку, как это  делал  Сумаро-
ков, если она станет редактировать его стихи под общий хохот подвыпивших
картежников в Эрмитаже...
   В один из осенних дней Потемкин проезжал по набережной, когда от Зим-
него дворца готовилась отъехать новая лакированная карета, в которую са-
дился Василий Петров, исполненный довольства. Был он горд, напыщен,  при
золотой шпаге у пояса.
   - Гляди на меня! Когда маменька умерла, я из  дому  только  половичок
унес, на нем хуже собаки спал, в  калачик  свертываясь.  Голодал,  мерз,
страдал, а теперь... Теперь ты слушай:
   Любимец я судеб! - опомнясь, я сказал, -
   Во свете рифмослов так счастлив не бывал.
   Я современных честь. Я зависть для потомства.
   Что может выше быть с богинями знакомства?
   Являясь, Муза смысл мне толчет во главу.
   Екатерина деньги шлет и дарит наяву.
   Потемкин не был завистлив, но сейчас поморщился:
   - Пусть Муза втолчет в башку тебе, чтобы, в карете развалясь, не  за-
бывал ты тех, которые с Охты пешочком бегают...
   На Охте, нахлебничая у мачехи Печериной, бедствовал Василий Рубан - к
нему и ехал Потемкин с корзиной вина и закусок.


   6. В ПАВЛИНЬИХ ПЕРЬЯХ

   Граф Александр Сергеевич Строганов, человек  настолько  богатый,  что
при дворе чувствовал себя полностью независимым, однажды  за  картами  в
Эрмитаже завел речь: нет ничего сложнее в мире, утверждал он, чем  уста-
новить правоту человека.
   - Вчера на Охте огородница мужа топором зарубила. Вроде бы и преступ-
на она. Но посуди, Като: муж поленом ее дубасил, пьяный, с детьми на мо-
роз гнал, какое тут сердце выдержит? Нет, не преступление совершила жен-
щина, зарубив изверга, - напротив, Като, великое благодеяние для общест-
ва оказала она!
   Екатерина напряженно смотрела в свои карты:
   - Ты, Саня, справедливость не путай с правосудием, ибо справедливость
очень часто борется с юридическим правом. Закон всегда лишь  сумма  наи-
больших строгостей, в то время как справедливость, стоящая  выше  любого
закона, часто отклоняется от исполнения законности, когда в дело вступа-
ет призыв совести.
   Строганов быстро проиграл ей партию в робер.
   - Одного не пойму. Като, кого ты сейчас цитировала?  Ну,  будь  мила,
сознайся - Блэкстона? Монтескье? Или... Ваньку Каина?
   Екатерина раскрыла кошелек, черным испанским веером, на конце которо-
го сверкала жемчужина, загребла себе выигрыш.
   - Саня, ты же знаешь, что я страшная воровка...
   Но воровать так, как воровала Екатерина, тоже не каждый умеет. Бумаги
Ломоносова оказались на ее столе -  подле  трудов  Беккариа,  Монтескье,
Юма, Дидро; здесь же покоились толстенькие томики Энциклопедии.  Абсолю-
тизм прост, как проста любая деспотия. Зато просвещенный абсолютизм сло-
жен. К этому времени сама русская жизнь, достижения ее мысли и  западной
философии уже дали столько сырого материала, что Екатерина просто  зады-
халась от его изобилия... Тайком от всех она сочиняла Наказ для  состав-
ления Нового уложения законов. "Два года я читала и писала, не говоря  о
том полтора года ни слова, последуя единственному уму и сердцу своему  с
ревностнейшим желанием пользы, чести и счастия империи, и  чтоб  довесть
до высшей степени благополучия всякого..." А все, что она вычитала,  об-
думала и перестрадала, - все чувства женщины, все  побуждения  монархини
она щедро бросила на алтарь всеобщего обсуждения ради единой цели:  сох-
ранить и упрочить самодержавие![13]
   "Правда воли монаршей", написанная кнутом и  клещами  палача,  должна
была теперь преобразоваться в Наказ императрицы, дабы определить абсолю-
тизм уже не кровью, а едино просвещением писанный. Петр I указы об  "об-
щем благе" завершал четкой угрозой - распять, четвертовать, языки  отре-
зать, члены повыдергивать. Елизавета, дочь его, от  батюшкиного  "общего
блага" (изложенного выше) перешла к "матерному попечению" о  благе  под-
данных