пев  ее
заслуги, высмеял вельмож. Впервые за всю жизнь Державину не пришлось до-
казывать свое дарование. И не хлопотал о вознаграждении. Императрица  по
своей воле переслала ему 500 червонцев в золотой табакерке  с  надписью:
"От Киргиз-Кайсацкой царевны Фелицы-мурзе Державину"...
   Бедный Вася Рубан! Когда ж тебя пощекочут славою? И сам, кажется, до-
гадывался, что вдохновенен был единожды в жизни. Когда вложил в  душу  в
надпись к Фальконетову Камню. Кашлянув, он привлек внимание  светлейшего
к себе:
   - А вот и мое: "К Фебу при отдаче стихов на Камень".
   - Валяй, - разрешил прочесть Потемкин...
   Мне славу Камень дал, а прочим вечный хлеб:
   При славе дай и мне кусочек хлебца, Феб!
   Да не истлеет весь от глада лирный пламень.
   Внемли моленьям, Феб! Не буди тверд, как камень.
   - Я не Феб тебе, а сердце не каменно: сто рублев дам.
   Поздней осенью "графы Северные" пересекли рубежи, возвращаясь  домой.
Хмурое небо над Россией выплескивало дожди на оголенные леса,  в  редких
деревеньках едва мерцали лучинные огни. Непролазная грязища на  дорогах.
Карканье ворон над убогими погостами...
   Это была Русь!
   - Что тут любить? - спросил Павел, качаясь в карете.
   - Россия отстала от Европы, - вторила ему жена.
   Чего только не нашила Мария Федоровна у мадам Бертень, которая одева-
ла и французскую королеву. В конце длинного кортежа  через  колдобины  и
лужи российских проселков измученные лошади тащили 200 сундуков,  напол-
ненных модными платьями, туфлями, муслином, газовыми материями, кружева-
ми, помпонами, лентами, блондами, шелком, фальборами, вышивками. Понятно
было ощущать себя хозяйкой "всего вот этого"!
   Но чем ближе становился день возвращения сына,  тем  больше  мрачнела
Екатерина. Придирчивым взором она еще раз окинула  свою  женскую  свиту:
русские сарафаны с кокошниками украсят любую дурнушку лучше,  чем  мадам
Бертень... Иосиф II верно предвидел, что все  неприятности  для  "графов
Северных" обнаружатся в конце путешествия. Когда они предстали перед им-
ператрицей, она чеканным голосом прочла суровую нотацию:
   - Молодых людей, еще не  окрепших  в  священной  любви  к  отечеству,
нельзя выпущать в Европу, ибо, ничего толком в ее  делах  не  распознав,
они там едино лишь пенки вкусные с чужих тарелок слизывают. Наверное,  я
лучше вас знаю все удобства европейской жизни. Но не  вижу  поводов  для
того, чтобы низкопоклонствовать перед Европой в ущерб престижу  отечест-
ва, даже в убогости всегда нам любезного...
   Павел с Марией опустились на колени, заверяя императрицу  в  верности
ее престолу. Глядя на их склоненные головы, Екатерина проявила знание  о
содержимом двухсот сундуков.
   - Приготовьте ножницы, - сказала она (как, наверное,  сто  лет  назад
говорил Петр I, собираясь стричь бороды боярам).
   Ножницы щелкнули, и копна волос невестки упала к  ногам  императрицы,
стелясь мягкими волнами.
   - Будьте проще, дети мои, - сказала Екатерина. - Кстати, вы  напрасно
мучите лошадей. Как раз перед вашим приездом я объявила указно об отмене
всяких пассажей. Отделка платьев допущена  мною  не  шире  двух  дюймов,
блонды и фальборы мною запрещены, а высота прически должна быть  умерен-
на...
   Павел и Мария Федоровна боялись зарыдать!
 
 
   7. ОДНАЖДЫ ЗИМОЮ
 
   Кронштадтский рейд - будто деревня зимою, а корабли как  избы,  заме-
тенные снегом: иней закуржавил снасти, из камбузных труб  вьются  дымки,
словно мужики баньки топят. На берегу в трактире пьяных не было. Не  за-
тем сюда и ходили,  чтобы  напиваться.  Офицеры  флота  скромно  вкушали
скромную пищу.
   - Я, - сказал Федор Ушаков, - не сочту море Средиземное ни алжирским,
ни гишпанским, ни венецианским, ни, паче того, агарянским.  Море-то  об-
щее, и нам там плавать.
   - А что от жизни теперь взыскуешь? - спросили его.
   - Ищу службы труднее, дабы умереть было легше. Ныне вот  и  рапорт  в
коллегию подал, чтобы в Херсон перевели...
   Федор Федорович (уже в чине капитана второго ранга) плавал до  Ревеля
на кораблях, обшитых медью от порчи и  загнивания.  "Течи  подводной,  -
докладывал он, - во всю кампанию не имел, кроме как одну четверть,  а  в
крепкие ветры полдюйма в сутки набегало воды в трюмы". В 1783 году  Уша-
кову исполнилось сорок лет - хорош!
   - Поживем - порадуемся, - сказал он, щи хлебая...
   Случалось ему бывать в столице. Всегда далекий от  светского  блеска,
застенчивый, он навещал Ивана Перфильевича Елагина, очень дальнего соро-
дича. Елагин, раздобрев от хорошей жизни, проживал большим барином, вла-
дея островом, которому и передал свое имя. До  призыва  гостей  к  столу
Ушаков гулял в картинной галерее. От старинных полотен будто  излучались
запахи полуденной кухни, погребов и кладовок старой, зажиточной  Голлан-
дии. Громоздились румяные окорока, шипели на противнях  кровавьте  куски
мяса, лежали мертвые утки и зайцы, рубиново  мерцало  в  графинах  вино,
плавал ломтик лимона в  стакане.  А  на  вакхических  картинах  бушевали
пьяные вислопузые сатиры с рогами, могучие толстозадые бабы  кормили  из
необъятных грудей волосатых мужиков с козлиными  ногами,  осоловелых  от
сущности полурайского бытия... В гостях у вельможи Ушаков  встретил  По-
темкина, удивившего простотой своего обхождения. Потемкин сказал моряку:
   - С лица тебя к аристократам не причислю. Ишь скулы-то вывернуты, гу-
бы оттопырены, а под париком небось мысли шевелятся... Перфильич-то  кем
тебе доводится?
   - Десятая вода на киселе.
   - Вода твоя, а кисель хлебать к нему бегаешь. - Светлейший  нагнулся,
общупав ботфорты моряка. - Не сафьян!
   - Мы же не придворные, ваша светлость.
   - Нищие вы все, вот кто! - отвечал Потемкин. - Сам знаю, что  щам  да
каше радуетесь... Ладно. А водку ты пьешь?
   - Коли угостят, чего ж не выпить ее?
   - Трезвость, запомни это, в моих глазах еще не  добродетель,  а  лишь
отсутствие порока. Хотя пьяниц и не люблю!
   За столом он спрашивал Ушакова: почему турецкие султаны в три палубы,
поставленные в ряд с русскими трехпалубными, все равно  выше  и  грознее
российских кораблей кажутся?
   - От шапок! - Федор Федорович объяснил: матросы турецкие носят колпа-
ки длиною в локоть и даже в бою не снимают их, потому на кораблях султа-
на много пространства в деках (как бы в комнате с высоким потолком).
   Потемкин спросил: хорошо это или плохо, если  корабль  имеет  высокие
борта?
   - Очень плохо, - ответил Ушаков. - При высоте борта корабль "парусит"
и валкость на волне большая, а точность стрельбы от сего малая.  К  тому
же турки размещают батарейные палубы близ ватерлинии, отчего через  отк-
рытые для боя лоцпорты комендоров и прицельщиков волною заплескивает.
   - Вспомнил! - вдруг просиял Потемкин. - Не ты ли, милейший, "Штандар-
том" царицы на Неве командовал?
   - Я.
   - А у меня на Черном море не желаешь ли послужить?
   - Рапорт уже подавал. Ответа нет.
   - Будет. Жди. Вместе покормим комаров херсонских...
   Адмиралтейств-коллегия утвердила перевод Ушакова на флот Черного  мо-
ря, и он стал загодя формировать команды матросов. Где-то далеко от  мо-
рей затихла под снегом родимая деревушка Бурнаково, где по ночам  волки,
сев на замерзшие хвосты,  обвывают  слепые  окошки  крестьянских  изб...
"Детство, где ты?"
   Светлейший дружбы с Леонардом Эйлером не порывал, спрашивая  ученого,
чем может быть ему полезен, не надо ли дровишек березовых, а Эйлер всег-
да имел к нему вопрос:
   - Чем государство ныне озабочено?
   - Да опять финансы... Если б России иметь столько денег, сколько  на-
род наш терпения имеет, - вот жилось бы нам: рай! А чем вы ныне озабоче-
ны?
   - Делами академическими и воровством в науке...  "Санкт-Петербургские
ведомости" тоже погибают!
   Главная газета страны издавалась тогда Академией.
   Настал и новый, 1783 год.
   - А где же календарь? - развела руками Екатерина. - Опять не  сладили
календарь к сроку выпустить. Сколько у Академии спирту  уходит,  что  не
знай я своих ученых, так сочла бы их всех за беспробудных пьяниц.
   Она сказала Потемкину, что во главе Академии поставит Дашкову.
   - Ты, матушка, в выборе своем не раскаешься?
   - Может, и раскаюсь. Но пусть все хохочут: я - Екатерина  великая,  а
Дашкова-Екатерина малая...
   В разговорах с сановниками императрица все чаще обращалась к финансам
империи.
   - Не умеем мы еще так жить, чтобы при виде рубля нашего в Европе  все
шляпы снимали, а если червонец русский там показать, так  чтобы  все  на
колени падали.
   - Ежели нам вино продавать дороже, а?
   Это предложение Потемкина подверглось резкой критике Александра  Анд-
реевича Безбородко, взявшегося и за финансы.
   - При общей дороговизне вина возникает тайное винокурение и  торговля
в ночные часы, когда кабаки заперты. Отсюда рост  преступлений  и  новые
расходы на полицию. Петр Третий, помните, дал амнистию  каторжанам,  от-
пустив на волю пятнадцать тыщ. Я проверил: все осуждены за то, что  сами
вино делали.
   Спорить с Безбородко трудно. Потемкин спросил:
   - Сколько миллионов не хватает у нас в бюджете?
   - В этом годе около десяти. А где взять?
   По всем расчетам, страна должна или разрушиться, или пойти в кабалу к
странам богатым, вроде Англии. Но, в нарушение всякой логики, Россия вы-
живала - и обязана в этом неисчислимым богатствам природы, поразительной
стойкости народа, умеющего есть в три горла, но  умеющего  и  сидеть  на
корке хлеба.
   Безбородко образовал особую финансовую комиссию. Заговорили об  опас-
ности лажа. Металлу это пока не грозило. Рубль серебром  меняли  на  100
копеек медью, золотой империал шел за 10 рублей серебром. Курс  ассигна-
ций был устойчив, и бумажки без споров обменивались в банках на  золото,
серебро или медь - в точной стоимости. Но уже появилась тенденция к  ла-
жу: ассигнационный рубль грозил стоить 99 копеек. Снижение  курса  могло
пойти и далее.
   - Так! - рассудил Безбородко. - Срок со  времени  выпуска  ассигнаций
миновал изрядный. Если и металл стирается в пальцах, почему бы и  бумаге
не терять цену?.. Подумаем, господа, о самом ныне насущном:  как  доходы
увеличить?
   Думали недолго: только ямщиков оставили в покое, а всех крестьян  об-
ложили повышенным налогом; с мещан стали брать в год по рублю и двадцать
копеек, с купечества - по рублю со ста рублей прибыли. Безбородко  завы-
сил цену на гербовую бумагу и на соль:
   - Архангельск и Астрахань - города, как известно, рыбные и льготы  на
соль имеют; эти льготы предлагаю скостить. Коли рыба начнет тухнуть  без
соли, промышленники и дорогую купят охотно...
   Потемкин все одобрил, но глаз его затуманился:
   - В этом годе мы заплатки на свои штаны поставили. Чую, что в следую-
щем годе опять соберемся, чтобы, как говорит  наша  великая  государыня,
"со своих яиц шерсти настричь". Не хочу пугать никого! Но знайте: грядет
война с турками вторая. Похлеще первой будет. Главное ныне - Крым...
   Крым - только Крым и ничего более. Но зато ханство Крымское-это вели-
кие просторы всего. Причерноморья, от  степей  молдаванских  до  отрогов
Кавказского хребта; обрести один лишь Крым  -  "бородавку"  срезать,  но
разрушить само ханство - быть России хозяйкою полновластной в море  Чер-
ном!
   Такова цель, которой он неукоснительно следовал...
 
 
   8. А КОРАБЛЯМ БЫТЬ В СЕВАСТОПОЛЕ
 
   Англия за столом Версаля признала независимость Соединенных Штатов от
своего королевства. Гаррис узнал об этом от Безбородко, получившего  эс-
тафету из Парижа раньше английского посла. По выражению многих лиц  было
видно, что русскому Кабинету мир этот удовольствия не доставил.  "Потем-
кин еще здесь, - докладывал Гаррис в Лондон, - и отъезд его (на юг) отк-
ладывается со дня на день. Замечательно, что он продал дом в Петербурге,
распустил иностранную прислугу и, что еще  необыкновеннее,  уплатил  все
долги".
   Гаррис говорил Потемкину:
   - Весьма жаль видеть вашу светлость в настроении, заставляющем  пред-
полагать, что случилось для вас неприятное.
   - Ко всему привык, - отвечал Потемкин. - Но если мои генеральные  ре-
шения высочайшей апробации не удостоятся, брошу все, уеду в деревни, ни-
когда больше не появлюсь здесь...
   Шесть корпусов с артиллерией он заранее распределил по берегам черно-
морским. Все напряглось в ожидании. И  он  сам  воинственно  выпрямился,
лень стряхнул. Раздав долги, как перед смертью, постной пищей усмирял  в
себе беса блудного. Суворову поручил Кубанский корпус, для себя  оставил
Крымский. Но его отбытие, его нетерпение сдерживала сама Екатерина:
   - Ежели я манифест о Крыме опробую, вся Европа на дыбы  подымется,  о
турках и помыслить страшно: вмиг набросятся!
   Потемкин был готов встать перед ней на колени:
   - Бык тащит колесницу, а не колесница тащит быка. Нс тяни Россию  на-
зад, матушка! Ныне заветы праотцев наших решаются. Мне твоя слабость до-
кукой. Не теперь, так уже и никогда. Нарыв созрел. Гляди, лопнет. И  по-
томки промедление наше осуждать станут: вот, скажут, могли  сделать,  да
не сделали... - Потемкин обмакнул перо в чернила, протянул его  Екатери-
не: - Подпиши! Или в деревне скроюсь, в монастырь уйду.
   Екатерина с робостью согласилась:
   - Хорошо. Но пока манифест о Крыме прошу хранить в тайне...
   Она его подписала. Потемкин, опустясь на одно колено, обцеловал  края
ее платья, надолго приник губами к руке.
   - Еду! - И резко поднялся, давно готовый.
   Двери захлопнулись за ним с таким грохотом, что лепной амурчик, зага-
дочно прижавший пальчик к губам, вдруг покачнулся и - вниз головой -  об
пол. Вдребезги!
   Он летел в Херсон  подобно  птице,  в  дороге  перехватил  курьера  с
письмами от Булгакова; посол описывал последствия  очередного  пожара  в
Царьграде - столица выгорела, казармы янычар и многие мечети  погибли  в
пламени, чернь и улемы обвиняют в поджоге нас, русских, хлеба в  столице
нет, можно ожидать, что султан именно сейчас объявит войну России,  дабы
призывом в армию очистить Стамбул от недовольных...
   Вот и Херсон! Здесь его ожидал архитектор Ста ров с планами  градост-
роения: где дворцу наместника быть, где  бульвары  тенистые  иметь,  где
строить спуски к воде днепровской. Прохор Курносов  водил  Потемкина  по
очень гулким, как театральные сцены, палубам  линейного  корабля  "Слава
Екатерины", готового сойти со стапелей. Вице-адмиралу Клокачеву светлей-
ший велел сразу ехать в бухту Ахтиарскую и ждать, когда придут туда  ко-
рабли Черноморской эскадры. Ганнибалу наказал собирать артели косарей  -
готовить сено для кавалерии, повелел звать каменщиков  из  Петербурга  и
плотников с Олонца.
   - Тебе же, Иван Абрамыч, езжать до столицы, будешь ты кавалером орде-
на Владимирского. Если не поверят, скажи, что князь Потемкин того  жела-
ет... Где же хан Шагин-Гирей?
   Шагин-Гирей в тот день был особенно колоритен в своем халате,  подби-
том соболями, которые (согласно поверьям  татарским)  приносят  счастье;
возле бедра хана переливалась драгоценными камнями острая  сабля,  шапку
украшали высокие султаны-соргуджи, осыпанные блестками бриллиантов.  По-
темкин молча придвинул к нему бумагу, чтобы он прочел.
   Это был манифест об отречении! Хан сказал:
   - Ваш племянник Самойлов уже соблазнял меня удалением  из  Крыма,  но
взамен обещал мне престол владык персидских.
   - Я, - ответил Потемкин, - не в ответе за все,  что  болтают  молодые
люди на улицах и за выпивкой. Императрица предлагает  вам  проживание  в
Воронеже или в Калуге... с гаремом! Двести тысяч рублей в год  пенсии  -
жить можно. С музыкой!
   - Меня без музыки, но тоже с гаремом зовут в горы Кавказа  лезгины  и
черкесы, чтобы я, став их султаном, покорил Грузию, а тогда престол пер-
сидский добуду для себя сам.
   - Не шалить! - откинулся в кресле Потемкин.  -  Россия  обязуется  не
унижать вашего ханского достоинства.
   - Но крымским ханам и султан платил!
   - Платил... чем? Чашкой кофе с бриллиантовой пылью или  шкатулкой,  в
которой - веревка, из шелковинок свитая.
   - Крым - алмаз в древней короне Гиреев! Неужели Калуга лучше Бахчиса-
рая или Воронеж имеет море, как возле Кафы?
   - Кстати, - сказал Потемкин, - к этому  халату  на  соболях  подойдет
лента из голубого атласа... Не угодно ли?
   Тут же он снял с себя орден  Андрея  Первозванного-бери.  Шагин-Гирей
умолк, глядя в окно. Там возникал город.  Русские  бабы  стирали  белье,
верфь звенела пилами и стучала топорами, клейменные каторжники с матюга-
ми и песнями вытаскивали из воды бревна, босая девочка гнала хворостиной
блеющую козу...
   - Что я могу взять с собой из Бахчисарая?
   - Там все ваше. Но прежде подпишите манифест о своем добровольном от-
речении от престола своих предков.
   - Мне эти соболя принесли несчастье, - сказал хан.
   Потемкин напомнил: наличие голубой андреевской ленты приравнивает его
светлость к чину генерал-поручика:
   - Русский мундир - не халат: он счастливее...
   Шагин-Гирей тупым взором наблюдал, как сухой золотистый песок  впиты-
вает в себя густые чернила, которыми он подписался под торжественным ма-
нифестом. Момент был исторический: Крымское ханство завершило свой  кро-
вавый путь, могучая Россия отныне как бы растворяла его в своем необъят-
ном организме. Но обыденность этого дня не была нарушена  ни  пьянством,
ни весельем - Потемкин до вечера блуждал по новостройкам. А  через  нес-
колько дней ему доложили:
   - Шагин-Гирей во дворцах Бахчисарая все пограбил, даже двери с петель
поснимал, ободрал карнизы и облицовку стенную.
   - А где он сам-то теперь?
   - То-то и оно, что с гаремом бежал на Тамань к ногаям, оставив на па-
мять нам какую-то француженку с приплодом.
   - Буду писать Суворову, чтобы хана вернул.
   - Да где вернешь! Шагин уже в горах скрылся...
   ...Суворов давно обвыкся в чередовании пыла воинского с хладнокровием
дипломата. Он добивался на Кубани спокойствия. Непокорные племена ногаев
хотел заманить в степи заволжские, где ногаи, даст бог,  сами  попритих-
нут. В кочевьях туземных являлись иногда заразительные болезни, и  Алек-
сандр Васильевич боялся думать, что это... чума? Чума-нередкая гостья  в
этих краях. Атаману Иловайскому он велел:
   - Пригони, братец, к Ейску волов эдак с сотню да  еще  баранов  около
тыщи голов. Вина добудь поболе. И объяви мурзам ногайским,  чтобы  летом
пировать ко мне съезжались.
   - Или день табельный? - спросил атаман донцов.
   - Не табельный, а рискованный: станем орду ногайскую к присяге приво-
дить, отпугнем их от смутьянов турецких...
   "Байкушеи" (ногаи бедные) соглашались жить в мире с русскими. Но под-
лейшая знать орды Едисанской и орды Джамбулакской с  того  и  кормились,
что русских баб хищничала, продавала их, несчастных, лезгинам да  черке-
сам, у которых всех пленных россиян перекупали турки, торговавшие людьми
еще дороже - в Алжире, Марокко, Египте...  Иловайский  объявил  донскому
казачеству - поход; за донцами поднимались казаки иных кругов - Кизлярс-
кого, Гребенского, Терского, в седла запрыгнули даже подростки.  Станицы
казачьи издавна граничили с "немирными" племенами и сейчас горели отмще-
нием за беды прошлые. Но им сказали, что сечи не будет  -  пусть  только
явят свою красу и мощь.
   Вот и Ейск! Оркестры были уже наготове.
   Кибитки ногаев окружили подступы к городу.
   Войска построились. А знамена развернуты.
   На столах, длиною в версту, грубо сколоченных, стояли 500 ведер  вод-
ки. Было зажарено 120 быков и 850 баранов.
   Отстучали барабаны - провозгласили манифест,  в  котором  Шагин-Гирей
отрекался от власти над ордами татар и ногаев. Мулла развернул Коран - к
нему прикладывались лбами и ладонями, мурзы ногайские давали присягу  на
верность России...
   Старый гребенский казак с лицом, как вафли, источенным оспою  до  бе-
зобразия, подошел к Суворову с "чепуркой" вина.
   - Дозволь, батюшка, целовать твою милость, -  сказал  он.  -  У  меня
только вчерась внучку малую черкесы с огорода стащили -  и  поминай  ка