ли ее пожалуют в статс-дамы русско-
го двора... Из кареты разглядывая корабль, Екатерина сказала:
   - При моем дворе фрейлины назначаются по  заслугам  отцов,  а  звание
статс-дамы сопряжено с заслугами мужа... Какие же  заслуги  у  герцогини
Кингстон перед Россией?
   Однако от посещения корабля императрица не  отказалась.  Кажется,  ей
нравилось дразнить самолюбие Англии, прощавшей аристократам любые  прес-
тупления, если они не раскрыты, и карающей грехи женщин, если они не су-
мели укрыть их от глаз общества. Кингстон со слезами просила у Екатерины
политического убежища; императрица подарила ей земли на Неве возле Шлис-
сельбурга, позволила строиться в окрестностях столицы и в самом  городе.
Но, увы, Петров покинул миллионершу...
   Екатерина встретила поэта очень любезно:
   - Ну, миленький, похвастай, что привез?
   - Я перевел "Потерянный рай" слепца Джона Мильтона.
   - А что далее делать собираешься?
   - Дерзаю за "Энеиду" Вергилия взяться.
   - И то дело! Переводы свои мне читать будешь... Уж не серчай, дружок,
но редактировать тебя сама стану!
   Она оставляла его при себе  на  положении  "карманного  стихотворца".
Петров был привлекателен, человечен, умен, писал что хотел, говорил  что
думал, а иногда язвил больно:
   Такой сей свет: герой чуть дышит в лазарете,
   А трутень за стеклом кобенится в карете.
   Повстречав беднягу Рубана, он завлек его  к  себе,  потчевал  богатым
столом, осуждал за неумение жить:
   - Гляди на меня, властелина поступков и времени своего, на  счастлив-
ца, которому все завидуют. Уже имсньишко на Орловщине покупаю. Мужиков с
бабами обрету, хозяйствовать стану на английский лад и писать  свободно.
А ты, Вася, так и околеешь в скудости, эпитафии на могилки сочиняя.
   - Жить-то надо? - ворчал Рубан. - О деньгах я токмо  в  лексиконах  и
читывал. Да что стихи? Ныне я, брат, с кабинет-секретарем Безбородко ис-
торию Украины готовлю...
   - Неужто светлейший не подымет тебя разом?
   - Ныне он не меня, а Гаврилу Державина приласкал.
   Петров удивился: кто это такой?
   - Чурбан! - пояснил Рубан. - Глаза от пьянства совсем уже  склеились.
Коли учнет стихи читать, за версту тебя слюнями обрызгает... Бездарен  и
глуп!
   Петров вздохнул с откровенным облегчением.
   - Я так и думал, - сказал он. - Пока в России есть я, великий и гени-
альный, Державину на Олимпах не сиживать.
   - Потемкин-то триста душ ему в Белоруссии дал!
   - А тебе сколь отвалил?
   - Сулится пока... жду. Ныне светлейший в Новой России первую гимназию
открывает. Меня зовет - директорствовать.
   - Пропадешь вдали от восторгов пиитических, - предрек ему  Петров,  и
его бурно вырвало на ковры. Шатаясь, бледный, он с трудом поднялся из-за
стола. - Яд? - спросил он Рубана.
   - Опомнись! Нас же двое за столом. И пусть я несчастен,  но  ведь  не
подлец, чтобы травить ядом счастливого...
   Цветущий здоровяк, на которого в Англии любовались  худосочные  арис-
тократы, Петров слег в постель, а консилиум врачей,  беседуя  по-латыни,
предрек ему смерть.
   - Если уж латынью желаете сие от меня скрыть, - сказал  поэт,  -  так
беседуйте на диалекте новогреческом: этого языка не успел еще постичь  в
жизни своей... Да, умираю!
   Екатерина послала к нему Роджерсона, и тот вернулся  разводя  руками,
сказал, что вылечить Петрова не может.
   - А что вы можете? - упрекнула его Екатерина.
   Подперев рукою щеку, Потемкин лениво наблюдал, как Санька Энгельгард-
това - племянница - прихорашивается. В миниатюрную "ароматницу" она  за-
сыпала свежую дозу духов в порошке, упрятала их за упругий  лиф  платья.
Чтобы шлейф не мешал при ходьбе, она  прищемила  его  "пажем",  привесив
шнурок к поясу.
   - Я готова, дядюшка... А ты? - спросила она.
   Санька с шифром камер-фрейлины величаво  шествовала  с  Потемкиным  в
избранное собрание Эрмитажа, при входе в который императрицей  было  на-
чертано: "ХОЗЯЙКА ЗДЕШНИХ МЕСТ НЕ ТЕРПИТ ПРИНУЖДЕНИЙ". Потемкина  одоле-
вали женщины, он все время получал от  них  записочки.  "Целую  тридцать
миллионов раз... вели прислать Библию! Сего вечеру его  дома  не  будет.
Утешь нас!" Другая дама хлопотала о карьере сына: "Вспоминаю  дешперацию
прежнюю, хочу снова возиться. Скоро ли сына моего  устроите?  Не  будьте
так злы в меланхолии. Писать не могу, муж ревнив. Глаза закрою,  и  нашу
экспрессию наблюдаю. Сыну моему лучше всего в Новотроицком  полку  быть,
близ имений своих..."
   - Скушно все, - говорил Потемкин.
   Санька с Варенькой при дворе обжились и хотя ума не обрели,  но  раз-
добрели и приосанились. Живо восприняв легкость нравов, девицы перестали
дичиться, а дядюшка бывал иногда странен и целовал их на софе-под карти-
ной Греза... Санька не была ослепительной розой, но, рослая и грудастая,
скоро обрела поступь королевы и некую монументальную величавость. Потем-
кин не сразу, но заметил, что девка глазами в кавалеров стреляет.  Вече-
ром, позвав ее к чаю, он разложил фрейлину на софе и выдрал  розгами,  -
как дядя племянницу. Зареванная, Санька призналась:
   - Сколько женихов, а мне так и сидеть при вас?
   - Терпи! Сам знаю, за кого тебя выдать.
   - Да я красивенького хочу, чтобы с аксельбантом.
   - За кого скажу - за того и пойдешь!
   Сегодня в театре Эрмитажа разыгрывали старинную пиесу "Мелеет раг ос-
сахюп" ("Случайный доктор"). В середине действия актер Броншар  произнес
пылкий монолог о женской любви. "Я согласен, - выпалил он  со  сцены,  -
что в тридцать лет женщина еще способна быть влюбленной, пусть! Но...  в
пятьдесят? Простите, это нетерпимо..." Раздался сухой треск затворенного
веера, Екатерина поднялась, стряхнув с колен спящую болонку.
   - Боже, - сказала она, - как утомительна эта гадкая писса...
   "Теперь вы сами видите, - докладывал Корберон в Версаль,  -  как  эта
великая женщина подчинена собственным вкусам, а я не могу всем ее  зага-
дочным прихотям дать название страсти". Вечером камердинер  Зотов  видел
царицу плачущей:
   - Захар, скажи, разве я такая уж старая?..
   Рано утречком (во дворце еще спали) она выпускала  кошек  из  комнат,
выводила на улицу собачек. После прогулки по набережной  возвращалась  в
покои пить кофе. Однажды часовой  возле  дверей  отдавая  ее  величеству
честь, сильно ударил прикладом ружья в паркет, и оно со страшным  грохо-
том выстрелило.
   - Ну, милый! Будет тебе сейчас на орехи...
   На звук выстрела отовсюду сбежались караульные:
   - Кто стрелял? Какова причина?
   Надо было теперь спасать солдата от расправы:
   - Да я и выстрелила... а что? Разве нельзя?
   Роджерсон, будучи лицом доверенным, дал понять Потемкину, что  одино-
чество императрицы становится нежелательным. Светлейший уже не раз ловил
пристальные взоры женщины, которые она обращала на кавалергардов, и  пу-
гался, что Екатерина изберет для себя фаворита нежданно-негаданно -  без
его светлейшего ведома.
   - Попадется какой-нибудь орангутанг с лестницы, ни звания  моего,  ни
чина не пощадит... А надобно такого сыскать, чтобы он, матушку  ублажая,
и мою особу боготворил!


   5. ОБОЛЬЩЕНИЕ

   В дни церемоний и праздников перед Зимним дворцом собиралось до четы-
рехсот карет с выездными лакеями и кучерами. Гофмаршал объявлял в  залах
публике о "выходе". Дипломаты, шушукаясь и толкаясь, спешили занять мес-
та по старшинству положения. Наступала тишина. Но вот валторны на  хорах
проиграли, арапы в белых чалмах  растворяли  двери,  и  появлялась  она,
сильно располневшая, с жеманной улыбочкой на крохотных губах.  Поклон  -
впереди себя, затем - направо, налево. Ряды вельмож, военных и  диплома-
тов склонялись перед нею разом, и над их париками нависали  облака  пуд-
ры-белой, голубой, розовой. Подле императрицы, кося одиноким глазом, вы-
шагивал Потемкин, имея в руке сверкающий жезл. Из дверей выплывали  сле-
дом двенадцать статс-дам, весьма внушительных, украсивших бюсты красными
лентами, за ними семенили двенадцать фрейлин, жаждущих любви и  выгодных
браков. За женским штатом следовали  двенадцать  камергеров  с  золотыми
ключами и двенадцать камер-юнкеров, довольных жизнью. Шел  тайный  совет
Екатерины, заправилы коллегий и сенаторы. На смену  поющим  валторнам  в
музыку вступали оглушительные литавры, громы которых отзванивали в хрус-
тальных бирюльках ослепительных люстр. Екатерина мановением руки  давала
знак: теперь можно не церемониться. Лакеи  из  боковых  дверей  выносили
подносы с ликерами, фруктами и печеньями. Бал открывался недолгим менуэ-
том, но Екатерина не танцевала. Ее ожидал стол для игры в  ломбер,  вист
или макао. Время от времени озирая танцующих, она подзывала кого-либо из
гостей для беседы. Певчие придворной капеллы без сопровождения оркестра,
одними лишь голосами, воспроизводили звучание органа. В проходах  дверей
вахтировали кавалергарды, почти целиком облаченные в серебро (только  на
кирасах-орлы из золота), даже ремни поверх ботфортов собраны из серебря-
ной чешуи. Древнегреческие шлемы этих  гигантов  полыхали  султанами  из
перьев страуса - белых, черных и красных. В восемь часов вечера Екатери-
на бросила игру, и процессия, выстроясь в прежнем порядке,  торжественно
сопровождала ее до внутренних покоев. Музыка стихала. Хористы  подзывали
лакеев с подносами, чтобы доесть и допить остатки царского ужина.  Гости
спешили к лестницам, ведущим к выходу. Внизу их ждали кареты.  Народ  на
улицах еще издали узнавал славный потемкинский цуг лошадей особой "среб-
ро-розовой", масти, его раззолоченный фаэтон и -  кланялся.  Отличали  в
городе и прислугу Потемкина - по ливреям голубого бархата  с  позументом
серебряным. А средь мещанок столицы возникла мода - носить  медальоны  с
профилем Потемкина ("вздохами его движа, они оживляли")...
   Весною, как всегда, двор перебрался в Царское Село, Екатерина  гуляла
в парках с закадычной подругой, графиней Прасковьей Брюс; за ужином  эти
слишком бойкие дамы разболтались, что видели неземного красавца.
   - Но такого пьяного, спасу нет! Он валялся на траве, и  мы  залюбова-
лись им. Хоть и пьян, да хорош. И с Георгием четвертой степени. Судя  по
лосинам, давно не стиранным, он из полков гусарских, но кто  таков-никто
не знает...
   Потемкин вызвал генерал-полицмейстера Чичерина:
   - Никола Иваныч, сыщи-ка мне по журналам застав  Петербурга,  кто  из
гусаров отмечен в числе приезжих, кто Георгием четвертой степени украша-
ется и кто штанов себе постирать не догадался...  сссскотина!  Нужен  он
мне.
   Семен Гаврилович Зорич никому не был нужен...
   Храбрец из сербов, пронзенный на войне пикою, саблями рубленный,  Зо-
рич пять лет томился в Эдикульской темнице Стамбула -  вместе  с  послом
Обресковым. Наградою за долготерпение был ему чин майора. Но чин есть не
будешь, а с Георгия пьян не станешь... Зорич приехал в  Петербург  после
драки со своим полковником, чтобы Военная коллегия рассудила их  по  со-
вести. На беду свою, при въезде в столицу, гусар  завернул  в  ближайший
трактир у заставы, где и оставил последние деньги. Из жалости его  прию-
тил под лестницей лакей какого-то барина. Что было с ним  дальше,  Зорич
восстанавливал в памяти с трудом. С трудом Чичерин и доискался до убежи-
ща гусара...
   Было утро, когда Потемкин растолкал спящего:
   - Долго дрыхнешь, гусар... встань!
   При вставании Зорича наглядно прояснилось, что храбрый воин и кавалер
таскал мундир на голом теле.
   - У тебя что, и рубашки нет?
   - Откуда рубашка у безродного гусара?
   - А как ты на глаза царице попался?
   - Не видел я никакой царицы, - поклялся Зорич.
   - Зато она хорошо тебя разглядела...
   Зорич честно рассказал, как угодил в Царское Село. У лакея, его прию-
тившего, был сват, служивший гоф-фурьером. Этот гоффурьер, человек  доб-
рый, решил накормить Зорича - от души. В подвале Царского Села стали Зо-
рича угощать всячески. И до того он напился, что ничего не помнит:
   - Проснулся ночью на траве. Вот и все!
   - Низко ты пал, да высоко подымешься...
   Впрочем, когда человеку тридцать лет, из которых пять посвящено пота-
совкам, а еще пять сидению в тюрьме, тогда он ко всему готов. Зорич  от-
казался от богатых одежд, его обрядили в новую форму гусара, оставив при
сабле и ментике. Волосы у майора росли до плеч, стричься  он  не  желал.
Усов тоже не брил. Красота его лица соответствовала атлетической фигуре.
Он спрашивал Потемкина, что ему делать.
   - И сам догадаешься, - отвечал Потемкин...
   Пока же он оставил майора жить у себя. А в конце  мая  велел  разбить
шатры в лесу на Островах, где и представил Екатерине. С ними  был  князь
Репнин, приехавший с докладом  из  Константинополя.  Николай  Васильевич
всегда не любил императрицу и решил ее подпоить. Потемкин  тоже  был  во
хмелю. Зорич сидел на пиру скромником, а Екатерина, став развязной, нес-
ла всякую чушь...
   На следующий день она, дурно выглядевшая, появилась в Кабинете, где и
сказала Безбородко с виноватой улыбкой:
   - Распорядись от меня, чтобы Зоричу комнаты  во  дворце  приготовили.
Чин дать и дом.
   - А мужиков сразу давать ему будете?..
   "Говорят, - докладывал Корберон, - за первую пробу он (Зорич) получил
1800 душ".
   Потемкин не ревновал. Но предупредил Зорича:
   - Я тебя из босяков взял. Веди себя тишайшс.
   И увидел возле лица своего волосатый кулак гусара.
   - Тебя первого в окно выкину, - сказал он...
   Бренча по ступеням саблей, Зорич спустился в парк, где  его  встретил
тот самый гоф-фурьср, который недавно поил  и  кормил  босяка-майора.  -
Друг мой - Сеня, ты ли это? - воскликнул тот. Зорич дружески обнял  доб-
рого человека: - Теперь ты ко мне заходи... я тебя напою! - А где ты ны-
не остановился? - Вон окна мои, рядом с окнами спальни царицы...
   После персиков желательно редьки с хреном, а благодать винограда  хо-
рошо совмещается с астраханской селедкой. Его светлость изволил откушать
и долго сидел недвижим, вбирая в себя единым тревожным оком краски ярко-
го дня.
   - Сципион, Октавий, Фемистолк... кто там еще? - вопросил у  себя  По-
темкин. - Они ведь тоже, не пройдя нижних рангов, великими  полководцами
соделались.
   Кажется, это был ответ самому себе на вопрос, давно  его  угнетавший.
Потемкин ожидал вестей от Суворова, а визит короля Швеции мало  волновал
его. Зато он доставил  немало  тревог  Екатерине.  "Все-таки  мы  с  ним
родственники, и не дальние",  -  говорила  она,  хотя  и  понимала,  что
родственные чувства в политике не  учитываются.  Абсолютистка  до  мозга
костей, императрица не слишком-то жаловала своих братьев по классу: веч-
но издевалась над Марией-Терезисй, третировала королей Франции, презира-
ла Станислава Понятовского, строила насмешки над королем Пруссии. Густа-
ва III она... побаивалась.
   Было чудесное июньское утро, когда галера Густава  III,  тихо  шлепая
веслами по воде, бросила якоря возле Ораниенбаума. Коляски были  готовы,
переезд до столицы занял всего три часа. "Русские офицеры,  -  вспоминал
король, - не зная, кто я таков, с удивлением глядели на мой мундир Карла
XII, на белый платок, повязанный вокруг левой руки". Густав  111  и  его
посол Нолькен застали графа Панина в неглиже. Никита  Иванович  в  гневе
сбросил с головы ночной колпак, крикнул Нолькену:
   - Ах, посол! Какую шутку вы сыграли со мною...
   Петербуржцы знали, что "граф Готландский" и есть король Швеции; перед
зданием шведского посольства с утра толпился народ. Публика собиралась и
в Летнем саду, полагая, что гость не преминет осмотреть  знаменитую  ре-
шетку Фельтена. Но король с Паниным, наспех  одетым,  сразу  отъехали  в
Царское Село, где их ожидали императрица с сыном и беременною невесткой.
За семейным столом Екатерина заверила кузена" что политика  России  сво-
дится неизменно к поддержанию добрых отношений с соседями.  Густав  III,
решив подурачиться, написал на салфетке "sestra", а  Екатерина  -  слово
"brat". В конце застолья король пожелал увезти салфетку в Швецию:
   - Пусть она станет протоколом мирного договора...
   Следующий день был памятен юбилеем  Чесменской  битвы.  На  чухонском
урочище "Кексрексксинен" происходила закладка Чесменского дворца, в  ос-
нование которого наследник Карла XII положил первый кирпич. Он был умен,
и, если Екатерина делала вид, будто забыла о дне Полтавской  битвы,  ко-
роль сам ей напомнил:
   - Стоит ли вам щадить мое самолюбие, отменяя народный праздник?  Дав-
ние распри между шведами и русскими преданы забвению: я не требую от вас
ни Лифляндии, ни Эстляндии.
   Его министр иностранных дел, граф Ульрик  Шеффер,  втихомолку  учинил
королю деликатный выговор:
   - Вы не приближаетесь-вы удаляетесь от цели...
   Екатерина пригласила Шеффсра на партию в пикет.
   - Я не удаляюсь, а приближаюсь к цели, - сказала она, сдавая карты, и
Шеффер понял, что стены имеют уши.
   Густав III украсил фаворита Зорича лентой Святого Меча:
   - Sestra, - сказал он Екатерине, - я возлагаю этот орден на человека,
самого замечательного при вашем дворе...
   Камергеры тут же накинули на плечи короля драгоценный палантин из си-
бирских мехов. Густав был удивлен: дамы  русского  двора  одевались  как
крестьянки. Екатерина пояснила ему: костюм - дело национальное, а  ново-
модные роскоши, отвращая людей от  патриотизма,  способны  делать  людей
космополитами.
   - У нас об этом не думают, - признался король. -  Но  я  ношу  старый
шведский мундир времен Карла Двенадцатого,  ибо  он  удобен  в  движении
средь сурового климата моей страны.
   - Наш климат суровее вашего, - отвечала Екатерина.
   Густав осмотрел Кадетский корпус, Шпалерную мастерскую. Потемкин соп-
ровождал его в Петропавловскую крепость, где  находился  Монетный  двор.
Здесь их ожидал ученый секретарь Нартов, сын  токаря  Петра  I;  в  при-
сутствии короля он выбил медаль в его честь - золотую. Из подвалов  Гор-
ного корпуса шведского короля спустили под землю, в  искусственный  руд-
ник, где в поте лица трудились юные кадеты, будущие офицеры-рудознатцы.
   - Я хотел бы видеть, - сказал король, - точную восковую фигуру вашего
императора Петра Великого.
   Потемкин провел его в Кунсткамеру, вместе они  торжественно  постояли
перед фигурой Петра, затем Потемкин шлепнул на стол краги из лосиной ко-
жи.
   - Я вижу кровь на них... чья это?
   - Вашего предка - короля Карла Двенадцатого,  когда  барон  Каульбарс
тащил его из траншеи в крепости Фридериксхалле.
   - О! - восхитился Густав и поспешно натянул на руку перчатку  предка,
краги которой доходили ему до локтя.
   Знаменитый на весь мир Готторпский глобус внезапно раскрылся,  внутри
его был накрыт стол, расставлены стулья. Под звуки музыки глобус медлен-
но затворил пирующих в своей круглой сфере, словно запечатал внутри.
   - Мы в самом центре земли, - сказал Потемкин, - и никто  не  помешает
нам вести откровенную беседу о  политике...  Мария-Тсрезия  состарилась,
вряд ли начнет войну. Франция с молодым королем войны побаивается.  Анг-
лийский король занят борьбою с колониями в Америке. Неужели же нам, Шве-
ции и России, не стать оплотом вечного мира на Балтике?..
   Потемкин выбрался из глобуса, имея на кафтане шведский орден  Святого
Серафима. Он спросил короля, что примечательного хотелось бы ему вывезти
из России.
   - Мой замок Грипсхольм не вместил бы всего, что мне у  вас  нравится.
Помимо исторических краг с кровью моего предка,  я  желаю  иметь  рецепт
щей, которыми вы меня угостили.
   Потемкин обещал прислать в Швецию русских умельцев приготовления  ши-
пучих квасов и кислых щей. Густав предложил Екатерине союз, она  уклони-
лась:
   - Об этом пусть Шеффер с Паниным договариваются.
   - Почему бы не договориться нам... монархам?
   - А мы, персоны венценосные, в таких делах мало что  смыслим,  -  был
ответ.
   Корабль распустил яркие паруса, длинные весла зачерпнули стылую  бал-
тийскую воду - "братец" уплыл. Потемкин застал Екатерину за перлюстраци-
ей. В гневе она показала ему, что пишет негодяй Павел  мерзавцу  Панину,
издеваясь над ней