Кинбурн. В русские
пределы вошли степи ногайские Между устьями Днепра и Буга - пусть  неве-
лик кусок, но флоту есть где переждать бури, а  верфи  следует  заводить
нсмешкотно. Босфор, слава богу, теперь отворен для прохождения  кораблей
русских. Турция признала протекторат России над  молдаванами  и  валаха-
ми... Конечно, князь Репнин - дипломат ловкий: артикулы обнадеживают. Но
так ли уж все ладно? Екатерина была удивлена, что фаворит этим миром был
недоволен.
   - При ханской независимости Бахчисарай обретает право вступать в сою-
зы с врагами нашими и с турками не замедлит союз заключить... Вот  тебе:
не успели мир ратификовать, как турки возле деревни Алушты десант  выса-
дили на радость татарам, а народу нашего-то сколько  побили  -  страсть!
Крым, - доказывал Потемкин, - надобно в русскую провинцию обращать. Не к
лицу великой державе гнусную бородавку иметь!
   Екатерина, думая о другом, отвечала ему подавленно:
   - У меня сейчас иная бородавка выросла, и откуда она  взялась  -  сам
бес не разберет. Но понятно, что "маркиз Пугачев" такой сестрицы из  Ра-
гузы ведать не ведает...
   Служители римского ломбарда были растеряны, когда  появилась  молодая
красавица. Ее сопровождали богатые паны в жупанах, бренчащие  саблями  у
поясов, за ними негр в белой чалме и араб в желтом бурнусе внесли  тяже-
ленные ящики. Дама сказала, что за тысячу цехинов желает держать в  зак-
ладе фамильные драгоценности русского Дома Романовых. Служители ломбарда
отвечали женщине, что они безумно счастливы хранить такое сокровище.
   - Но, синьора, мы должны вскрыть ящики...
   - Как вы можете не доверять мне? - вспыхнула красавица. - Мне, дочери
русской императрицы Елизаветы и родной сестре  Емсльяна  Пугачева?  (Она
произносила: Эммануил Пукашофф).
   - Мы боготворим вашу экселенцию, но по закону обязаны составить опись
на ваши драгоценности.
   В ящиках "сестры Пукашоффа" оказался всякий хлам, а драгоценности До-
ма Романовых никак нельзя спутать с булыжниками. Не смутившись,  женщина
удалилась в сопровождении пышной свиты, а служители ломбарда оценили  ее
бесподобную грацию:
   - Эта мошенница отлично сотворена Богом...
   Современники писали о ней: "Принцесса сия имела чудесный вид и тонкий
стан, возвышенную грудь, на лице веснушки, а карие глаза ее немного  ко-
сили". Называла себя по-разному: дочь гетмана  Разумовского,  черкесская
княжна Волдомир, фрау Шолль, госпожа Франк, внучка Петра  I  или  внучка
шаха  Надира,  Азовская  принцесса,  мадам   де   Тремуйлль,   персианка
Али-Эметс, Бетти из Оберштейна, княжна  Радзивилл  из  Несвижа,  графиня
Пинненберг из Голштинии, пани Зелинская из Краковии, "последняя из  Дома
Романовых княжна Елизавета", - и никогда не именовалась Таракановой, хо-
тя под таким именем и сохранилась в истории. Княжна Тараканова (придется
называть ее так) блестяще владела французским, немецким, хуже  итальянс-
ким, понимала на слух речь польскую. Она  стреляла  из  пистолетов,  как
драгун, владела шпагой, как мушкетер,  талантливо  рисовала  и  чертила,
разбиралась в архитектуре, играла на арфе и лютне, но  лучше  всего  она
играла на мужских нервах...
   Россия была поглощена войной, и Петербургу было  глубоко  безразлично
появление в Париже "султанши Али-Эмете". Екатерину не волновало, что ли-
товский магнат Михаил Огинский, музыкант и композитор, пламенно влюбился
в экзотичную женщину, невольно вовлекая ее в атмосферу эмигрантской  по-
литики, несогласной с королем Станиславом Августом Понятовским.  Но  сам
Огинский бедствовал в изгнании, и Тараканова покинула конфедератов,  ок-
рыленная надеждами и слухами о России, которые она искусно  расцвечивала
собственной фантазией - всегда к своей личной выгоде...  Проездом  через
Германию она вскружила голову князю Филиппу, владельцу  Лимбу  рга,  из-
вестного выделкой "лимбургского сыра". Филипп предложил "султанше" стать
его супругою. Запутав старого дурака в долгах, Тараканова как бы нечаян-
но проговорилась, что она дочь Елизаветы и гетмана Разумовского  (самоз-
ванка не знала, что фаворитом Елизаветы был не  гетман  Кирилла,  а  его
старший брат Алексей Разумовский).
   - Пугачев действует со мною заодно, - сказала она. - Я  решила  оста-
вить Екатерине Петербург и дам ей имение в Лифляндии. Знайте же, что Пу-
гачев тоже сын гетмана Разумовского!
   Вскоре она встретила литовского рате Кослапкц Радзивилла, который ра-
ди борьбы с королем оставил в Несвиже свои  погреба.  Радзивилл  страдал
меланхолией от пьянства, а меланхолию лечил пьянством. Конфедераты  сос-
тавили "двор" красавицы. Радзивилл ел на серебре, Тараканова ела на  зо-
лоте. Впрочем, когда она отходила ко сну, ключи от спальни ее  Радзивилл
прятал себе под подушку. Пинский консилярий Михаил  Даманский  сходил  с
ума от любви! В лунные ночи он, словно  ящерица,  взбирался  по  гладкой
стене на третий этаж, чтобы видеть в окне свое божество.
   В конце 1773 года слухи о Таракановой стали доходить до берегов Невы.
Екатерину встревожила сначала не столько самозванка, сколько то, что она
пребывает в окружении барских  конфедератов,  искавших  поддержки  своим
планам у Версаля и Турции. Императрицу малость успокоило, что Огинский с
Виельгорскими вскоре просили у нее прощения, и она вернула им богатейшие
латифундии в Литве...
   Но Радзивилл с пьяным упорством решил ехать к Порогу Счастья  и  бить
челом перед Абдул-Гамидом, чтобы он помог конфедератам, а заодно и Тара-
кановой.
   Из Италии самозванка отплыла в Турцию, жестокая  буря  выбросила  ко-
рабль на далматинский берег. Жителям Рагузы совсем не нравилось  появле-
ние конфедератов, редко трезвых, да еще с претенденткой на русский прес-
тол; сенат через посла в Петербурге запросил графа Панина  -  как  быть?
Никита Иванович зевнул в ответ: "Вся эта возня недостойна  моего  внима-
ния..." Между тем возня в Рагузе становилась опасной. Тараканова просила
турецкого султана о покровительстве, писала ему, что  ее  зовет  к  себе
брат, вынужденный скрываться под именем Пугачева. И так же  как  Пугачев
взывал к мнимому сыну Павлу - в пустоту, так  же  и  Тараканова  слышала
мнимые призывы от Пугачева - из пустоты! Кучук-Кайнарджийский мир разва-
лил все планы Барской конфедерации. Радзивилл, протрезвев, тоже  захотел
просить у России прощения, а поражение армии Пугачева на Волге стало для
Таракановой настоящим бедствием... Плачущая, она слушала горячие завере-
ния Даманского в любви:
   - Моя любовь да будет бессмертна! Уедем в Америку, где нас  никто  не
знает...
   Но после князя Лимбу рга с его сыром, после Огинского и Радзивилла  -
что ей этот жалкий пинский консилярий? Все разъехались. Из свиты при ней
остались негр, камеристка Мешеде, хорунжий Черномский, экс-иезуит Ганец-
кий, и конечно же не покинул ее Дама некий... Денег не было даже на  то,
чтобы выбраться из Рагузы. И вот тогда самозванка  вспомнила  о  русской
эскадре, стоявшей в итальянском порту Ливорно.
   - Эскадра должна быть моей! - обрадовалась женщина.
   Она обратилась к Орлову-Чесменскому не письмом просительницы, а высо-
комерным манифестом повелительницы:
   "Божией милостию, Мы, Елизавета Вторая, княжна всея России, объявляем
верным подданным нашим... Мы имеем больше прав на престол, нежели  узур-
паторы государства, и в скором времени объявим завещание  умершей  импе-
ратрицы Елизаветы, нашей матери. Нс желающие принять Нам  присягу  будут
Мною наказаны..."
   Тараканова отправила это послание и в Петербург - в руки самого графа
Никиты Панина. "До последнего дыхания, - писала она, - я  буду  бороться
за права короны и народа!" Вот тогда при дворе Екатерины раздался сигнал
тревоги... Из Ливорно царица получила текст подложного завещания  Елиза-
веты, якобы завещавшей русский престол своей дочери  от  Разумовского  -
той самой дочери, что сидела сейчас на бобах в Рагузе, не зная, как  от-
туда выбраться без денег.
   - Мы ей поможем... ядрами, - решила императрица.
   - А какова стерва! - смеялся Алехан, блаженствуя в салоне флагманско-
го "Исидора". - Ведь извещена, подлая, что Орловы от государыни  обижены
стали. А эскадра моя - такая громыхала, что, ежели ее в Неву завести, от
Петербурга головешки останутся.
   Тараканова верно учитывала оскорбленное самолюбие братьев  Орловых  и
мощь боевой эскадры, доверенной человеку дерзкому и бесшабашному. Алехан
еще раз перечитал приказ. "Сей твари, столь дерзко всклепавшей  на  себя
имя и породу, употребить угрозы, - диктовала ему Екатерина, - а  буде  и
наказание нужно, то бомбы в город (Рагузу) метать можно, а буде без шума
достать (ее) способ есть, то я и на сие соглашаюсь..."
   Однако обстреливать с моря Рагузу не пришлось: сам же сенат Рагузы  с
почтением известил Орлова, что самозванка выехала недавно из  города,  а
куда - неведомо.
   Орлов озабоченно сказал адмиралу Грейгу:
   - Всю Италию, как худой огород, перекопаем, а бабу эту сыщем.  Ее  на
эскадру завлечь надобно.
   - Зачем, граф, нужна она на эскадре?
   - Я женюсь на ней, - отвечал Орлов-Чесменский...
   3 января 1775 года Тараканова объявилась в Риме.


   4. ПРАЗДНИК ПОСЛЕ КАЗНИ

   А через неделю, 10 января 1775 года, в Москве, на Болоте, казнили Пу-
гачева. Современники сообщают: "Незаметен был страх на лице Пугачева.  С
большим присутствием духа сидел он на своей скамейке". Пугачев взошел на
эшафот, перекрестился и, кланяясь во все стороны, стал прощаться с наро-
дом: "...Прости, народ православный". Палачи набросились на него, сорва-
ли тулуп, стали рвать кафтан. Пугачев упал навзничь, и "вмиг окровавлен-
ная голова уже висела в воздухе" (А. С. Пушкин).  "Превеликим  гулом"  и
"оханьем" ответил народ на эту смерть...
   Дворянство жаждало свирепости в приговорах,  пытках  и  казнях...  По
Волге мимо городов плыли, пропадая в синеве  Каспия,  страшные  плоты  с
"глаголями", на которых висели полусгнившие тела пугачевцев...
   - Теперь можно праздновать, - сказала Екатерина.
   Но прежде отъезда в Москву для празднования мира Екатерина решила на-
вести порядок при "малом" дворе. Разговор с сыном она начала с  выговора
его беспутной жене: обещала изучить русский язык - и ни слова  по-русски
не знает.
   - За такие деньги, какие вы от казны берете, любой дуралей уже завтра
бы стал болтать даже по-эскимосски. Впрочем, не ради этого я вас  звала.
Семейная жизнь, сын мой, сложнее алгебры. Люди злы, а языки длинные. Со-
ветую внести пристойность в отношения жены вашей с графом Андреем  Разу-
мовским.
   - Наша светлая дружба, - отвечал Павел, - не дает мне никаких основа-
ний для унизительных подозрений.
   - Но молодой франт зажился в ваших апартаментах...
   Намек был сделан, Павел целую неделю пребывал в  прострации.  Natalie
почуяла неладное, но муж отмалчивался. Ласковым обращением она  все-таки
вынудила его рассказать о предупреждении матери... Великая княгиня в бе-
шенстве переколотила все чашки на столе, истерично разрыдалась, крича:
   - Я так и знала! Эта старая Мессалина во всем хорошем привыкла видеть
только дурное и грязное... Неужели вы сами не догадались, что разговор о
графе Андрее она завела с единою целью - чтобы навеки разлучить нас!
   Павел не мог видеть слез, он потянулся к ней.
   - Не смейте прикасаться ко мне... прочь руки! Ах, зачем я приехала  в
страну, где я так несчастна! Что я вижу здесь?
   Павел на коленях ползал за женою, хватал ее  за  полы  одежд,  громко
шуршавших, и покрывал их страстными поцелуями:
   - Я виноват, что поверил матери...  она  и  меня  ненавидит.  Умоляю,
сжальтесь надо мною. Не отвергайте меня.
   Плачущий, он затих на полу - маленький, слабый, ничтожный  человечек,
желающий верить в любовь и благородство.  Natalie  торжествующе  (сверху
вниз) смотрела на него, потом крепко постучала пальцем по темени цесаре-
вича:
   - Обещайте, что больше никогда не станете слушаться злой  матери,  но
всегда будете послушны моим добрым советам.
   - Да, клянусь.
   - Встаньте, ваше высочество. И чтобы впредь я более никогда не слыша-
ла от вас подобных глупостей... Вы же сами любите своего верного и  луч-
шего друга - графа Андрея.
   - Люблю.
   - Вы должны извиниться перед ним.
   - Хорошо. Извинюсь.
   - Я вас прощаю, - сказала Natalie, удаляясь...
   Въезд в Москву состоялся 25 января. Денек был морозный, звонили коло-
кола церквей, каркали вороны на деревьях. Народ встретил Екатерину с та-
ким оскорбительным равнодушием, что она с трудом смирила  свою  гордыню.
Зато Павел вызвал в простом народе бурю ликования; вечером он  во  главе
Кирасирского полка ездил по улицам Москвы, запросто  беседуя  с  людьми,
которые целовали его ботфорты и руки в длинных крагах. Андрей  Разумовс-
кий склонился из седла к уху наследника, прошептав многозначительно:
   - Вы любимы этой сволочью! Ах, если бы вы дерзнули...
   Он звал его к дворцовому перевороту, чтобы ускорить не  его,  а  свое
возвышение, но Павел ответил, что останется покорным сыном своей матери.
Опьяненный популярностью в народе, Павел в тот же день вызвал гнев само-
го фаворита:
   - Как шеф Кирасирского полка, я требую, чтобы поденные рапорты в  мои
же руки и присылали.
   - Тому не бывать, - отказал Потемкин. - Я, а не вы,  заведую  Военной
коллегией, и все рапорты будут у меня.
   - Но я - наследник престола.
   - Так что мне с того? Вы и генерал-адмирал, но ваше высочество и бар-
жи с каторжанами в море не выведете...
   Назло фавориту и матери, Павел начал обучать кирасир на прусский лад.
С ножницами в руках перекраивал мундиры:
   - Фридрих Великий еще снимет передо мною шляпу...
   Но опять вмешался Сусlope-borgne - Потемкин:
   - Яко генерал-инспектор кавалерии российской, запрещаю  вашему  высо-
честву уродовать форму одежд кирасирских...
   О Боже! Сколько власти у этого кривого!
   Москва ожидала героя войны-фельдмаршала Румянцева.
   Письма от матери Потемкин, как правило, даже не распечатывал, а сразу
швырял в камин, говоря при этом:
   - Что дура умного написать может? Разве что - кто из  сородичей  моих
помер, так зачем огорчаться скорбию лишней?
   Дарья Васильевна Потемкина, в канун казни, вывезла из  Смоленщины  на
Москву осиротевших внучек своих - Энгельгардтов. Необразованные  девчон-
ки, плохо одетые, еще не понимали степени того величия, какого достиг их
странный в повадках дядюшка. Не понимала того и госпожа Потемкина, пола-
гая, что сыночек ее возвысился сам по себе, а вовсе не по  той  причине,
на какую завистливые людишки ей намекают.
   - Да будет  вам  пустое-то  молоть,  -  обижалась  она  в  беседах  с
родственниками. - Нешто за экий вселенский срам ордена  да  генеральства
дают? Чай, мой Гриц знатно иным отличился...
   При встрече с сыном она строго внушала ему:
   - Коли стал государыне нашей мил, тебе в самый раз жениться, и  пущай
государыня сама невесту приищет... богатеньку!
   - Дура ты у меня, маменька, - отвечал Потемкин.
   Екатерина произвела старуху в статс-дамы, просила принять  со  своего
стола ананас из оранжерей подмосковных.
   - Да на што он мне... в колючках весь, быдто кистень разбойничий! Мне
бы яблочка моченого или клюковки пососать.
   - Дура ты у меня, маменька, - отвечал Потемкин.
   Екатерина справила себе платье на манер крестьянского сарафана. Высо-
кий кокошник красиво обрамлял ее голову с жиреющим, но по-прежнему  ост-
рым подбородком, полную шею украсила нитка жемчуга.  Она  осуждала  моды
парижские.
   - Онемечены и выбриты, словно пасторы германские. А я желаю  царство-
вать над истинно русскими и, кажется, совсем обрусела!
   Она  выразила  желание  посетить  общие  бани,   чтобы   окончательно
"слиться" с народом, для чего графиня Прасковья Брюс уже приготовила па-
хучие веники. Но Потемкин высмеял этих барынь, сказав, что Москва  живет
еще в патриархальной простоте - мужчины и женщины парятся вместе:
   - Стоит ли тебе, Като, быть столь откровенной?
   - Не стоит, - согласилась Екатерина и велела Парашке выкинуть веники.
   Она тут же сочинила указ, по которому "коммерческие" - общие - мыльни
разделялись отныне на мужскую и женскую половины, причем доступ к женщи-
нам разрешался только врачам и живописцам.
   - Рисовальщики наши в живой натуре нуждаются, - сказала  императрица,
- а то в классах Академии художеств они одних мужиков наблюдают...
   Потемкин открыто заговорил при дворе, что срочно необходима  амнистия
тем, кто следовал за Пугачевым.
   - Иначе, - доказывал он, - покудова мы тут веселимся с плясками,  по-
мещики хлебопашцам все члены повыдергивают, а мужиков рады без глаз  ос-
тавить. Опять же и телесные наказания чинов нижних  -  их  меру  надобно
уменьшить... Битый солдат всегда плох. Пьяному шесть палок, и  хватит  с
него!
   В апреле Екатерина справляла день рождения. Дюран сообщал  в  Версаль
королю, что императрица "не могла скрыть удивления по поводу  того,  как
мало лиц съехалось в такой день... она сама мне говорила  о  пустоте  на
бале в таком тоне, который явно показывает, как она была этим  оскорбле-
на!.."
   Выходит, напрасно кроила сарафан простонародный,  напрасно  улыбалась
публике, зря проявила обширное знание русских пословиц и поговорок, - ее
не любили в Москве. "Ну что тут делать?" И на этот раз оригинальной  она
не оказалась:
   - Разрешаю для народа снизить цену на соль...
   Когда полицмейстер Архаров выкрикнул эту новость с крыльца перед  на-
родом, то "вместо восторженных криков радости, коих ожидала императрица,
мещане и горожане, перекрестясь, разошлись молча". Екатерина, стоя у ок-
на, не выдержала и сказала во всеуслышание: "Ну, какое же  тупоумие!"  -
так описывали эту сцену дипломаты, все знающие, все оценивающие...
   Возле ее престола мучился Павел - ждал денег.
   - Деньги для вас были приготовлены. Полсотни тыщ, как вы  и  просили.
Но возникла нужда у графа Григория Потемкина, и деньги ваши я ему вручи-
ла...
   "Русский Гамлет" от унижения чуть не заплакал!
   Потемкину доложили, что его желает видеть Кутузов.
   - Кутузов или Голенищев-Кутузов? - спросил он.
   - Голенищев...
   - Вот так и надобно говорить: большая разница!
   Дворян этих разных фамилий было на Руси яко карасей в пруду. Но в ка-
бинет фаворита вошел Михаила Илларионович, старый знакомый по  Дунайской
армии; прежнего весельчака и шутника было теперь не узнать.
   - Что с тобой, Ларионыч? - обомлел Потемкин.
   Молодой подполковник в белом мундире с желтыми отворотами, эполеты из
серебра, а орден - Георгия четвертой степени. Изуродованное пулей  лицо,
вместо глаза - повязка. Голенищев-Кутузов сказал, что  на  охрану  Крыма
молодняк прислали и, когда турки десантировали под Алуштой, люди дрогну-
ли.
   - Пришлось самому знамя развернуть и пойти вперед, дабы примером  лю-
дей увлечь за собой. Тут меня и шваркнуло...
   Он просил отпуск в Европу ради лечения.
   - Копии моей отказа ни в чем не будет, - сказал Потемкин.
   По его совету Екатерина перечла рапорт о подвиге Михаила Илларионови-
ча: "Сей штаб-офицер получил рану пулей,  которая,  ударивши  его  между
глазу и виска, вышла напролет в том же месте на  Другой  стороне  лица".
Слова Екатерины для истории уцелели: "Кутузова надо беречь - он  у  меня
великим генералом станется!" Она отсыпала для него 1000 золотых  червон-
цев, которые по тогдашнему времени составляли огромную сумму.
   - Передай от меня и скажи инвалидному, что тревожить его  не  станем,
покудова как следует не излечится...
   Проездом через Берлин увечный воин представился в Сан-Суси  Прусскому
королю. Фридрих просил его подойти ближе к окну, чтобы лучше  разглядеть
опасную и страшную рану.
   - Вы счастливый человек, - сказал король. - У меня в прусской армии с
такими ранениями мало кто выживает...
   Сейчас король был озабочен делами "малого"  двора.  Сватая  принцессу
Гессен-Дармштадтскую за Павла, он рассчитывал, что она, благодарная ему,
станет влиять на мужа в прусских интересах "Северного аккорда".  Но  тут
явился красивый нахал Андрей Разумовский и