олею, и "Санкт-Петсрбургские ведомос-
ти" по-прежнему мирно извещали своих благородных читателей: "В дому  ге-
нерала Овцына савояры заезжие показывают забавы механические,  изображая
наглядно потоп вселенский при фейерверках потешных.  Тамо  же  продается
мужик работный с девкою малой... В  дому  бригадирши  Полуэктовой  можно
увидеть соловьев курских, которые поют днем и ночью, о  цене  спрашивать
маеор-дома (мажордома) Карелина; тамо же продается девка смышленая,  ис-
кусная в деле паштеты разные делать... Гамбургские говяжьи языки ко охо-
те вояжиров имеются в доме коллежского секретаря Брехунова; тамо же про-
даются пукли и шинионы за плату умеренную и три бабы рукодельницы,  а  с
ними можно купить и собачек болонских, приученных фокусы  показывать,  и
на задних лапах оне ходят забавно..."
   Потемкин удобнее расположился за столом:
   - Ну, рассказывай, что повидал на том свете...
   Когда Петрова, дышащего на ладан, отвезли в Москву умирать, он  болел
долго и трудно. Правда, богатому болеть - не бедному: поэта лечили  луч-
шие врачи университета, к его услугам были аптекарские штанглазы с  цен-
нейшими лекарствами. Но смерть не покидала изголовья его.
   - В один из дней, - поведал он Потемкину, - а денек был зимний, хоро-
ший, благостный - я сказал Смерти: отведи косу свою,  кого  губишь?  Или
мало страдал я смолоду в нищете позорной, ради чего к познаньям стремил-
ся? И зачем умирать, если не успел "Энеиды"  перевести?  Ко  мне  пришли
врачи, я отослал их от себя. Снадобья выбросил. Велел  заложить  сани  и
поехал кататься по Москве, в трактире блинов наелся и... сел  за  стихи!
Они-то и спасли меня: я понял, что здоров. Ночью я  слышал,  как  тихими
шагами Смерть, бормоча под нос что-то по-латыни, удалилась от меня... Ну
как?
   Екатерина была удивлена, что Петров, которого она так баловала, кото-
рому впору и камсргсрство иметь да жить  среди  роскошеств,  припеваючи,
вдруг запросил отставки. Нс пересолила ли она, объявив его  своим  "кар-
манным стихотворцем"?
   - Я не сержусь. Но я тебя из хижины вызволила, убогого, и  во  дворце
своем поселила... Титулярный советник Петров, хочешь, я тебя сей же день
коллежским асессором сделаю?
   - Счастливейший из смертных, - отвечал Петров, - я Смерти поглядел  в
глаза и ныне вольной жизни желаю.
   - Вольной? Да я сама воли не вижу... Ладно, - решила  императрица,  -
уходи от меня по-доброму в чине коллежском, а жалованье библиотекаря мо-
его за тобой сохраню. Пиши...
   Петров признался Потемкину, что отныне обрел крылья:
   - Избавленный от поклонов тягостных вельможам разным, я стал  власте-
лином поступков своих и течения времени своего... Что может быть  слаще?
Что бывает в мире прекраснее?
   Потемкин проводил его до заставы и потом долго глядел, как  пропадает
вдали кибитка... А если подумать? Все-таки непрост, совсем непрост  ока-
зался этот Петров! В юности соблазняли его камилавкою да карьерой духов-
ной - резко порвал с церковью, вошел в жизнь светскую.  И  сейчас  нашел
сил отвратиться от блеска придворного, чтобы уйти в частную жизнь, доро-
жа великим благом личной свободы...
   Василий Петрович отъехал в глушь Орловской губернии, где и  поселился
с женою на берегу речки Черновы. Здесь он навсегда оставил вино, полюбил
простую крестьянскую пищу. На свои деньги открыл в  деревне  больницу  и
школу для крестьянских детей. Сам учил их грамоте. Ручной  труд  пытался
заменить машинами, которые и выписывал из Англии. Он был из  той  породы
людей, которых на Руси позже стали называть "англоманами". Скот  у  него
был здоровый, тучный. Пашни ухожены. Нивы  колосились  отличным  зерном.
Первенца своего он нарек Язоном, а жену обожал:
   О, ангел! страж семьи! Ты вечно для меня
   Одна в подсолнечной красавица, Прелеста,
   Мать истинная чад.
   Живой источник мне отрад,
   Всегда любовница-всегда моя невеста...
   А что поминалось ему в зимние ночи, когда вьюги бились в окна  одино-
кой усадьбы да светились в отдалении желтые волчьи глазища? Может, сума-
тошная жизнь в Англии, плаванья на галерах по  Тибру,  любовь  герцогини
Кингстон... Язон Петров (профессор Московского университета) вспоминал о
своем отце: "В таком положении батюшка дня три ходил взад  и  вперед  по
горнице. Действие страсти изображалось на лице его; печальное содержание
описываемого им предмета исторгало из глаз его слезы..." Петров доказал:
он - поэт!
   Но сердце Потемкина уже целиком принадлежало Державину.
 
 
   10. ПОСЛЕДНИЕ УДАРЫ
 
   Фридрих II глубоко ошибался, надеясь, что появление прусского наслед-
ника способно расшатать союз Петербурга с Веною, его упования на "малый"
двор оказались беспочвенны: "малый" двор так и оставался малым. Павел  и
Фридрих-Вильгельм много обнимались, снова клялись в вечной дружбе их бу-
дущих престолов, пожатья мужских рук орошались сентиментальными  слезами
Марии Федоровны, но лирикой все и закончилось.
   Екатерина отнеслась к высокому гостю с брезгливостью, плохо  скрывае-
мой. "Грубый пентюх!" - вот слова, которыми она называла принца,  а  его
прусские повадки, обретенные на плац-парадах Потсдама, вызывала  дружный
смех при дворе. С показною нарочитостью императрица держала  возле  себя
Шарля де Линя, как представителя венского двора; соседство этого острос-
лова с тугодумным пруссаком давало повод для злоречия светлейшего, кото-
рый, кстати, и не стеснялся оскорбительных  выражений.  Екатерина  грубо
отказалась дать обед в честь наследника Пруссии, а Потемкин не  пожелал,
чтобы Санька Энгельгардт устроила принцу ужин...  Фридрих  II,  издалека
почуяв неладное, надоумил племянника ближе сойтись с Потемкиным, но  Па-
вел и его супруга не позволяли ему это исполнить:
   - Не уроните своего достоинства в общении с этим  мерзким  Сарданапа-
лом.
   На что Фридрих-Вильгельм ответил:
   - Я мог бы избегать его, будучи русским, но, как лицо Прусского дома,
я обязан оставаться с ним почтителен...
   Он получил в подарок четыре куска золотой и серебряной парчи, ему от-
весили сорок фунтов чаю и ревеня, после чего он убрался  в  Берлин,  где
король устроил ему хорошую баню:
   - Если я много лет подряд облизываю хвост Екатерине, могли бы не гну-
шаться визитировать племянницу Потемкина, которую навещал даже император
венский... Что вы там впились в этого кудрявого Павла, который по ошибке
рожден, по ошибке живет и по ошибке прыгнет в  могилу!  Если  вас  плохо
кормили, так незачем было шляться на обеды к Павлу - для  насыщения  су-
ществуют трактиры...
   После отъезда принца Гаррис получил из Лондона новые инструкции;  Ге-
орг III предлагал ему отыскать "предмет, достойный честолюбивых помыслов
Екатерины", чтобы она, желая этот "предмет"  обрести,  срочно  заключила
боевой союз с Англией, изнемогавшей от войны с Францией, Испанией и  ко-
лонистами-американцами. Путь к сердцу Екатерины проходил  через  желудок
Потемкина, и Гаррис, зазвав светлейшего  обжору  в  посольство,  угостил
гурмана на славу. Когда его светлость отвалился от стола,  Гаррис  осто-
рожно заметил, что ему желательно вызвать Екатерину на откровенный  диа-
лог. Потемкин ответил прямо: Екатерина за последний год изменилась  ("ее
умственные способности, - сказал он, -  ослабели,  зато  страсти  усили-
лись").
   - Советую, впрочем, быть с нею предельно откровенным. Ибо эта  хитрая
женщина обладает редчайшей проницательностью, и любая  фальшь  ей  сразу
понятна... Льстите ей без стыда, - внушал Потемкин. -  И  не  бойтесь  в
этом пересолить, как пересолил ваш повар гусиную печенку. Но лесть  ваша
должна быть направлена не к той Екатерине, какая она есть в жизни,  а  к
той Екатерине, какой она себя видит... Надеюсь, вы меня поняли?
   Гаррис не понял, что его обманывают, вытряхивая  из  посольской  души
все, чем она томилась и чем мучились политики Уайт-холла заодно с банки-
рами Сити. Вот в какой последовательности разворачивался  этот  решающий
диалог: [32]
   Екатерина. Я встретила так мало взаимности со  стороны  вашего  коро-
левства, что не должна считать вас друзьями.
   Гаррис. В этом виноваты враги наши. Сейчас в Лондоне склонны  думать,
что Россия уже в тайном согласии с Францией.
   Екатерина. Французы ко мне внимательнее, нежели вы.
   Гаррис. Их вежливость всегда коварна. Но можете ли вы ожидать от Вер-
саля такой же готовности поддержать вас, какую проявили  мы,  англичане,
когда Гибралтар впустил вашу эскадру в Средиземное морс, а потом  выпус-
тил обратно?
   Екатерина (раздраженно). Так какой же платы вы требуете  от  меня  за
то, что я прошмыгнула через вашу дырку?
   Гаррис. У вас совсем не стало друзей...
   Екатерина. Вы и не желаете иметь их!
   Гаррис. Я в отчаянии. Все это результат интриг, которые коснулись да-
же такого просвещенного ума, каков ваш ум.
   Екатерина. Если я говорю, так на основании фактов.
   Гаррис. Спасите же Англию, которая к вам взывает.
   Екатерина. Согласна, прежде узнав ваши чувства.
   Гаррис. Когда вы удостоите нас дельного совета?
   Екатерина. Когда станете выражаться яснее.
   Гаррис. Англия имеет к вам слепое доверие.
   Екатерина. Это лишь слова, слова, слова...
   Гаррис. Ваш граф Панин самый опасный из наших врагов. Он обманывает и
вас, подчиняясь внушениям Потсдама, и клятвенно старается добиться союза
между вами и Францией.
   Екатерина. Я не ребенок. Я сама все вижу, и нет министра, который  бы
мешал мне поступать, как я хочу.
   Гаррис. Панин поддерживает при  вашем  дворе  французскую  партию,  а
прусскому королю служит более, нежели вам. Он и повинен в создании  воо-
руженного нейтралитета! Говорят, что  эту  каверзу  придумали  французы,
проект декларации Вержсна ничем не отличается от декларации вашего вели-
чества.
   Екатерина (с негодованием). Ужасная клевета! Учтите, я  плачу  вежли-
востью только за вежливость. Но какое, скажите, зло причинил вам мой во-
оруженный нейтралитет?
   Гаррис. Он защищает торговлю наших врагов, оставляя наши корабли без-
защитными. Нейтралитет, предложенный вами, сразу перемешал друзей Англии
с врагами Англии...
   Екатерина. А не вы ли вредили русской торговле? Не вы ли  задерживали
русские корабли? Торговля империи - это мое личное дитя, и вы еще  хоти-
те, чтобы я не сердилась на Англию?.. Пусть этот разговор сделается эпо-
хой в истории. Если же Панин скрывает от меня истину, я его быстро выго-
ню! Я это делать умею. Но заключите мир, я вам говорила это не раз.
   Гаррис. Как? Французы затронули честь нашей нации.
   Екатерина. Когда желают мира искренно, прежде всего забывают о  преж-
них обидах... Послушайте, господин Гаррис, если после  всего  сказанного
мною я снова встречу высокомерный тон вашего кабинета  по  отношению  ко
мне, я оставлю дела идти своим порядком. А вы прекрасно  знаете,  что  в
России все зависит от одной меня. Пользуйтесь же этим, господин Гаррис!
   Гаррис. О, какое великодушие! Потомство уже не скажет, что Англия по-
гибла в царствование Екатерины Великой.
   Екатерина. Я устала от великодушия... Оставьте мои корабли с товарами
в покое. Россия делается великой промышленной и торговой державой.  Зак-
лючайте мир, а вооруженный нейтралитет я никогда не перестану  поддержи-
вать... Прощайте!
   Гаррис сообщил в Лондон, что, судя по  всему,  для  русских  кораблей
следует сделать исключение - не грабить их. Поставив же Россию  в  такое
исключительное положение, Англия тем самым может взорвать изнутри и дек-
ларацию нейтралитета. А затем он повидался с Потемкиным, перед которым и
стал раскладывать свои красочные, но, увы, последние козыри:
   - Друг мой! Если уж Англии и суждено терпеть поражения и  делать  ус-
тупки, не лучше ли Лондону уступать не врагам  Англии,  а  самым  лучшим
своим друзьям?
   Потемкин с блюда потянул к себе кисть винограда.
   - Что вы можете дать России? - спросил он небрежно.
   "Я сказал ему, что мы имеем обширные владения в Америке и  в  Ост-Ин-
дии... И хотя, прибавил я, не имею полномочий на то, что  предлагаю,  но
Англия наградит императрицу той частью наших колоний, какую она изберет,
- если только эта мера доставит Англии прочный мир". Гаррис врал: полно-
мочия он имел - от самого короля. Очень вкрадчиво посол спросил:
   - Надеюсь, ваша императрица будет умеренна?
   - Лучший способ разорить Россию, - ответил Потемкин, -  это  подарить
ей дальние колонии на островах. Если уж вы что-либо и даете, так давайте
то, что лежит к нам поближе.
   Наступил самый острый момент купли-продажи:
   - Мы, англичане, всегда придавали громадное  стратегическое  значение
нашим владениям в Средиземном море...
   Потемкин сплюнул в ладонь виноградные косточки:
   - Россия тоже придает немалое значение этому морю. А в газетах уже не
раз писали о жене одного глупого испанского  гранда,  которая  пять  лет
подряд бывала беременна, каждые девять месяцев посылая гранда  бегом  за
акушеркой. При этом она еще и кричала от якобы невыносимой боли. Но  ре-
бенка не явилось. А я - не тот испанский гранд, я хочу видеть не  только
беременность, но и ребенка. Покажите мне его!
   - А если... Минорка, - сказал Гаррис.
   Потемкин высыпал виноградные косточки за шиворот  казачка,  чесавшего
ему пятки гусиным перышком.
   - Родилась у нас девочка, - сказал он. - Назвали ее Миноркой. Давайте
разберемся, какова ей выпадет жизнь...
   "Затем, - писал Гаррис, - он с живостью, свойственной  его  воображе-
нию, увлекся мыслью о русском флоте... он ручался, что с  помощью  такой
уступки государыня согласится на все".
   - И тогда возникнут узы прочного союза меж нами!
   - Если так, - ухватился за это Гаррис, - считайте Минорку вашей, а  с
завистью Версаля разбирайтесь сами. Одно лишь условие: о Минорке  знаете
вы, знаю я и ваша императрица...
   Екатерину фаворит застал за любимым делом  -  за  перлюстрацией.  Она
протянула Потемкину выписку из депеши Гарриса:
   - Прочти, друг, каково мнение о тебе...
   Потемкин прочел: "...обладает большим  здравым  смыслом,  безгранично
честолюбив, и, по счастью, закоренелый враг  Панина!"  Выслушав  рассказ
светлейшего, императрица сказала:
   - Не совсем-то я верю в эти Минорки, у англичан сейчас глаза от стра-
ха на лоб лезут. Не лучше ли подождать подтверждение этим  фантазиям  из
Лондона? А потом и дадим им звону...
   ...В конце года случилось непредвиденное событие.
   Марии-Терезии было 63 года, королева-императрица заплыла  дурным  жи-
ром, ей стало трудно навещать в подвалах гробы своих благородных предков
- мучителей человечества. Для  удобства  был  устроен  примитивный  лифт
(попросту кресло на тросах), который ежедневно  погружал  императрицу  в
бездну смерти и возвращал обратно - к жизни. В мрачной усыпальнице висел
портрет мужа императрицы - Франца, снятый с него в гробу,  здесь  был  и
портрет самой Марии-Терезии, изображающий ее лицо в предсмертной  агонии
(так она велела живописцу!).
   В один из дней императрица уселась в кресло и исчезла в глубоком про-
вале. Придворные, болтая о пустяках, остались наверху, ожидая ее возвра-
щения. Наконец послышался скрип тросов, поднимавших  ее  обратно,  потом
раздалось - крак! - тросы лопнули, и грозная владычица "Великой  Римской
империи" кубарем полетела вниз - на возлюбленные ею гробы.
   Настала тишина. Пожалуй, тишина историческая.
   Затем из глубин подземелья донесся стон:
   - О-о-о, мой Франц, ты не хочешь отпускать меня!
   Марию-Терезию, разбившуюся при падении, вытянули наружу.
   Кауницу принесли бумаги, подписанные Иосифом II.
   - А где подпись Марии-Терезии? - хмыкнул он.
   - Мария-Терезия больше ничего не подписывает.
   - Ага, я понял... поедем далее без нее!
   Похороны Марии-Терезии, сделавшей очень много зла людям, превратились
в поругание траурной церемонии: народ  смеялся  на  улицах,  радуясь  ее
смерти. Но без этой женщины Австрия лишилась тормозов, которые еще  хоть
как-то сдерживали агрессивное нетерпение Иосифа, а  скупое  благоразумие
Кауница давно уже не действовало на молодого императора. Сразу же  после
смерти МарииТерезии между Веной и Петербургом возникла бурная переписка.
Эти-то частные письма Иосифа II и Екатерины II стали негласными протоко-
лами русско-австрийского соглашения, направленного против Турецкой импе-
рии...
   1780 год закончился! Дипломатический престиж русского государства был
небывало высок. Турция признала ханом Шагин-Гирея, свидание  с  Густавом
III обнадежило Петербург в мире на Балтике, Тешенский мир и  "Декларация
вооруженного нейтралитета" обеспечили русскому Кабинету влияние в  делах
Европы; союз с Австрией обнадеживал прочность южных рубежей; Лондону  не
удавалось втянуть Россию в войну за британские интересы.
   Не так уж все плохо складывалось, даже хорошо.
 
 
   ЗАНАВЕС
 
   В 1814 году, когда состоялся Венский конгресс, в самый разгар  карна-
вала по случаю побед коалиции над Наполеоном, в бедном домике,  окружен-
ный книгами, умирал человек, сказавший: "Конгресс  танцует".  Когда  все
виды зрелищ окажутся исчерпаны, я предложу им новое - свои похороны".
   Это был Шарль-Жозсф дс Линь, целиком  принадлежавший  XVIII  веку,  в
конце которого старший его сын пал в Вогезах, сражаясь против  революци-
онной Франции, а  младший  строил  баррикады  в  Брюсселе,  сражаясь  за
бельгийскую революцию. Де Линь оставил после себя 34 тома  сочинений;  в
России книги его открывались портретами Потемкина, которого он, как ник-
то, удачно живописал. А еще через сто лет, в  июле  1914  года,  Бельгия
устроила народный праздник памяти Шарля де Линя, назвав его своим "вели-
ким гражданином"...
   Потемкин так привязался к де Линю, ценя в нем старогалльское  остроу-
мие, что пожелал сопровождать его до самого  Дерпта,  где  заодно  хотел
инспектировать кавалерийские полки. В день их отъезда Екатерина устроила
ужин.
   - Обо мне много болтают, - жаловалась она. - Но  у  меня  совсем  нет
личной судьбы. Ее заменяет политика. К сожалению, в  русской  жизни  еще
немало всяких иллюзий...
   - На что вы жалуетесь? - отвечал ей дс Линь. - Если бы  в  этом  мире
все шло, как надо, никогда не возникло бы надобности ни в Цезарях, ни  в
Екатеринах... Иллюзии? О Боже! А где их нету? Люди слабы,  и  они  любят
то, что им приятно...
   На прощание Екатерина вынула из ушей серьги:
   - Поносите мои! Не правда ли, принц, ведь вы не слышали  от  меня  ни
единой остроты? Вы, наверное, не ожидали, что я так безнадежно  тупа?  С
моим крохотным умишком, попади я в Париж, меня никто не пригласил бы да-
же к ужину.
   - Зато я ужинаю у вас, - отвечал де Линь...
   Он и Потемкин провели ночь на постоялом дворе во Пскове,  пили  вино,
по очереди снимали нагар со свечей. Де Линь рассказывал очень много  ин-
тересного о встречах с Вольтером, который не дал ему читать свою  "Исто-
рию Петра Великого":
   - Он ответил мне тогда: "Если желаете узнать об этой стране,  читайте
Лакомба - он ведь не получал от русского двора ни  мехов,  ни  денег..."
Кстати, - спросил де Линь, - почему в вашей прекрасной картинной галерее
я ни разу не обнаружил вашего изображения? Нет и  гравюрных.  Между  тем
любая козявка Европы считает своим долгом, чтобы в книжных лавках столиц
продавались ее портреты, резанные на меди, но обязательно с высокопарной
надписью.
   - Христос сказал: "Если все, значит, не я!" -  сумрачно  ответил  ему
Потемкин. - Вы справедливо заметили, что моих портретов нигде не вешают.
Зато очень много людей, желающих повесить меня. Легче всего отсыпать  из
кошелька золота живописцу и занять перед ним геройскую  позу:  мажь  вот
так! Но я этого не сделаю. И не потому, что одноглазие заставит  позиро-
вать в профиль. Просто я не люблю сам себя. Бог  наказал  меня  страшным
одиночеством, печалью и несчастьем... Да, я несчастен. Имея все,  я  уже
не знаю, чего мне еще желать.
   Вернувшись из Дерпта в Петербург, светлейший спросил у  Екатерины  ее
мнение о де Лине. Она прежде подумала.
   - Политический жокей, - сказала она. - Хорошо, если не шпион