дороге -  неизвестно.  Гонка  закончилась
перед воротами Гатчины - перед ним опустился шлагбаум.
   - Сейчас же подвысь! Я здесь хозяин... я!
   Ему было объявлено, что по распоряжению императрицы  его  сиятельству
предложено выдержать в Гатчине карантин.
   - На какой срок? - спросил Орлов, притихнув.
   - Об этом ся величество указать не изволили...
   Карантин! Не она ли по возвращении его из чумной Москвы целовалась  с
ним безо всяких карантинов? Орлов был затворен в гатчинском имении,  ко-
торое перед отъездом поручил заботам самой же Екатерины,  -  это  ли  не
насмешка судьбы?
   Неужели конец? Ах, Катька, Катька...
   Обресков обладал тонким политическим чутьем: турки заупрямились несп-
роста... Причиною была Швеция! Борьба в Стокгольме за мир или за войну с
Россией никогда не была бескровной: многих уже  казнили,  даже  королева
Ловиза-Ульрика едва избежала удара топором по шее.
   Россия имела давний союз с Пруссией и Данией, чтобы не допустить  пе-
ремен в шведской конституции, которая делала из  короля  пешку  в  руках
подкупленных сенаторов. Но подземные каналы дипломатии, извергая  нечис-
тоты, продолжали исправно работать!
   Эгильон спешно перевел маркиза Вержсна из  Константинополя  послом  в
Стокгольм. Представляясь молодому королю, Вержен нашептал, что  с  этого
дня Версаль выделяет для Густава III полтора миллиона  ежегодной  субси-
дии. Вержен умолчал, что еще два миллиона ему дали на подкуп сенаторов.
   Эгильон переслал маркизу новые инструкции: Франция лишает короля суб-
сидий, и для него же будет лучше, если Густав III совершит государствен-
ный переворот в свою пользу.
   - А где взять для этого денег? - спросил король.
   На этот вопрос был заготовлен соблазнительный ответ:
   - Шестисот тысяч ливров вам хватит?
   - На один день, - ответил Густав III.
   - Согласны. Но пусть этот день станет  днем  переворота.  После  чего
Версаль возвращает вам право на получение субсидий.
   Король решился. 19 августа, выходя утром к разводу  караулов,  Густав
III вызвал перед драбантами загробную тень Густава-Адольфа, побеждавшего
Тили и Валленштсйна; он оживил офицеров славою Карла XII, умевшего пере-
шагивать через государства Европы с небрежностью, будто это были  жалкие
капустные грядки.
   - Довольно партий! Довольно раздоров! - призвал он.  -  Один  король,
одна нация, единая церковь, единое мнение... Вперед!
   Рукав короля опоясала черно-красная тесьма (такие же повязки украсили
и его свиту). Густав III арестовал сенат, а жители Стокгольма поддержали
его, ибо шведам давно надоела корысть придворной камарильи. Абсолютизм в
Швеции окреп, как в былые времена, а за мачтами королевских фрегатов, за
ровными всплесками боевых галер, вздымавших ряды весел над мутными вода-
ми Балтики, чуялась могучая поддержка Франции.
   - Возможно, и... Англии? - недоумевал Панин.
   Франция в эти дни ликовала, Англия  хранила  пристойное  молчание,  а
Екатерина была неприятно поражена, что Вольтер сочинил в  честь  Густава
III хвалебную оду.
   - Впрочем, это в его духе! - сказала  она.  -  Если  завтра  эскимосы
Гренландии прикатят в Ферней бочку тюленьего или моржового сала, так  он
найдет слова, дабы воспеть их мудрость...
   Она велела срочно отозвать из Польши Суворова: он  прилетел,  как  на
крыльях, молчаливо-собранный, выжидающе-строгий, а душа  его,  вкусившая
первой славы, жаждала решающих битв на Дунае.
   - Александр Василич, Дунай не уплывет от тебя,  а  сейчас  на  севере
явилась нужда в твоем опыте. Надобно бережение от новых викингов  иметь.
Езжай в Финляндию, огляди рубежи наши и гарнизоны  тамошни  с  крепостя-
ми... Скажи, друг, сколько времени тебе потребно на сборы?
   - Завтра я буду там, - отвечал Суворов, всегда скорый...
   Именным рескриптом Екатерина честно  предупредила  Обрескова:  отныне
внешняя политика России вступает в самый серьезный  кризис  ("какого,  -
писала она, - со времени императора Петра I для  России  не  настояло").
Обресков долго совещался с Румянцевым, и тот сказал, что продлит переми-
рие дней на сорок:
   - Хватит тебе, Алексей Михайлович?
   - Как-нибудь управлюсь...
   Дипломат выехал в Бухарест, куда прибыл и Резак-паша - для  продолже-
ния споров. Столица Валахии была неприглядна. Улицы выстланы досками, из
щелей которых в прохожих фонтанировали струи грязи; дома кирпичные, зато
крыши соломенные. Зажиревшая боярская знать даже не думала, какие жертвы
приносит Россия ради свободы румынского народа, - боярам хорошо жилось и
при турках. Резак-паша выслушал от Обрескова первую новость: ШагинГирей,
находясь в Петербурге, по доброй воле подписал декларацию  об  отделении
Крыма от Турции.
   Резак-паша снял чалму и погладил свою лысину:
   - Ты уйдешь в отставку, Алеко, у тебя красивая молодая жена,  и  твоя
старость будет спокойна, а я вернусь в Стамбул, и  султан  за  все  ваши
крымские фокусы угостит меня чашечкой кофе с бриллиантовой пылью...  Вот
в чем разница между нами!
   Обресков своей волей дополнил мирный трактат новыми статьями, отстаи-
вая права славян на Балканах, а Грузии впредь уже не  придется  снабжать
гаремы мусульманские своими красавицами.
   - Послушай, Алеко, - нехотя отступал Резак-паша, - если мы  не  будем
брать с Грузии дань девственницами, то, скажи, что  еще  можно  взять  с
этих тифлисских голодранцев?
   - А ничего не брать вы не можете?..
   Алексей Михайлович в перерыве между совещаниями пригласил  Резак-пашу
к себе, угостил его кофе:
   - С сахаром, но без бриллиантовой пыли!
   Оценив юмор русского посла, Резак-паша был откровенен.
   - Турция, - сказал он, - напоминает мне  старого  больного  человека.
Вы, европейцы, привыкли считать нас глупыми  и  потому  обманываете  где
только можно. Я уж не стану вспоминать об этих трех миллионах  флоринов,
пропавших в сундуках Вены!
   - Но иногда, - отвечал Обресков, - вы действительно ведете  себя  как
безумцы. На что вы рассчитывали, упорствуя мне в Фокшанах?
   - На что рассчитывал и шведский король! Франция  обещала  ему  ввести
эскадры в Балтийское море, и тогда два флота,  шведский  и  французский,
разнесут в щепки то ничтожное количество кораблей,  которое  осталось  у
вас на охране Петербурга... А мы, турки, одновременно с  ними  уничтожим
вас всей массой на Дунае.
   - Неужели, - сказал Обресков, - визирь поверил,  что  Версаль  пошлет
флот на Балтику? Людовику не хватает кораблей, чтобы отбиваться от  анг-
личан в Индии и Америке.
   - Ты к месту помянул Англию, - сказал Резак-паша. - Разве эти милорды
простят вам Чесму и усиление вашего флота?
   - То Франция, то Англия, а где же ваша политика?..
   Турция своей политики не имела и, послушная мнению  чужестранных  со-
ветников, отозвала Резак-пашу из Бухареста, а фельдмаршал Румянцев прер-
вал перемирие. Все стало на свои места. Как легко начинать войны, и  как
трудно их заканчивать...


   9. СТРАШНЫЕ ДНИ

   Когда скончался от стыда фельдмаршал Салтыков, власти московские, до-
вершая его позор, даже караула ко гробу победителя Фридриха II не выста-
вили. Но тут явился Петр Иванович Панин и, обнажив шпагу,  обвитую  кре-
пом, заявил, что от гроба не отойдет, пока покойному  не  будут  оказаны
воинские почести. При этом, не стерпев, он сыпанул издевками  по  адресу
императрицы. Екатерина - через Вяземского -  велела  напомнить  обидчику
"манифест о молчании", созданный еще в  начале  ее  царствования  против
болтающих о "марьяжной государыне". Парируя очередной выпад Петра  Пани-
на, она, по сути дела, готовила плацдарм для нападения на  Никиту  Пани-
на... Никита Иванович тоже не сидел сложа руки и все время, свободное от
еды и политики, от карт и флирта, посвящал тому, что умело  возбуждал  в
Павле подозрительность к матери. Сейчас он даже усилил свои атаки на не-
окрепшую психику цесаревича, вступавшего  в  совершеннолетие.  Надоевшая
всем "орловщина" подменилась робостным Васильчиковым - это  была  первая
победа панинской партии, и заодно со своим ментором Павел бурно радовал-
ся решимости матери. Юноша чудесно относился к Васильчикову, воспринимая
его появление скорее как противоядие, принятое мамочкой против орловской
отравы. Но именно сейчас Никита Иванович Панин стал  размашисто  выписы-
вать перед Павлом туманные картины "благополучия" России, которая преоб-
разится под управлением твердой мужской руки наследника...
   Придворные надеялись, что совершеннолетие наследника  будет  отмечено
салютами и колокольным звоном, последует ливень наград, раздача чинов  и
подарков, но день этот прошел как самый обыденный: ничто не шевельнулось
в России, кроме самолюбия вельмож, уязвленных в своих тщеславных  вожде-
лениях...
   Павел владел Каменным островом в Петербурге; там рос густой  лес,  он
прорубал в нем аллеи и для устройства своего имения нуждался в  деньгах.
Но мать, позвав сына к себе, денег ему не дала; поздравив Павла с совер-
шеннолетием, Екатерина позволила ему присутствовать в Кабинете при  раз-
боре дипломатической почты. У нее было  приготовлено  для  сына  кое-что
другое - более значительное! На высоких подрамниках она  укрепила  сразу
три портрета молодых девиц с узкими лицами и удивленными глазами.
   - Посмотри на них внимательнее, - велела Екатерина,  -  одна  из  них
станет твоей невестой.  Это  принцессы  Гсссен-Дармштадтскис,  а  король
Пруссии обращает твое внимание на Вильгельмину.
   Мнение Фридриха значило для цесаревича очень много, и он даже не  за-
метил, как его мать закинула шторами Амалию и Луизу, оставив для любова-
ния одну лишь принцессу Вильгельмину.
   - Вопрос о браке решен, - сказала мать сыну...
   Отослав его спать, она позвала Прасковью Брюс,  и  две  искушенные  в
жизни женщины долго рассматривали портрет.
   - Что ж, - прервала молчание Екатерина,  -  черты  лица  у  нее  пра-
вильные. Но в них я вижу натянутость, как итог  неловкого  воспитания  и
скудного образа жизни. Угрюмая напыщенность - плохое средство для преус-
певания в жизни. Надо заранее намекнуть невесте, что я женщина  веселая,
двор у меня бесшабашный, а все жеманные манеры пусть эта принцесса похо-
ронит в Дармштадте.
   Анализ невесты Павла довершила умудренная в жизни Брюсша:
   - Я вижу в этой молоденькой девице огромное честолюбие, а в углах  ее
губ затаилось упрямство ограниченной эгоистки.
   - Пусть едет. Мы ей тут быстро рога обломаем...
   О, как они ошибались, эти опытные дамы!
   Нет, не устрашило Екатерину совершеннолетие сына. Но страшные дни уже
начались... Орлов в недалекой Гатчине, и это заставляло Екатерину жить в
опасении перед его нашествием. Возле дверей Васильчикова бессменно дежу-
рил караул солдат с заряженными ружьями. Охрана сопровождала Екатерину в
ее прогулках, дверные замки во дворце пришлось сменить.
   - А то у него свои ключи были, - говорила царица. - Я  эту  орловскую
породу изучила: от них всего ожидать можно...
   Через Бецкого она велела гатчинскому затворнику вернуть свой портрет,
осыпанный бриллиантами. Орлов щипцами выворотил из  оправы  все  алмазы,
отдал их без жалости, а изображение императрицы оставил при  себе,  ясно
давая понять, что роман с нею будет иметь продолжение.
   Гатчина была оцеплена войсками, как вражеская цитадель, но императри-
ца тоже изнывала в жестокой осаде.
   Васильчиков шагу не мог ступить без ее согласия.
   - Матушка-государыня, можно мне в парке погулять?
   - Нечего тебе там делать. Сиди дома...
   Новый фаворит читал книжки, которые она ему подсовывала, и вышивал по
канве разноцветными шелками картины природы. Екатерина содержала корнета
взаперти своих комнат, подобно красивой птице в клетке. Простодушный па-
рень жаловался Панину:
   - Не пойму, ради чего меня здесь заточили?
   - А ты сам догадаться не можешь?
   - Но матушка меня даже беседами не удостаивает!
   - Терпи, друг, - отвечал граф Панин...
   Это была острая реакция на все чисто женские страдания, испытанные ею
от Орлова. Звонком она призывала фаворита к исполнению обязанностей - не
тогда, когда он хотел, а когда ей надобно. В этом она следовала  примеру
Елизаветы, которая умела своих окаянных мужиков держать в ежовых рукави-
цах...
   Всех беспокоило: что там, в Гатчине?
   Орлов в Гатчине увлекался опытами с мерзлотой, практически доказывая,
что в условиях русского климата лед может служить вечным фундаментом для
строений, он изобретал ледяные сваи, опуская их в грунт, и возводил  над
ними пышные арки. Екатерине стало казаться, что Гришенька пошумел и  ус-
покоился; ей полегчало; Васильчиков тоже начал высовывать нос из дверей.
В день рождественского сочельника был "малый выход". Екатерина, оживлен-
ная, беседовала с придворными после церковной службы. За окнами  мягкими
хлопьями, тихо и неслышно, опадал густой снег.
   Вдруг двери разлетелись настежь - все вздрогнули.
   На пороге стоял князь Григорий Орлов, прорвавший все  кордоны,  обма-
нувший всех стражей, и вот явился - с улыбкой:
   - Теперь-то, матушка, мы с тобою поговорим!
   Он силой увлек императрицу во внутренние покои, за ними громко бахну-
ла закрытая дверь, и настала вязкая,  гнетущая  тишина,  в  которой  все
расслышали молитвенный шепот Панина:
   - Спаси, Господи, люди твоея...
   О чем они говорили наедине, навеки осталось тайной. Орлов с  Екатери-
ной вскоре вышли из внутренних покоев, лица их  были  спокойны.  Женщина
без тени смущения оказалась между двумя фаворитами, старым  и  новым,  в
шутливом тоне она рекомендовала князю Васильчикова, назвав его "скучней-
шим гражданином мира", на что Орлов не замедлил ответить:
   - Зато уж я-то был гражданином веселым!
   Панин напрягся. И вздохнул с облегчением, лишь когда Екатерина,  сос-
лавшись на обстановку в Балтийском море, отправила князя Орлова в Ревель
- командовать Эстляндской дивизией. Вместе с графом Паниным, приветствуя
почетную ссылку Орлова, торжествовал и Павел. Юношеское любопытство  все
чаще влекло его в комнаты матери, где цесаревич, сладко замирая,  отдер-
гивал ширму на портрете принцессы Вильгельмины, и та смотрела на него  в
упор суженными, змеиными глазами, заранее очаровывая...
   Никто не знал, что творится в душе Екатерины! А там, словно в  осином
гнезде, роилось смятение, жалящее опасно. Васильчиков лишь временно  за-
полнил отвратительную пустоту. Но какой же соратник из этого  ничтожного
человека, вышивающего по канве розочки и  райских  птичек  на  веточках?
Один страх миновал - второй накатывался, как девятый вал с моря,  -  это
было непоправимое одиночество! ("Не вините меня, -  писала  Екатерина  о
Васильчикове, - выбор мой наудачу и с отчаяния; как раз в  это  время  я
мучилась более, чем в состоянии это сказать...") Вечером, закончив  пар-
тию в фараон с графом Кириллом Разумовским, она поднялась, отставив  ле-
вый локоть, заведомо зная, что Васильчиков всегда наготове и  подаст  ей
руку, дабы проводить до спальни.
   - Почему ты ничего от меня не просишь, глупый?
   - Люди и так дурно обо мне думают, матушка.
   - Я дам тебе сто тысяч рублей... поцелуй меня.
   - Матушка, а без денег можно?
   - И сервиз фабрики Веджвуда... Целуй крепче!
   В марте, когда угроза нападения Швеции миновала, Екатерина вызвала  в
столицу князя Орлова, вернув ему все прежние должности, отчего  возникла
буря негодования на половине дворца цесаревича. Екатерина вдруг  загово-
рила, что "пора очистить дом":
   - Панин не политик! Я узнала за верное, что все эти годы он меня  об-
манывал. Страшно сказать, куда он завлек нас со своим  "Северным  аккор-
дом". Ничего в нем не обретя, мы многое потеряли...
   Орлов упрекнул се, что она сама же Панина и выдвинула, что  вражда  к
нему цесаревича - дело панинских рук, а ведь все могло быть иначе.
   - Вот ты Павла сейчас брачуешь, - размышлял он, - а муж и  жена  одна
сатана. Гляди, как бы великая княгиня из дома  Гессен-Дармштадтского  не
оказалась похожей на тебя из дома Ангальт-Цербстского, тогда сору в избе
не оберешься.
   - Об этом я уже думала, - ответила Екатерина...
   Ни с кем другим не была она столь откровенна, как сейчас с Орловым, и
по секрету созналась, что противу нес составлен заговор: Панины  готовят
для Павла некую "конституцию".
   - Но шуметь погожу. Сначала посмотрю, как поведет себя  Вильгельмина,
когда станет великой княгиней, а я-ты прав! - по себе  знаю,  что  может
натворить великая княгиня, если она пожелает стать императрицей.
   Орлов, откинув ширмочку, вгляделся в портрет.
   - Гадюка... самая настоящая, - сказал он.
   Поглощенные суетой сует, они даже забыли о Яике!


   ЗАНАВЕС

   "...А был осударь Петр лицом бел и пригож, шагал  красиво.  Очень  уж
хотелось ему нас от неволи избавить, да генералы Орловы с Паниным проти-
вились. Они при дворцах служили, оттого большую власть завзяли.  И  жену
ево Катеринку все время с ним стравливали. Такая пальба  там  шла  -  не
приведи бог! Он был ревнущий, а Катеринка непокорлива. На беду случилось
меж ними несогласье семейное. Не стерпел осударь нрава ее удалого и себе
прынцессу завел иностранную - Лизкой звалась! Однась целую неделю  гулял
он с нею на пристани корабельной. Катеринка к нему послов шлет: мол, так
и так, а видеть тебя с другою невмоготу мне. Петр  тут  велел  прынцессе
Лизке, чтобы никуда не утопала, он жену, мол, скоренько  устыдит,  снова
гулять вернется. Но Катеринка зловредная караул застращала,  а  генералы
царя во дворец не пушают, грозятся пальнуть из пушечек. Разбушевался тут
над ежа-осударь, что домой-то попасть не может, всех разом побил.  Добе-
жал до комнаты своей, а Катеринка двери-то комодом  подперла  и  держит.
Делать ему, бедному, нечего, ушел он. А царицка-то в окно сверху  выста-
вилась, язык показывает. "Что, взял?" - кричит. Тут осударя генералы ви-
ном опоили и повезли в земли Шпанские, а там площадь ба-альшая, посеред-
ке же столб каменный. В этом столбу Петра и замуровали,  чтобы,  значит,
не мог ничего больше приказывать. Но гроза тут случилась, столб и  трес-
нул. Осударь через расселину вышел и долго до земель Русских  добирался.
Дошел, а ныне его казаки спрятали и никому не показывают. Живет он в ка-
мышах, страдая за всех нас, и Катеринке своей указы шлет, чтобы  генера-
лов выгнала, а его снова ночевать во дворец пустила. Пишет он ей, что по
сыночку Павлику больно уж соскучился. Ежели, мол, не покорисся мне,  так
я народ-то подыму и стану воевать с тобой до скончания веку... Таковы те
дела, детушки!"
   И таковы слухи [26], что бродили по Руси - от избы к избе, от  хутора
до деревни, от села к городу. Яик, стекая в море Каспийское, Змием Горы-
нычем обтекал русские границы. На другой стороне Яика  начинались  земли
кочевников, стороживших путника, который зазевался, - тогда аркан на шею
и погонят пустыней в Хиву - на базар. Яицкий  городок  -  столица  этого
края - покрыт пылью суховеев, полит кровью в бунтах и мятежах. От  кома-
ров нет спасения: так и зудят, проклятые. Зато жили здесь сытно, а слава
икры гурьевской на весь мир гремела. Губернаторы в Оренбурге давно  при-
выкли, что на Яике всегда шумят и рубахи на  себе  рвут  правдоискатели.
Чуть что не так - сразу за саблю и выскакивают на крыльца домов с вопля-
ми:
   - Опять мы, яицкие, пред Богом да Петербургом  виноваты!  И  когда-сь
эта морока кончится? Даже подохнуть не дадут спокойно...
   Весь 1772 год Яик отстаивал свои казачьи  "вольности",  из  Оренбурга
пушки катили, палили из них в толпу, убивали сотнями. Но казаки того  не
стерпели: генерала Траубенберга девки кольями побили, мужики саблями ис-
кололи и на кучу навоза кинули: валяйся! Потом судили меж собою: "Уж ко-
ли беда сделана, так бедой и накроемся". Казаки не верили, что Яик стро-
го накажут, - уж столько бунтов им простили! - и сейчас, как ни в чем не
бывало, послали с Яика подарок в Оренбург - икру  да  рыбку  губернатору
тамошнему. Но губернатор "отдарился" посылкою генерала Фреймана с пушка-
ми и солдатами; эти войска разбили казаков.
   Споры не утихали.
   - Жа