е прежде  показывал  мне.  Если  оста-
нешься скромен, государыня тебя в свои штаты зачислит для "принятия про-
шений". Осознал? Но Потемкина, -  заключил  Зубов,  -  избегай.  От  нас
больше получишь.
   - Да князь-то сам за мною волочится.
   - Вот и пусть волочится! - злорадствовал Зубов. - Он, видишь ли, при-
ехал сюда "зубы" дергать, но скоро сам без  зубов  останется...  скотина
низкоутробная!
   Потемкин был еще велик, и все гады, что шевелились у подножия престо-
ла, открыто жалить его побаивались. Средь множества дел нс забыл он сде-
лать "предстательство" и за Михаила Илларионовича Голени щева-Кутузова:
   - Матушка, генерал сей оказал при Измаиле  новые  опыты  искусства  и
храбрости:  в  Килийских  вратах,  бастионом  овладев,  превозмог  врага
сильнейшего.
   Екатерина отвечала без прежнего решпекта:
   - Коли одноглазый за кривого просит... как откажешь?
   Михаил Илларионович, став генерал-поручиком и кавалером Георгия, бла-
годарил лично Потемкина, хорошо зная, что, если бы не светлейший, его бы
так и мурыжили в генерал-майорах. Платон Зубов пока что выражал Потемки-
ну нижайшее почтение, даже ручку ему целовал, подхалимствуя,  но  в  его
красивых глазах, суженных при ярком свете дня, как у змеи на солнцепеке,
светилась тайная злоба. В один из мартовских деньков при дворе был обед.
Екатерина вдруг оставила свою телятину с картошкой  и,  обойдя  стол  по
кругу, остановилась за спиною Потемкина:
   - Светлейший, продай-ка мне Васильково свое.
   Потемкин сразу понял, для кого она покупает.
   - Какое еще Васильково, матушка?
   - Да могилевское. Что на Днепре... с мужиками!
   Потемкин (если верить Платону Зубову, который здесь же и  присутство-
вал) покраснел так, что мочки ушей сделались яркими, как рубины. Он  от-
ветил, что Васильково им уже продано.
   - Кому же?! - удивилась Екатерина.
   Потемкин единым оком оглядел сидящих за столом и выбрал самого  зава-
лящего камер-юнкера Голынского, которого видел сегодня чуть ли не в пер-
вый раз в жизни:
   - Вот он и купил у меня, матушка.
   Екатерина с омерзением оглядела Голынского и спросила: с каких  таких
шишей он может позволить себе такую роскошь, если кафтан не знай на  чем
держится? Голынский, вконец растерянный, взирал на Потемкина, но тот вы-
разительным миганием дал понять, что делать: Голынский, привстав, нижай-
шим поклоном как бы утвердил вранье светлейшего.
   Платон Зубов выскочил из-за стола и убежал. Екатерина застала  любов-
ника в слезах, он рыдал как ребенок:
   - Этот проклятый Циклоп... ненавижу, ненавижу!
   Потемкин звал Голынского в Таврический дворец.
   - Голыш... или как там тебя? - сказал он ему. - Слово не воробей: вы-
летит - не поймаешь... Василий Степанович Попов сейчас  купчую  составит
по всем законам, и - владей!
   - Чем отблагодарить мне вас за Васильково?
   - Уйди вон! Видеть тебя не могу...
   Но обиднее всего было отчуждение Державина.
   - А ведь ты предал меня, Гаврила, - сказал Потемкин. -  Не  ищи  благ
там, где нет блага. И забыл ты завет ломоносовский: Муза не такова  дев-
ка, чтобы ее прохожим насильничать... А ведь я не Шувалов, который Ломо-
носова с Трсдиаковским лбами сшибал. Я ведь и не Зубов, который  тебя  с
Эмином сталкивает на потеху себе. Достоинств творческих, спроси  любого,
никогда не унижал! Даже Ермила Кострова, что пьяным под забором валялся,
я из грязи подымал, мыл его и причесывал, накормленным да чистеньким  от
себя отпускал...
   Державин в делах карьеры был наивно прямодушен.
   - Да ведь без милостивца-то как жить? - защищался он. -  Опять  же  с
Зубовым мы на Фонтанке домами соседствуем...
   Только теперь Потемкин и сам убедился, как нелепо  возрос  во  мнении
Екатерины ее пигмей-фаворит, казавшийся императрице государственным  ис-
полином. О чем беседовали в эти дни Потемкин с Екатериной, осталось  на-
веки тайной, но Екатерину не раз видели с красными от  слез  глазами,  а
сам Потемкин пребывал в мрачном ожесточении духа. Еще оставаясь в  силе,
он невольно сделался последним прибежищем  для  всех  обиженных.  Стоило
открыть двери пошире, и покои наполнялись жалобщиками и стональщиками  -
все как один ограблены Зубовыми, а защиты искать негде, благо прокурором
в Сенате воссел отец фаворита. Однажды в присутствии Державина  дворянин
Бехтеев жаловался:
   - На мороз с детками выгнали! Все отняли, все порушили, мне с  семьей
по миру иди... А они, Зубовы, еще изгиляются!
   Потемкин, ведая о возвышении Державина при дворе, просил  разобраться
с Бсхтсевым, и без того человеком бедным.
   - Как же я против милостивца пойду?
   - А ты пойди...
   Но Державин не пошел, а Потемкин, осатанев,  требовал  от  Екатерины,
чтобы предала суду отца Зубовых: прокурора сенатского просил он и судить
судом сенатским. Екатерина опять плакала, а фаворит на все попреки отве-
чал:
   - Вот только троньте моего папеньку! А что нам в руки попало, того не
вернем, хоть ты режь нас...
   Потемкин же остался и виноват. Все хорошие, один он плохой.  Державин
тоже обвинял Потемкина: ""0н часто пьян напивается, а иногда как бы схо-
дит с ума: заезжая к женщинам, почти с ним незнакомым, говорит  нечаянно
всякую нелепицу". В одну из ночей, когда гремела страшная гроза и  блис-
тали молнии, Потемкина видели несущимся в коляске куда  глаза  глядят...
Но сам от себя далеко не ускачешь, и он вернулся во дворец, задыхающийся
от гнева, переполнявшего его существо. Перевязал голову платком,  лег  в
постель и велел Попову:
   - Отныне говори всем, что я болен...
   Он допустил до себя лишь английского посла Фолкнера, личного предста-
вителя Питта. Твердым и ровным голосом Потемкин, лежа в постели, сказал,
что Англия, конечно, вправе собирать свои эскадры в любых  проливах,  но
Россию ей не запугать:
   - Россия имеет свои виды на Востоке, и мне смешно, что ваш Питт жела-
ет штурмовать Очаков, дабы вернуть сию безделицу туркам. А прусский  ко-
роль, ваш пособник и демагог пьянственный, - не Фридрих Великий, которо-
го мы не раз били. Один шаг к Митавс - и русская земля  вмиг  ощетинится
штыками...
   Фолкнер и сам знал, что спорить с победоносной  державой  -  особенно
после Измаила! - опасно; он мирно сказал:
   - Все так. Но Англия не станет более торговать с Петербургом ни своим
пивом, ни своим черным портером.
   За этой мелочной угрозой скрывался, очевидно, намек на  экономическую
блокаду России, но Потемкин ответил:
   - Не смешите меня. Пейте свой портер сами, а пива мы  наварим  крепче
вашего. Двадцать три линейных корабля, не считая фрегатов,  будут  ждать
вашу эскадру в море Балтийском...
   Отпустив Фолкнера, он сбросил с головы полотенце и,  призвав  Попова,
заговорил о празднике в Таврическом дворце - таком торжестве, в  котором
бы проявилось его собственное величие, его характер, его доброта  и  его
совершенства:
   - Пусть все видят, что я на Зубовых плевал!..
   Даже сейчас он продолжал работать, все его волновало в Новой  России:
корабли, черепица, гарнцы овса, мешки с мукой, апельсины.  желуди,  сало
свиное, чулки дамские, фасоль, глина, сукно и  шелк,  церкви,  больницы,
цеха литейные-для пушек, сады аптечныедля  здравия.  Он  изменил  первой
любви к Херсону ради небывалой нежности к Николаеву.
   - Там и помру, - часто повторял он. - Нс выходит из головы  эпитафия,
виденная мною в Бахчисарае над могилою Крым-Гирся: "Нс прилепляйся к ми-
ру, он невечен. Смерть есть чаша с вином, которую пьет все живущее..."
   Он велел скупить весь воск, какой нашли в столице, но его не  хватило
для производства свечей, пришлось посылать обоз за воском в Москву.  По-
темкин расчистил перед Таврическим дворцом площадь,  сбегавшую  к  Неве,
указал строить качели, вкапывая в землю столы для яств и пития простона-
родного:
   - Детворе сластей поболе! Устроить киоски забавные,  и  в  них  чтобы
всего было вдоволь: сапог, тулупов, рукавнц, шапок, поргок и рубах  вся-
ких... Народец наш, только свистни, сбежится, все расхватают.  А  разда-
вать одежду бесплатно!
   - Разоримся мы, - сказал на это Попов. - Один воск  нам  в  семьдесят
тыщ рублев обошелся. Куда ж еще?
   - Уже давно разорены, - отвечал Потемкин...
   Таврический дворец не дошел до нас в своем  первоначальном  убранстве
(в нем много потом "хозяйничал" Зубов, обобрав все, что можно,  а  Павел
I, взойдя на престол, завел там конюшни, чтобы под лошадиным навозом ис-
чезла даже память о Потемкине, он выломал даже паркеты, устилая ими свое
мрачное масонское обиталище-Михайловский замок). Но и  сейчас,  по  про-
шествии двух столетий, торжественная зала Таврического дворца еще  храни
г под своим куполом отзвуки тех  победных  громов,  которые  раздавались
здесь - во славу русского оружия.
   Потемкин приглашал во дворец всех, всех, всех...
   - Всех, кроме Зубова! - сказал он Попову.
   - А тогда и государыня не придет.
   - Нс посмеет не прийти, коли я (!) зову...
   Водяное отопление искусно подогревало оранжереи и зимние сады  Таври-
ческого дворца, двери которого Потемкин открывал ради своего  последнего
триумфа. Сложная система зеркальных рефлекторов, скрытых  в  тропических
зарослях, подсвечивала живописные панорамы, лампады в которых  были  ис-
полнены стеклодувами в виде нежнейших лилий и распускавшихся  тюльпанов.
"Молдаванская" зала дворца с двумя рядами колонн  была  пронизана  шумом
водопадов, в зарослях жасмина журчали фонтаны, изливавшие воду  лавандо-
вую. В гирляндах живых роз пели соловьи. Итальянская капелла репетирова-
ла кантату:
   Жизнь паша - путь печали,
   Но пусчь в ней не вянут цветы...
   Народу, копившемуся на площади, было объявлено, что раздавать подарки
станут не раньше прибытия государыни. Но тут протарахтела мимо карета, в
которой поспешала на роды акушерка, а люди толстую акушерку  приняли  за
императрицу.
   - Уррра-а-а! - единым возгласом ответил народ, и толпища ринулась  на
киоски с подарками, атаковала столы...
   Лейб-кучер не мог стронуть лошадей - столь густо стоял народ, наконец
Екатерина подъехала к Таврическому дворцу, ее встречал сам  Потемкин,  и
она подала ему руку:
   - Ну, князь, и встречаешь же ты! Я целых полчаса в карете, как в  ба-
не, парилась, не могла до тебя пробиться...
   Зубова при ней не было! Потемкин же окружил себя  пленными  пашами  и
сераскирами. Поверх алого кафтана он накинул епанчу из фламандских  кру-
жев, а шляпа светлейшего была столь отягощена бриллиантами, что он  вру-
чил ее адъютанту:
   - Потаскай ты, брат! Руки оттянула, пудовая...
   Другой адъютант носил за ним поднос с клюквою, которую Потемкин и по-
едал время от времени полными  горстями.  Молдаванская  зала,  вмещавшая
пять тысяч человек, освещалась игрою света "кулибинских" фонарей.  Меха-
нические куранты исполняли мелодии Гайдна, Моцарта, Глюка и Сальери. Под
куполом дворца висели громадные люстры из черного хрусталя, внутри кото-
рых тоже были укрыты музыкальные куранты.
   - Где ты взял их? - спросила Екатерина.
   - Это еще от герцогини Кингстон, покойной...
   При появлении Екатерины звучно пропели валторны,  бал  открылся  тор-
жественным и величавым полонезом.
   - Опять танцы-шманцы, - сморщилась императрица. - А по  мне  лучше  -
пусть уж пляшут вприсядку.
   Потемкин хлопнул в ладоши, и французский танцор Пик исполнил для  нее
соло (теперь он владел усадьбою в Павловске, где одна улица так и  назы-
валась-Пиковая).
   - А хорош бес! - сказала Екатерина, плотоядно наблюдая за его  телес-
ными "позитурами".
   Потемкин провел ее в гостиную, украшенную  громадными  гобеленами  на
библейскую тему из истории Мардохея и Амана: под первым  подразумевалась
добродетель мирская, Аман же олицетворял Зубовых с  их  клеветой  и  за-
вистью, - эта символика, императрице понятная, удовольствия ей не доста-
вила.
   Садясь за стол, она произнесла слишком громко:
   - Мое внимание к тебе, светлейший, прямо доказывает, как мало верю  я
напраслинам, на тебя возводимым. Но если приехал ты  "зубы"  рвать,  так
потерпи: сами вывалятся. На что тебе мучения от зубодеров терпеть?
   - Не болят зубы у меня... не болят, - ответил Потемкин. -  А  приехал
красотою жены почтмейстера Вакселя подивиться. Да, хороша жена у  Ваксе-
ля... хороша!
   Ужин был подан к полуночи, а в половине  первого  императрице!  стала
проявлять нетерпение, торопясь вернуться в Зимний дворец, где ее  ожидал
молодой фаворит. Перед тем как сесть в карсту, Екатерина сказала  Потем-
кину:
   - Благодарна тебе за этот прощальный вечер...
   И тут он понял, что его все-таки победили!
   Летом русские войска штурмом овладели Анапой, множество пленных обое-
го пола Потемкин распорядился отправить  в  Тавриду  на  постоянное  жи-
тельство; среди пленных оказался и вредоносный имам Мансур; его заточили
в Шлиссельбургскую крепость, где он зарезал часового, пытаясь убежать  в
лес, но был схвачен... Потемкин повелел:
   - Заковать в железа, и пусть в них сдохнет!
   Столичные "Ведомости", сообщавшие даже о скромных свадьбах  и  помин-
ках, ни единым словом не помянули Таврические торжества -  Зубов  запре-
тил! Потемкин погрузился в уныние, толковал сны, гадал на картах,  реше-
ний не возникало... Попов раньше всех осознал опасность  его  положения:
пока светлейший в Петербурге, он с каждым днем все больше слабеет,  уни-
женный собственным бессилием.
   - Вам, - разумно доказывал он, - следует как можно  скорее  вернуться
на войну. Пока флот и армия с вами, ваша светлость, остаетесь могучи,  с
вами вынуждены считаться.
   Императрица явно тяготилась пребыванием Потемкина в столице, но свет-
лейший не такова персона, которой можно сказать: лошади поданы!  Намеков
он не принимал. Нс было и такого героя, который бы рискнул объявить  ему
об отъезде.
   - Незваный гость хуже татарина, - говорил Платон Зубов императрице. -
До чего же назойлив... Я, матушка, как он уедет, золотую ванну себе  за-
беру. Можно?
   - Да уж, конечно, друг мой.
   - И люстры из черного хрусталя.
   - Снимем и люстры...
   В июне состоялась битва при Мачине, князь Репнин разбил  турок,  и  -
назло Потемкину! в пику Суворову! - при дворе прогремели безудержные ди-
фирамбы полководческим и  дипломатическим  талантам  князя  Николая  Ва-
сильевича.
   - Вот каков! - рассуждали придворные. - Пришел.  Увидел.  Победил.  И
турки сразу перемирия возжелали...
   Екатерина сама взяла на себя тяжкий труд - выпроводить  Потемкина  из
столицы. Она застала его подавленным, размякшим, жалким. Он не возражал,
с кротостью младенца, которого отсылают спать, безропотно покорился.
   - Прощай, Катя, - было им сказано.
   - И ты прощай, - отвечала она...
   Попов настойчиво зудел над ухом Потемкина:
   - Едем же, едем! - Он с умом толковал, что императрица спешит  заклю-
чить мир с Турцией не потому, что цели войны уже достигнуты. - Нет,  Зу-
бовы торопят ее с заключением мира, после которого власть над  армией  и
флотом Черноморским будет потеряна вами сразу... А потому-едем же, едем!
   Перед отъездом Потемкин ужинал в доме придворного банкира барона  Ри-
чарда Сутерланда, который спросил его, когда он вернет ему долги. Потем-
кин ответил:
   - На том свете за все рассчитаемся...
   - Лошади поданы! - объявил Попов.
   Потемкин грузно поднялся из-за стола:
   - Лошади-не люди: они ждать не могут...
   24 июля 1791 года он навсегда оставил Петербург.
   ..."Все утверждают, - писал современник, - ему был дан  Зубовым  мед-
ленно умерщвляющий яд. Банкир Сутерланд... умер в Петербурге  в  тот  же
день, тот же час  и  чувствуя  такую  же  тоску,  какую  князь  Потемкин
чувствовал умирая среди степи..."
   - Так ему и надо! - говорил Платон Зубов, отравивший князя  Тавричес-
кого под музыку гимна "Гром победы, раздавайся...".
 
 
   16. ГРОМ ПОБЕДЫ, РАЗДАВАЙСЯ!
 
   Всю дорогу от Петербурга он перехватывал встречных курьеров, спешащих
в столицу, взламывал печати на их сумках, вскрывал почту. Его расстроило
известие из Триеста: в Средиземном море турки уничтожили флотилию  слав-
ного Ламбро Каччиони; греческих патриотов теперь казнили нещадно.
   - Если и Каччиони схватили, - сказал  Потемкин,  -  не  миновать  ему
смерти жестокой, на колу сидя...
   Потемкин молился в храмах сельских, палил свечи перед иконами. Однаж-
ды, выйдя из церкви, велел подавать карету, в ожидании которой и  присел
на повозку, согнувшись от боли. Василий Степанович Попов просил его сой-
ти на землю.
   - А что? Разве я сел не в свои сани?
   - Не в свои. Сойдите, ваша светлость...
   Только сейчас Потемкин заметил, что сидит  на  кладбищенских  дрогах,
приехавших за покойником после отпевания.
   - Виддть, судьба... - ответил он равнодушно.
   Наконец-то ему попался курьер от князя Репнина, и этот курьер  ни  за
что не хотел отдавать свою сумку.
   - Дай! - выхватил ее князь Потемкин.
   Секретные пакеты рвал наискось, пальцы тряслись. Из бумаг выяснилось:
князь Репнин, ободренный победою при  Мачине,  уже  подписал  с  визирем
Юсуф-Коджою прелиминарные статьи мирного договора. Потемкин вмиг потуск-
нел лицом:
   - Без меня? За моей спиной? Вот они каковы...
   Часть бумаг оставил при себе, остальные запихнул в сумку курьера, ве-
лел ехать дальше, но тут же сказал:
   - Репнин только надломил рог султанского полумесяца, а мне нужно  ви-
деть его переломленным... Это еще не война! Это еще не  мир!  Я  подпишу
свой мир - на берегах Босфора, у подножия храма Софии, в  Царьградс.  Не
успокоюсь, не умру, пока не увижу свободными валахов,  болгар  и  эллии-
ов... Сейчас же слать гонцов в Севастополь, чтобы Ушаков искал неприяте-
ля и бил крепче!
   Чернигов встретил его  колокольным  благовестом,  тонкий  музыкальный
слух Потемкина безошибочно выделил в перезвонах отдельное звучание могу-
чего колокола церкви Иоанна Богослова:
   - Чаю, пудов на шестьсот будет. Век бы слушал его!
   Три дня, страдающий, он провел в Чернигове, требуя, чтобы храмы горо-
да постоянно звонили в колокола.
   - Потемкин-то по себе звонит, - говорили в народе.
   Наконец, светлейший тронулся далее в Молдавию, а приехав в Яссы, бес-
помощно свалился на диван.
   - Больно, - сказал он Попову: накрытый тулупом, Потемкин долго  лежал
молча, но вдруг оживился: - Пора уже звать Моцарта в Россию... как-то он
там, в Вене?
   - По слухам, Моцарт в меланхолии от болезни.
   - А что же с ним?
   - Ему, как и вам, тоже больно.
   - Так напиши ему от меня, что в России многие, и я пуще всех, за  его
здравие будем молиться.
   - Напишу. Вам что-нибудь подать?
   - Ничего уже не хочу.
   - Ну... репку! - предложил Попов.
   - Репку я съем, - согласился светлейший.
   "Пока существует добрая, богатая Англия с визирем  Питтом,  у  Порога
Счастья спокойно..." - В эти дни Селим III дал тайную аудиенцию английс-
кому послу Гексли.
   - Что слышно в Лондоне? - спросил он.
   - Что слышно в Лондоне, то скоро отзовется в Севастополе. Самая  мощ-
ная эскадра нашего короля скоро войдет в Босфор.
   - И я увижу ее из своих окошек?
   - Да, - ответил Гексли, - она проследует в Черное  море,  чтобы  дать
взбучку русскому флоту.
   Селим сказал: до него дошли слухи, будто на английском флоте  не  все
так хорошо, как пишут в газетах:
   - Французы, разрушив Бастилию, помутили сознание англичан, и ваш флот
бунтует, не желая сражаться с Россией.
   Гексли отвечал султану, что это лишь "шалости":
   - Мы вешаем шалунов на мачтовых реях с такой же ловкостью, с какой на
вашем флоте привыкли отрубать головы.
   Селим с умом заметил, что матросов вешать легко:
   - Но почему бы вашему визирю Питту не повесить  на  реях  и  ораторов
парламента, выступающих против войны с Россией?
   - Англия-страна свободная, - пояснил Гексли, - и в  нашем  парламенте
привыкли говорить все, что хочется.
   - Тогда моя Турция еще свободнее, - возразил султан. - У нас  говорят
что хочется не только в Серале, но даже кричат на улицах...
   Кричали. После падения Анапы русские  овладели  Суджук-Кале  (будущим
Нов