ине пе-
ребраться в старый Зимний дворец; он был совершенно пуст, будто его  ог-
рабили, - не нашли даже ножей и вилок, чтобы перекусить...
   Наспех было собрано генеральное совещание близких.
   Главный вопрос - что делать с Петром III?
   Решили сообща - заточить его в Шлиссельбурге.
   - Но там уже заточен Иоанн Брауншвейгский.
   - Ивашку - в Кексгольм! - рассудил Григорий Орлов. - Слава Богу, чего
другого, а тюрем на Руси-хоть отбавляй...
   Петр был низложен, но отречение еще не состоялось.
   Все делалось наскоком, сгоряча, весело и  решительно.  Генерал  Савин
уже скакал в Шлиссельбург с приказом вывозить императора Иоанна  Антоно-
вича в Кексгольм, а его камеры срочно готовить  для  Петра...  Екатерина
мучилась неизвестностью:
   - Я бы вырвала себе пучок волос, лишь бы знать, что сейчас происходит
в Ораниенбауме... Ведь сево дня в Монплезире обещала  я  супругу  званый
ужин давать! То-то порадуется он...
   На улицах царила кутерьхма. В громадных полковых  фурах  каптенармусы
привезли войскам старые елизаветинские мундиры,  гвардия  облачалась  на
привычный лад. Все канавы были доверху завалены мундирами прусского  об-
разца, старые бабки  растаскивали  брошенное  обмундирование.  Екатерина
направилась в спальню, чтобы переодеться и сбросить юбки,  мешавшие  ей.
Мундир с чужого плеча не застегивался на высокой груди...
   Императрица взялась за шпагу:
   - Ну, муженек! Посмотрим, какова дура жена твоя...
   Петра добудились в десятом часу; выпив пива, он оживился при виде эк-
зерциций, проделанных голштинцами на лужайке.
   - Браво, браво! Сегодня вы молодцы...
   Перед Китайским дворцом съезжались кареты и "линейки", по  которым  и
рассаживалась компания для поездки в Петергоф; император сел в карету  с
метрессой и прусским послом фон дер Гольцем. Во втором часу дня вереница
экипажей и всадников достигла петергофского павильона, который  встретил
гостей зловещим молчанием. На лужайке перед Монплезиром  возникла  немая
сцена. Придворные сообразили, что на этот раз не просто семейный скандал
между мужем и женою, - нет, случилось нечто, в корне  изменявшее  судьбу
династии Романовых.
   Но этого еще не мог освоить сам Петр.
   - Если это шутка, то очень злая, - сказал он, повелевая  свите  обыс-
кать весь парк. - Не исключено, - догадался император, -  что  моя  жена
забралась под куст и теперь наслаждается,  видя  наше  недоумение...  Уж
я-то ее изучил!
   Сам он взял на себя производство детального обыска в  комнатах  жены.
Под кроватью, куда заглянул император, Екатерины не оказалось.  Странно,
но ее не было и в шкафах...
   Императрицу не обнаружили и в кухонном котле!
   - Что все это значит? - спросил Петр у вице-канцлера; князь Александр
Голицын пожал плечами, и тогда император обратился к канцлеру: - И вы не
знаете?
   Михаила Воронцов ощутил приступ мигрени:
   - Если она в Петербурге, следует ожидать худшего.
   - Вот и езжайте в  Петербург,  узнайте,  что  она  там  навыдумывала.
Нельзя же так: назвать гостей, а самой скрыться. Я всегда  говорил,  что
моя жена невыносима, коварна и зла...
   Раздался могучий рев: хором зарыдали статс-дамы.
   - А что с нами теперь будет? - спрашивала  Лизка  Воронцова,  сверкая
"букетом" из бриллиантов на громадном бюсте.
   Старый фельдмаршал Миних спустился к воде, пристально всматриваясь  в
морскую гладь. Петр окликнул его:
   - Что вы там видите, фельдмаршал?
   - Кронштадт"..


   7. ОТРЕЧЕНИЕ

   - Не забывайте, - подсказал Панин, - что там находится Миних, опытный
полководец, и он не преминет указать императору, что спасенье должно ис-
кать за фортами Кронштадта, и ежели они крепость  сию  захватят,  выжить
оттуда их будет нелегко...
   Всех беспокоила Лифляндия и Нарва, где дымили бивуаки войск графа Ру-
мянцева, собранных для похода на Данию (Петр может  панически  бежать  к
армии, которая, не зная о перевороте, вынуждена будет ему  подчиниться).
Решили: пусть адмирал Талызин на всех парусах мчится в Кронштадт,  чтобы
не допустить Петра в крепость, а рижскому генерал-губернатору Юрию Броу-
ну императрица послала курьера с приказом - не повиноваться бывшему  им-
ператору...
   Наконец из Петергофа прибыл граф Воронцов, дядя фаворитки...  Канцлер
стал круто выговаривать Екатерине, что жена не  имеет  морального  права
выступать против мужа. Екатерина не пожелала оспаривать его доводов. Она
распахнула окно: все улицы были заставлены шпалерами войск, плясал и гу-
дел народ, в воздухе порхали листы ее манифеста.
   - Разве этого мало? - спросила она. - Вы же видите - это  сделала  не
я! Я лишь повинуюсь желанию общенародному...
   Она спросила - будет ли канцлер присягать ей?
   - Я послан лишь узнать, что здесь происходит.
   Екатерина действовала без колебаний.
   - В таком случае, - сказала она, захлопывая окно, - вы не должны гне-
ваться на меня, если я вас сразу же арестую...
   До шести часов вечера она играла роль  стихийной  жертвы,  призванной
"общенародном" для свершения добра.  Пора  становиться  самодержавной...
Панин, кажется, уже догадался, что вся эта тронная перепалка  закончится
чем угодно, только не провозглашением Павла. Екатерина  велела  выводить
из конюшен Бриллианта - это был ее любимый скакун, жеребец белой масти в
серых яблоках. Алехан подал императрице  голубую  андреевскую  ленту,  а
Гришка Орлов прикрепил к ее ботфортам испанские шпоры.
   - Распусти волосы, Като, - шепнул Алехан...
   Екатерина вырвала заколки, копна черных волос рассыпалась  по  спине.
Ей подали пучок дубовых листьев, она украсила ими треуголку.  Верхом  на
Бриллианте императрица поскакала  вдоль  войсковых  рядов,  демонстрируя
принятие главнокомандования над армией...
   Сенат получил от нее первый собственноручный указ:
   "Господа сенаторы! Я теперь выхожу с войском, чтоб утвердить и  обна-
дежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с пол-
ной доверенностью, под стражу: ОТЕЧЕСТВО, НАРОД И СЫНА МОЕГО".
   В красивой посадке, галопируя перед войсками, женщина мчалась по ули-
цам, распустив длинные волосы, как разъяренная валькирия.
   - Виват Катерина... матка! - горланили солдаты.
   Каждый из них считал, что она превратилась в Екатерину II лишь благо-
даря его услугам, и даже мальчик-барабанщик, выстукивая  палками  боевую
дробь, смотрел на императрицу как на собственное создание. Солдаты вски-
нули ружья и пошагали за ней!
   Как потерянные, слонялись придворные между фонтанами Петергофа, отды-
хали, сидя на решетках балюстрад, некоторые откровенно флиртовали. Ниче-
го определенного о делах в столице никто не знал, а посланные  лазутчики
пропадали бесследно...
   Миних посоветовал Петру ехать в Петербург:
   - Там вы спросите войска, чем они недовольны, и  посулите  им  всякое
удовлетворение нужд.
   - Но меня там могут убить, - ответил Петр.
   - Конечно, могут. Зато сохраните честь...
   Раздались голоса, что лучше бежать в Голштинию.
   - На Украину! - кричали иные.
   - Нет, через море - в Финляндию...
   Возле канального шлюза устроилась имперская канцелярия. Петр  изобре-
тал указы, наполненные руганью по адресу Екатерины, четыре писца тут  же
писали их набело, а император подписывал манифесты на шлюзовом  поручне.
Графа Девиера послали в Кронштадт, чтобы приготовил крепость  к  укрытию
императора и его свиты. Миних, кажется, уже понял, что дело Петра проиг-
рано, - старый селадон затерся в общество  молоденьких  фрейлин  и  стал
воспевать пышность их плеч, нежность шей и ручек, девицы  отбивались  от
фельдмаршала веерами. А погода была очень хорошая...
   Лизка Воронцова неустанно крутилась возле Петра, силясь  выяснить  по
разговорам, что будет с нею, если... Здесь же был  и  воспитатель  царя,
академик Якоб Штелин, числившийся в ранге библиотекаря. Бесстрастно, как
летописец, он составлял "почасовик" петергофской драмы, схожей с комеди-
ей:
   "б часов. По приказанию государя лейб-хирург дает ему несколько прие-
мов стального порошка от поноса.
   7 часов. Государь требует себе жаркого и ломоть хлеба. На  деревянную
скамью у канала ставят блюда жаркого и  буттербротов  с  бутылками  бур-
гундского и шампанского. Государь посылает ораниенбаумским войскам  при-
казание прибыть в Петергоф..."
   В восемь часов вечера голштинцы прибыли в  Петергоф,  разбили  лагерь
подле Зверинца; Петр велел им быстро копать эскарпы и расставлять пушки.
При этом Миних заметил царю:
   - Неужели ваше величество уверены, что  голштинцы  способны  удержать
русскую ярость? Не только стрелять, но даже икать им запретите, иначе от
Петергофа останутся одни головешки...
   Петра ошарашила новость: калибр ядер не совпадал с калибром голштинс-
кой артиллерии. С полудня еще  жили  слабой  надеждой,  что  Воронежский
полк, квартировавший в Царском Селе, исполнит приказ и прибудет в Петер-
гоф, но к вечеру выяснилось, что воронежцы прямым ходом повернули в сто-
лицу - в объятия Екатерины.
   Миних взял с подноса кем-то не доеденный бутерброд.
   - Уберите своих голштинцев! - сказал он, жуя...
   Петр забился в истерике:
   - Куда подевались курьеры? Почему никто из них не вернулся? Император
я или уже не император?
   К Монплезиру причалила шлюпка, на которой приплыл  Иван  Барятинский,
утешивший свиту: в Кронштадте спокойно, а граф  Девиер  приготовил  кре-
пость к приему его величества (но в это же  время  адмирал  Талызин  уже
прибыл в Кронштадт с указом Екатерины, а графа Девиера посадил на цепь).
Придворные ликовали:
   - Скорее, скорее... в Кронштадт, в Кронштадт!
   Была светлая прозрачная ночь. Яхта плыла, раскрыв паруса, как бабочка
крылья, громадные весла галеры взбивали прохладную  воду.  Кронштадтская
гавань, к удивлению всех, оказалась  заперта  боном.  С  галеры  бросили
якорь, и яхта сгалсировала по ветру, подойдя ближе к  галере.  В  мареве
белой ночи Кронштадт казался заколдованным замком, в котором живут мифи-
ческие исполины.
   - Эй, на бастионе, отдайте гаванский бон!
   Возникли звуки барабанов, с берега отвечали:
   - Продырявим и потопим... прочь!
   Петр выбежал на бак галеры и, стащив с груди андреевскую ленту,  стал
размахивать ею, как вымпелом:
   - Я ваш император... Почему закрыли гавань?
   Прозрачный ночной зефир донес ужасную весть:
   - Какой еще император? У нас давно Катерина...
   Первое ядро шлепнулось в воду, обрызгав его величество. Спешно  обру-
били якорный канат, на веслах и парусах побежали  прочь  от  Кронштадта.
Яхта, круто ложась в бейдевинд, стала удаляться, а вместе с яхтою  поки-
дали императора винный погреб с бутылками и даже походная кухня с ее ве-
ликолепными закусками.
   - Я как раз хотел выпить, - сказал он.
   - А я умираю от голода, - добавила Лизка.
   Галера лениво шлепала веслами по воде. Все устали. Император спустил-
ся в каюту, лег на диван, фаворитка устроила рыдания...
   К Миниху на палубе подошел испуганный Гудович.
   - Прекрасная ночь, не правда ли? - сказал фельдмаршал. -  И  хоть  бы
один комар над морем... О, великий Боже, сколько крови  выпили  из  меня
комары за двадцать лет ссылки в Пелыме.
   - Есть ли еще случай для нашего спасения?
   - Есть! Не приставая к берегу, плыть в Ревель.
   - Но гребцы на галере уже измучены.
   - Так это гребцы, а не придворные, - сказал Миних.
   В три часа ночи Петр высадился в Ораниенбауме, в Японской зале дворца
ему стало дурно. С трудом нашли хлеба, чтобы  накормить  всю  придворную
ораву. Петр начал составлять письмо к жене, при этом он предупредил  ви-
це-канцлера князя Александра Голицына:
   - Вы и отвезете! На словах же передайте этой Мессалине, что я  согла-
сен поделить с нею власть над Россией.
   Екатерина следовала на Ораниенбаум во главе  гвардии,  а  два  первых
эшелона (гусары Алехана Орлова и артиллерия) прошли по шоссе еще раньше,
жестоко объедая дорожные харчевни. Войска были на ногах с семи  утра,  а
теперь падали от усталости. Конница измоталась, лошади 14  часов  подряд
находились под седлами и вальтрапами. Возле "Красного кабачка"  императ-
рица велела сделать привал.
   Петергофское шоссе вмиг будто  вымостили  булыжником:  солдаты  разом
легли на дорогу. Екатерина поднялась на второй этаж трактира,  в  убогой
каморке для проезжих путников она плашмя рухнула на постель. Но  тут  же
приехал Панин, с которым она стала заниматься распоряжениями по флоту  и
армии. Никита Иванович сказал:
   - Разумно ли сверженного императора помещать в крепости  Шлиссельбур-
га? То Иоанн, то Петр... Стыдно перед Европой: из Шлиссельбурга  сделали
депо для хранения свергнутых царей!
   Панин ознакомил ее с секретным указом Петра III, обращенным к стражам
Иоанна Антоновича: "Буде сверх нашего чаяния ктоб отважился арестанта  у
вас отнять, противиться сколь можно и арестанта живого в руки  не  отда-
вать..." - документ чрезвычайно важный.
   - Благодарю вас за него, - сказала Екатерина.
   В шесть часов утра эшелон императрицы двинулся далее и маршировал  до
Сергиевой пустыни, где Екатерину поджидал невозмутимый вице-канцлер  Го-
лицын с первым письмом от Петра.
   - А вы проезжали Петергоф? - спросила женщина.
   - Да, гусары Орлова уже заняли его.
   - Здорово проучили голштинцев?
   - С презрением к ним: без оружия - кулаками...
   Екатерина прочла цидульку от мужа, обещавшего исправиться  и  уважать
ее, как мать и супругу. Она тяжело вздохнула.
   - Я жду ответа, - напомнил вице-канцлер.
   Екатерина протянула ему руку для поцелуя:
   - Это вам заменит присягу, а ответа не будет...
   Во время проезда Конной гвардии через Петергоф генерал Измайлов  вру-
чил Екатерине второе письмо от мужа.
   - Вы откуда прибыли? - спросила она, спешиваясь.
   - Из Ораниенбаума... от его величества.
   Екатерина с ловкостью гусара уперлась ногою в потное брюхо коня, под-
тянула подпругу, поправила бархатный вальтрап.
   - Величие его ложно! А что в этом письме?
   - Отречение - сказал Измайлов.
   Екатерина разломала хрупкие печати на конверте.
   - Черт вас всех раздери!  -  выговорила  с  недовольством.  -  Второе
письмо начертано карандашом. Что у него там? Неужели даже чернил развес-
ти некому? Отречение придется переписать. Конечно, не так бездарно,  как
оно составлено. А так, как я сама напишу!


   8. СОБАЧКА СО СКРИПКОЙ

   Петр III отрекался от престола, прося отпустить его в Голштинию с Гу-
довичем и Лизкой Воронцовой; еще ему хотелось сохранить при себе любимую
"мопсинку" и скрипку, он умолял Екатерину не разлучать его с арапом Нар-
цисом, умеющим быстро и ловко откупоривать бутылки с английским пивом...
"Как схватить этого придурка?" Измайлов проник в мысли женщины  и  помог
ей.
   - Вы считаете меня честным человеком? - спросил он.
   Екатерина не стала вступать в нравственные дебаты:
   - Вы и отвезете в Ораниенбаум мой конспект  его  отречения.  И  пусть
этот несчастный - чернилами, а не карандашом! - заверит  весь  мир,  что
отречение официально, безо всякого принуждения с моей стороны...  Только
с вашей честностью это и делать.
   Доверие внешнее, зато недоверие  внутреннее:  за  Измайловым  поехали
Григорий Орлов, вице-канцлер Голицын и Панин. Петр писал  под  диктовку:
"В краткое время правительства  моего  самодержавного  Российским  госу-
дарством, самым делом узнал я тягость  и  бремя,  силам  моим  несоглас-
ное..." Он все время беспокоился:
   - А мопсинку со скрипкой оставят мне?
   - Господи, - отвечал Орлов, - да на што нам они-то?
   - Карета подана! - громогласно доложил Потемкин; своими же руками  он
затолкал императора в возок. - Па-а-алаши... вон!
   Петр снова упал в обморок, вывалившись из кареты, будто ватная кукла.
Тут с него содрали мундир, лишили шпаги и ордена святого Андрея.  Екате-
рина не пожелала видеть мужа, но его фаворитку до себя все-таки допусти-
ла, спросив со всей строгостью:
   - Так это вы клубнику с грядок моих обобрали?
   Восемь пудов добротного белого мяса, из которого природа слепила  Во-
ронцову, тряслись от рыданий, будто зыбкое желе.
   - Виновата я, - пропищала она тоненько, как комар.
   - Месть моя будет ужасна, - сказала Екатерина. -  На  помилование  не
надейтесь: сейчас же отсюда отправляйтесь в Москву, и там я  устрою  вам
пытку-выдам замуж за старика!
   Потом разложила на столе чистенькую салфетку:
   - Живо складывайте сюда все свои драгоценности.
   Лизка вцепилась в алмазный "букет" на груди.
   - Без возражений! Это я отдам вашей сестре Дашковой...
   Екатерина велела передать Петру: пусть сам  изберет  себе  место  для
временного пребывания. Ему нравилась Ропша:
   - Там и рыбка хорошо клюет, особенно по утрам...
   Увозили его в карете с опущенными на окнах шторами. Главным в  охране
сверженного императора назначили Алехана Орлова, который набрал себе  не
помощников, а, скорее, собутыльников: капитана Пассека, князя  Барятинс-
кого, Ваську Бибикова, Рославлевых, Баскаковых и прочих.
   - Возьми и Потемкина, - сказала Екатерина.
   - На што он нам, ежели вино пьет без азарту?
   - Хоть один трезвый средь пьяных будет...
   Из Петергофа отъехал громадный шлафваген, внутри  которого  скорчился
Петр, а верха гигантской повозки облепили, будто мухи  сладкий  каравай,
случайные искатели выпивок и закусок.
   Екатерина опустилась на колени перед иконой:
   - Вот и все, Боженька! Вели всем по домам ехать...
   Войска потянулись в обратный путь. Очевидец пишет:  "День  был  самый
красный, жаркий. Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены -  по-
шел пир на весь мир: солдаты и солдатки в неистовом восторге  и  радости
носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие  вина,
сливали все вместе безо всякого разбору в кадки и бочонки".
   Генерал-полицмейстер барон Корф был обеспокоен  всеобщим  разгулом  в
столице. Екатерина говорила ему:
   - Как я могу отнять вино у людей, которые ради меня  рисковали  всем?
Тут все были за меня, а я была с ними заодно...
   Только прилегла, ее сразу же подняли с постели:
   - Беда! Все перепились так, что уже ничего  не  соображают...  Измай-
ловская лейб-гвардия поднялась по тревоге барабанами.
   - Зачем? - спросонья не поняла Екатерина.
   - Валят напролом до твоей милости. Кто-то спьяна ляпнул, будто король
прусский тридцать тыщ солдат у Невы высадил, чтобы тебя схватить, а Пет-
рушку вызволить... Ой, беда!
   Екатерина снова натянула лосины и ботфорты:
   - Брильянта - под седло. Шпагу, перчатки.
   - По ошибке - ночью-то! - и пришибить могут.
   - А я не из пугливых... Орловы где?
   - Тоже пьяные. Их в Мойку покидали. Плавают.
   - А гетман?
   - Его поленом... по шее! Уже лечится...
   Еще издали донесло шум тысяч голосов, трещали поваленные заборы. Ека-
терина врезала шпоры в бока жеребца, за нею поспевали  флигель-адъютанты
с коптящими факелами. Женщина вздыбила под собой Бриллианта, и  он  зар-
жал, скаля зубы.
   - Стойте! Я сама перед вами... стойте!
   Ее узнали. Солдаты тянули к себе за фалды мундира:
   - Матка наша, целуй нас... идем до угла-выпьем!
   Екатерина отсалютовала измайловцам шпагой:
   - Славной российской гвардии... уррра-а!
   Когда откричались, рывком вбросила клинок в ножны.
   - Слушайте! - и приподнялась в стременах (а  смоляные  искры  факелов
обрызгивали ее сверху). - Я, как и вы, не спала три ночи, и  вот  только
легла, как вы разбудили меня. А у меня ведь завтра тяжелый день-я, ребя-
та, должна быть в Сенате...
   Корявые руки. Щербатые лица. Пламя огней.
   - Тока скажи, - просили ее, - кого еще рвать-то нам?
   - Всех уже разорвали... спасибо, расходитесь.
   Петербург притих.  Редкие  кареты  объезжали  на  мостовых  мертвецки
пьяных, как корабли минуют опасные рифы. Утром все мосты, площади и  пе-
рекрестки были взяты под прицел пушек, пикеты усилены,  кабаки  заперты.
Но уже слышались иные, трезвые голоса:
   - Что ж мы, братцы? За бочку с вином суку немецкую на себя  вздыбачи-
ли? Опять же раскинь разумом: царенок Иоанн в тюрьме мается, а в Петруш-
ке хоть ма