щение Потсдама.
   - Там ведь служат мои братья, - сказала она.
   - Милая моя, - отвечала Екатерина, - у меня в  Германии  тоже  немало
разных родственников, дальних и ближних, но вы разве  слышали,  чтобы  я
стремилась повидать их?
   Никита Иванович, прощаясь с императрицей  перед  отъездом  в  Дугино,
обещал ей вернуться раньше срока:
   - К тому времени, когда внукам станут прививать оспу.
   - Да не вы же их дедушка! - взорвалась Екатерина. - И не врач вы  то-
же. До каких еще пор вы будете лезть в мои семейные дела? Я еще не дели-
ла с вами ни детей, ни внуков своих...
   Гаррису она объяснила свою резкость так:
   - Я не нуждаюсь в сиделке при своей же постели...
   Гаррис спешно депешировал в Лондон: "Это произвело огромную сенсацию,
и так как он (Панин) увлекает за собой в своем падении множество лиц, то
все ропщут, насколько это возможно. Панин  глубоко  потрясен...  обычное
спокойствие, коим он отличался, покинуло его".
   Гаррис выпытывал у Потемкина: не он ли и свалил Панина в яму?
   - Зачем? - удивился светлейший. - Я бы уж стал валить Безбородко, ко-
торый давно стал могущественнее дохлого Панина...
   Настало жаркое лето, Екатерина с Потемкиным  прикидывали:  как  будет
далее? Пока цесаревич путешествует, из-под него будет  убрана  последняя
опора при дворе-граф Панин, а визит Павла во Францию, возможно, приведет
к сближению с Версалем. Последний акт трагикомедии  Екатерина  брала  на
себя, чтобы исполнить роль "материнского" отчаяния в миг разлуки.
   - Уж как-нибудь соберусь с силами и выжму слезу покрупнее! Чтобы меня
не попрекали, будто я бессердечная маменька..
   - Надо следить за Паниным, - напомнил ей Потемкин...
   Следили за Паниным, зато не  уследили  за  прусским  королем.  Тайные
курьеры "старого Фрица" везде настигали Панина под видом богомольцев или
коробейников. Они-то и передали графу  распоряжение  короля:  вернуться!
Никита Иванович из политика давно превратился  в  интригана-придворного;
теперь Фридрих II хотел снова сделать из него интригана-политика. В сто-
лице Панин застал неприятную для него картину: Павел с  супругой  ласка-
лись к Потемкину, цесаревич восхищался актерским дарованием австрийского
посла Кобенцля. Но для Панина обращение наследника к  Вене  означало  не
только музыку Гайдна, Сальери и Моцарта. Он повидался с прусским  послом
Герцем.
   - Ваш великий король, - сказал он ему без обиняков, - хочет, чтобы  я
свернул себе шею, и я готов ею пожертвовать, лишь бы удалить моего  вос-
питанника от венских каверз...
   Грозовые тучи давно клубились над царскою резиденцией. В самом  конце
августа в окно дворца с шумом влетела шаровая молния, и Екатерина  услы-
шала треск, затем крики фрейлин:
   - Ай, убило! Ланского убило молнией...
   Лакеи вывели из покоев обожженного фаворита. На нем еще дымился  каф-
тан, с которого взрывом молнии вмиг сорвало бриллиантовые  пуговицы.  На
лбу Ланского краснел сильный ожог.
   - Примета нехороша, - сказал камердинер Захарушка Зотов.  -  Уж  если
кого Господь Бог отметил знаком своим с небес, тому при всем желании  не
зажиться на этом свете...
   Спасая свой политический курс, Панин губил сам себя. И напрасно Димс-
даль с Роджерсоном внушали Марии Федоровне, что оспенные прививки  безо-
пасны. Панин привлек себе доктора Крузе, и  тот  резко  выступил  против
всяких прививок.
   - Не верьте шарлатанам! - заявил врач матери. -  Яд  оспенный  всегда
останется для детей только ядом...
   Панин принудил своего племянника, князя Репнина, сознаться в  сговоре
с императрицей, и тот не скрыл истины от дяди.  Никита  Иванович,  играя
ва-банк, предупредил Павла:
   - Она и здесь провела ваше высочество! Это не вы пожелали видеть  Ев-
ропу - это она вас решила изгнать в Европу.
   Марию Федоровну он заставил рыдать от страха.
   - Если ваши дети не погибнут от оспы, - говорил ей Панин, - вы их все
равно никогда более не увидите...
   Панин дал понять женщине: выпроводив сына и невестку за границу,  им-
ператрица способна загубить внуков прививками, а затем, благо терять уже
нечего, Екатерина попросту не впустит их обратно в Россию - ни сына,  ни
невестку.
   - Кто придумал это злодейство? - спросил Павел.
   На этот раз Никита Иванович пощадил императрицу, указав на  Потемкина
("при этом он высказал такие вещи, которые нельзя передать даже в шифро-
ванной депеше или с надежным курьером", - докладывал Гаррис  в  Лондон).
После этого "графы Северные" отказались от поездки в Европу столь  реши-
тельно, что Екатерина, стыдясь за свое поражение, бурно расплакалась.
   - Два тунеядца! Живут на моей шее, ни черта не делают и не умеют  де-
лать, а полны злобы и суеверий... Передайте шталмейстеру, чтобы не мучил
лошадей в упряжи. А вы, барон Димсдаль, все  равно  готовьте  детей  для
прививок.
   Димсдаль сделал прививки. Из покоев вызвали  "графов  Северных",  они
шли как приговоренные к смерти, оба рыдали.
   - Ну, хватит! - крикнула Екатерина в гневе, ударив кулаком по  столу.
- Девятнадцатого вас здесь уже не будет...
   19 сентября день был воскресный. Екатерина велела подавать  кареты  к
подъезду. Вывела за руки внуков, здоровых после прививок, и при виде сы-
новей Мария Федоровна три раза подряд кидалась в обморок. Екатерина  ве-
лела лакеям поднять ее:
   - И тащите в карету! Мне надоело фиглярство. Я ссылаю людей в Сибирь,
но даже они не вели себя так, как эти ангелы, едущие за чужой счет путе-
шествовать в свое удовольствие!
   Павел забился в глубину кареты, закинул шторы на окнах, чтобы не  ви-
деть матери. Его жену выгибало на диванах, будто в припадке падучей. Па-
нин просунул голову внутрь экипажа, что-то еще диктуя цесаревичу. Потем-
кин стоял в стороне.
   - Трогай! - велела Екатерина кучерам и взяла внуков за руки. -  Пошли
домой, детки мои... Надеюсь, когда вырастете, вы станете  намного  умнее
своих несчастных родителей.
   Потемкин подождал, пока Панин вытрет слезы.
   - Никита Иваныч, - спросил он, - а что вы нашептали великой  княгине,
после чего она и лишилась чувств?
   - Я пожелал ей доброго пути.
   - От пожеланий добрых в обмороки не падают...
   Стал накрапывать меленький дождь,  где-то  далеко  громыхнула  гроза.
Екатерина, обернувшись, позвала:
   - Светлейший! Останься со мною ужинать...
   Панина уже не пригласили. На ватных ногах он удалился.
   На следующий день последовало распоряжение:
   - Все важные бумаги от графа Панина отобрать, от секретарей его отлу-
чить, до дел главных впредь не допускать...
   Удар был силен! Панин перестал узнавать окружающих,  речь  его  стала
бессвязной. После кровопускания Никита  Иванович  впал  в  летаргическое
состояние.
   - Я, - сказала Екатерина, - отлично  знаю  лекарство,  которое  может
возродить Панина к жизни, но такого лекарства ему никогда не дам... Нас-
тупает утренняя заря прекрасного дня! Разве этот старикашка поймет,  что
загораются в политике новые звезды и не понимающим нас остается  одно  -
умереть!
 
 
   3. ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ
 
   По соседству с Апраксиным рынком, где можно было купить кошку и мыло,
табак и обезьяну, седло и свечку, где мужикам стригли бороды, а  цыганки
ворожили "на счастье", располагался и Щукин двор, где  возами  продавали
фрукты и ягоды; здесь же был развал книжный. Простая рогожка  на  земле,
на рогожке разложено что тебе угодно - выбирай!..
   Иван Иванович Шувалов, нарочно  прибеднившись,  частенько  бродил  по
рынкам, вникал в пересуды народные, в трактирах певцов  слушал.  Однажды
на Щукином дворе заметил Шувалов парня, который склонился над рогожею  с
книгами, бойко отобрал себе Квинта Курция, Тацита с Ливием и, явно обра-
дованный, поспешил переулком к Фонтанке, обставленной барками.
   Шувалов нагнал парня:
   - Не приезжий ли? Может, в кабаке угостимся?
   - Благодарствую, дедуся. Но вы сами пейте.
   - А книжки не продашь ли? Зачем они тебе?
   - Нет уж, сударь ласковый, - отвечал парень. - Я и сам до чтения охо-
ту имею несказанную. Вот и купил.
   - А что за книжки, покажи-кась.
   - Извольте, ежели в латыни смыслите...
   Шувалов был потрясен: простой деревенский парень,  откуда  же  в  нем
знание латыни и такая самоуверенность в себе?
   - Кто ж ты будешь-то, человек?
   -  А  я,  сударь,  есть  крестьянин  Иван   Свешников,   по   батюшке
Евстратьевич... Латынь с детства постиг, от священника. Мне и немецкий с
французским ведомы. Греческий тоже.
   - Зачем же, Евстратьевич, в столицу пожаловали?
   - Эвон барка моя стоит. Вчера из Торжка приплыли...
   В руке парня был узелок. Внутри него оказался мох, песок речной и со-
ломка.
   - Я, сударь, картины составляю живые. Краски-то дороги, да  и  понять
их трудно, так я картины из натуральных предметов складываю...  Землякам
нравится! Пуще всего Ломоносова я люблю, - сказал Свешников, - и хотя  в
словесности российской свой навык имею, но Ломоносова изо  всех  творцов
выделяю. А ведь он тоже, красок избегая, мозаики делал...
   Иван Иванович оглядел старые, обтерханные барки.
   - Вот что! Ты, молодец, о Шувалове слыхал ли?
   - Земля, вестимо, слухами полнится.
   - Так я и есть Иван Иваныч Шувалов... не граф!
   - Смешно мне, - не поверил ему Свешников.
   - Смейся, сколько хочешь, а сейчас пошли...
   - Куда?
   - Ко мне идем. В гости. Там и поверишь...
   В доме Шувалова - библиотека с окнами, выходящими  на  Невский,  мно-
жество картин и портретная галерея. На одной из картин - сцена: в  горах
Швейцарии рушится в пропасть карета, но ее спасает от гибели гайдук  ги-
гантского роста.
   - Гайдук этот, - сказал Шувалов, - играл сейчас со швейцаром в шахма-
ты, когда мы через вестибюль проходили.
   - А это с кем вы? - показал парень на другую картину.
   - Это я на приеме у римского папы. Ну, поверил?
   - Да вроде бы, - застенчиво улыбнулся Свешников.
   - Тогда, сударь, прошу к столу моему...
   При клубнике и ананасах подавали печеный картофель с грибами  сыроеж-
ками. Свободное за столом место вдруг решительно занял вошедший  в  залу
очень высокий человек с повязкою на лбу. Шувалов указал на него вилкою:
   - Кстати, друг милый, ежели светлейший князь Потемкин еще  незнакомец
твой, так вот он - напротив тебя расселся. Григория Александровича я на-
рочно повесткою позвал.
   - Мне бы еще Леонарда Эйлера повидать, - сказал Иван Евстратьевич.  -
Имею некоторые сомнения в теории Ньютона, да и с  Эйлером  не  всегда  я
согласен...
   - Едем! - вскочил Потемкин. - Прямо от стола, едем же...
   Возле слепого Эйлера хлопотали внучки. Великий  математик  говорил  с
Свешниковым по-латыни, затем перешел на немецкий язык. Шувалов с  Потем-
киным ничего из их  диспута  научного  не  поняли.  Эйлер  повернулся  к
вельможам:
   - Перед нами - ген и и! - сказал он по-русски...
   Молчаливые, возвращались через наплавной мост.
   - Ежели на Руси новый Ломоносов объявился, его надобно беречь не так,
как я свой глаз берег, а так беречь, как я свой последний глаз берегу...
Поехали ко мне!
   - Не  ты,  светлейший,  -  ответил  князю  Шувалов,  -  сыскал  Ивана
Евстратьевича, потому гений у меня в доме и останется.
   От ночлега в барских палатах Свешников отыскался и, как ни уговаривал
его Шувалов, все-таки пошел спать в лакейскую. Все  свободное  время  он
проводил в библиотеке Ивана Ивановича, а столица уже гудела, встревожен-
ная: слава богу, дождались и нового Ломоносова. Потемкин в ближайшие дни
отвез Свешникова в Зимний дворец. Екатерина была настроена решительно.
   - Кесарю кесарево, а богу богово, - сказала  она.  -  Если  Свешников
мудрен, так и разговоров долгих не будет...
   Она сразу указала давать Свешникову по 600 рублей в год "пожизненного
вспомоществования", велела ему ехать в Англию, дабы приобщиться к  науч-
ным достижениям, а потом - прямая дорога в Академию. Потемкин сам и про-
вожал парня на корабль:
   - Когда воротишься, ни к кому не ходи. Ступай ко мне. А если швейцары
держать станут, стели им кулаком в ухо и шагай ко мне смело. Мы с тобою,
Ванюшка, еще таких чудес натворим!
   Никогда еще не было так тошно князю Потемкину.
   Как сои, как сладкая мечта,
   Исчезла и моя уж младость;
   Не сильно нежит красота,
   Не столько восхищает радость.
   Он заказал себе новый кафтан за восемь тысяч рублей, обшитый стразами
и серебром по швам (в четыре пальца шириною); облачась в обнову - босой!
- шлялся по комнатам, грыз ногти. Отчего такая печаль? Светлейший  стра-
дал от зависти. Державину, Гавриле шлепогубому, завидовал:
   Глагол времен! металла звон!
   Твой страшный глас меня смущает;
   Зовет меня, зовет твой стон,
   Зовет и к гробу приближает.
   Жил-был князь Мещерский, любил выпить лишку, поесть сладко. Умер  он,
и Бог с ним. Но Державин инако взглянул на смерть:
   Ничто из роковых когтей,
   Никая тварь не убегает;
   Монарх и узник - снедь червей,
   Гробницы злость стихий снедает.
   - Снедь червей, - твердил Потемкин. - Ах, Гаврила... Где слова  такие
сыскал ты?
   Дождливая осень истекала дождями, небо хмурилось. Из Херсона  приехал
Рубан, с ним и директор Академии Домашнсв, -  оба  продрогли  в  дороге,
рассказывали, что в Херсоне заложен собор, французы торопятся  торговать
с Россией из Марселя, с дровами на юге плохо, кто ворует щепки  на  вер-
фях, кто кизяк да камыш на зиму запасает... Рубан говорил:
   - И деточки малые с ведрами по улицам городов шастают, навоз животный
чуть ли не из-под хвоста в ведра сбирают, зимою и будут топить им печки,
коли дровишек нету.
   Потемкин расхаживал, думал, грыз ногти:
   - Это моя вина: о дровах я совсем забыл...
   Из Лозанны привезли в свинцовом гробу тело жены князя Григория Орлова
- урожденной Екатерины Зиновьевой:  шарлатаны,  лечившие  от  бесплодия,
все-таки домучили ее до конца; несчастную закопали в  Александре-Невской
лавре подле герцогини Курляндской Евдокии  из  дома  князей  Юсуповых...
Опять начинался дождь. Потемкин, стоя над могилой, глянул  на  Ланского:
тоже "снедь червей".
   - Гляди, Сашка, смерть-то какова! Гадкая...
   - Мне ли о ней думать? Я еще молоденький.
   - Ну и дурак. А до старости не дотянешь. Был тебе хороший  случай  от
молнии сгинуть, так проскочил ты мимо смерти своей. А умирает человек  в
смерди и пакости... Ты это помни: ничто от роковых когтей, никака  тварь
не убегает!
   Екатерина накинула на голову капор (от дождя):
   - Будет вам! Что вы о неизбежном спорите? Здравые люди  вроде  бы,  а
послушать вас-так и жить не хочется... Ты лучше  о  другом,  светлейший,
помысли: герцог Курляндский третью жену взял, молоденькую, из дома баро-
нов Модемов, и она его по пьяной морде лупит, чтобы от вина  отучить,  а
приплод Биронов уже велик. При наличии "фюрстенбунда" германского не пе-
реметнется ли Курляндия в сторону союза с пруссаками... Вот  тогда,  Ли-
бавского порта лишась, мы локти себе покусаем!
   - Войска в Митаву ввести бы нам, - ответил Потемкин.
   - Да уж надоело мне в газетах читать, будто я захватчица и  всюду  со
штыками своими суюсь... А корону герцогскую Петр Бирон  просто  так  под
забором не оставит.
   - Обменяй ему корону на ключ своего камергера.
   - Шутишь? А что в Европе-то скажут?
   - Скажут, что мы плевать на нее хотели...
   Из уральских владений в столицу вернулся Александр Сергеевич  Строга-
нов, в дар Эрмитажу привез он серебряные вазы древнейшей чеканки и очень
странный щит, на котором изображалась борьба Аякса и  Улисса  за  оружие
Ахиллеса.
   - Кого обворовал, Саня? - спросила его Екатерина.
   - Было бы где такое украсть... А это ведь рабочие мои с Урала при ко-
пании рудников в глубине земли обнаружили.
   - Все в землю, и все из земли, - буркнул Потемкин.
   - Хватит тебе о смерти-то! - обозлилась императрица...
   Всюду говорили, что граф Скавронский,  объявленный  женихом  Катеньки
Энгельгардт, хворает и не вечен. Невеста была в любви холодна.  Напрасно
дядюшка осыпает ее драгоценностями, побуждая к веселью. Катька  валялась
на постели, грызла яблоки и пальчиком, словно гадких пауков, отшвыривала
от себя бриллианты:
   - Ах, на што мне они, дядюшка?..
   Русский двор оживило явление поляков. В богатых кунтушах, с головами,
бритыми наголо (по древней моде, еще сарматской), паны вежливо  позвани-
вали во дворце саблями, угодливые и  красноречивые.  Приехали  женихами:
невест поискать! Возглавлял эту ватагу граф Ксаверий  Браницкий,  гетман
коронный, уже в летах человек.
   Потемкин всегда привечал поляков с радушием:
   - Щацунек, панове... мое почтение, господа!
   Светлейший давно уже мечтал породниться с ясновельможными, с  умыслом
он показал графу на Саньку Энгельгардт:
   - Погляди, Ксаверий Петрович, какова стать и осанка! Будто не в лопу-
хах родилась, а сам Пракситель из мрамора сделал.
   Браницкий закрутил ус и заложил его за ухо.
   - Добже, светне, - восхитился он молодицей.
   - Так бери ее... пока не испортилась!
   Александра Васильевна не ожидала того от дядюшки, и вечером  возникло
бурное объяснение. Санька кричала:
   - Некрасивый он, старый... зачем мне такого?
   - Зато ты молодая и красивая, - отвечал Потемкин.
   - У него башка бритая, будто из больницы бежал.
   - Зато на тебе шерсти, как на овце.
   - Хоть режьте, не пойду за Браницкого... Нет, не пойду! У меня  давно
камер-юнкер Постельников на примете... сладенький!
   Потемкин, недолго думая, схватил Саньку за  волосы,  проволок  ее  по
паркетам от камина до дверей, приговаривая:
   - Пойдешь, курва, коли я велю...
   В ноябре при дворе сыграли две свадьбы: полудохлый  граф  Скавронский
передал свой графский титул Екатерине Энгельгардт,  а  Санька  сделалась
графиней Браницкой... За окнами дворца вспыхнула  праздничная  иллюмина-
ция, в сиянии огней блистал яркий венцель императрицы...
   На брачный пир были званы певцы, средь  них  и  вертлявая  примадонна
итальянской оперы Анна Бернуцци-Давиа. Эта прожженная бестия,  изображая
садовницу, расхаживала среди гостей с корзиной свежих роз и, кокетничая,
лакомилась вниманием мужчин, не всегда пристойным. Давиа вела себя  так,
словно Зимний дворец для нее - подмостки оперы-буфф,  где  она  привыкла
вытворять все, что взбредет в голову. Екатерина,  беседуя  с  Браницким,
случайно указала на нее сложенным веером:
   - А вот и синьора Давиа, у нее чудный голос.
   - Только не просите меня петь, - фыркнула певица.
   Екатерина давно отвыкла от такого хамства:
   - И не подумаю просить, моя дорогая. Я ведь только похвалила ваш  го-
лос. Но я никогда не желала бы его слышать.
   Бернуцци-Давиа заявила, что покинет Петербург, где ей платят всего-то
три тысячи за выход. Екатерина сказала ей:
   - У меня и фельдмаршалы за битвы столько не получают.
   - Ах, так? - закричала Давиа. - В  таком  случае  пусть  вместо  меня
здесь и поют ваши фельдмаршалы, а я послушаю... Может, их сопрано устро-
ит ваш слух более моего голоса!
   На улице было очень морозно. Разгневанная певица велела подкатить ка-
рету как можно ближе к подъезду. Тут ее нагнал Безбородко, страстно про-
шептавший:
   - Я согласен доплачивать ту сумму, которой вам недостает от  императ-
рицы. Просите сколько угодно, только не лишайте меня  услаждения  созер-
цать красоту вашу нездешнюю и упиваться волшебным голосом вашим.
   На окнах морозище выписывал сложнейшие узоры.
   - Кто вы такой? - спросила Давиа.
   Безбородко пошевелил перед ней толстыми пальцами, чтобы женщина обра-
тила внимание на игру камней в его драгоценных перстнях. Но Давиа  заме-
тила и другое: на этом уродливом чурбане сползали с ног чулки, пряжки на
башмаках были оборваны.
   - Я вам не верю, - сказала она. - Еще не было мужчины в Европе,  щед-
ротами которого я бы осталась вполне довольна.
   - Так это в Европе, а здесь... Россия.
   Давиа еще раз глянула на складки его чулок.
   - Согласна. Но я не одна - у меня есть любовник!
   Безбородко еще раз осветил ее игрой бриллиантов:
   - И любовника вашего не оставлю... возблагодарю.
   ...Графиня Александра Васи