подстрелит  сорок  кабанов.  Актону  приказала
плыть в море и привезти ей дюжину голов алжирских пиратов. Она  плакала.
Она осыпала Разумовского самыми нескромными признаниями и самыми грубыми
проклятьями.
   Наконец он сдался...
   Русский флот обрел якорные стоянки в Сицилии.
   Екатерина, очень довольная, сказала Потемкину:
   - Вот что можно сделать в двадцать пять лет, и для этого не требуется
никакой государственной мудрости...


   3. ДОМОЙ ХОЧЕТСЯ

   Яков Булгаков, уже советник при посольстве князя Репнина, в  кривизне
стамбульских улиц находил дома, строенные еще византийцами. Вторые этажи
балконами нависали над первыми,  через  жалюзи  "кафессов"  посверкивали
глаза гаремных жен, увеличенные искусным гримом, улыбались губы, подкра-
шенные кармином.
   Булгаков живо смешивался с разноязыкой толпой Стамбула. Тучи  голубей
парили над куполами дворцов султана: Ереванского -  в  честь  завоевания
Армении, Багдадского - в честь порабощения арабского  Востока.  И  поче-
му-то думалось: когда Осман, зачинатель могучей империи, пришел к  влас-
ти, все имущество его состояло  из  четырех  насущных  предметов-знамени
пророка, куска холстины, миски для плова и медной солонки...  А  теперь?
Шумный базар Капалы-Чарсы раскинулся перед дипломатом,  купцы  орудовали
так же шустро, как визири в политике. Все здесь продавалось, все покупа-
лось...
   Лупоглазый айсор тянул Булгакова за рукав:
   - Зайди в мою лавку, о богатстве которой знает один Аллах. Я тебе по-
кажу алмазы из Индии, рубины  бахадшанскис,  бирюзу  Нишапура  и  "рыбий
глаз" из Судана... У меня есть седло, осыпанное жемчугом. А если ты  лю-
бишь тайные удовольствия, у меня продаются и девочки: одна из Подолии, а
другая из Грузии. Ты посмотри на них, и тогда сразу развяжешь свой коше-
лек...
   Вечером на посольской даче Булгаков с князем Репниным наблюдал за по-
жаром в Константинополе. "Энгенвар!" (Пожарьслышались крики, и мимо  бе-
жали глашатаи в ярко-красных одеждах, выкрикивая названия улиц, охвачен-
ных пламенем. В розовых вихрях носились и погибали священные голуби.
   - Вина хочу, - сказал Булгаков и послал в погреб лакея посольского. -
Я все грущу, ваше сиятельство.
   - О чем же, Яков Иваныч?
   - Жизнь быстролстна. Уж и немолод. Мелькали города, страны,  гостини-
цы, конференции, женщины, конгрессы... Семьи нет. Детей нет.  И  времени
тоже нет.
   Репнин спросил, отчего нужда во времени.
   - Ах, князь! - отвечал Булгаков. - Ведь я, в дипломатии утопая, долго
еще пузырями пиитическими булькал. Смолоду, еще с университета, мечтал о
славе Гомеровой... Да разве теперь к Олимпу подступишься? И  писать  не-
когда.
   Николай Васильевич Репнин тоже просил вина.
   - Вот посадят нас турки в Эди-Куль, где Обрссков подагру нажил, тогда
можно писать хоть с утра до ночи: чернил нам не хватит, Яшенька, а  вре-
мени в избытке будет...
   Кучук-Кайнарджийский мир спокойствия не принес. Пожалуй,  нигде,  как
здесь, в самом чреве Блистательной Порты, не ощущалось так сильно  дуно-
вение будущей грозы. Панин болел, зато все явственнее сказывалось на по-
литике влияние новых личностей - Безбородко и князя Потемкина.
   Реис-эфенди Ибрагим откровенно смеялся:
   - Безбородко мы не знаем, а ваш кривой генерал немало смешил нас  еще
на Дунае, мы согласны смеяться и далее...
   Дворец реис-эфенди был безобразен и, кажется, выстроен таковым нароч-
но, дабы не вызвать подозрений султана в воровстве и гордости.  Булгаков
с князем Репниным сидели на подушках, обтянутых нежным шелком из Бруссы.
   - Раньше, - говорил Репнин, - султаны ваши платили калым ханам в Кры-
му, а теперь Девлет-Гирей согласен платить султану... Зачем вы  пригрели
мурз татарских, клевету на нас изливающих?
   - Мы после мира, - добавил Булгаков, - войска свои из Крыма вывели, а
вы их оставили на Кубани и в Тамани, вы держите гарнизоны  янычарские  в
крепостях близ владений наших.
   - Меня вы можете уговорить, - отвечал рсис-эфснди. - Я  сумею  угово-
рить визиря. Визирь уговорит и султана нашего. Но кто  осмелится  угово-
рить чернь стамбульскую?..
   Когда послы покидали реис-эфенди, чернь стала швырять в них камни, но
босоногие  кавасы  (слуги)  с  палками  в  руках  моментально  разогнали
злобствующую толпу:
   - Именем султана! Пусть пройдут послы кралицы...
   Вечером Репнин отписывал Екатерине, а Булгаков строчил Панину -  оди-
наково: турецкий флот строится очень быстро, арсеналы султана  полнятся,
а Крым-главная наша язва... При всей примитивности  ханства  внутри  его
затаилась сложнейшая структура правления, в которой русские часто  запу-
тывались: султаны, мурзы, калги, агасы, бей, эфенди, кадии, муфтии!  На-
конец, в Бахчисарае имели значение матери и мамки, жены и дочери  ханов.
Это был удивительно цепкий, выносливый и колючий куст,  который,  как  и
русский "залом", лучше всего рвать с корнем! Но... кто  вырвет?  У  кого
хватит мужества?
   Потемкин присел к столу. Под его халатом пригрслся котеночек приблуд-
ный, тепла материнского ищущий. Светлейший писал наскоро,  без  помарок,
писал в Коломну Суворову, чтобы ехал помогать князю  Прозоровскому:  ему
кавалерией, а тебе пехотой командовать. Он дал понять Суворову: на рожон
не лезь - Турция ждет скандала с пролитием крови, дабы открыть  войну  -
новую, беспощадную.
   - Итальянца сюда! - зычно велел Потемкин.
   Вбежал скорый Франц Иванович Чинати - кабинет-курьер  и  сорвиголова.
Ему был вручен пакет до Коломны.
   - Лети! - повелел светлейший и сразу успокоился, стал перебирать при-
горшню бриллиантов и рубинов, искренно любуясь  игрою  света,  волшебным
блеском сокровищ...
   Суворов недавно женился (по указу батюшки), Варюту свою и дочку Ната-
шеньку обожал. Пришлось их покинуть. На редких станциях, перед сном, Су-
воров затепливал свечи и писал стихи, подражая Гомеру. С дороги  отписы-
вал и Потемкину - с почтением: "В остальном препоручаю  себя  в  высокое
покровительство вашей светлости..."
   Была поздняя осень 1776 года.
   А в декабре Полтава затихла в снегу; уютная, она мирно курилась  дым-
ками из печных труб. Здесь проживал под опекою России калга Шагин-Гирей,
выжидая, когда ханский престол в Бахчисарае будет свободным. Он  пожелал
встретиться с полководцем, и Суворов, еще на  Дунае  пытавшийся  постичь
татарский язык, теперь приветствовал бывшего хана словами:
   - Вахытыныз хаир олсун!
   На что Шагин-Гирей отвечал ему "ахшам хаир" и склонился в поклоне...
   Если бы Суворов не знал, что Шагин - татарин, он  бы  принял  его  за
итальянца: тонкое матовое лицо, глаза с поволокой.
   - Девлет-Гирей, - говорил калга, - недаром лежал во прахе у ног  сул-
тана: он завладел престолом предков моих, потому что обещал татарам под-
чинение туркам. А я потерял престол, ибо выбрал дружбу с вашей кралицей,
и не с Босфором, а с берегов Невы ожидаю мира, силы и справедливости...
   Для Суворова был накрыт стол - полурусский, полутатарский.  Александр
Васильевич обнюхал лимон:
   - Не дыр бу татарджа? Как зовется лимон по-вашему?
   - Лимон, - пояснил калга.
   - А чай?
   - Чай.
   - А бублик?
   - Калач.
   - Человек?
   - Адам...
   Суворов сказал, что Петербург не желает насилия, а едино  лишь  безо-
пасности Крыма от вожделений султанских. Калга поведал, что ислам  приу-
чает верующих к мысли о колоссальном значении сильной личности  в  исто-
рии.
   - И я, любимая тварь Аллаха, или стану татарским Петром Первым,  соз-
дав из Крыма империю, или погибну...
   Суворов оставил на почте письмецо для Варюты, чтобы весною  приезжала
с Наташенькой в Полтаву: повидаться! В степях, ближе к морю, уже показа-
лись верблюды, стоящие мордами против ветра, из балок сочился  кизяковый
дым - это грелись возле очагов  неприхотливые  ногаи.  Прозоровского  он
отыскал за Елизаветградом на хуторе, в котором таились от властей беглые
крепостные и запорожцы, не желавшие уйти в Сечь  Задунайскую.  Здесь,  в
слепенькой мазанке, раскатав на лавке карты, Александр Васильевич  дока-
зывал князю Александру Александровичу:
   - Донских казаков, чаю, надобно Кубанью прельстить, дабы и  Кубанское
войско заиметь - противу Кабарды  турецкой.  А  нам,  князь,  желательно
войско обретать поблизости от Перекопа Крымского, дабы хан  Девлет-Гирей
по ночам вздрагивал.
   - Монархиня противу войны, - сумрачно отвечал князь.
   - Да бить-то не всегда и нужно, - сказал Суворов. - Иногда высморкай-
ся погромче-и наглец в кусты прячется...
   Прозоровский зависел от Румянцева. Румянцев уже начинал  зависеть  от
Потемкина. Но граф Задунайский терпеть не мог, если кто из его подчинен-
ных сносился с Потемкиным... Таких смельчаков он карал, гнал,  преследо-
вал!
   Флюс, рефлюс, - прилив, отлив. Качка бортовая, килевая и всякая, будь
она неладна... Коммерческая эскадра Козлянинова пришла в Ливорно,  здесь
Федор Ушаков стал командиром фрегата "Святой Павел"; отсюда, из Ливорно,
он плавал с грузом до Мессины, повидал Везувий и,  конечно,  не  отказал
себе в удовольствии побывать в руинах Помпеи, которую тогда раскапывали.
   - Воруют там... кому не лень! - рассказывал он Прохору. - Говорят,  и
в Крыму татарском есть что  копать.  Князь  Василий  Долгорукий-Крымский
притащил из Кафы в Москву целый обоз древних плит мраморных,  а  что  на
них писано-теперь академики головы ломают...
   Прохор Курносов не гулял, не пил-берег деньги, чтобы Аксинью с детиш-
ками подарками обрадовать. В лавках Ливорно глаза разбегались от  изоби-
лия товаров. С итальянской беззаботностью рубины были  выставлены  подле
омаров, венецианские зеркала отражали груды красивых конфет,  засиженных
дочерна мухами. Долго блуждал он по лавкам, не зная, что купить для  Ак-
синьи, пока не набрел на армянина, который обрадовался русскому:
   - Мы, гонимые, за вас, русских, всюду молимся - и в Персии, и в  Тур-
ции, и в Африке, и в Индии. Сколько у вас денег?
   Курносов честно открыл перед ним свой кошелек.
   - Мало, - сказал купец. - Но русского не обижу.
   Он выложил перед ним индийские жемчуга такой волшебной  окраски,  что
Прошка взял их, не думая. На солнцепеке сидели нищие, они жевали  черные
маслины, запивая их золотистым оливковым маслом. Один нищий спросил Кур-
носова:
   - Что так глядишь на нас, иноземец?
   - Смотрю, что богатые вы нищие. У нас, в России,  такое  вот  маслице
священным почитают. Мы им в храмах лампады заливаем, а вы его  стаканами
хлещете будто водку...
   Ливорно помимо нищих населяли еще и  черные  пудели,  столь  заросшие
шерстью, что они света белого не видели. А чтобы разглядеть нужное,  они
прежде долго трясли головами, отмахивая с глаз длинные пряди. Один такой
пудель пристал к Прошке.
   - Ну, идем на корабль! Детишкам подарком станешь...
   Наконец корабли потянулись к Босфору. При вхождении к проливу  Козля-
нинов велел из пушек не палить, колокола снять "и не командовать  в  ру-
пор, также не свистеть, что у турок почитается манером  военных  судов".
Но перед русскими кораблями турки перегородили Босфор железными  цепями:
не пройдешь!
   "Северный орел" принял на борт Булгакова.
   - Тимофей Гаврилыч, - сказал он Козлянинову, - флаги у вас коммерчес-
кие, но один фрегат пушками ощетинился.
   Ему объяснили, что плавание трудное, и правда, что один корабль  воо-
ружен, но лишь ради того, чтобы от пиратов отбиваться. Булгаков выглядел
плохо - мученически:
   - Мы тут с князем Репниным зубы стерли в переговорах.  Чего  спорить?
Снимайте пушки со станков, тащите их в трюмы, все люки на замок, а ключи
покажу реис-эфенди...
   Реис-эфенди на эти ключи и глядеть не стал.
   - Лучше пусть меня изрубят на куски, - сказал он, - но  ни  один  ко-
рабль гуяров в Черное море не пропустим. Если из-за  этих  кораблей  мир
наш кончится, такова воля Аллаха...
   Пришлось Репнину облачаться в мундир, объяснять  низирю,  что  Турция
нарушает артикул N 11 обоюдного согласия, позволяющий  русским  торговым
судам проходить через Босфор.
   - Лучше война! - огрызнулся визирь...
   Прошка чуть не плакал: сколько было надежд на скорую встречу с  женой
и детьми... Булгаков сообщил экипажам, что уговоры  Блистательной  Порты
будут продолжены, но все-таки советовал готовиться  к  зимованию  в  Бу-
юк-Дерс. На берег сходить не разрешалось.
   - Потерпите. Может, и образумятся турки! Мы с князем уж  столько  шуб
лисьих да горностаев с куницами им подарили, что и не знаем теперь,  как
перед казной отчитаться.
   - А если османы цепи с Босфора не уберут?
   - Тогда эскадра вернется в Кронштадт...
   Час от часу не легче. Тут выручил Федор Ушаков.
   - Я в Морсю ухожу к грекам. Забирай пуделя, пошли...
   Прошка перебрался на его фрегат, который долго блуждал средь  гречес-
ких островов-с почтой и пассажирами, вооруженными до зубов, как  разбой-
ники. В один из дней Ушаков сказал:
   - Турки стали вырезать эллинов, кои под знаменами  кашими  сражались.
Ламбро Каччиони сейчас спасает земляков в России. Люди они смелые, реши-
ли идти через Босфор - будь что будет...
   Ночью к борту фрегата подвалила большая фелюга. Прошка перепрыгнул на
нее с пуделем и вещами. В трюме было немало женщин с детьми, один старый
грек ладно говорил по-русски:
   - Подумай прежде. Мы ведь жен наших предупредили, что в  случае  чего
зарежем их, зарежем и детей своих, а потом сами погибнем.
   - Если драться надо, так буду и я за вас драться...
   Фелюга тихо вошла в ночной Босфор, слева протянулись огни Галаты,  от
арсенала Топханс слышались крики часовых. Греков окликнули турки с бере-
га, им ответили:
   - Мы албанцы! Плывем на службу паше в Синопе...
   Османы поверили. Фелюга вырвалась на  простор  Черного  моря.  Ламбро
Каччиони, корсар вида свирепого, с громадными усами, занимавшими полови-
ну лица, позвал Прошку в каюту.
   - Твое русское счастье стало и счастьем эллинским... Я в прошлом году
бывал в Петербурге, Потемкин указал нам жить пока возле  Керчи,  охраняя
ее от турок таманских. Вот туда и плывем. А тебе куда надо, говори мне.
   - С вами до Керчи, а до Азова уж сам доберусь...
   На высокой шапке Каччиони красовалась  большая  рука,  выкованная  из
чистого серебра, - это был  знак  особого  покровительства  России!  Под
русским флагом корсар обрел себе чин майора. Фелюгу высоко  взмывало  на
гребнях рассыпчатых волн... Повеяло весною, когда Прохор  Курносов  доб-
рался до азовского жилья. Аксинья хлопотала на дворе, развешивая  мокрое
после стирки белье такой чистоты, что даже глаза слепило...
   Обнялись! А пудель бегал вокруг и лаял, лаял, лаял.
   Дети не узнали отца. Прохор тоже не узнал.
   - Какой же тут Пашенька, а какой Петенька? Ну  не  дичитесь.  Я  ведь
ваш. Вместе жить станем. И ничего я вам, детишки, не привез. Вот  только
пуделя в забаву - играйтесь...
   На шею Аксиньи он набросил индийские жемчуга!
   Ему повезло. А эскадру коммерческих  судов  турки  не  пропустили,  и
пришлось ей тащиться вокруг Европы обратно - в Кронштадт. Там, на Балти-
ке, и остался служить Федор Ушаков.
   Кучук-Кайнарджи некий мир уже дал трещину.


   4. ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

   Год назад, в феврале 1776-го, Петербург был крайне взволнован:  слав-
ный хирург Тоди удалил грудь, пораженную раком, у Софьи Алексеевны Муси-
ной-Пушкиной, жены русского посла в Лондоне. По тем  временам  это  было
важное событие, о котором трезвонили газеты Парижа, Гамбурга,  Вены.  Но
госпожа посланница прожила ровно год и все-таки умерла...
   Екатерина была разъярена бессилием медицины.
   - Во, трясуны проклятые! - ругала она врачей. - Сами едва ноги таска-
ют, из своих хвороб не выберутся,  а  других  лечить  вознамерились.  Им
только дайся - зарежут!
   Потемкин, как и Екатерина, медицины не жаловал.
   - Верно, матушка, - поддакивал он. - Как можно здоровье дохлому эску-
лапу вверить? Бодрое же здравие лекаря - как вывеска над трактиром. Еже-
ли вывеска хороша, с охотой в трактир идешь, а коль дурна - и силком  не
затащишь.
   Роджерсон подтвердил, что рак неизлечим. Императрица  не  верила.  Ее
рациональный подход к жизни не мог смириться с тем, что в этом мире есть
нечто такое, от чего не спасут ни слова, ни власть, ни деньги. Она  сде-
лала официальный запрос в Мадрид: правда ли, что в горах басков  водятся
ящерицы, отвар из которых излечивает раковую опухоль? Ответ был  неопре-
деленным. Но газеты Европы уже наполнились слухами, будто русская  импе-
ратрица сама больна раком и готовится к операции. Она велела узнать: от-
куда сея ложь произросла? Оказывается, газетсры германского  Кельна  уже
давно сообщали о болезни Екатерины в таких выражениях: "Она  умирает  от
рака, и это большое счастье для всего мира". Екатерина сказала:
   - "Ирод", хрыч старый, исподтишка мне гадит...
   Но как ни злилась на Фридриха, коммерческий договор с  ним  продлила,
чтобы через торговые связи  контролировать  политику  Пруссии,  противо-
борствующую венским каверзам (это было сейчас на руку  русскому  Кабине-
ту). Вскоре Потемкин доложил, что Ламбро Каччиони, верный слуга  России,
жалуется: война не принесла грекам свободы, а тем, кто бежал  в  русские
пределы, земли отведены плохие. Потемкин сказал, что эллины народ умный,
Россия должна исповедовать их опыт в коммерции, в дипломатии и навигации
флотской. Петербург по его почину вскоре обогатился Греческой гимназией,
для которой Академия выделила лучших педагогов. Учеников пичкали  иност-
ранными языками (вплоть до албанского), моралью  с  логикой,  танцами  с
фехтованием и алгеброй - "до интеграла и дифференциала". Так  незаметно,
исподволь, Россия готовила будущих борцов за греческую свободу и незави-
симость...
   Греческий проспект в Петербурге - память об этом!
   Русские двери в Европу были раскрыты настежь - невские берега издавна
влекли иностранцев, желавших обрести новую родину. Россия жестоко  пере-
малывала людские судьбы: живописцы могли стать экзекуторами,  граверы  -
варить пастилу, кондитеры - разводить овец, шлюхи могли  превратиться  в
русских графинь, а французские маркизы - в убогих кастелянш.  До  самого
ледостава прибывали в Петербург корабли, бросая якоря  возле  Биржи.  Но
часто, вместо рабочих рук и разумных голов, государство получало  болва-
нов и авантюристов. Немецкий офицер с длиннейшей шпагой требовал,  чтобы
его везли прямо в Зимний дворец:
   - Императрице нужны такие храбрецы, как я!
   - Не верьте ему, - доносилось из трюмов. - Мы всю дорогу от  Гамбурга
не знали, как уберечь от него свои кошельки...
   Сказочно прекрасный корабль вошел однажды утром в Неву и бросил  яко-
ря. Это прибыла герцогиня Кингстон - с единой целью  -  увидеть  великую
государыню.
   - Меня же интересует только корабль, а не  эта  авантюристка,  годная
для эшафота или лупанария, - сказала Екатерина, забираясь  в  карету.  -
Герцогине Кингстон давно под шестьдесят, но сэр Гуннинг сказывал, что на
безбожных карнавалах Венеции она является во всем том, в чем и родилась,
не забывая, однако, прикрыть срам гирляндой из розочек... Я же знаю!  Из
театров Лондона ее выводили с полицией, а в Берлине она выпивала две бу-
тылки подряд, после чего еще танцевала.
   Ах, эта пресыщенная,  самодовольная  Англия,  где  трехлетние  девоч-
ки-аристократки имеют по шесть баронетских титулов, а в  двенадцать  лет
они уже невесты милордов, к шестнадцати успевают побывать женами пэров и
герцогов, после чего, быстро овдовев, начинают путешествовать. Из  этого
чванного мира лондонской элиты вышла и герцогиня Кингстон. Толпы  народа
заполняли набережные Невы, дивясь ее большому красочному кораблю; наряд-
ные лодки знати приставали к трапу его. Кингстонша, как  прозвали  ее  в
народе, принимала гостей в герцогской короне, унизанной рубинами, знако-
мила со своей плавучей картинной галереей, которая высоко ценилась  зна-
токами. Она говорила, что согласна пополнить Эрмитаж любой картиной, ка-
кая приглянется императрице,  включая  и  подлинник  Рафаэля.  Герцогиня
рассказывала, что будет счастлива, ес