о в условиях
тогдашней России. Екатерина опубликовала торжественный манифест,  призы-
вая людей не страшиться прививок, влияние которых испытала на себе.
   Петербург был празднично иллюминирован, всюду справлялись пышные зас-
толья, сенаторы говорили всякие речи,  а  Васенька  Рубан,  сам  жестоко
пострадавший от оспы, воспел мужество императрицы в высокопарной и  без-
дарной оде. Заезжий итальянский танцор Анджиолини поставил балет "Побеж-
денное предрассуждение": на сцене плясала радостная Минерва  (императри-
ца), ей подплясывала Рутения (олицетворение России), и  Екатерина  балет
сразу запретила.
   - Аллегория, - сказала она Бецкому, - должна быть разумной. Мне  про-
тивно смотреть, когда здоровущая кобыла изображает "гнилую горячку", пе-
ред которой выписывает сложнейший пируэт "чума", а  проклятая  "оспа"  с
крылышками за плечами приманивает к себе "трахому" в шлеме античного во-
ина.
   У Бецкого были свои взгляды на искусство:
   - Но музыка, ваше величество, музыка-то какова!
   - Никакой Гайдн не избавит сюжет от глупости...
   Но еще до этих событий Украина вздрогнула от топота гайдамацкой  кон-
ницы, и Екатерина, перепуганная, приказала:
   - Репнина срочно из Варшавы отозвать!


   3. "ПУГУ, ПУГУ, ПУГУ!"

   - Уже поздно, - отвечал ей граф Панин. - Конфедерации Бара, разогнан-
ные компутовым войском, бьют челом Мустафе  и  Марии-Терезии,  войну  на
Россию накликивая. Черная  туча  на  юге  застилает  горизонты  наши,  а
зверства, конфедератами учиняемые, не передать словами. В отмщение же им
выступает сила новая, для нас тоже опасная - гайдамаки  вольные!  А  для
дел польских нужен человек скорейший, яко метеор, чтобы в един  миг  яв-
лялся там, где надобна рука решительная...
   Екатерина сказала, поправляя прическу, что Россия талантами не обиже-
на, и велела звать Александра Васильевича Суворова:
   - А кто скорее его марши производит? Нету таких...
   Теперь следовало размерить каждый шаг Алексея Михайловича  Обрескова,
чтобы посол мог правильно ориентировать себя в новых, условиях  войны  с
конфедератами и восстания гайдамацкого. Инструкции для посла были  пере-
белены, разложены по пакетам, поверх них императрица оттиснула свою лич-
ную печать с изображением улья с  пчелами  и  девизом:  полезное!  Честь
ехать без отдыха от берегов Невы до Босфора выпала сержанту  Семеновской
лейбгвардии хорошему парню Алешке Трегубову.
   - Вези, молодец! Гладкой дороги тебе...
   Трегубов добрался уже до Ясс, и здесь турки на кордоне пустили в него
стрелу. Конь рухнул, пронзенный насмерть, янычары сорвали С курьера сум-
ку с дипломатической почтой. Но в Петербурге ничего об этом не знали...
   Екатерина, подумав, велела заготовить два указа:
   1) А. В. СУВОРОВУ - присвоить чин бригадира;
   2) Г. А. ПОТЕМКИНУ - состоять при дворе камергером.
   Пути-дороги этих людей еще не перекрещивались.
   Молодые ребята. Кто их знает? Да никто не знает...
   - Пугу-пугу... пугу! - понукал лошадей гайдамак.
   Вольная степная птица, он весь в призыве "Гайда!", и  редко  кто  его
гонит, чаще он за врагом гонится. Для власти - разбойник, которого петля
ждет, для народа - защитник, которому в любой  хате  уготовано  укрытие,
чарка горилки и добрый шматок сала. Когда возникла Барская конфедерация,
а на шляхах заскрипели виселицы для крестьян  украинских,  тогда  Максим
Железняк намочил в дегте рубаху, натянул ее на голое тело, сверху  кобе-
няк накинул и призвал "товариство" постоять за волю общенародную.
   Встали от земли и стар и млад, говоря:
   - Не дай, боже, в шинку померети. Поховали б товарыщы в чистому  поли
та над тим курганом выпалили б с гарматы: нехай знае вся Краина,  що  не
псина сдохла - то казак вильный сгинул!
   Хоронясь в "гущавинах" леса, по балкам да по оврагам,  минуя  рогатки
кордонные, Железняк перешел границу: перед гайдамаками пролегла Правобе-
режная Украина, замученная панством да ксендзами, обобранная догола шин-
карями да арендаторами. "Пугу, пугу, пугу!" - от  клича  этого  трепетал
мир бусурманский - веками, а теперь шинкари и  шляхетство  надменное  не
стыдились бегством спасаться: "Лучше жизнь лыковая, нежели смерть шелко-
вая..." На площадях сел и местечек Максим Железняк показывал народу "зо-
лотую грамоту" Екатерины II с печатями и подписями ее личными, призывал:
   - Вставай все под хоругви царицыны!
   С налету взял Жаботин, потом наскочил на Лисянку и ее взял.  А  толпа
восставших росла, всюду возникали новые отряды, новые атаманы-Журба, Ши-
ло, Бандура, Швачка, Пикуль, Саражин, Москаль, Нос и прочие. Брали замки
уговором - именем Екатерины II! - а коли не открывались  ворота,  ломали
священные брамы ядрами...
   - По велению матушки Катерины постоим все за Украину, отбывать панщи-
ну не станем, жито и сено да солома наши отныне будут, кабанов режьте  и
ешьте... Пугу-пугу-пугу!
   Впереди лежала Умань - замок-крепость,  личная  резиденция  киевского
воеводы князя Салезы Потоцкого; здесь их ждал Гонта.
   Хороший сотник на Умани - Иван Гонта... Поверх жупана его контуш  бо-
гатый, на нем рукава вразмах откидные - вылеты. Кушак-пас плотно облегал
стройное, гибкое тело, а на пасе бренчала кривая дамасская сабля. Вокруг
шеи сотника тугие белые воротнички, он их застегивал  запонкою  с  руби-
ном... Пан, да и только!
   А вышел Гонта из крепостных, но полюбился князю  Потоцкому,  тот  его
грамоте и языкам обучил; умом да храбростью Гонта в сотники  вышел.  По-
тоцкий ему деревни свои подарил - Россоши с Осадовкой; богатый дом у па-
на Гонты, ладная и добрая жинка, загляденье и дочки Гонтовы  -  портреты
семьи уманского сотника висят в храме села Володарки, где Гонта  церков-
ным старостой... Но иногда нападало на Гонту раздумье, даже отряхивался:
   - Да вжеж що буде, то и буде! А буде, що Бог даст...
   Шляхта поместная не могла забыть, что Гонта в тех же Россошах мальчи-
ком гусей пас, его шельмовали как хама и быдло. С бритой головы  сотника
печально спадал оселедец казачий, длинные черные усы свисали вдоль  глу-
боких складок лица...
   Меж тем вольные костры гайдамацкие уже  осветили  дебри  окрестные  -
Максим Железняк подступил к Умани. А крепость была  сильна  артиллерией,
стерегли ее жолнеры и надворные казаки, которыми сам же Гонта и командо-
вал; в базилианской коллегии 400 богословов взялись за ружья, а  панство
звенело саблями, заседая в цукернях. Знатного пана Цесельского уже  пре-
дупредили, что Иван Гонта  вот-вот  переметнется  к  гайдамакам:  родная
кровь Железняка ближе ему чужой крови Салезы Потоцкого! Время было неце-
ремонное. Гонту заковали в цепи, повели на площадь  -  вешать,  Но  жена
полковника Обуха раскричалась, что по наговорам нельзя людей казни  пре-
давать:
   - Кого еще любит Салезы Потоцкий, как не Гонту?
   Это так, и потому пан Цесельский задумался.
   - Ладно, - решил, - веди, Гонта, сотню свою на Синюху...
   Глянул Гонта на петлю, что болталась над ним. До самой  земли  покло-
нился он доброй пани Обух, крикнув ей по-латыни:
   - Бог воздаст счастья детям и внукам твоим!
   Прямо с эшафота вскочил на коня и увел казаков в лес, а там на поляне
красный ковер разложен, на ковре сидят Максим Железняк с атаманом  Шило,
горилку пьют. Обрадовались оба:
   - Эге, сотник! Садись рядом с нами...
   Гонта и Железняк наказали Шиле взять сотню гайдамаков и скакать к го-
роду Балта, куда сбегались все конфедераты барские иосле разгрома.  Кого
настигнут - сечь саблями!
   - Да Балту, гляди, с турецкою Галтой не спутай.
   - Не спутаю. - И Шило с отрядом ускакал...
   Умань гайдамаки брали штурмом. Бесстрашно, под огнем пушек,  взломали
брамы и хлынули в улицы города. Пощады никому не давали. Кровь за кровь.
Око за око.
   К ногам Гонты слетела и голова пана Цесельского.
   - Саблею - за петлю, получай!
   А дочку Цесельского, к себе прижал, как родную:
   - Не троньте се! Дети за батькив невинны... Я тебе, дочурка моя, при-
дано богато выдам. Доживешь до лет моих, напиши правду -  как  гайдамаки
за волю вольную бились...
   Из Умани Железняк с Гонтою рассылали воззвания к народу  украинскому:
"Жители Короны, обитающие во владеньях шляхетских, королевских и  духов-
ных, ваш час настал! Пришло время освободиться из неволи... пришло время
отомстить за все наши Пуки и терзания..."  Народное  восстание  охватило
всю Украину, докатилось оно вплоть до Галиции, даже до Волыни - все вок-
руг сотрясалось от грохота гайдамацкой конницы: пугу-пугу... Наивные де-
ти степной вольницы, они слали русским властям в Киеве подробные  рапор-
ты, отчитываясь в том, что сделали, и даже спрашивали -  что  делать  им
дальше?
   "Золотая грамота" Екатерины оказалась фальшивой....
   А сотенный атаман Шило все гнал и гнал свой казачий отряд дальше - на
Балту, на Балту, и стелилась под потными животами лошадей трава степная,
трава дикая, трава высоченная.
   - Пугу, пугу... летит казак с Лугу!
   Блеснули воды пограничной Синюхи, что обтекала земли орды Едисанской,
привольные степи запорожские. Балта считалась городом польским, но через
Синюху был перекинут мостик, и стоило перейти через него  реку  -  сразу
попадешь в турецкую Галту.
   - Пугу-пугу... пугу! - налетели на город гайдамаки.
   По другому берегу речки Синюхи шлялись сонные турки в  шароварах,  из
своей Галты они покрикивали в польскую Балту:
   - Эй, казак! Богатый бакшиш собрал?
   - Можем и поделиться, - отвечали им гайдамаки.
   А ярмарка в Балте была богатая: там греки и саксонцы,  даже  пруссаки
торговали, - туркам было завидно видеть чужую добычу. Шило велел возвра-
щаться, но в дороге обратной повстанцы узнали, что после их ухода  турки
накинулись, как воронье, на беззащитную Балту,  начали  кровавый  грабеж
греков, армян и православных.
   - Вернемся! - дружно закричали гайдамаки.
   Вернулись, и начался бой. Гайдамаки в азарте сечи проскочили  мост  и
ворвались в турецкую Галту, там они никого не пожалели. На  другой  день
турки ответили им яростным нападением, тоже никого не жалея, но были от-
биты. Гайдамаки орали им через речку:
   - Эй, Хасан! Кончай драться... лучше выпьем!
   Враждующие помирились. Казаки честно свалили на мосту все  пограблен-
ное, турки разобрали свое добро, угостили казаков  вином  молдавским,  а
гайдамаки дали хлебнуть хохлацкой горилки.
   Шило вновь скомандовал: "На лошадей! - и они ушли.
   Узнав обо всем этом, старый хотинский паша сказал:
   - Крепко ли помирились наши с гайдамаками?
   - Очень крепко, и даже все добро вернули.
   - Вот и хорошо, что так кончилось...
   Но главарь барских конфедератов Пулавский расшумелся,  что  затронута
честь султана турецкого и он сейчас же поскачет в Константинополь, а там
маркиз Вержен поможет ему довести до ушей Мустафы III истину об уманских
и балтских событиях.
   - Без войны вам не жить! - бушевал Пулавский.
   Хотинский паша велел отвести горлопана в  крепость  и  там  запереть.
Ночью он вошел в камеру, накинул на шею спящего шелковую петлю  и  зада-
вил.
   - Вот теперь войны не будет, - сказал мудрый паша...
   Но если бы он знал, кто управляет Диваном!
   Поздно! Барон Франсуа де Тотт, резидент Версаля при дворе Бахчисарая,
накрыл стол для калги-султана и его свиты. Русский кожаный поднос  обло-
жили сухарями и копчеными окороками из конины, которые очень  обрадовали
татар. Отдельно подали красную икру и  вяленый  изюм.  Дипломат  Франции
угостил калгу шампанским.
   - Аллах мне простит, - сказал тот, жадно выпив...
   Далекие от политики Европы, татары и ногайцы жаждали  лишь  добычи  и
многолетнего безделья за счет ясырей - пленных. Россия никак не  ожидала
нападения, когда в степные пределы вторглась неумолимая  орда.  Румянцев
из Глухова приказал срочно эвакуировать  население  степных  хуторов,  и
крымские татары врезались в безлюдное пространство, имея цель -  Бахмут,
но на подходах к этому городу были перехвачены регулярными войсками, ко-
торые и уничтожили всех разбойников - поголовно, баш на баш!
   Зато главные силы калги-султана, таясь по балкам,  устремились  прямо
на Харьков, а Румянцев из Глухова не разгадал их маршрута. Сельские  жи-
тели прятались от татар в скирды сена, забивались с детьми в солому.  Но
татары - народ опытный: они поджигали стога, обожженные  люди  выбегали,
гася на себе одежду, татары со смехом арканили их, как скотину.  Дуя  на
замерзшие пальцы, барон до Тотт наспех записывал впечатления от  набега:
"Головы русских детей выглядывают из мешков. Дочь с матерью бегут за ло-
шадью татарина, привязанные к тулуке седла. Отец бежит подле сына на ар-
канах... Впереди нас ревут угоняемые волы и  овцы.  Все  в  удивительном
движении, и уже никогда не собьется с пути под бдительным оком татарина,
сразу же ставшего богачом..." Горящие стрелы вонзались в соломенные кры-
ши - огонь пожирал мазанки со свистом и таким чудовищным жаром, что мно-
гие татары тут же падали замертво,  задохнувшись.  Воздух  был  наполнен
плачем женщин и криками мужчин, пепел хрустел на зубах лошадей и на  зу-
бах французского дипломата... О, как далек отсюда божественный Версаль!
   Жажда добычи гнала татар вперед, только вперед - на Харьков. Они  по-
лоняли толпы беззащитных людей, все уничтожая, все сжигая, дотла разори-
ли Новую Сербию, а ночью ретивый калга взмахом  нагайки  обвел  курганы,
охваченные огнями пожаров:
   - Скажи, посол короля, что это тебе напоминает?
   - Бургундию или Фландрию, - отвечал де Тотт.
   - Неужели и у вас в Европе бывают такие зрелища?..
   Харьковчане вооружились. Пастор Виганд, бывший профессор  Московского
университета, возглавил ополчение из студентов духовной семинарии.  Бур-
саки тащили на брустверы пушки, их черные рясы трепали степные ветры.  А
вокруг, насколько хватал глаз, сгорали деревни - враг рядом! Из  окрест-
ностей Харькова разбойники угнали 20 000 человек, ни один из них уже  не
вернулся. До татарского Перекопа дошла всего  тысяча  харьковчан  -  ос-
тальные пали в пути ("так как, - писал пастор Виганд, - татары -  заста-
вили их все время пути от Харькова до Крыма бежать привязанными к их ло-
шадям").
   Хотинский паша, задавивший Пулавского, был умный турок и войны с Рос-
сией не хотел, но зато хотела ее Франция!


   4. У ПОРОГА СЧАСТЬЯ

   Словом "турок" именовали в Турции только нищету и голь нахотную,  все
же другие, будь они даже нищими на майданах, назывались  гордо  "османа-
ми". Европа уже сложилась из наций, как Дом отдельных кирпичей,  и  лишь
Турция никак не могла стать государством национальным, ибо "османов" бы-
ло мало, а их империя состояла из покоренных народов. Нигде (кроме,  по-
жалуй, Анатолии и Румелии) турки не чувствовали себя дома  -  всюду  они
были лишь оккупантами! Эта первая странность империи османов.  А  вот  и
вторая: внутри империи деспотия уживалась с неким  подобием  демократии.
Был султан, но аристократов не было. Любой грязный янычар, уличный  тор-
говец халвою или пленный раб-христианин мог  достичь  высоких  постов  в
стране. Но зато он мог лишиться головы по капризу султана,  и  это  тоже
было в порядке вещей...
   С давних времен считалось, что иностранные послы в  Турции  стоят  "у
Порога Счастья, сами прахоподобные". Алексей Михайлович Обресков предуп-
реждал Петербург: "Начало всему в этой стране, как и основание ее,  есть
оружие. Выпустя сабли из рук, османлисы уже  не  ведают,  за  что  ухва-
титься, и бьются как жалкие рыбы на песке..." Русское посольство  распо-
лагалось в Буюк-Дере; Обресков с женою любовались по ночам светом маяков
в Дарданеллах, а недалеко была греческая деревня Пиргос с  водопроводами
времен Юстиниана, но после разгрома Византии турки ни разу их не чинили,
и потому для нужд посольства воду черпали из колодцев. На  дворе  четыр-
надцать лавров росли из одного могучего корня, образуя  роскошный  шатер
прохладной зелени, а под лаврами бил фонтанчик, здесь же вкопали  скаме-
ечки для сиденья, где Обресков и обсуждал сегодня дела восточной торгов-
ли со своими секретарями... Их мирную беседу прервало неожиданное  появ-
ление посольского кваса - служителя:
   - Сераль султана выслал сюда янычар с пушками...
   Верхом на ослике вернулась с прогулки молодая  жена  посла,  Обресков
велел ей в доме укрыться, поцеловал нежно на прощание:
   - Чую, случилось нечто, и не знаю, когда свидимся...
   Началось шествие посла к визирю. Янычары вели богато убранных  коней,
шли в ливреях служители и четыре драгоманафанариота. За ними шагали  Об-
ресков и его свита. В приемной визиря было немало турок разного возраста
и положения, среди них посол увидел реис-эфенди и быстро перетолковал  с
ним:
   - Ахмет, скажи мне, что произошло?
   - Визирь уже сменен, на его место назначили пашу Кутаиса, он  человек
грубый и войны с вами жаждет, завтра и меня прогонят. А  ваши  гайдамаки
подрались с нами в пограничной Галте.
   - Но послушай, Ахмет, это же не повод...
   - Не повод! - перебил его рейс. - Но у Порога Счастья поводом к войне
могут послужить даже украденные подковы с копыт сдохшего осла... Что де-
лать, Алеко, если маркиз Вержен стучит в барабан,  а  наш  султан  решил
стать мудрым "гази" - победителем!
   В приемной Том-Капу прозвенел голос стражника:
   - Великий визирь победителя-гази шести стран и семи поясов земли все-
ленной, да увеличит Аллах славу его, пожелал видеть прахоподобного посла
российских гяуров - эфенди Обрескова.
   - Да поможет тебе Аллах, - сказал рейс, отступая от русского посла, и
Обресков шагнул вперед, словно в бездонную пропасть.
   Пост великого визиря самый доходный, но и самый опасный:  после  отс-
тавки, как правило, следует смертная казнь. Надо  иметь  крепкие  нервы,
чтобы занимать эту дьявольскую синекуру. Впрочем, к чести турецких визи-
рей, надо сказать, что они  обладали  нервами  толще  арканов:  заведомо
зная, что ждет их в конце карьеры, они грабили так, будто надеялись про-
жить тысячу лет.
   Новый визирь Гамзы-паша встретил Обрескова развалясь на софе, и, ког-
да посол начал традиционное приветствие, он сразу перебил его:
   - Все-таки какие мы молодцы, что держим своих женщин в гаремах, как в
лисятниках. Женщину нельзя выпускать даже на улицу, а вы, русские, поме-
шались на бабах, коронуя их, когда вам вздумается, и вот результат...  У
вас в Подолии тридцать тысяч солдат с артиллерией!
   - Двадцать, - поправил Обресков машинально.
   - А какая, скажи мне, разница?
   Разницы никакой, с этим пришлось согласиться.
   - Если это вас так тревожит, - заговорил Обресков, придвинув  к  себе
табурет (ибо сесть ему не предлагали), - то я в самых сильных выражениях
отпишу о ваших тревогах в Петербург.
   - Не дурачь меня! Ты уже слышал, что натворили твои солдаты  в  нашей
пограничной Галте?
   Обресков сказал: "России не уследить за  действиями  гайдамаков".  Он
при этом достал из кармана бумагу и подал ее Гамзы-паше:
   - Из нее станет ясно, что французский барон де Тотт, будучи при став-
ке крымских Гиреев, подкупил галтского пашу Якуба,  чтобы  тот  действия
гайдамаков представил в самом ужасном свете...
   Великий визирь, скомкав бумагу, зашвырнул ее в угол. Откуда-то из-под
софы он извлек большую кожаную сумку с пряжками.
   - Что нам твоя писанина? Вот, - от показал бумаги, отнятые в Яссах  у
дипкурьера Алексея Трегубова, - здесь инструкции, сочиненные  императри-
цей и ее визирем Никитой Паниным, в которых они поучают тебя, как  удоб-
нее обманывать Диван и клеветать перед ним... Что ты скажешь теперь, не-
годный?
   Обресков подумал и протянул руку:
   - Если для меня писано, так покажите мне это.
   - Нет, - быстро убрал бумаги визирь, - теперь выкручивайся  сам,  без
подсказок из Петербурга, а я посмотрю, в какой смешной узел  станет  за-
вертываться русская гадюка, когда на нее наступят. Ну ладно! Выйди отсю-
да, а я немножко подумаю...
   Обресков вышел в приемную, оттуда спустился в султанский Сад  тюльпа-
нов, какому позавидовали бы даже голландцы. Здесь его  поджидал  прежний