Мирович сказал-да, там, и окна у него краской забрызганы, чтобы никто
не подглядывал его. Стал он нарочно жалеть лакея:
   - Кафтанишко - ай-ай! - плох у тебя. Эх, не так при Елизавете  вашего
брата одевали, раньше-то и жизнь была веселее.
   Камер-лакей охотнейше соглашался:
   - Осударыня новая лакеям чинов не дает. Ранее мы при царях послужим -
и в офицеры, бац! Мои приятели уже давно воеводами в провинциях  служат,
почтмейстерами в губерниях. А теперь всем нам, лакеям, подыхать в  ранге
лакейском...
   Мирович сказал, что беду можно поправить, если царицу на царя переме-
нить. А лакей ответил:
   - От добра худа не ищут! При Катерине зато воровать можно, сколь  же-
лательно. Посуди сам: дня не было, чтобы я из дворца  с  пустыми  руками
ушел. Уж что-нибудь (тарелку или конфет), а детишкам в радость,  жене  в
забаву домой притащу... Ну-ка, придет Иван грозный! Он за такие дела все
руки нам повыдергивает.
   Слабы надежды найти героев среди лакеев... Возвратясь в Шлиссельбург,
решил Мирович уповать едино на полковых пьяниц: "Во хмелю-то  люди  сго-
ворчивей". Приметив капитана Василия Бахтина, начал он худое на императ-
рицу наговаривать. И хотя Василий Бахтин не раз с лавки падал,  но  лыко
вязая исправно:
   - Это ты прав! Худо нам. Опять же ране жалованья совсем не давали.  А
сейчас дают. Но при Елизавете - серебром. А стерва ангальтска -  медяка-
ми... Получил я тут. Полмешка сразу. Не поднять. Нанял телегу.  Везу.  А
сам думаю: ах, за што страданья таки? И говорю кучеру: заворачивай, мол.
Он и завернул. Прямо в трактир! Купил я вина. На цел месяц. И вишь,  гу-
ляю.
   А утром, когда его, трезвого, хотел Мирович далее в свои замыслы вов-
лекать, капитан Бахтин сразу за шпагу схватился.
   - Пшел вон! Чего разбрехался тут? Да я бога кажиный день молю за  ма-
тушку нашу, государыньку нашу пресветленькую...
   Значит, надо действовать в одиночку. Средь ночи Мирович  проснулся  в
поту. Перед иконами дал Всевышнему новый обет:  "Дьявольских  танцев  не
творить!" Не плясать до тех пор, пока Иванушку царем не сделает. Зато уж
потом... И виделась ему картина чарующая: во дворце Зимнем  он  фрейлину
Скоропадскую увлекает в гопак, при этом лакей на блюде подносит ему шмат
сала с чаркой шампанского, а все иноземные  послы  ахают  в  восхищении,
когда Мирович закурит трубку, какой нет даже у гетмана...
   Отныне Мирович во всем видел только указующий перст Божий:  сам  Все-
вышний привел его в караул Шлиссельбурга, Бог заставил барабанщика  про-
болтаться об Иоанне, специально свел его с Ушаковым, даже слова  гетмана
о фортуне - все это признаки благословения свыше. Но  при  этом  Мирович
продолжал слать челобитные в Сенат и  лично  Екатерине,  взыскуя  офици-
альной милости.
   На пороге предстал генерал-прокурор империи.
   - Матушка, - доложил князь Вяземский, сияя как именинник,  -  ревизию
строгую учинил я, и вот тебе новая калькуляция: годовой доход России  не
шестнадцать миллионов, как издавна считали, а целых ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ МИЛ-
ЛИОНОВ... копеечка в копеечку!
   Екатерина не сразу освоилась с новым бюджетом:
   - Благодарю. А теперь мне бы знать хотелось, в какой карман  все  эти
годы влетали недосчитанные двенадцать миллионов?
   - Если старое ворошить, лес голов рубить надобно...
   Екатерина вызвала кондитера Робека, велела запасаться  сахарной  пуд-
рой, ванилью, эссенциями и шоколадом:
   - По приезде в Ревель сразу начинайте кремы взбивать. Я рыцарство та-
мошнее столом изобильным "трактовать" стану...
   Орлов сказал, чтобы не забывала о Ломоносове:
   - Болеет он. А врагов много. И грызут его...
   Разбирая бумаги сенатские, Екатерина засмеялась:
   - Смотри! Опять Мирович тужится, что нужда одолела. Не  дать  ли  ему
сто рублей "кабинетных", дабы не докучал мне более?
   - На всех попрошаек не напасешься, матушка.
   - И то правда, друг любезный...
   Чтобы не тратить время на писание резолюции, Екатерина надорвала угол
прошения Мировича (сие действие означало:  "Возвращено  с  наддранием").
Явился Панин; императрица по-хозяйски окунулась в глубины его политичес-
кого портфеля, извлекая бумаги.
   - Что кипит больше всего? - спросила.
   - Обратите высочайшее внимание на депеши  Обрескова.  Воля  ваша,  но
Алексея Михайловича я бы сменил. Люди не железные и где сил  для  борьбы
взять? Служба дипломата на Востоке особая, послы Венеции, пребывая у По-
рога Счастья, тройное жалованье имеют, а день службы им в формулярах  за
три дня почитают.
   - Пусть терпит, - отвечала Екатерина, пробегая глазами депеши  Обрес-
кова.
   - Его последний раз Мустафе представляли, так два янычара руки  скру-
тили, вот так и беседовал.
   - Пусть терпит, - жестко повторила Екатерина...
   Перед отъездом сама императрица и члены ее  кабинета  были  забросаны
подметными письмами: анонимные авторы предрекали скорую катастрофу,  ги-
бель и хаос. Екатерина перевезла Павла в Царское Село, изолировав его от
столицы. В эти дни императрица резко сократила расходы на содержание Ио-
анна.
   - Хватит обжираться! Если мастеровые в Питере на  пятачок  живы,  так
ему полтинника на день станется...
   В этих словах слышалось уже явное озлобление. Между тем Гришенька Ор-
лов снова напомнил ей, что не мешало бы повидаться с Ломоносовым.
   А он устал. Только что ушли от него молодые штурманы флота,  пришлось
много говорить, немало высчитывать... Замышлялось нечто великое! Под ви-
дом китобойной флотилии скоро уйдут к Шпицбергену корабли  -  отыскивать
пути во льдах, чтобы из Архангельска в Камчатку  проникнуть.  Задуманное
береглось в глубочайшей тайне даже от сенаторов. Ломоносов  был  автором
этой экспедиции!
   Сидя в креслах, он ловил ртом легкие сквозняки и думал, что не  дожи-
вет до того часа, когда корабли вернутся. В памяти еще не угасли отблес-
ки небесных пожаров, полыхавших над ним,  отроком,  тогда  -  в  ледяных
просторах и дышалось не так, легче.
   "Смерть противна и гадостна", - думал он брезгливо.
   За спиною скрипнула дверь, но Ломоносов не обернулся, решив, что  его
пришла проведать жена. Незнакомый голос:
   - Не ждали гостей, Михаила Васильич?
   Екатерина была в ладном платье нежно-голубого бархата, ее шею обвива-
ла тонкая нитка жемчуга, а голову покрывал короткий (почти мужской)  па-
рик из седых волос. Ломоносов хотел подняться, но жестом руки она велела
ему сидеть:
   - Я не охотница до чванных церемоний. Уж кому бы стоять  сейчас,  так
это мне... Григорий Григорьич сказывал, что вам  нездоровится,  и  прошу
оттого не беспокоиться моим визитом напрасно.
   Ломоносов никак не ожидал ее появления у себя. Екатерина долгим  взо-
ром обвела обстановку комнат:
   - В детстве я была озорным ребенком, и мне всегда влетало за излишнее
любопытство. Позвольте сначала осмотреться...
   Она умела быть простой,  любила  обвораживать  и  всегда  ловко  этим
пользовалась. Ломоносов широким жестом выбросил руку:
   - Гостей жалую. Здесь все открыто...
   Императрица тронула чашечку пробирных весов, осторожно, морща  носик,
понюхала, чем пахнет из остывшего тигелька. Низко наклонись, долго вгля-
дывалась в гравюрные доски, прислоненные к стенам. Не поняв  их  смысла,
она спросила - что это?
   - Изображения сияний полярных, кои мне  наблюдать  доводилось.  Скоро
оттиски сделают. Буду счастлив поднести.
   На подоконнике стояла банка с муравьиными яйцами.
   - А это вам для чего?
   - Птичек кормить, - ответил ей Ломоносов.
   Екатерина села напротив ученого. Выставилась туфля, мелькнула крепкая
лодыжка в белом нитяном чулке с прошивкою.
   - А я ведь, извините, не одна приехала...
   С улицы нагрянула свита. Завязался шумный разговор. Статсдамы интере-
совались, можно ли увеличивать алмазы, а мужчин волновал вопрос об опас-
ности шпанских кантарид для здоровья.
   - Щи будут? - тишком спросил Орлов.
   - Будут, - кивнул Ломоносов.
   - А какие?
   - Горячие...
   За столом он оживился. Его не смущало присутствие императрицы, и уче-
ный не вел себя как придворный, обязанный лишь поддерживать тему  разго-
вора, возникающую по воле особ венценосных, - нет, Ломоносов говорил сам
и говорил только то, что ему хотелось. Сейчас он завел речь о смертности
в своем отечестве:
   - Полно на Руси баб, раз по двадцать рожавших без трепета. А где дети
их? Хорошо, что старость уважут один сын иль двое... Смерть  у  колыбели
дежурит. Нужда во врачевании - главная скорбь наша! Опять же и праздники
престольные. После масленицы скрипят дроги кладбищенские:  люди  русские
спешат до погоста. А отчего? Да от невежества нашего. Сидит весь пост на
грибках с киселем овсяным, потом словно пес  бешеный  с  цепи  сорвется:
ешь, Емеля, твоя неделя, жми, Вавила, чтобы раздавило... Вот и мрут!  Не
на таких ли и указывали пророки в речении своем: "Праздников ваших нена-
видит душа моя, и кадило ваше мерзость есть предо мной"?
   Екатерина созналась, что больше всего боится оспы.
   - Она и всех устрашила! Но даже средь врачей сыскались ее  доброжела-
тели: будто оспа не бич людской, а благодеяние свыше,  вроде  чистилища,
минуя чрез которое человек оспою кровь очищает, избегая тем самым  иных,
более суровых болезней.
   - Было ли когда от нее спасение? - спросила царица.
   - Было. В древности викинги поражали мечами зараженных оспою, а евреи
разумно покидали места, где оспа явилась.
   - Избавится ли от оспы человечество?
   - Оспа вечна, - сказал Ломоносов. - Но избавление есть в прививках, и
опыты тому имеются. Однако надобно прежде сильным персонам побороть суе-
верие общенародное. А то недавно Парижская академия одобрила вариоляции,
а Людовик Пятнадцатый ученых высмеял...
   Екатерина брякнула ложкой в тарелке:
   - Вас, Михаила Васильич, слушая, даже  не  заметила,  как  управилась
первая. - А жене  ученого  кивнула  через  стол:  -  Danke  sc'on,  frau
Lomonosoff.
   На прощание Ломоносов подарил ей свои стихи:
   Блаженства новаго и дней златых причина -
   Великому Петру вослед Екатерина
   Величеством своим снисходит до наук
   И славы праведной усугубляет звук...
   Опираясь на костыль, он проводил гостей до карет. Придворные, собира-
ясь в дорогу, спрашивали его, какая будет погода.
   - А не знаю, - отвечал он. - Гадать не умею...
   Спущенные с тормозов, скрипнули колесные оси.  Кавалергарды  в  латах
взяли карету царицы в кольцо, дымчато и тускло блеснула  сталь  палашей,
когда их потянули из длиннющих ножен.
   Иногда я думаю - а что, если бы Екатерина не отвечала на прошения Ми-
ровича "наддранием"? Представим, что она дала бы ему рублей  сто-двести.
Возможно, что тогда русская история не имела бы  тех  странных  загадок,
которые до сих пор волнуют наше воображение.


   11. НЕСЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

   Свежий ветер раскручивал петушиные флюгеры над  шпицами  древних  ре-
вельских башен. Екатерина ступила на верхний дек галеры "Три святителя",
полуголые гребцы разом налегли на весла - берег поплыл вдаль.
   Старый адмирал Полянский поднес императрице кубок с ромом,  предупре-
див, что без "отвальной" пути не будет. Екатерина бесстрашно  взяла  ку-
бок, офицеры стали хлопать в ладоши:
   - Пейдодна, пейдодна, пейдодна...
   Ром ударил в голову, подкосил ноги в коленках.
   - А я уже пьяная, - сообщила императрица. - Ах, Боже, какая я пьяная!
Куда мы плывем? Впрочем, мне вес равно... Ха-ха-ха!
   Орлов ногою открыл люк, подхватил женщину, отволок ее  в  каюту,  где
хохочущая Екатерина вдруг стала рыдать.
   - Выспись, дуреха! - И Орлов закрыл двери каюты.
   Галера, всплескивая веслами, уходила в сияние моря.
   Большие рыжие крысы воровали сухари у матросов.
   Вечером Екатерина поднялась с головной болью.
   - Вот хрыч вредный! - выругала Полянского. - Обрадовался,  что  я  на
флот пришла. Набулькал до самых краев. "Пейдодна, пейдодна..." Скажи,  я
глупостей не много тут наболтала?
   Утром по курсу открылась панорама флотилии, лежавшей в дрейфе. На бе-
регу заранее был возведен макет "городка", построенный для показательно-
го уничтожения его ядрами с эскадры. На палубе "Трех святителей"  поста-
вили кресло, Екатерина плотно в нем уселась, держа на коленях  подзорную
трубу и табакерку с платком. За креслом, перешучиваясь, толпилась свита.
   Над галерою ветер рвал и комкал императорский штандарт.
   Адмирал склонился в поклоне:
   - Осударыня пресветлая, дозволь маневр учинить.
   - Прежде я хотела бы знать смысл маневра.
   Полянский растолковал, что суда, выстроясь в кильватер, продемонстри-
руют перед нею стройность батальной линии.
   - С удовольствием осмотрю вашу стройность...
   Пошли! Но лучше бы не ходили. Корабли мотало из  стороны  в  сторону,
мателоты не могли попасть в кильватерную струю впереди идущих. При этом,
салютуя, они бестолково разбрасывали вокруг себя  факелы  огня  и  груды
ядер. Наконец один фрегат, не справясь с управлением,  врезался  в  борт
императорской галеры. Прямо над креслом императрицы, с треском  сокрушая
рангоут и разрывая такелаж, проплыл гигантский бивень бушприта с оснаст-
кой и хлопающими на ветру треугольниками кливеров.
   - И это... флот? - ужаснулась Екатерина.
   Вся свита уже прыснула по углам - кто куда!
   Лишь она осталась на своем месте - в кресле.
   Полянский снова склонился перед императрицей:
   - О великая мать отечества, заткни уши скорее - я сейчас терминологию
матерную пущу.
   Екатерина осталась вежливой:
   - Если это для пользы службы - будьте любезны, прошу!
   Но матюги не помогли кораблям расцепиться;  матросы  топорами  рубили
рангоут и снасти - фрегат и галера разошлись, исковерканные  и  ободран-
ные, словно после пиратского абордажа.
   Полянский спросил:
   - Что еще, матушка, показать тебе?
   - Тарелку с супом и ложку...
   Обед прошел в траурном молчании. "Наконец, - сообщала Екатерина Пани-
ну, - в 5 часов после обеда приблизились к  берегу  для  бомбардирования
так называемого городка... никто в линию не  держался".  Эскадра,  отдав
якоря, долго высаживала из пушек громы и молнии залпов, но разбить бута-
форский городок не смогла. Екатерина спросила Полянского - чего  добива-
ется несчастная эскадра бесполезною тратой ядер и пороха?
   - Чтобы тебя потешить, - отвечал адмирал.
   - Так ведь я не дурочка! И вижу, что все ядра летят  мимо  цели.  Ос-
тавьте в покое городок, меня, себя и экипажи.
   - Эх, мать моя! - огорчился Полянский. - Надо бы у нас на флоте,  как
у англичан, правило завести: на реях вниз башкой за ноги половину команд
перевешать, вот тогда и порядок будет.
   - Прежде чем вешать на флоте, надо флот порядочный  заиметь...  -  не
выдержала Екатерина.
   Через люк с верхней палубы виднелись лоснившиеся от пота спины  греб-
цов, ворочавших мотылями многопудовых весел, - и ей стало жутко от  этой
каторги. Она велела плыть обратно в Ревель, а  покидая  галеру,  учинила
адмиралу хороший нагоняй:
   - Спасибо не скажу, ордена не повешу, пенсии на старость  ты  у  меня
вовек не доплачешься. У вас на флоте только и умеют, что  ром  стаканами
хлестать...
   Екатерине были хорошо известны слова Морского устава: "Всякий  потен-
тант, которой едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет; а  которой
и флот имеет, обе руки имеет".
   - Сегодня я стала однорукой, - вот ее слова.
   В доме эстляндского рыцарства ее чествовали как богиню, дамы устилали
путь розами, но Екатерина, замкнувшись, давила нежные  лепестки  цветов,
думая о позорном флотском бессилии. Ревельские поэты читали  ей  высоко-
парные оды, а государыня в это время тихонько спросила  адмирала  Семена
Мордвинова:
   - Долго ль в Англии сушат лес для кораблей?
   - Лет пять. Чем дольше, тем лучше.
   Лицо ее, обращенное к поэтам, выражало приятное внимание к их  талан-
там, но при этом она шептала:
   - Допустим, что сушить будем лишь три года. Да еще строить их...  Ох,
Семен Иваныч, не успеваем мы.
   После "трактования" рыцарей столом изрядным, за которым речь  звучала
немецкая, шведская и французская, Екатерина удалилась к себе,  в  покоях
она отбилась от объятий Орлова:
   - Оставь, варррвар! Я еще не все сделала...
   Присев к столу, поспешно строчила сенаторам: "У нас в излишестве  ко-
раблей и людей на флоте, но у нас нет ни флота,  ни  моряков...  Надобно
сознаться честно, что корабли походили на флот, выходящий каждогодне  из
Голландии для ловли селедок, но никак не на флот воинский".
   Утром, попивая кофе, она сказала:
   - Ладно! Посмотрим дивизию Румянцева.
   Орлов очень побаивался ее свидания с полководцем:
   - Катя, будь с ним поласковей. Забудь прошлое...
   Человек самостоятельный и грубый, Румянцев отказался присягать Екате-
рине, говоря открыто: "А я разве знаю, куда  императора  подевали?"  Но,
присягнув, он сразу же подал рапорт об отставке, - Екатерина вернула его
с "наддранием", понимая, что нельзя  лишать  армию  такого  видного  на-
чальника, но ходу Румянцеву больше не давала, и победитель  Фридриха  II
околачивался в гарнизонах Прибалтики... Под пение фанфар и рогов верени-
ца карет с Екатериной и ее свитой прикатила в предместье Ревеля,  где  в
лагерном компаненте стояла дивизия. Румянцев  издали  салютовал  шпагой,
потом откинул клинок к ботфорту, стукнув по нему так,  словно  проставил
печать на бумагу казенную. Средь зеленеющих куртин и полян с  ромашками,
в развилках дорог, на фоне рыцарских фольварков с их кирхами и  замками,
полководец разыграл перед императрицей показательный  бой,  каждый  свой
маневр поясняя четкою аннотацией. Екатерина, всегда наблюдательная,  от-
метила бодрый вид загорелых солдат, их исправное оружие, ладные  мундиры
и крепкую обувь. Румянцев тростью, оправленной в серебро, указал на гус-
то марширующие в низину каре:
   - Вот сии робяты к войне готовы всегда. Я учел опыт войны минвушей  и
солдат натаскал как следует: у меня не разбалуешься! Фридрих  меня  тоже
многому научил. Прусских порядков, как генерал Петр  Панин,  я  в  армии
своей не жалую, но зато прусская армия умела драться так, что над  Евро-
пой пух и перья кружились...
   Екатерина, всем довольная, пошла к экипажам, впереди нее заскочила  в
карету собачка. Орлов подал руку:
   - Ну, Катя, что скажешь? Довольна ли?
   - Флот меня согнул-армия меня выпрямила...
   Притянув к себе голову Румянцева, поцеловала его в лоб:
   - Забудем старое. Мы друзья. Полюбите меня.
   Полководец расхохотался вдруг таким могучим басом, словно  заговорили
батареи в пальбе неистовой. Кареты тронулись, вздымая облака пыли. Князь
Репнин спросил:
   - Ваше величество, что вы сделали с Румянцевым?
   - Поцеловала - и только.
   - Но ведь Румянцев славен тем, что никогда даже не улыбнется.  А  тут
он загоготал как жеребец над овсяным полем...
   Екатерина устроилась поудобнее на диване, к ней на колени  запрыгнула
собачка, она поправила на ней бантик:
   - Просто Румянцев был рад меня видеть...
   Орлов выкинул в окно пустую бутылку из-под пива. Карета мягко колыха-
лась по ухабам. Держась за шелковую лямку, фаворит заговорил о графе Ми-
нихе:
   - Живучий старикашка! Вот  приберет  его  господь  к  себе  ближе,  а
сколько копоти после него останется в гиштории русской...
   Миних был отсюда неподалеку: он командовал строительством  балтийских
портов, возглавляя знаменитую каторгу в Рогервике. Именно туда и завора-
чивали сейчас кареты.
   Для начала Миних, в котором никогда не угасала любовь к  самому  гру-
бейшему фарсу, покатал Екатерину на колеснице (величиной  с  эшафот),  в
которую были впряжены двести голых убийц  и  злодеев,  раскрашенных  под
арапов и индейцев. Екатерине скоро надоело это.
   - Довольно, граф! Я не привыкла ездить на  животных,  которые  лишены
хвостов... Пошутили - и хватит.
   Рогервик строился уже сорок лет. Годами громоздили камни в море, соз-
давая дамбы, а штормы в пять минут раскидывали скальные глыбы, уложенные
людьми-муравьями. Очень широко раскинулось рогервикское кладбище.  Миних
сказал, вроде оправдываясь:
   - Каторга, она и ест