к
звали. А звали ее, бедненьку, Наташенькой.
   - Затишья вечного не сулю тебе, - отвечал Суворов, охотно целуясь.  -
В этих краях глаз да глаз нужен!
   Иловайский в круг донцов восприял полную чашу.  Александр  Васильевич
поддержал его чаркой, тоже полной. Рассевшись на коврах, на траве и даже
за столами, ногаи сначала отвращались от ведер, потом  попробовали  -  и
понравилось. До самого утра шел пир горой. Русские плясали  среди  киби-
ток, а ногаи, сощурив глаза, тянули заунывные песни. Меж людей бегали  с
поджатыми животами вечно голодные собаки, остервенело дрались из-за кос-
тей, со смачным хрустом выгрызая из мослов  жирные  мозги.  Никогда  еще
степи ногайские не знали такого пира...
   - Глаз да глаз! - повторил Суворов под утро.
   Девятьсот лет (почти целое тысячелетие) страдали русские, поляки, ук-
раинцы от набегов татарских ханов, а теперь жестокая страница их  борьбы
была почти неслышно перевернута рукою Потемкина. Крымское  ханство,  это
проклятое наследие Золотой Орды, покорно стелилось под копытами  русских
коней унавоженной сакмой, острой солью евпаторийских  озер,  просыпанной
со скрипучих арб бездомными чумаками...
   Потемкин надеялся ступить в ароматный эдем Востока, но увидел голь  и
сушь степей, в которых чудом цвели фиалки и тюльпаны, унылейшие кладбища
татар и евреев, опустевшие города. В знойном небе сторожили падаль стер-
вятники-грифы.
   - Да, славны бубны за горами, - ворчал светлейший.
   Обратясь из седла к адъютантам, он велел посылать курьеров  в  Петер-
бург - за клюквой. Из разрушенных овчарен жалобно блеяли непоенные овцы,
грязные верблюды с шерстью, свалявшейся в паклю, нехотя уступали  дорогу
кавалерии. В чахлой тени акаций, опустив пятки в серую пыль, сидели  та-
тарские оборванцы, обсуждая, что им делать при русских, не лучше ли  бе-
жать отсюда в Болгарию или Бессарабию,  где  можно  жить  трудом  подне-
вольных болгар и молдаван... Потемкин вытянул вдаль нагайку, спрашивая:
   - Я не пойму, это леса или сады у них?
   Ученый ботаник Карл Габлиц сказал:
   - Здесь любой сад кажется лесом. Ни следа не осталось от прежней Тав-
риды, от трудов и стараний давних ее обитателей. Едино натура  царствует
над одичавшими без ухода плодами...
   Показался Карасубазар - зловонное скопище саклей и лачуг,  в  которых
селились многодетные семьи евреев, очень любопытных до всего на свете, и
апатичные ко всему татары. В узких улицах  застревали  пушечные  лафеты,
всадники скребли стременами стены ветхих домов. Пахло отбросами, лошади-
ной мочой, крепким кофе и... розами! На крышах лежали рыжие,  немигающие
кошки. Здесь Потемкина ожидали его смоленские сородичи - офицеры Каховс-
кий и Тухачевский, они сказали, что для отдыха приготовлен сераль мурзы.
   - Клопов и блох там... у-у-у, - предупредили они.
   - Всех передавим! Сыщите мне архитектора Старова...
   Где-то в кустах журчали ручьи. Пустые комнаты сераля  были  расписаны
узорами, простенки в них зеркальные, низкие лежанки покрыты  коврами,  в
углу пылились высокие кувшины. Потемкин, любознательный, открывал в доме
дверь за дверью, будто надеялся увидеть сладострастных гурий,  трепетных
в ожидании его светлости. Таковых не обнаружил, только мимо  его  ног  с
радостным мяуканьем прошмыгнула забытая кошка. К ужину пришел из армейс-
кого обоза запыленный Ста ров, сообща они поливали из  кувшина  на  руки
воду, умывшись, прошли к столу.
   - Археология не суть души моей, - признался Потемкин. - Какие тут под
кучами навоза Помпеи не раскопаны, того не знаю. Но зря надеялся увидеть
колонны и пропилеи от мира, нами забытого. Здесь,  как  погляжу,  ничего
нет, кроме дикости и голодранства. Все самим надо  делать!  А  ты,  Иван
Егорыч, собирай, что осталось: статуи какие попадутся, амфоры  для  вина
или масла, даже обломки - Эрмитажу все сгодится... С сего дня  Крыма  не
стало - будет здесь Таврида блистательная!
   С поклоном явились к нему знатные мурзы и бей.
   - А я вас звал? Ну, коли уж пришли, так беритесь за  дело.  Вот  окна
расколупайте, чтобы дышать было легше. Постель мне стелите из трав  мят-
ных и шалфейных. Устал я! Спать буду...
   Василий Каховский и Николай Тухачевский, получив от него приказ,  ис-
кали в округе место открытое, где бы можно собрать татар для присяги.  К
северу от Карасу-базара высилась гора Ак-хая, с кручи которой татары ки-
дали в пропасть русских рабов (тех, кто состарился и обессилел, или  та-
ких, за которых выкупа не давали их московские сородичи). Потемкин широ-
кими шагами - великан! - поднялся на самый гребень этой скалы, перекрес-
тясь, с робостью заглянул в бездну, под ним зиявшую.
   - Может, и мои предки кости свои тут оставили?..
   От гребня горы Ак-хая далеко стекала пологая равнина.
   - Вот здесь и ставить шатры мои, - распорядился он. - Солдатам быть с
ружьями. Офицерам при шпагах и орденах, шарфы надеть! Пусть  все  мурзы,
улемы и бей сюда сползаются. У скалы сей Тарпейской, где  они,  поганцы,
наших предков казнили, теперь склонят рыла свои немытые перед  воинством
нашим...
   10 июня "Тарпейская" долина ожила от множества людей и  войск,  ветер
трепал шатры русской ставки, теребил черные войлоки  кибиток  татарских.
Григорий Александрович, опираясь на трость, остался  стоять  на  вершине
скалы, видимый всем издалека, как лучезарный языческий идол.
   Светлейший ел клюкву. Ел и не морщился!
   А под ним, величественным, склонялись кобыльи хвосты  бунчуков  ханс-
ких, остроконечные шапки мурз касались земли, над холмами протекали теп-
лые ливни, где-то над морем бушевали летние грозы. На ярком малахите гор
виднелись черные кагалы караимов, поодаль гарцевали нарядные всадники.
   - Чего они там скачут? Присягнули уж?
   - Это бей знатные. Не хотят.
   - И не надо! Плевать я хотел на их присягу...
   Потемкин глубже вдохнул ароматы диких цветов, вобрал в себя  одиноким
глазом вес краски сразу и раскинул руки так широко, словно желая  обнять
этот мир, еще вчера чуждый ему, но уже становившийся нужным и  родствен-
ным для матери-России:
   - МЫ ПРИШЛИ! - возвестил он. - ТАВРИДА НАША... МОЯ!
   Вечером его навестил вице-адмирал Клокачев, исправно доложив,  что  в
Ахтиаре стоянка удобная: грунт - мягкий ил, якоря такой грунт держат хо-
рошо:
   - А лучшей бухты, нежели Ахтиарская, во всем свете, кажется, не  сыс-
кать. Погани там никакой, одни дельфины в лиманах играют, а червя, доски
источающего, не заметил.
   Потемкин привлек к себе Клокачева, обнимая:
   - Ты, Федот Алексеич, об Ахтиаре татарском позабудь! Отныне и во веки
веков быть там теперь Севастополю.
   - Опять не по-русски? Да по-каковски же это?
   - Переводится просто: ГОРОД СЛАВЫ. От греческого  "Севастос",  что  и
означает "достойный всеобщего поклонения"...
   Кораблям было ведено - плыть в Севастополь!
   Ламбро Ликургович Каччиони затеплил последнюю свечу.  Поверх  растре-
панной Библии лежала "Илиада" Гомера, от руки им переписанная. На  кора-
бельном сундуке, заменявшем постель,  сладко  почивала  жена-турчанка  с
длинными черными косами, три раза обернутыми вокруг красивой головы. Зи-
ма в Мариуполе была голодной, снежной. Пирату, уроженцу греческой  Лива-
дии, не привыкалось в этих неуютных краях, где все  открыто,  где  ветер
сыпучим снегом заметал плоские ногайские шляхи.
   Кто-то стучался в двери. За широкий арнаутский пояс  Ламбро  Каччиони
засунул два заряженных пистолета:
   - Если ты честный человек, открывай дверь и входи.
   Прибыл курьер от князя Потемкина.
   - Читай сам, - сказал корсар. - Я по-русски не умею.
   Курьер прочел: с утра поднять греческую колонию Мариуполя, всем мужам
с женами и оружием следовать морем до  Балаклавы,  где  Ламбро  Каччиони
станет командиром Греческого легиона; лично ему, по  чинам  и  заслугам,
императрицею отводится 240 десятин земли, офицерам - по 60, матросам  же
- по 20 десятин. Легиону греков указано нести охрану берегов Таврических
от лазутчиков султана, особо оберегая подступы к Севастополю...
   Греческие фелюги вошли в узкую, как коридор,  Балаклавскую  бухту,  и
все увидели кипение воды за бортом - от небывалого обилия рыбы. Каччиони
встал и произнес речь:
   - Эллины! Не об этой ли самой гавани, населенной великанами-листриго-
нами, пел Гомер в десятой песне своей  "Одиссеи":  "В  славную  пристань
вошли мы, ее образуют утесы, круто с обеих сторон вход и  исход  из  нее
ограждая..."
   С кабинет-курьером Потемкин переслал ко двору рыбку-султанку,  вылов-
ленную балаклавскими греками. Воспетая еще Марциалом, султанка была  от-
радою падишахов - в древности ее ценили на вес золота  даже  пресыщенные
патриции Рима.
   - Патриции-то, - говорил Безбородко, - не только вкушали от рыбки, но
еще любовались, бывало, загадочной игрой красок на чешуе, когда султанка
помирала...
   Скоро на блюде остался жалкий скелетик красавицы.
   - Хотелось бы мне знать, - сказала Екатерина,  наевшись,  -  что  еще
кроме рыбки получим мы от обретения Тавриды?
   - Очень много неприятностей, ваше величество.
   - Ладно. Я сыта. Начнем собираться во Фридрихсгам...
   Корабли опускали якоря на добрый грунт Севастополя!
 
 
   9. ФРИДРИХСГАМ
 
   Европа тысячу лет помалкивала, когда татары истощали Русь,  пленяя  в
рабстве самых здоровых мужчин и самых красивых женщин, а теперь все  по-
литики хором закричали о насилии над бедными татарами.  Особенно  возму-
щался граф Вержсн в Версале, и Екатерина  устроила  за  это  головомойку
послу Франции.
   - Вы, маркиз, - сказала она де Вераку, - нотации версальские оставьте
на столе в моей канцелярии. Я делаю, что хочу, и делаю это не у  берегов
вашего Ньюфаундленда, а там, где у меня города строятся.  Договариваться
о делах Крыма я не с Верженом намерена: в Константинополе мой посол име-
ется, и, слава Богу, турки его в Эди-Куль пока еще не сажают.
   - Я позволю себе, - отвечал де Верак, - считать  оккупацию  Крымского
ханства явлением временным.
   - А когда вы, французы, станете брать у турок Египет, мы  согласимся,
дорогой маркиз, считать оккупацию постоянной...
   Фридрих II, дожевывая паштеты из угрей, тоже протестовал, но, скорее,
от зависти - на русском столе появится жирная кефаль и каперсы для супа,
а ему от благ Крыма вряд ли что перепадет, Франция вдруг ослабила дипло-
матическое давление на Петербург: все гири,  которые  потяжелее,  гибкий
политик Вержен удачно переставил на чашу весов в  Константинополе,  дабы
вред России исходил уже не от Версаля, а  со  стороны  султанских  визи-
рей... Как видите, человек был умный!
   Яков Иванович Булгаков решительно отвергал протесты Турции,  в  очень
нервной беседе с визирем он даже кричал:
   - Не вы ли Очаков и Суджук-Кале заново отстраиваете? Не вы ли сколько
уже раз нарушали артикулы Кучук-Кайнарджийского мира? Не вы ли в  Тамани
ногаев возмущаете? Не вы ли крепость Анапскую возрождаете? А между  тем,
- развел он руками, - среди татар крымских воцарилось спокойствие и бла-
годушие.
   - Вы хитрые! - сказал ему визирь. - Зачем кричать?  Вы  сами  знаете,
что к войне мы еще не готовы. Но зачем, отвечайте,  ваша  кралица,  даже
уже в летах, наводит на себя красоту, собираясь на встречу с молодым ко-
ролем Швеции?
   Булгаков об этом свидании еще и сам не знал:
   - А кто может воспретить брату с сестрой видеться?
   Пришлось заодно уже растолковать визирю и  генеалогию:  отец  Густава
III, шведский король Адольф-Фридрих,  приходился  родным  братом  матери
Екатерины II... Булгаков думал, что на выходе от  визиря  его  сразу  же
скрутят янычары и потащут в темницы ЭдиКуля, но, миновав стражей, стояв-
ших с ятаганами наголо, посол спокойно вышел на яркий  свет  полуденного
солнца.
   Тавастгуст - город-крепость, возле него мрачное озеро  кишит  раками;
еще в древности Биргер Ярл заложил здесь цитадель, из которой его рыцари
выступали с мечами против воинственных  финнов;  теперь  здесь  шведская
провинция, в окнах лавок выставлены манекены мужчин с трубками в зубах и
кружками в руках; здоровенные матросы в красных юбках, подкрепясь пивом,
играли на улицах в карты.
   В замках Кронеборг королю Густаву III был устроен ночлег; улицы горо-
да огласили призывы сторожей:
   - Спите, люди! Уже пробил поздний час... спите!
   Король устроился возле камина, с  ним  был  адмирал  галерного  флота
Тролле и любимец двора Мориц Армфельд, сказавший, что в этих краях, нес-
мотря на пьянство, преступления крайне редки, зато совершаются  с  чудо-
вищной жестокостью.
   - Где сейчас предатель Магнус Спренгпортен?
   Мориц Армфельд отвечал королю:
   - По слухам, он уже принят Екатериною в русскую службу.  Его  звал  в
Америку президент Джордж Вашингтон, но Спренгпортен  предпочел  положить
шпагу к ногам России.
   - Он не просто вручил шпагу Екатерине - он перетащил к  ней  и  планы
крепостей наших. Даст бог, мы еще встретимся, тогда я его повешу... Нет,
- сказал король, - я не стану вешать эту собаку. Лучше я  велю  мясникам
Стокгольма расчленить его топорами на куски, как это сделал Карл Двенад-
цатый с таким же предателем Иоганном Рейнгольдом  Паткулем,  бежавшим  к
Петру Первому.
   - Это люди очень разные, - заметил Тролле.
   - Напротив, они оба одинаковы: Паткуль желал оторвать от короны нашей
Лифляндию, а Спренгпортен жаждет отлучения от моей  короны  Финляндии...
Разве не так, мой адмирал?
   Трещотки сторожей медленно затихали вдали:
   - Спите, люди добрые, закройте глаза и спите...
   Подали королевский ужин: ветчину из  лапландского  оленя,  творог  со
сметаной, маринованную салаку и пышный крем с мараскином.
   - Итак, - начал король о главном,  -  недовольство  Версаля  занятием
Крыма русскими варварами я использую в своих целях: мой союз с  Францией
будет тайным, а на те субсидии, что я получу от  Версаля,  можно  заново
отстраивать флот и крепости. Неизбежность войны  России  с  Турцией  для
всех уже очевидна, но, чтобы моя sestra Екатерина не догадывалась о моих
замыслах, я предложил ей новую встречу. Она согласилась. Нам стоит поду-
мать о возвращении земель, потерянных Швецией еще при Карле Двенадцатом.
А война на два фронта, здесь, на волнах Балтики, и там, на Черном  море,
сразу же поставит Россию на карачки...
   - Вы хотите отнять Выборг и Ригу с Ревелем?
   - Не только! Адмирал Тролле, ваши галеры войдут в Неву, и винные пог-
реба Зимнего дворца достанутся моим матросам.
   - Да благословит ваше величество всевышний.
   - На него, единого, и уповаю...
   В окрестностях Тавастгуста был разбит военный лагерь Паролямальм. Ут-
ром начались кавалерийские учения: драгун обучали на полном скаку  спры-
гивать с лошади и запрыгивать в седло. Неопытные солдаты падали.  Густав
решил лично преподать им урок:
   - Наш славный король Карл Двенадцатый делал это вот так... Густав вы-
соко подпрыгнул, закинув ногу в стремя, но лошадь рванула,  и  король  с
криком покатился по земле. Набежали лейбмедики:  сложный  перелом  левой
руки. Король стонал:
   - У меня же свидание с Екатериной во Фридрихсгаме!
   Язвительный Мориц Армфсльд заметил, что все-таки Карл XII,  очевидно,
прыгал в седло как-то иначе. Драгуны несли на  себе  короля  с  учебного
плаца, как с поля Полтавской битвы уносили когда-то Карла XII.  Хитрость
и коварство политики Густава III были известны всему миру; казалось, ко-
роль ничего не делает без тайного умысла. Известие о переломе руки в Па-
ролямальме обошло газеты Европы, дав  повод  Фридриху  II  сильно  заду-
маться:
   "Густав сломал руку... Интересно знать, зачем ему это нужно?"
   16 июня Екатерина тронулась в путь, ее  свиту  составляли  двенадцать
избранных персон, главные из них - Безбородко, княгиня Дашкова, приятель
императрицы Строганов для духовной поддержки и фаворит Сашка Ланской для
поддержки телесной. Перед отъездом Романовна всюду отбарабанила, что она
давно презирает Густава III, а поездка для нес - жертва:  "Меня  умолила
ехать императрица, которая не может обходиться без моего общества. Я еду
только затем, чтобы сравнить короля с  его  братом,  герцогом  Зюдерман-
ландским, который уже оказывал мне разные любезности. Посол Нолькен дав-
но предлагает мне орден Большого Креста, заверяя, что Густав  III  живет
мечтами о встрече со мною..." Однако Екатерина посадила в свой экипаж не
ее, а Безбородко: деловые люди, они по дороге обсуждали шведские  неуря-
дицы. Давние неурожаи в Скании, этой житнице королевства, следовали  год
за годом, истощая здоровье шведов, а зерно переводилось на выгонку спир-
та. Густав III строил планы войны с Данией, чтобы отторгнуть от нее Нор-
вегию, он разевал рот и на Голштинию. Но в  среде  шведского  дворянства
зрели заговоры. Многие офицеры флота и армии, имевшие поместья в Финлян-
дии, мечтали о финской автономии, чтобы не зависеть от королевских  кап-
ризов. Наконец, "финская партия" при дворе Густава III  желала  русского
протектората над страною Суоми, в которой они, шведы, стали бы независи-
мой олигархией. Руководил этой оппозицией Магнус Спренгпортен, который и
перебежал к Екатерине с планами крепостей на Балтийском море...
   За Выборгом Екатерина сказала свите:
   - Как много камней, и совсем не видать жителей. Зато  на  каждого  из
нас - по миллиону комаров. Однако меня они не кусают, ибо кровь  у  меня
настояна на ядах. - Безбородко, сидя возле императрицы, не расставался с
портфелем, набитым важными бумагами. Екатерина повернулась к нему: - Жа-
лею, что мой brat сломал только руку, но не вывихнул себе мозги...
   Безбородко уже привык к ее откровенности и твердо  помнил:  все,  что
сказано императрицей, должно умереть вместе с  ним.  Густав  III  ожидал
гостей в Фридрихсгаме, свита короля была в  испанских  костюмах  (черный
цвет с пунцовым), а белые повязки на рукавах служили признаком  монархи-
ческих убеждений. В этом свидании король выступал под именем "графа  Га-
га". Он весьма любезно подарил кузине коробку детских игрушек  шведского
производства - для внуков ее, Александра и Константина. Екатерина  спро-
сила: как ему понравились русский квас и кислые щи?
   - Отличное пойло! Если бы не эта скотская отрыжка, то лучше ничего  и
не придумать. Но в присутствии фрейлин, я смею думать, все же лучше  от-
рыгивать французским шампанским...
   Переговоры заняли три дня. Екатерина с Густавом  беседовали  наедине,
как заговорщики. Швеция признала "Декларацию вооруженного нейтралитета",
но король уклонился от ответа на вопрос Екатерины: согласен ли он  сразу
порвать тайные и оскорбительные для России связи с Блистательной Портой?
   - Поверьте, я лучший друг вашей великой империи...
   Екатерина осторожно намекнула: лагерный сбор войск в Паролямальме бо-
лее всего похож на демонстрацию силы.
   - Я сам и пострадал, - со смехом отвечал король, показывая императри-
це забинтованную руку.
   За  столом  женщина  (по-женски  же!)  начала  потихонечку  вставлять
шпильки в колесо своего brat'a. Екатерина действовала по принципу: кошку
бьют, а слуге намек дают.
   - Престолы и особы, на них восседающие, достойны внимания только  из-
дали. Все носители корон, попадая в общество нормальных людей,  делаются
людишками несносными. Знаю об этом по своему долгому опыту! Когда я  по-
являюсь где-либо, все столбенеют, будто им показали  голову  разъяренной
Медузы, в прическе которой шевелятся гадюки... Что тревожит  вас,  brat?
Если сапог очень жмет вашу правую ногу, пожалуйтесь мне. Мы вырежем  для
вас удобные колодки. У меня нет никакой системы в политике. Тут я  дура!
Но я желаю вам только блага...
   В ответ на эту коварную эскападу Густав  тишком  признался  сестрице,
что от русских субсидий не откажется. Екатерина перед сном, уже в посте-
ли, имела беседу с Безбородко:
   - Субсидии от Вержена он направит противу России, а субсидии из моего
кармана употребит во вред Дании... Так?
   - Так. Не давать, - рассудил Безбородко.
   - Дадим! Но в аптекарских дозах, чтобы на кота было широко, а на  пса
узко... Зачем же болтуна этого обижать