:
   - Сколько ты заплатил Бестужеву? Пойми, что меня ведь со  свету  сжи-
вут: Воронцовы, Панины, Разумовские...
   Но тут же возник Алехан с лаской дьявольской:
   - Чего бояться-то? В день венчальный велю кареты подать. Как только о
браке объявим, всех роптающих по каретам рассадим, и поскачут они  туды,
куды и Макар телят не гонял.
   Канцлер Михаила Воронцов попросил принять его:
   - Государыня, вы можете не любить меня и далее. Но  я  заявляю:  ваше
сочетание с Орловым произведет внутри империи самые  невыгодные  колеба-
ния... Лучше уж тогда сочетаться вам с заточенным  Иоанном  Антоновичем,
чтобы примирить две враждующие ветви Романовых!
   Екатерина с раздражением отвечала канцлеру:
   - Пахнущий  могилою  Бестужев-Рюмин  чрез  угождение  Орловым  желает
карьер сделать, чтобы заместить вас на посту канцлера... Впрочем,  оста-
юсь признательна вам за чистосердечие.
   В один из дней, когда Бестужев-Рюмин снова заговорил о скорейшем бра-
косочетании ее с фаворитом, Екатерина с прищуром посмотрела  на  Панина,
вызывая его на обострение конфликта.
   - Императрица русская, - отчеканил Панин, - вольна делать, что ей хо-
чется, но госпожа Орлова царствовать не будет.
   Произнося этот смертельный приговор, Панин откинулся в кресле, а ког-
да снова принял позу спокойную, то на стене осталось большое белое пятно
- от парика, густо напудренного.
   - Госпоже Орловой я не слуга, - ровно заключил он.
   Екатерина встала, указывая перстом на Панина:
   - Вот гордый римлянин... подражайте ему!
   Вскоре в доме княжны Хилковой загуляли два ближайших приятеля Орловых
- лихие гвардейцы Хитрово с Ласунским - и за выпивкой договорились заре-
зать при случае Алехана Орлова.
   Орловы сами же и вступились за арестованных:
   - Пытать не надо их, матушка. Они друзья наши.
   - Дожили мы, что друзья хотят друзей резать...
   С марьяжами пора было кончать. Воронцов был зван в  Головинский  дво-
рец, и тут Екатерина повела себя с удивительно  тонким  знанием  людской
психологии. Она сказала канцлеру:
   - Прошу заготовить два манифеста. Первый - о моем вступлении в брак с
графом Орловым... Не возражать! - прикрикнула она, едва  канцлер  открыл
рот. - И вот манифест о даровании Алексею  Разумовскому,  яко  законному
мужу покойной императрицы Елизаветы, титула  "Его  Императорского  Высо-
чества".
   Первый она оставила у себя, второй вручила Воронцову:
   - С этим езжайте на Покровку, где живет старый Разумовский,  и  пусть
он, ради утверждения этого манифеста, предоставит на мое  усмотрение  те
брачные контракты, что у него хранятся... Они  нужны  мне  для  создания
прецедента по манифесту, который остается у меня... Надеюсь, все поняли?
   - Не делай этого, матушка: погибнешь!
   - Ваше сиятельство, не учите мое величество...
   Канцлер отъехал. Екатерина вышла в аудиенц-залу; возбужденная, нервно
прохаживалась вдоль залы мелкими шажками; вровень с нею  гуляли  Орловы,
уже пронюхавшие, зачем поехал Воронцов; следом поспевал  гориллоподобный
женевец Пиктэ с навахою под кафтаном.
   Екатерина делала вид, что Орловых не замечает.
   - Пиктэ! Для чего съезжаются ко дворцу кареты?
   - Очевидно, по изволению графов Орловых...
   "Ясно - зачем. Но следует ждать возвращения Воронцова".
   Воронцов застал Разумовского сидящим подле камина, старик  читал  ду-
ховную книгу старинной киевской печати. Воронцов в двух словах  объяснил
суть дела, по которому приехал.
   - Дай-ка сюда бумагу, - протянул тот руку.
   Бывший свинопас изучил манифест, приравнивавший его к членам династии
Романовых. Но изощренно-выверенный расчет женщины вдруг переплелся с бо-
гатейшим жизненным опытом старика: Разумовский сразу же понял, чего  же-
лает от него сейчас Екатерина... Кряхтя, он снял с комода ларец  черного
дерева, окованный серебром.
   - Гляди! - Алексей Григорьевич показал канцлеру пергаментный  свиток,
бережно обернутый в драгоценный розовый атлас.
   Развернув атлас, он поцеловал бумаги, писанные еще в 1744 году, когда
был молодым парнем и рядом с ним стояла цветущая красавица -  Елизавета,
радостно отдавшая ему сердце.
   - А-а-а-а! - в ужасе закричал Воронцов.
   Брачные документы корчились в пламени камина.
   - Ты, Мишка, не ори, - сказал Разумовский. - Я возник из  ничтожества
в хлеву скотском, сам вскоре навозом стану. Теперь езжай и передай ей от
меня, что нет у меня никаких брачных бумаг и я никогда не бывал супругом
государыни... Брехня это!
   Об этом канцлер и объявил, во дворец возвратясь:
   - Случая в доме Романовых не бывало такого, чтобы законная самодержи-
ца со своим верноподданным сопряглась...
   Раздался громкий хруст - Екатерина рванула проект манифеста  о  своем
браке с Гришкой Орловым и кивнула Воронцову:
   - Благодарю, граф. Сейчас же велите Нарышкину, чтобы кареты под окна-
ми дворца не торчали-на конюшни их, быстро...  Пиктэ!  -  резко  позвала
она. - У меня такое чувство, и вряд ли я ошибаюсь, что  у  вас  какое-то
дело до меня... Это правда?
   - Вы не ошиблись, ваше величество.
   - Тогда пройдите ко мне. Один вы!
   Пиктэ наедине вручил ей письмо от Вольтера. Это  было  первое  письмо
философа, в котором он  выражал  свое  восхищение  женщиной,  овладевшей
престолом самой могущественной державы.  Екатерина  пригласила  Бецкого,
велев ему открыть кладовые с мехами, чтобы одарить философию Европы теп-
лыми шубами.
   - Всех одену! Даже этого гнусного Диогена из его бочки, который боит-
ся нажить геморрой от щедрот России...
   Лучшие мыслители века защеголяли в сибирских соболях.
   Царские шубы отлично согревали Большую Политику.
   Но уже писался скорбный манифест о молчании.
   Екатерина решила пресечь слухи в народе, который  слишком  уж  вольно
стал рассуждать о "марьяжной" государыне. По городам и весям великой им-
перии раздался бой барабанный, сбегались люди, думая: никак война? С вы-
соких помостов, возле лавок и дворов гостиных, казенные глашатаи зачиты-
вали слова манифеста: "Являются такие развращенных нравов и мыслей люди,
кои не о добре общем и спокойствии помышляют... Всех таковых, зараженных
неспокойствием, матерински увещеваем удалиться от  вредных  рассуждений,
препровождая время не в праздности и буянстве, но в сугубо полезных каж-
дому упражнениях..."
   Манифест императрицы призывал народ к молчанию!
   Обыватели расходились, боязливо крестясь:
   - У царицы снова непорядок случился. Кто-то там, пес, сверху сбрехал,
а нам молчать велят. Вот и соображай...
   Опять помылась в бане нищенка Устинья Голубкина и подошла к лотку та-
башному, говоря матросу Беспалову слова задорные:
   - А ну! Продай мне табачку для сожителя моево. Нонеча заждался он ме-
ня для марьяжа любовного...
   Пушкарь флота поднял с земли здоровенный дрын:
   - Беги, падла, отсель поскорее, не то тресну, что своих не узнаешь! С
тебя, суки, все и началось. У-у, язык поганый...
   Нищенка, подбоченясь, стала орать на всю улицу:
   - В уме ли ты, куманек? Сам же наскоблил языком своим, будто  царицка
наша с Орловыми трам-тарарам, а теперь...
   Теперь обоих взяли и увели, согласно манифесту о  всеобщем  молчании.
Все-таки до чего непонятливый народ живет на Руси! Ведь русским же  язы-
ком сказано, чтобы не увлекались. А они никак  не  могут  избавиться  от
дурной привычки - беседовать по душам.


   4. ОТ ЕРОФЕИЧА

   Лишь в середине лета 1763 года двор вернулся  из  Москвы  в  столицу,
причем добрались на последние гроши (в Кабинете едва наскребли денег для
расплаты с ямщиками), и по приезде в Петербург императрица  сказала  ви-
це-канцлеру Голицыну:
   - Михайлыч, поройся в сундуках коллегий - хотя бы тысчонку сыщи, а то
скоро мне есть будет нечего...
   Екатерина не скрывала радости, что снова видит Потемкина. От русского
посла в Швеции, графа Ивана Остермана, подпоручик привез пакет за  семью
печатями, которые хранили его аттестацию. Дипломат сообщал, что Потемкин
- подлец, каких свет не видывал, и просил, чтобы впредь таких  мерзавцев
с поручениями дворца за границу не слали.  Лицо  императрицы  оставалось
светлым.
   - Поздравляю вас, - сказала она, - я  чрезвычайно  довольна,  что  не
ошиблась в своем выборе: Остерман дал вам  прекрасную  аттестацию...  За
это делаю вас своим камер-юнкером!
   Орловы были недовольны таковым назначением:
   - Зачем нужен шут гороховый, который, изображая утро на скотном  дво-
ре, хрюкает свиньей, мычит теленком и прочее?
   - От этого шута, - ответила Екатерина, - я впервые  узнала  подробную
историю Никейского собора... Мне Потемкин нравится!
   Потемкин вообразил, что он любим. Его родственник,  много  знавший  и
много повидавший, описал его страсть:
   "Желание обратить на себя внимание императрицы никогда  не  оставляло
его; стараясь нравиться ей, ловил ея взгляды, вздыхал, имел  дерзновение
дожидаться в коридоре, и когда она проходила, упадал  на  колена,  целуя
руки ея, делал некоторые разного рода изъяснения. Великая государыня ни-
как не противилась его нескромным резвым движениям, снисходительно  доз-
воляя ему сумасбродные выходки. Но Орловы стали всевозможно  противиться
сему отважному предприятию..."
   Нескромные и резвые движения Потемкина нравились Екатерине, ее  пове-
дение было тоже неосмотрительно. Она откровенно фамильярничала"  называя
камер-юнкера мой паренек! При всех однажды протянула руку, спрашивая По-
темкина:
   - Можно, я потрогаю вас за волосы? Ах, какие они мягкие  и  шелковис-
тые! Совсем как у невинного ребенка...
   В августе, окруженная свитой, Екатерина скакала в окрестностях  Царс-
кого Села, по привычке мчалась, не разбирая дороги, всадники едва поспе-
вали за ней. Наконец она загнала всю кавалькаду в глухое урочище, где на
болоте росли нежные кувшинки, Екатерина даже приподнялась в седле,  вос-
хищенная ими:
   - Боже, какие прелестные лилии... правда?
   Все мужчины дружно согласились, что цветы красивы, но похвалой и  ог-
раничились. Потемкин же спрыгнул с коня, по самое горло забрался в  тря-
сину, булькающую пузырями, рвал и рвал сочные бутоны для любимой  женщи-
ны. Целый ворох кувшинок протянул Екатерине в седло, и она, благодарная,
воскликнула:
   - Ваши кувшинки дороже всяких бриллиантов!
   Рискованная фраза, ибо на днях Орлов преподнес ей в дар именно  брил-
лианты. А князь Николай Репнин, строгий  директор  Шляхетского  корпуса,
склонился из седла над мокрым Потемкиным:
   - Езжай подале от нас, чтобы болотом не воняло...
   Раздался смех. Свита, терзая коней шпорами, бросалась нагонять  само-
державную амазонку. Потемкин, с ног до головы облепленный  омерзительной
тиной, рысцою трусил в отдалении.
   В расположении Конногвардейской слободы  приобрел  он  себе  домик  с
банькой и садиком, зажил барином. Снова потянуло к стихам, сочинял музы-
ку, свои же романсы и распевал в одиночестве. Екатерина  определила  его
за обер-прокурорским столом в Синоде: императрица нуждалась в своем  че-
ловеке, который бы следил за плутнями персон духовных, чтобы не утаивали
доходов церкви от государства. А беда  подкралась  на  цыпочках,  всегда
нежданная... Как-то, ужиная в кругу близких, Екатерина выразительно пос-
мотрела на Потемкина (настолько выразительно, чтобы ему стало не по  се-
бе). Дальше произошло то, чего он никак не  ожидал:  императрица  слегка
подмигнула ему. Оба они увлеклись, поступая неосторожно.  Алехан  Орлов,
от которого ничто при дворе не укрывалось, приманил Потемкина к себе  и,
загибая пальцы, деловито перечислил все по порядку: чин подпоручика, 400
крепостных душ, две тысячи рублей, сервиз для стола, камер-юнкерство...
   - Вишь, как тебя закидали! А кому ты, ясный наш, обязан за все, думал
ли? Да нам, соколик ласковый, стоит вот эдак мизинчиком тряхнуть-и  тебя
разом не станет... ау-аушеньки!
   Потемкин выпрямился - богатырь перед богатырем:
   - Не пристало мне выслушивать угрозы твои.
   Алехан обнял его за шею, сладостно расцеловал в уста:
   - Дружок ты наш, не гляди на матушку, яко голодный кот на  сырую  пе-
ченку... хвост вьщернем. А без хвоста кому нужен ты?
   Настала зима. В один из вечеров Екатерина играла в биллиард с  Григо-
рием Орловым, а Григорий Потемкин кий для нее  намеливал,  давал  советы
из-за плеча, как в лузу шаром попасть. Фавориту такой усердный  помощник
скоро прискучил:
   - Ежели еще разок, тезка, под руку подвернешься, я тебя палкой в глаз
попотчую... Не лезь! Третий всегда лишний.
   Екатерина капризно подобрала детские губы.
   - А мне третий не мешает, - сказала она.
   Дубовый кий был переломлен, как тростинка.
   - Но я третьим, матушка, не был и не буду!
   Ушел. Екатерина рассудила чисто по-женски:
   - И пусть бесится. Доиграй за него...
   На выходе из дворца Потемкина перехватили  братья  Орловы,  затолкали
парня в пустую комнату и двери притворили.
   - Теперь наша партия, - сказали, в кулаки поплевывая.
   Жестокая метель ударов закружила камер-юнкера  по  комнате.  Потемкин
слышал резкие сигналы, которыми обменивались братья:
   - Приладь к месту! - И перехватило дыхание.
   - Под микитки его! - Кулаки обрушились в сердце.
   - По часам, чтобы тикали! - Два удара в виски.
   Он вставал - кулаки опрокидывали его. Потемкин падал - Орловы  взбра-
сывали его кверху. Спасенья не было. В кровавом тумане, как эхо в  лесу,
слышались далекие голоса:
   - Забор поправь! - Во рту затрещали зубы.
   - Рождество укрась! - Лицо залилось кровью.
   - Петушка покажь! - Из глаз посыпались искры.
   Казалось, бьют не только Орловы, но сами стенки,  -  даже  потолок  и
печка - все сейчас было против Потемкина, и тело парня уже  не  успевало
воспринимать частоты ударов, звучащих  гулко,  будто  кузнечные  молоты:
тум-тум, тум-тум, тум-тум.
   - Прилаживай! - веселился Гришка Орлов. - Бей так, чтобы он, кила си-
нодская, по дворцам нашим более не шлындрал...
   Вечность кончилась. Потемкин не помнил, когда  его  оставили.  Кровью
забрызганы стены, кровь полосами измазала пол, - четверо братцев  потру-
дились на славу, как палачи. Кое-как вышел на площадь, вдохнул легонький
морозец и безжизненно рухнул на мягкий снежок.  Стало  хорошо-хорошо.  А
яркие звезды, протяжно посвистывая, стремглав уносились в  черные  безд-
ны...
   Потемкину лишь недавно исполнилось 24 года!
   Выдержал - не умер! Но с той поры не покидали Потемкина безумные  бо-
ли, от которых не ведал спасения. Нападали они по  вечерам,  вонзаясь  в
затылок, сверлили лобную кость. Просыпался в поту, мятущийся от непонят-
ных страхов, открывал бутылки с кислыми щами, пил прямо из горлышка, со-
сал в блаженстве бродившее пойло.
   - Тьфу! - сплевывал в потолок изюминку.
   Парень врачей презирал, от аптек открещивался; Иван Иванович  Бецкой,
то ли от себя, то ли по чужому внушению" прислал к нему Ерофеича - чудо-
дея знахарства, изобретателя эликсира, бодрой и неустанной жизни. Ерофе-
ич заявился в Слободу и, отставив мизинец с громадным дорогим  перстнем,
похвалялся:
   - Графинь нежных пользовал, прынцсв разных  отпаивал,  и  ты  у  меня
воспрянешь... Вели-ка баньку топить.
   Знахарь месил в горшке серое гнусное тесто, что-то сыпал в него.  Ме-
шал, добавлял, лизал и нюхал. Потемкин нагишом забрался на  верхний  по-
лок. Ерофеич горстью подцеплял  мерзкую  квашню,  обкладывал  ею,  будто
скульптор алебастром, умную голову камерюнкера, обматывал  ее  тряпками.
Потемкин начал пугаться:
   - Эй-эй, зачем глаза-то мне залепляешь?
   - Так тебе книжку-то в бане не читать! Лежи...
   - Все равно! Один глаз не заклеивай.
   Поверх головы Ерофеич плотно насадил глиняный горшок:
   - Вот корона тебе! Сиди, пока дурь не выйдет.
   - А когда она выйдет?
   - Покеда я чаю пью. Ну, сиди...
   Потемкин разлегся на полке, неловко стукаясь горшком об доски. Словно
кузница мифического Вулкана, под ним матово и жарко светились  раскален-
ные камни. Началось неприятное жжение в правом глазу. Решил  терпеть.  А
глаз вдруг начал пылать. Потемкин потянул с головы глиняную макитру.  Но
она была насажена туго. Разозлясь, ударился башкой об  стенку  -  горшок
вдребезги!
   - Ой, ой, маменьки! - сказал Гриша...
   С правым глазом что-то неладное. Торопливо  начал  срывать  с  головы
зловонные тряпки. Поскакал с полка вниз. Сунулся головой в кадушку с ле-
дяной водой. Но лечебная масса уже затвердела - вроде  гипса.  Внезапный
ужас обуял Потемкина.
   Правый глаз его перестал видеть!
   Нагишом он вылетел из бани - почти полоумен.
   Да! Левый глаз, который не был  завязан,  по-прежнему  вбирал  краски
жизни, а правый померк... "Господи, неужто навсегда?"
   Зверем вломился парень в горницу дома своего.
   А там кудесник чай пьет, вареньицем себя лакомит.
   - Ну, держись... - Потемкин схватил автора "элсксира жизни" и,  нисп-
ровергнув, начал сурово уничтожать. Ерофеич чудом вывернулся,  с  воплем
прыснул на улицу. - Не уйти тебе! - настигал  его  Потемкин  гигантскими
прыжками. Голиаф, страшный и одноглазый, несся по  улице  -  по  Большой
Шпалерной. Сбежались люди, схватили его. Одинокий глаз был свирепо обра-
щен к небесам, с которых осыпался приятный снежок.
   - Твори, боже, волю свою... Ах я, несчастный!
   Его повели домой. Босиком он ступал по снегу. Все пропало,  -  плакал
он. - Все... теперь все!
   После этого Потемкин на долгие 18 месяцев заточил себя; ровно ПОЛТОРА
ГОДА отвергал людей, избегал общества, и - уже без него! - миновали важ-
ные для России события... Екатерина первое время спрашивала, куда  делся
ее камер-юнкер, но Орловы убедили ее, что лодырь службою  при  дворе  не
дорожит. Бог с ним!
   - Вольному воля. - И Екатерина позабыла о нем.


   5. НЕ ПЕРЕСТАЮ УДИВЛЯТЬСЯ

   Старый король объезжал свои владения, под колесами с шипением распол-
залась грязища бранденбургских проселков. Парижским  трактатом  закончи-
лась Семилетняя война, а Губертсбургский мир все-таки оставил Силезию за
королем.
   Но... какою ценой заплатила за это Пруссия?
   Хмурый рассвет начинался над пепельными полянами. Открыв дверцу каре-
ты, Фридрих II сказал де Катту:
   - Наверное, такой же пустыней была Германия после набегов Валленштей-
на, и слава богу, что на этот раз дело не дошло до открытого людоедства.
Теперь я не знаю, сколько нужно столетий, чтобы здесь снова распустились
прекрасные гиацинты. Отныне я не король - я лишь врач у постели  тяжело-
больной Пруссии.
   Де Катт спросил его величество:
   - С чего решили вы начать возрождение страны?
   - С армии! Быстрее освоить опыт минувшей войны,  улучшить  подготовку
войск. Старых солдат отпущу по домам, наберу молодых. Да, я утомил своих
неприятелей войною, но я не хочу, чтобы они отдохнули от нее раньше моей
обнищавшей Пруссии.
   - Неужели вы снова хотите воевать?
   - Но другими средствами - дипломатическими...
   Карета тащилась дальше. Взору открывались сгоревшие фольварки, забро-
шенные огороды, пожарища и виселицы, крапива и репейники, пашни были вы-
топтаны в кавалерийских атаках.
   Король вытянул руку, показывая вдаль:
   - Смотрите, де Катт, такое нечасто можно увидеть: две вдовы тянут  на
себе плуг, а ими, как скотиной, понукает сирота мальчик. Я не могу  этим
несчастным вернуть мужей, павших во славу Пруссии, но я могу  отдать  им
раненых лошадей кавалерии.
   Экономный хозяин, Фридрих возами раздаривал  по  деревням  картофель.
Король ел его сам и заставлял есть других.
   - Не морщитесь, - говорил он гостям в Сан-Суси, - в  этом  картофеле,
вареном и жареном, я прозреваю великое будущее...
   Он велел строить новые деревни, осушать болота,  мостить  дороги.  "Я
знаю, - писал король, - что человек никогда не в силах псрсделать приро-
ду, но зато он всегда способен возделать под собой землю, чтобы  прокор-
мить себя и свою семью".
   Министра Финка фон Финкенштейна он спросил:
   - А когда просыпается русская императрица?
   - Говорят, в пять утра.
   - Куда ей до меня! - отмахнулся король. - Я с четырех  часов  уже  на
ногах, и нет даже минуты свободной, чтобы сыгра