ил,
шведы покорно спускали флаги, сдаваясь. Король с корабля прыгнул в  бот,
с бота перескочил в шлюпку; настал момент, когда его  следовало  хватать
за фалды и тащить в плен... Но Чичагов отдал приказ:
   - "Бонусу" отойти! - И король был спасен...
   "Венус" притащил за собой  два  корабля  противника:  это  был  адми-
ральский "София-Магдалена" и "Ретвизан". Перед Чичаговым поставили  под-
нос с королевским гербом.
   - Завтрак шведского короля, - объявили ему.
   Чичагов, довольный таким трофеем, сказал:
   - Сейчас же доставьте в Петербург, пусть матушка-государыня полюбует-
ся, до какой нищеты дошел ее братец...
   Это была катастрофа! На русской эскадре матросы открыто  говорили  об
измене и подкупе адмирала Чичагова:
   - Сволочь старая, лопух драный! Небось взял у короля бочку золота,  и
нам воевать не дозволил...
   Екатерина, узнав об этом, впала в отчаяние:
   - Чичагов-то! После такого обеда горчицы мне дал...
   Она писала Потемкину, что  до  сих  пор  неизвестно,  куда  подсвался
шведский король: "Завтрак его взят, он состоял из шести сухарей,  копче-
ного гуся и двух штофов водки..."
   Густав III, после прорыва из Выборга,  завернул  гребную  флотилию  в
шхеры Роченсальма (там, где в море впадает река Кюмень и где сейчас  на-
ходится город Котка). Здесь король как следует укрепился  и  стал  выжи-
дать, что будет делать принц Нассау-Зиген, подходящий к  Рочснсальму  со
своими галерами.
   Екатерина переслала принцу именной рескрипт, в котором указывала  со-
вершенно истребить неприятеля. Шторм разбросал русские галеры  в  разные
стороны, иные прибило даже к Ссстрорецку. Но принц Нассау-Зиген уже вос-
пылал жаждою подвига. "Я не успел узнать, какие имеются у шведов суда  в
Роченсальме, - отписывал он Екатерине, - но это для меня ничего не  зна-
чит..." Рескрипт императрицы он воспринял как страстное  желание  непре-
менной победы в день 28 июня.
   Это был табельный день ее восшествия на престол!
   Всю ночь галеры боролись с волной и ветром. Кровь сочилась из ладоней
гребцов, ветер сгонял корабли в кучу, и тогда весла соседних галер пута-
лись, с хряском ломаемые. Гребцы уже падали  от  изнеможения,  наступала
апатия, а шведы сохранили свои силы для боя. Русские галеры  выбрасывало
на камни, они горели меж островов, в ночи слышались призывы тонущих, мо-
ре вздымало обломки кораблей, трупы и брошенные весла. Шведы безжалостно
добивали тонущих огнем и ударами весел, никому не давая пощады... К утру
все было кончено! Гребная флотилия Балтийского флота погибла  вся  цели-
ком, волны еще долго выносили на берега тысячи мертвецов. А сколько  по-
гибло при Роченсальме, до сих пор нсизвестно в точности. Но один  только
список павших офицеров составил 270 человек.
   Екатерина с карандашом в руке вчитывалась во множество  фамилий,  из-
вестных на Руси со времен Рюрика и совсем новых, но уже заслуженных. Она
сказала:
   - Таких потерь не имел даже Очаков, как в этот сумасшедший денек мое-
го восшествия на престол. - Она заметила в  списке  и  фамилии  мичманов
Курносовых. - Я отца их помню с давних пор, когда  он,  тоже  молоденек,
непрочный лес из Казани доставил... Дать ему чин бригадира флотского - в
утешенье!
   Нассау-Зиген просил военного суда над  собой,  но  при  этом  обвинял
русских в трусости. Екатерина не стала с ним спорить. Она поступила  ум-
нее: собрала в одну пачку рапорты одних лишь иностранцев, бывших  волон-
терами на галерах, и эти иностранцы, обвиняя Нассау-Зигена в самодурстве
и неблагоразумии, честно подтвердили, что в  губительном  Роченсальмском
сражении все русские моряки проявили стойкость и мужество...
   Балтика сама озаботилась похоронить русских героев.
   Пышный торт в кондитерской "Вольф и Беранже" стал первой и  последней
радостью близнецов Курносовых. Они жили один раз!
   Им вместе было всего тридцать три года.
 
 
   11. ЧЕРНОМОРЦАМ - СЛАВА!
 
   После поражения Бибикова под Анапой падишах Селим III  издал  грозный
фирман к мусульманам Кавказа. "Ныне, - провозгласил он, - наступила свя-
щенная война противу неверных... разоряйте и расхищайте их всех;  берите
в плен их жен и детей, обогащайтесь их пожитками". В конце фирмана  сул-
тан обещал послать на Кавказ непобедимого  Батал-пашу  с  пушками,  этот
"гази" (победитель) привезет мешки пиастров, халаты,  сабли  и  шубы  на
лисьем меху, подзорные трубы и часы швейцарские - в награду достойным. А
"недостойные" будут караться по мусульманским законам: младенцев отнимут
у матерей, мужьям не позволят спать с женами.
   12 июля 1790 года эскадра Ушакова вернулась в Севастополь после  оче-
редной победы... Возле Анапы встретился флот турецкий под флагом  самого
Кучука, и русские моряки заставили его бежать без оглядки.  Бой  этот  в
проливе Керченском запомнился: турки, нс выдержав огня, даже захлопывали
окошки боевых портов, а все, кто был на верхних палубах, ускакали в ниж-
ние деки, боясь бьпь сраженными... По возвращении в родимую гавань Федор
Федорович - праздничный! - устроил ужин для офицеров эскадры.
   - Господа офицеры флота христианского, сами вы  убедились  ныне,  что
противу неприятеля, сражавшегося по правилам,  мы,  он  правил  ненужных
отвратясь, действовали по обстоятельствам, и виктгория состоялась  слав-
ная, России надобная. Теперь берега таврическсие  от  десантов  турецких
избавлены...
   Новая тактика Ушакова была такова, что, будь Ушаков  адмиралом  флота
британского, болтаться бы ему на виселице в Тауэре,  ибо  Англия  такого
нарушения традиций никому не прощала. Оставшись один в своей каюте,  Фе-
дор Федорович думал: много, даж"е слишком много делает он такого, что не
стал бы делать никакой флотоводец:
   - И не потому ли я начал побеждать?..
   А кампания на суше была бездейственна: Потемкин  не  хотел  прерывать
переговоры, которые - неофициально! - вел с турками, и  потому  нарочито
сдерживал порывы своей армии. Однако Ушакову велел держать флот в готов-
ности. Лето на Руси выдалось холодное, дождливое, но хлеба вошли в рост,
изобильны были и покосы. Хлеб и сено - товары неразлучные, ибо как чело-
веку хлеб надобен, так и скотина без сена не выживет, а могучей  кавале-
рии воинской подсыпай еще и овса торбами исполинскими...
   Севастополь ждал приезда светлейшего. На флагмане "Рождество  Хржсто-
во" Ушаков велел подновить для гостя лучшую каюту, но  Потемксин  прежде
заехал в Херсон и Николаев, где в общении с чинами флотгскими  сам  убе-
дился, как много недругов у адмирала Ушакова: завищуют таланту, презира-
ют за прямоту и открытый нрав, а победы  приписывают  удаче...  Потемкин
зачитал недругам Ушакова письмо Екатгерины. "Победу Черноморского флота,
- писала она, - праздновали вчерась молебствием в городе у Казанской,  и
я была так весела, как давно не помню.  Контр-адмиралу  Ушакову  великое
спасибо!.."
   - Если бы Федор Федорыч. - рассуждал Потемкин, - был при Роченсальме,
флоту российскому не знать бы позора того, какой доставил ему принц Нас-
сау-Зиген... Прав был князь Репнин, предупреждавший меня, что  на  рожон
лезть - ума не надо!
   Пока Ушаков был в море, Курносов утруждался в Байдарекой долите, при-
нося в жертву флоту деревья старинные - ради нужд корабельных. Когда  же
вернулся в Севастополь. Ушаков выразил желание повидать  его  сразу  же.
Был контр-адмирал мрачен. А разговор начал издалека - с выговора  масте-
ру:
   - В погоне за флотом турецким не поспели мы. Скорость "султанов" луч-
ше нашей. Обводы у них мастерские, по шаблонам французским...
   В штабе порта, сколоченном наспех из досок, благоухало мандаринами. В
кувшинах алел турецкий "нордск" (гранатовый сок). В двери с улицы скреб-
ся черный ливорнский пудель.
   - Прохор Акимыч, - с натугою произнес Ушаков, - ты уж крепись,  сколь
можешь. Выпала мне доля такая: нанести тебе, друг  мой,  рану  страшную.
Сердечную и кровоточащую...
   - А что случилось-то? - насторожился Курносов.
   - Сыночки твои пропали безвестно у Роченсальме по вине принца  Насса-
уского... Вряд ли спаслись!
   Курносой остался недвижим, будто окаменел. Собака  скулила  с  улицы,
просилась к хозяину. Ушаков отворил двери, впустил пуделя. Черныш,  бла-
годаря его вилянием хвоста, положил голову  между  ног  хозяина,  ожидая
ласки.
   - Вот и все, - сказал Курносов собаке.
   Ушаков разлил по чаркам вино.
   - Выпей! Горю твоему пособить не могу. Одно сделаю:  пиши  рапорт  об
отпуске "по болезни". Отпущу тебя. Езжай, куда глаза глядят. Может, даст
Бог, и полегчает...
   - Да куда ж мне ехать-то? - горевал мастер.
   - Не плачь. Свет велик...
   Ушаков выложил перед ним патент на чин бригадира:
   - Вот тебе! С мундиром белым - флотским.
   - Ах, на что мне все? Если б не эта вот псина, руки б на  себя  нало-
жил... Да на кого мне собаку-то оставить?
   Уже не думал бригадир флотский повстречаться с господином  Радищевым,
но повстречался. Правда, не лично с ним, а с книгой его, которую и вывез
из Севастополя, от руки кем-то из офицеров переписанную; в дороге до Пе-
тербурга читал в коляске и сравнивал... Заунывные шелестящие дожди  сея-
лись на поникшие травы, убогие жительства глядели на путника  кособокими
окошками, нищенская юдоль сквозила в настежь раскрытых  дверях  сельских
часовен, где отпевали покойников. И невольно вспомнилась бодрая,  самоу-
веренная юность. Как ехал лесом до Казани, как срывал первые в жизни по-
целуи с ярких губ Анюточки Мамаевой (где-то она теперь?) и, может, в  ту
пору - по наивной младости - не замечал он того, на  что  столь  жестоко
указывал ему теперь господин Радищев своей "пагубной" книгой...
   На редких станциях бригадир глушил водку стаканами, кормил не себя, а
собаку, с нею и разговаривал: "Едины мы с тобою, сиротиночки..." По обо-
чинам дорог брели куда-то солдаты, Прохор Акимович окликал их:
   - Куда поспешаете-то, братцы?
   - Ведено до Лифляндии брести... в  Ригу  быдто!  Сказывают,  пруссаки
войну хотят объявить нашему российскому величеству.
   Пруссия ультиматумом возвещала миру, что желает забрать у поляков То-
ри и Данциг, а вместо этого отдать им... Киев и Белоруссию. Курносов до-
ехал до столицы, когда салюты в честь  побед  черноморцев  отгремели,  а
пушки готовились возвестить о мире со шведами. Мир, заключенный в убогой
деревушке Верела, так и назывался Верельским...  Бригадир  хотел  помес-
титься на жительство у "Дсмута", но в эту гостиницу с собакою не  пуска-
ли. Пришлось снять две комнатенки в номерах мадам Шаде, обедать ходил  в
паштетные и кондитерские... В жизни так часто бывает: вспомнишь о  чело-
веке, давно не виденном, и обязательно его встретишь...  Анна  Даниловна
Прокудина, урожденная Мамаева, встретилась ему в кондитерской, где  уго-
щала своих дочерей пирожками копеечными и леденцами, в бумажки  заверну-
тыми. По скудости угощения догадался Прохор Акимович, что в  жизни  этой
женщины все давно порушилось, как и у него  тоже.  Их  взгляды  нечаянно
соприкоснулись. Бригадир встал и спросил - ради чего она в Петербурге?
   - А вот Манечка, вот и Танюшенька... По вдовости убогой решила  их  в
Смольный институт определить. Да напрасно тратилась на  дорогу  дальнюю:
девиц благородных берут в Смольный лишь по заслугам  отцовским  или  де-
довским. - А какие заслуги перед отечеством могли быть у ее мужа, пьяни-
цы, взяточника и картежника? Вот и горевала вдова: -  Надобно  в  Казань
возвращаться, пока вконец не проелись. Годы-то летят скоро, может,  хоть
с женихами повезет...
   И по облику женщины, и по тем  копеечным  пирожкам  было  видно,  что
вдовство ее несладкое. Стало мастеру жаль ее. И  откровенно  сознался  в
своем одиночестве:
   - Жену Бог прибрал в чуме херсонской, а сыночков при Роченсальме  по-
губили... Остался я один - с песиком!
   Договорились завтра погулять в Летнем саду. Анна Даниловна явилась на
свидание с дочерьми, и Прохор Акимович, понимая ее  материнские  заботы,
сказал:
   - Если у вашего супруга заслуг перед отечеством не обнаружилось,  так
они у меня в избытке имеются.
   - Да вы, сударь, сын-то крестьянский!
   - Сын крестьянский, да отец дворянский... вот и вникните, Анна  Дани-
ловна: горю вашему помочь можно, ежели Манечка с Танечкой моими падчери-
цами станут.
   Говорил он так, а в душе была немота, и вспомнилась прекрасная Камер-
таб, вся в лунном сиянии кафской ночи - купленная и любимейшая! А теперь
и эту, что ли, опять покупает он? Анна Даниловна прослезилась.
   - Не надо, - сказал он ей. - Я ведь от души.
   - Я вижу, сударь, что душа ваша благородна.
   - Вот и хорошо. Будем и завтра гулять здесь...
   Вскоре они обвенчались. Прохор Акимович подал прошение на "высочайшее
имя" о принятии падчериц в Смольный монастырь, и барышень Прокудиных за-
числили на казенный кошт... Столица опять выслушала торжественную  кано-
наду в 101 выстрел, чествуя новую победу Черноморского флота.  По  этому
случаю было представление в Зимнем дворце флотских персон первых рангов.
Здесь же присутствовали и супруги Курносовы. Анна Даниловна,  ошеломлен-
ная, еще не освоилась:
   - Господи, да кто ж я ныне такая?
   - Теперь ты госпожа бригадирша флотская.
   - Скажи, милый: много это иль мало?
   - Для меня хватает. Тебе тоже хватит...
   Потемкина мучили боли, он писал в раздражении, что Сераль  обманывает
в переговорах не только его, но и сами турки обмануты: "Теперь  выдумали
медиацию прусскую. (А на посредничество Пруссии светлейший  плевал,  ко-
нечно!) Мои инструкции: или мир, или война... иначе буду их  бить.  Без-
дельник их, капудан-паша, будучи разбит близ Тамина, бежал с  кораблями,
как курва, а насказал своим, будто потопил у нас  несколько  судов.  Сия
ложь и у визиря публикована..."
   Турецкая эскадра капудан-паши тихо покачивалась на водах между  Тенд-
рой и Гаджибесм; из пазов раскаленных палуб выпучивалась закипающая смо-
ла. Полураздетые босые матросы лениво шлялись в корабельные лавки за та-
баком-латакия; в судовых "киосках", где пылали жаровни, турки варили для
себя крепкий кофе "мокко". Был час кейфа. В салоне Кучук-Гуссейн  прини-
мал Саид-бея, флагманский "Капуданис" которого стоял неподалеку на  яко-
ре. Между флотоводцами протекала, словно тихий ручей, вялая беседа.  Оба
они понимали, что после всех неудач вернуться в Босфор - значит познако-
миться с капуджи-башой (ведающим запасом шелковых шнурков  для  удушения
неудачников). Сейчас их  могло  спасти  только  генеральное  сражение  с
Ушак-пашою, а ослепительная мощь "Капуданис"  и  "Мслеки-Бахри"  внушала
адмиралам султана чувство уверенности...
   Салон капудан-паши был пронизан гудением комаров.
   - Это еще стамбульские кровососы, - объяснил Кучук,  -  они  набились
внутрь корабля при стоянке в Буюк-Дере, и с тех пор их  ничем  не  выку-
рить. Так и плавают с нами, всегда сытые.
   - А у меня на "Капудание" полно клопов, - поделился Саидбей. - Я уве-
рен, что их подбросили нам французские якобинцы, когда наш  славный  ко-
рабль ходил в Тулон ради ремонта...
   Им доложили, что в море появились корабли. Сайд-бей поправил сафьяно-
вую туфлю, спадавшую с его ноги.
   - Не спеши, - придержал его Кучук-Гуссейн, - если это  даже  безумный
Ушак-паша, у нас с тобой еще хватит времени, пока он перестроит свою эс-
кадру для нападения...
   Саид-бей едва поспел на "Капудание": Ушаков не стал перестраивать эс-
кадру с походного положения на боевое - его колонны с разгону  врезались
в турецкие корабли. Мигом опустели кофейные киоски:
   - Рубить канаты! Паруса ставить! О Аллах!..
   Оставив якоря на грунте, турки устремились в сторону Дунайского  гир-
ла. Капудан-паша попутно выстраивал суда в боевую линию.  Федор  Федоро-
вич, расставив ноги, стоял на шканцах, его голосина раскатывался над па-
лубой "Рождества Христова".
   - Выходить на выстрел картечный! - призывал он.
   В замешательстве боя, в треске рвущихся парусов, в хаосе  рангоута  и
такелажа он успевал выявить то самое главное, что должно  решить  судьбу
битвы. Из Лимана, со стороны Очакова, налегая на весла, спешила  гребная
флотилия до Рибаса. Турецкие корабли отворачивали, их бегство возглавили
адмиральские флагманы - "Мелеки-Бахри" и грозный "Капуданис".
   - Поднять сигнал: "Флоту-погоня!.."
   Возле адмирала всегда был переводчик - грек Курико. Ушаков указал ему
на фигуру старца, что-то горланившего:
   - Уж не Сайд ли бей? Матом его крыть не надо, но ты обложи его старым
хвастуном, а капудан-пашу - бездельником...
   "Капудание" несло мимо, из его внутренних отсеков слышались  сдавлен-
ные голоса гребцов-невольников, лязг их цепей:
   - Братцы, мы здеся... Бейте их крепче!
   - Они прикованы к веслам, - сказал грек Курико.
   ...Если бы сейчас офицеры флота Балтийского глянули на этот  бой,  их
бы охватил ужас: все линии были разломаны Ушаковым, черноморцы врезались
в промежутки меж кораблями противника и били его с  двух  бортов  сразу,
напоминая клинья, всаженные в глубину вражьего строя. При  этом  скопище
кораблей, сцепившихся в поединках, неслось на всех парусах, и туркам бы-
ло уже никак не оторваться от русских...
   - Люфт! - вовремя предупредили Ушакова.
   - Ага, чую, - отвечал он. - К повороту...
   Забрав полный ветер, "Рождество Христово" в новом натиске на  флагма-
нов неприятеля вынудило турок лечь на другой галс. Ветер  развел  волну,
нижние шкаторины парусов отяжелели, намокнув. Был уже шестой час вечера.
Погоня продолжалась. Теперь Кучук-Гуссейн хотел только  одного  -  отор-
ваться. Преследуя убегавших, черноморцы точно разбивали рангоут  отстаю-
щих и, оставив их пораженными, катились по волнам дальше.
   - Зажечь фонари, - велел Ушаков.
   Бой закончился в темноте, и русская эскадра якорями нащупала под  со-
бой жидкий грунт. Тогда фонари погасли, а турки их даже не зажигали.  Но
во мраке ночи, плещущей штормом, чуялось, что враги не ушли, они  где-то
рядом...
   Утром сражение возобновилось. Вровень с боевыми  кораблями  выгребали
галеры де Рибаса, орущие ватаги запорожцев приводили турок  в  смятение.
"Мелеки-Бахри" и "Капудание" заметно отставали...
   - Отрезай их! - стал волноваться Ушаков.
   66 пушек "Мелеки-Бахри" молчали. Его взяли на абордаж, над ним взвил-
ся русский флаг. На "Рождестве Христовом" Ушаков подходил  все  ближе  и
ближе к массивному "Капудание".
   - Саид-бей, - крикнул он, - прыгай за борт!
   - Я отрежу тебе уши, - отвечали ему по-русски.
   Зайдя с кормы неприятелю, Ушаков  поставил  своего  флагмана  бортом,
чтобы увеличить эффективность огня.
   - Врежьте брандскугелсм, - спокойно велел он.
   Брандскугель, яростно шипя, вонзился в "Капуданис", который  и  запы-
лал, но Саид-бей не думал сдаваться. Матросы его уже сыпались из  люков,
как тараканы из горящего дома.
   - Аман, урус... аман! - взывали они о пощаде.
   С кормы "Капудание", прямо из дыма, Ушакову кричали:
   - Я тебе нос отрежу и глаза выколю!
   - Аман, аман... - метались на палубах турки.
   Канониры спутали "аман" с "обманом":
   - Опять обманывают... Тогда бей их!
   Три мачты подкосило разом, будто деревья в лесу,  и  мачты,  разрывая
горящие снасти, падали. Было видно, как в пробоины, будто  в  колодезные
ямы, хлещет морская вода. Ушаков, руками разводя перед собою густой дым,
звал Саид-бея:
   - Где ты, хвастун и бездельник? Прыгай, пока  не  поздно...  Вот  мой
нос! Вот мои глаза! Вот мои уши! Прыгай, старчс...
   - Здесь он, - послышалось из дыма.
   Возникла незабываемая картина: невольники тащили  на  себе  турецкого
адмирала и свалили его к ногам Ушакова, как мешок. Федор Федорович сразу
же остыл от боевого гнева.
   - День добрый, Сайд, - сказал он ему. - В твои-то годы мог бы и  дома
посидеть: чего ты полез в эту кашу?
   Посреди моря возник вулкан: "Мелеки-Бахри" взорвало.
   Вот только теперь Саид-бей стал плакать.
   - Не о себе плачу, - говорил он. - Но мой корабль имел в  трюмах  всю
казну султанского флота... Кто мне поверит, что пиастры  погибли?  Будут
думать, что я их украл...