наша история...
   Новое влияние герцога Эгильона еще не сказалось в  политике  Франции,
однако понемногу оттаивало сердце маркиза Вержена, посла в Стамбуле, где
он немало попортил русским крови.  Совершенно  случайно  картина  Менгса
"Андромеда", проданная алжирскими пиратами, попала на один  из  майданов
Стамбула. Вержен выкупил ее и переправил в  Эрмитаж,  прося  императрицу
оплатить лишь 24 копейки - почтовые расходы. Екатерина упаковала в  ящик
самую дорогую шубу, поверх нее рассыпала 24 копейки медью  и  вложила  в
рукав письмо для Вержена: мол, в картину Менгса  была  завернута  чья-то
шуба; скорее всего, ваша прекрасная супруга сделала это по рассеянности,
свойственной многим женщинам...
   "Андромеда" заняла достойное место в Эрмитаже!
   Но выводов из этого случая Екатерина делать не стала:
   - Посмотрим, каково сложатся дела в Стокгольме...


   ЗАНАВЕС

   Прошка Курносов покинул  Петербург  еще  зимою,  когда  столица  была
встревожена престольною переменой в Швеции; ехал парень на  перекладных,
имея подорожную со штампом, чтобы на станциях не придирались  -  маршрут
до самого Азова казною был оплачен. На голове Прошки треух, ноги  в  ва-
ленках. Тулупчик скрывал мундир, а под мундиром "через"  -  пояс,  вроде
патронташа, в котором удобно деньги перевозить. Два  пистолета  и  шпага
берегли его в дальней дороге...  Чтобы  избежать  карантинного  сидения,
Прошка проскочил между Москвою и Смоленском - прямо на  Калугу,  миновал
Орел, за которым потянулись места, населенные однодворцами. Это были  не
мужики и не дворяне, а потомки служивых Засечной линии, внуки  казненных
Петром стрельцов. Они давно растеряли дворянские грамоты, жили на черно-
земах прибыльно. Из этих-то мест больше всего и брали рекрутов  для  ар-
мии.
   Где-то за Кромами настигла Прошку метель, а ямщик, еще  мальчишка,  с
испугу вожжи бросил - пусть лошади выносят. Миновали дубовые рощи, снова
потянулась белая, морозная нежиль. Наконец под вечер кони всхрапнули пе-
ред воротами одинокого хутора, хозяин с фонарем в руке показал ямщику  в
сторону от дома:
   - Езжай до гумна, тамо и товарищ тебе сыщется. И вам, сударь, - гово-
рил он, ведя Прошку долгими пустыми сенями, - не одному ночевать...  Эка
пурга-то, господи!
   В горнице обживался ночлега ради путник, тоже застигнутый  непогодой.
Был он еще молод, но уже осанист, выше Прошки на целую голову, а на гла-
зу - повязка. Замерзшему парню помог он расстегнуть тулуп,  забросил  на
печку просохнуть его валенки.
   - Величать-то вас как, сударь? - спросил Прошка.
   - Да не станем чиниться. Одна дорога - одна  судьба.  Зови  просто  -
Григорием... Сам-то из роду Потемкиных! Ежели из Питера едешь, так,  мо-
жет, и слыхал обо мне когда?
   - Извини, брат. Не доводилось слышать.
   - И ладно, ежели так, - не обиделся Потемкин;  из  дорожной  шкатулки
достал он свечи, запалил их. - Не люблю, когда темно. Ты,  наверное,  на
перекладных? А ямщика на гумне оставил?
   Отогревшись у печки, Прошка сказал, что когда увидел его, то поначалу
заробел, - и со смехом поведал Потемкину,  как  в  Ливерпуле  одноглазый
черт продал его на невольничье судно.
   - Ты не меня, а хозяина нашего побаивайся...
   Сказав так, Потемкин объяснил, что у мужика глаз  дурной:  такие  вот
хуторяне наговоры всякие знают, со змеями дружбу  водят,  больным  умеют
зубы "на сучок" заговаривать. Легок на помине, явился хозяин с  работни-
ком, принесли для Прошки тюфяк, набитый соломкой. Хозяин выложил хлеб  и
пяток вареных яичек.
   - За ночлег да ласку сколько запросишь?
   - Да чего уж там... Наутре и сквитаемся.
   Хозяин с работником удалились. Прошка поведал о себе - кто таков, от-
куда родом, чем занят. Потемкин зевнул:
   - Давай повечеряем и спать ляжем, а?
   Со двора послышалось: крак-крук.
   - Что это? - вздрогнул Потемкин, берясь за шпагу.
   - Дерево треснуло... промерзло.
   - А-а... Знать, для судостроения уже негодно?
   - Не, - ответил Прошка, подкладывая дров в печку.
   - А на гроб сгодится?
   - На гроб все сгодится...
   Из баульчика Потемкин вынимал припасы  дорожные.  Ставил  штофчики  с
водками и ликерами, паштет достал, буженину, сардинки. Прошка свою торбу
раскошелил - курочка там, рыбка всякая.
   - Может, наших ямщиков покличем? - спросил он.
   - Не. Лишние. Мешать будут. Выпьем с морозу-то.
   Стаканчики у него были дорогие, золоченые.
   - Уж не пойму - барин ты, што ли?
   - Какой там барин... ну, глотай!
   - Хороша водка у тебя, - сказал Прошка, закусывая.
   - Гданская. Поляки мастера ее делать...
   Прошка охотно выпил вторую, от третьей отнекался:
   - Твоя правда: нехорошо здесь, муторно.
   Метель за окном дробно стегнула по крыше.
   - Брось! - уговаривал Потемкин. - Поднимай чарочку.
   - Уволь. Ты выпей, а я повременю...
   Только улеглись, бесшумно возник из мрака хозяин.
   - Чего тебе? - спросил Потемкин недовольно.
   - Огня берегусь, - поклонился тот. - Уснете вот, а свечечка горит.  Я
и погашу ее-от греха подале... Фу! - дунул он.
   Потемкин поворочался на хрустящей соломе и уснул.
   А парню что-то не спалось. Лежал на спине с открытыми глазами,  вгля-
дываясь в потемки, слушал визги метельные, в которые гармонично  вплета-
лись и скрипы старого, неуютного дома. В печи  догорали,  чадя,  красные
угли. Прямо над лежащими путниками громадная стреха  подпирала  потолок.
Вот она тихо опустилась ниже... "Что это?" - Прошка не верил глазам сво-
им. Но снова раздался тихий скрип-стреха отделилась от потолка,  нависая
над ними. Тут он все понял. Но не растерялся.
   Ладонью он зажал губы Потемкину:
   - Не кричи... это я, не бойсь, глянь вверх...
   Потемкин очнулся от сна, и оба, еще недвижимы, наблюдали, как  много-
пудовая стреха опускается на цепях все ниже и ниже, чтобы лечь прямо  на
горло спящим, удушая их. Потемкин шепнул:
   - Вынь шпагу тише... пистоли у тебя заряжены?
   Держа в руках шпаги, они встали по бокам двери, а стреха, чуть позва-
нивая цепью, уже легла на подушки, еще хранившие тепло их голов.  Послы-
шались голоса хозяина и работника, брызнул в лицо свет фонаря.  Потемкин
сделал резкий выпад вперед:
   - Получай!
   Бренча угасающим фонарем, хозяин свалился на  пороге.  Во  мраке  над
Прошкою просвистело что-то острое, брошенное в него работником.
   - Коли его! - крикнул Потемкин.
   Шпага с чмоканьем вошла в тело.
   Мрак... Прошка со шпагой в руке тяжело дышал.
   - Всадил! - доложил он, испытывая брезгливость.
   - Не в стенку, чай?
   - Да нет - в мясо. Еще шевелится.
   - Добей пса! - жестоко потребовал Потемкин.
   Прошка опять вонзил шпагу в работника и выдернул обратно, а на  поро-
ге, громко булькая горлом, сдыхал хозяин притона, нещадно исколотый  По-
темкиным...
   Григорий Александрович в темноте отыскал руку Прошки.
   - Дрожишь? - спросил заботливо.
   - Дрожу, - сознался Прошка.
   - Это сейчас пройдет. Зажги свечи...
   В соседнем приделе избы осмотрели они устройство, с помощью  которого
разбойники управляли стрехою. Потемкин тронул рычаг, и сразу завращались
цепи, наматываясь на барабан, обернутый для бесшумности войлоком...
   - Сколько ж в этом доме людей погубили злодеи?
   - Не мы первые.
   - Дай бог, чтобы последние.
   В остервенении Прошка все горшки на печи шпагою переколотил. Потемкин
бросил свечу в солому - взвилось буйное пламя.
   - Пошли, - сказал. - Пусть горит гнездо поганое...
   Пурга затихла. Чистое звездное небо над ними.
   Разбудили на гумне ямщиков, когда притон разбойников  полыхал  вовсю,
освещая заснеженные долины. Совместно доехали до Курска.  Потемкин  ска-
зал, что отсюда ему - на Путивль:
   - Меня, брат, на Дунае ждут.
   - А мне к Воронежу, потом вниз-до Азова...
   Когда на станции вручали подорожные, тут все и открылось: Прошке  по-
ложена одна лошадка, а Потемкину сразу четыре, и Прошке еще ждать, а для
Потемкина лошадей запрягли сразу.
   Парню стало как-то неловко:
   - Не пойму - в чинах ты, что ли?
   - Чин невелик: камергер да генерал-майор. Я, Проша, под  началом  Ру-
мянцева бригадой кавалерийской командую.
   - Рад, что повстречались, ваше превосходительство.
   - Оставь! Ты мне жизнь спас - этого не забыть.
   Он сгреб Прошку в охапку, расцеловал в губы и щеки. Потом отнял у не-
го шпагу, взамен подарил свою - богатую, в  эфес  которой  был  вправлен
драгоценный камень.
   - Прощай. А может, и свидимся... ежели турки не убьют! - добавил  По-
темкин, и в снежной пыли медленно угасли переливчатые звоны  его  бубен-
цов.
   ...Азов встретил Прошку Курносова первым весенним цветением.


   ДЕЙСТВИЕ ВОСЬМОЕ
   Крым - большие перемены

   Предаю сие для тех умов, которым, разсматривая общеполезное в  целом,
испытуют великие деяния по совершенным подвигам,  по  пользам,  от  оных
произшедшим, и по средствам, каковыми оныя произведены: на  сих  великих
основаниях и приступаю...
   Л. Самойлов (первый биограф Потемкина)


   1. БАХЧИСАРАЙ, ОТВОРИ ВОРОТА!

   В белых широких юбках плясали  на  базаре  дервиши,  кружась  стреми-
тельно, как заводные волчки, потом вмиг застывали на месте и,  абсолютно
недвижимы, оставались в такой позе час, два, три... Минареты Бахчисарая,
тонкие, как пальцы Шехсрезады, еще оставались нерушимыми святынями  Вос-
тока, а голубые майолики бань и синие  изразцы  мечетей  сулили  татарам
приятное омовение и душевный покой вечерних намазов после боев с  Румян-
цев-пашой и сераскиром Паниным. Над кущами садов разливался голос  ханс-
кого певца - Эдиба:
   Смотрите все! Вы видите Бахчисарай.
   Что это? Или обитель гурий? А красавицы сообщили ему прелесть, подоб-
ную нитке жемчуга, украшенной алмазом.
   Смотрите, смотрите! Все вы смотрите!
   Перед вами Бахчисарай, достойный золотого пера...
   Вот уже три месяца, как из Турции не пришло  ни  единого  корабля,  а
янычары, составлявшие гарнизон Перекопа, грозили покинуть крепость, если
им не выплатят денег. Наконец султан прислал в Крым дефтердаря  Эмин-па-
шу, который и привез 100 кисетов, в каждом по 500  пиастров.  Дефтердарь
первым делом отправился на богатый базар Кафы, где его душа  возликовала
от изобилия молоденьких невольниц, а торговцы живым товаром после каждой
покупки Эмина раздергивали занавески, обнажая перед пашой новых рабынь -
еще краше, еще моложе... Растратив все казенные деньги, Эмин-паша  морем
переправил всех женщин в Стамбул, и тут его пожелал видеть сераскир  Иб-
рагим-паша, с утра до ночи кейфовавший в  ароматных  кофейнях.  Сераскир
развернул грязную тряпицу, в которой лежала бурая, истлевшая труха.  Иб-
рагим сказал, что это сгнившие на складах сухари, которые  перемололи  в
муку.
   - И получили хлеб такой выпечки... Давай кисеты с пиастрами, -  велел
он, подливая в щербет порцию французского шартреза.
   - Какие кисеты? - выпучил глаза дефтердарь.
   - Которые получил в главной квартире для Крыма.
   - Правда, - сознался растратчик, - сто кисетов мне дали. Но  казна  и
была должна мне ровно сто кисетов, - соврал он.
   Ибрагим-паша аккуратно завязал "хлеб" в тряпицу:
   - На! - протянул он сверток Эмину. - С этим навозом езжай в  Ор-Капу,
покажи янычарам, какой хлеб печется для них. Янычары -  люди  очень  му-
жественные - желаю сохранить мужество и тебе...
   Через пять дней Эмин-паша был возвращен в Кафу, опутанный веревками и
с отрезанными ушами. Ибрагим поехал в Бахчисарай, где и стал выпрашивать
у Селим-Гирея денег для укрепления обороны Крыма. Хан,  всегда  покорный
вассал султана, сказал, что куруши нужны ему самому:
   - Ты же видишь, Ибрагим, что я затеял ремонт дворца...
   Оглядев штабеля досок, паша прочел персидские стихи:
   Твой прелестный характер, неверная, подобен зеркалу Искандера  -  что
мне сказать еще тебе, кроме того, что не было бы тебе уже известно?..
   Скоро Гасан-бей привел в Кафу эскадру; и тут гонец сообщил  ему,  что
Долгорук-паша целиною ведет гяуров в Ор-Капу, а татары уже обменялись  с
ним сигналами...
   Был 185 год мусульманской хиджры, что по христианскому календарю  оз-
начало смыкание 1770-1771 годов, а Ор-Капу - это Перекоп!
   Вторую армию, после отставки графа Панина,  принял  под  свое  начало
князь Василий Михайлович Долгорукий, приехавший на фронт с дородной  же-
ной и прелестными дочками. Все офицеры из немцев разом подали в  отстав-
ку, честно заявив, что при новом командующем им ходу  не  будет,  что  с
этим "отсталым" человеком они служить не намерены.  Долгорукий  отпустил
их без сожаления.
   - Обедать прошу у меня, - сказал он офицерам...
   Старик был прост, как прост и солдат.  Смолоду  гоним,  лишен  титула
княжеского, с четырнадцати лет служил он рядовым под именем "Василия Ми-
хайлова". Анна Иоанновна указала никогда не учить  "Михайлова"  грамоте,
и, уже став генерал-аншефом, Долгорукий едва умел расписаться, неизменно
обвиняя своих адъютантов:
   - До чего же перышко худо чинено! Пиши сам за меня...
   Пыль, пыль, пыль - Вторая армия топала на Перекоп: мимо войсковых ря-
дов катался Долгорукий в коляске, подпевая солдатам:
   Сударушка Варвару шка, не гневайся на меня, что побил я тебя, а побил
я любя.
   Долгорукому следовало штурмовать ворота Ор-Капу, адмирал Сенявин сде-
лает "мост" у Сиваша, там моряки высадят десанты на Арабатскую  косу,  и
все это надо произвести стремительно. Василий  Михайлович  лишь  однажды
созвал офицеров на совещание, растолковал им кратенько: в этом году, го-
ворил он, Румянцев закрепит на Дунае успехи прошлогодние, эскадра Орлова
в Архипелаге блокаду Стамбула продлит и усилит.
   - А нам, сударики мои, - заключил князь, - Крым с бою брать. Иных со-
ображений нету, да и быть их не может...
   В трех верстах от Перекопа аншеф задержал марш армии,  полки  десанта
тронулись к Сивашу, где прибой раскачивал корабли Азовской  флотилии,  а
сама Араба тская коса хищной стрелой впивалась прямо  в  тылы  Крымского
ханства. Долгорукий растянул свои войска в линию вдоль Перекопа,  сгруп-
пировал батареи напротив ворот ОрКапу, и древняя мудрая сова  равнодушно
наблюдала за суетой пришельцев из далеких прохладных лесов... Офицеры не
стали говорить князю, что он состарился, но дали ему понять, что  одрях-
лела его тактика:
   - Небось, таково еще при графе Минихе воевали!
   - Ну да, - согласился Долгорукий. - И ведь хорошо воевали! Вот стою я
на том самом месте, где еще солдатом перед штурмом стоял, и  Миних  ска-
зал: "Братцы, кто первым на ров взойдет, того в офицеры жалую!" Я первый
и взошел... Скажите об этом рядовым!
   А солдаты на командующего, как на икону, молились. Хотя  и  разъезжал
он в коляске, но всегда помнил, что у служивых ноги не железные,  оттого
переходы делал "жалостливые", не изнурительные. Его сиятельство  не  был
барином; любой солдат смело подходил к  аншефу,  обиды  ему  выплакивал.
Долгорукий нужды людские понимал, ибо сам шилом патоки  нахлебался...  В
канун штурма Перекопа к его шатру примчался на лошади Шагин-Гирей:
   - Исполать тебе, высокорожденный Долгорук-паша! - И сообщил  на  ухо,
что Перекоп держится на одних янычарах, буджайские татары  против  турок
озлоблены. - А беем в Ор-Капу мой брат, Сагиб-Гирей, и он не станет  чи-
нить препятствий...
   Долгорукий спросил его: где хан Селим-Гирей?
   - Он там, - вытянул Шагин руку с плетью во тьму...
   В ночь на 14 июня Долгорукий объявил штурм. В глубокий  ров  полетели
связки фашинника, солдаты по приставным лесенкам вздымались на  эскарпы,
батареи отчаянно разбивали ворота крепости, и после полудня гарнизон бе-
жал... Долгорукий просил адъютантов  представить  ему  солдата,  который
взошел на вал первым. Героя принесли и положили возле ног  генерал-анше-
фа. Василий Михайлович снял с пояса шпагу, возложив ее на грудь  мертве-
ца, потом скомкал шарф генеральский, тканный золотом, отдал убитому:
   - Погрести его с отданием почестей офицерских!..
   А за Перекопом открылся Крым: воды мало, озера соленые, лошадям корма
нет, растет полынь да колючки. Армия разделилась на три луча.  Сивашский
отряд шагал по косе к фортам Арабата, чтобы взять Керчь и Ени-Кале,  ка-
валерия умчалась на захват Козлова [20], а сам Долгорукий направил стар-
ческие стопы в главное разбойничье гнездо - на Кафу!
   Кафа звалась Малым Каиром, этот город обороняли сами турки; там  была
отличная гавань, центральный рынок работорговли.  На  подступах  к  Кафе
русских встретили огнем. Шагин-Гирей с ногаями подскакал к окопам.
   - Ради чего воюете? - вопросил он османов. - Если ради Крыма,  то  он
не ваш! Нам, татарам и ногаям, нужны наши владения, а от вас что пользы?
Вы бы лучше убирались домой. Если же решитесь на битву, то московы могут
спать спокойно. Я сам и мои ногаи разнесем саблями ваши глупые головы...
   На рейде Кафы корабли позванивали цепями, берег  освещали  костры,  в
горах бродили ненасытные в грабежах египетские  мамелюки.  Было  тревож-
но... Гасан-паша возлежал на подушках в обширном салоне флагмана. В  со-
седней каюте разместился Абахезпаша, губернатор Кафы, и поздним вечером,
сняв с ноги шлепанец, Гасан стучал в переборку.
   - Высокочтимый! Ты пойдешь воевать с гяурами?
   Губернатор Кафы бренчал за переборкой кувшинами.
   - Пойду, если мне дадут лошадей, палатки, подводы,  сухари  и...  сто
кисетов акчэ. А ты, высокостепенный?
   - Я подожду, что скажет Ибрагим...
   Утром от Ибрагима они узнали, что русские взяли Арабат, Долгорук-паша
послал два своих байрака - один на Керчь, другой прямо в  Бахчисарай,  а
войско хана Селим-Гирея разбито полностью. Стали искать хана и нашли его
в трюмах флагманского корабля, откуда он вылезать отказался, погруженный
в молитвенное созерцание. Кафа обезлюдела. Гасан приказал всех  здоровых
пассажиров покидать в море: пусть плывут обратно - для борьбы с гяурами.
В городе оставались христиане, семейства армян и греков,  вчерашние  не-
вольники - русские, украинцы, поляки, они гуляли по улицам, обогащая се-
бя за былые страдания одеждой, мясом, рыбой, вином
   - Так где же они? - вопили в ответ янычары...
   Гасан-паша увел корабли в море. Русское ядро угодило в  арсенал,  при
взрыве пороха сгорели артиллеристы, в городе началась  паника.  Напрасно
Ибрагим загонял турок в траншеи плетьми и дубинами. Духовенство с трудом
остановило бегущих раскрытыми коранами. Муллы и муфтии  взяли  с  воинов
клятву - сейчас же вернуться и отобрать Арабат у русских. Турецкий лето-
писец пишет: "Пехотные и конные сипаги, начальники янычар-байраков, офи-
церы египетских войск, сам конвой паши и все сорвиголовы  отправились  в
путь". Но вспышка  религиозного  фанатизма  оказалась  краткой:  завидев
русских, янычары перестреляли своих офицеров и разбежались. Ибрагим-паша
заперся в башне. Из пистолета он убил русского  парламентера  в  красном
артиллерийском мундире. Но башня загорелась-сераскир, не стерпев ожогов,
выскочил наружу... Рядом с собою увидел он русских  солдат,  стоявших  с
ружьями, а Долгорук-паша и его драгоман были верхом на лошадях.
   - Зачем воевать за место, для турок уже пустое? - крикнул Долгорукий.
- Мы не с вами имеем дело, а с хозяевами этой страны.  Вон  стоит  табор
Сагиб-Гирея, вон табор его брата Шагина, и с ними, а не с вами мы  будем
решать судьбы ханства...
   Драгоман спросил: кто здесь Ибрагим-паша?
   - Это я, - шагнул вперед сераскир.
   - Позвольте вашу саблю, - велел драгоман.
   Долгорукий вынул клинок из ножен, глазом знатока осмотрел его,  снова
вложил в ножны и вернул оружие противнику:
   - Извещен, что вы сражались со мною честнее других, и было бы  небла-
городно с моей стороны лишать вас чести... Не огорчайтесь! В  Петербурге
вы будете нашим почетным гостем.
   Ибрагим-паша видел, как уплывают вдаль корабли.
   - Что предопределено свыше, то и будет... Кысмет!
   Кысмет - это рок, а правоверный судьбе покорен.
   Долгорукий въехал в улицы города, его встречала толпа. Люди, опустив-
шись на колени, поднесли ему хлеб с солью.
   - Благодарю! А городишко-то у вас хороший...