, и была та Агафья обликом разительно схожа с самой
императрицей, глядящей на нее сверху...
   Глаза двух женщин нечаянно встретились!


   ЗАНАВЕС

   Екатерина наблюдала за карнавалом из балкона-фонаря в доме Ивана Бец-
кого; внутри балкона было тепло, в гуще померанцевых трельяжей сладостно
распевали канарейки. Екатерина, сидящая в окружении посланников,  выслу-
шивала их похвалы талантливой постановке народного спектакля. Неожиданно
явился камергер Лев Нарышкин и сообщил: польский шляхтич  Генрик  Новиц-
кий, что играет на мандолине в придворном оркестре, просится в Польшу.
   - Я обойдусь и без его музыки, но мне любопытно, отчего он рвется  на
родину. Пригласите его сюда...
   Новицкий явился, дав при всех искренний ответ:
   - Дни Августа Третьего, курфюрста саксонского и короля польского, уже
сочтены. А я шляхтич польский, и потому я тоже обладаю правом не  только
участвовать в выборах нового короля, но могу и сам быть избранным в  ко-
роли Речи Посполитой...
   Посланники рассмеялись над этим "я тоже":
   - А если Польша не пожелает видеть вас королем?
   Новицкий отвесил персональный поклон Екатерине:
   - Тогда я вернусь к вам и займу то место,  которое  сейчас  оставляю.
Надеюсь, вы не отвергнете меня и мою мандолину?
   - Никогда! - пылко ответила Екатерина. - Я вас приму  обратно...  Что
ж, поезжайте в Варшаву, и, если станете королем, я  буду  издали  любить
вас, как своего брата. А если со мною что-либо случится в России, вы ко-
ролевской милостью не отвергайте меня с моими  жалкими  способностями  в
искусстве...
   Екатерина таинственно замолкла, и дипломаты наперебой  стали  умолять
ее, чтобы она не скрывала свой талант от общества. Екатерина подняла над
висками тяжелые локоны:
   - Смотрите! Я умею шевелить ушами...
   Одно ухо ее осталось недвижно, а второе задвигалось.
   Дипломаты дружно аплодировали императрице:
   - Бесподобно! Кто еще из монархов Европы так может?
   В это время она уже твердо решила, что королем в Польше сделает  Ста-
нислава Понятовского!
   Нет, она никогда не забывала, что он тоскует по ней в Варшаве;  впро-
чем, Понятовский и сам не дал бы ей  забыть  о  себе,  -  с  бестолковой
яростью юнца поляк рвался обратно в ее объятия. Сразу же после переворо-
та между ними возникла переписка, опасная для обоих: польское панство не
терпело Понятовского, а за Екатериною следили братья Орловы; один  неос-
торожный шаг мог привести к гибели любовников,  разлученных  временем  и
расстоянием. Их переписка напоминала море в том месте, где  сталкиваются
два течения - холодное с теплым, там всегда возникает бурление вод, клу-
бятся туманы, чайки накрикивают беду крушений.
   Первое письмо в Варшаву императрица начала словами: "Убедительно про-
шу вас не спешить приездом сюда... Здесь все  полно  опасности,  чревато
последствиями". Екатерина ясно дала понять, что она уже несвободна,  что
при ней Орлов, которому она обязана престолом, а Станислава она  корону-
ет, - яснее сказать нельзя! При этом она пользовалась тайным шифром,  но
Понятовский путал все шифры, пугая женщину своей  неосторожностью...  Из
Варшавы долетало нечто похожее на стон: "Ах, зачем вам делать меня коро-
лем? Как вы не можете понять, что я хотел бы видеть ваше прекрасное лицо
на своей подушке..."
   Екатерина послала ему денег, надеясь, что он притихнет.  Она  писала,
что в России сейчас время, схожее с временами Кромвеля: "Знайте, что все
проистекло из ненависти к иностранцам... Я должна соблюдать тысячи  при-
личий и тысячи предосторожностей. Пишите мне как можно  реже  или  лучше
совсем не пишите". Но Понятовского было не удержать. "Так ли уж умен он,
как я о нем думала? - рассуждала Екатерина наедине. -  Я  предлагаю  ему
корону Речи Посполитой, а он согласен променять ее на  мою  постель".  С
явным раздражением она отвечала: "Вы  читаете  мои  письма  недостаточно
внимательно. Я же вам сказала и повторила не раз, что, если вы появитесь
в России, я подвергнусь крайним опасностям". Екатерина была права: Орло-
вы могли уничтожить Станислава с той же игривой легкостью, с  какой  они
разделались с ее мужем. "Вы отчаиваетесь? - спрашивала она Понятовского.
- Я удивлена этому, потому что в конце концов всякий рассудительный  че-
ловек должен покориться обстоятельствам".
   Понятовский продолжал рваться в ее объятия.
   - Наконец, это невыносимо! - вспылила Екатерина.
   Она решила одернуть его как следует. "Итак, - начинается ее последнее
письмо, - вы решили не понимать того, что я повторяю вам уже на протяже-
нии шести месяцев, это то, что если вы появитесь здесь, мы будем  убиты,
оба... "Переписку с Понятовским она вела через французских курьеров  ба-
рона Брстейля. Но последний курьер был зарезан на большой дороге с целью
ограбления, и Екатерина пришла в ужас  от  того,  что  ее  письмо  может
окольными путями попасть в руки Панина, а от него-к Орловым...
   Екатерина резко оборвала переписку (и письма Понятовского не сохрани-
лись, ибо осторожная женщина их рвала, а письма Екатерины уцелели, пото-
му что непонятливый мужчина, покрывая их страстными поцелуями, аккуратно
хранил до конца жизни).
   Станислав Август Понятовский закончил утренний туалет.
   Три знатные варшавские красавицы (Потоцкая, Любомирская, Оссолинская)
предстали перед ним наподобие трех античных богинь -  Геры,  Афродиты  и
Афины...
   - Всему есть предел терпения! Даже наши мужья знают, что  мы  сгораем
от любви к вам, а вы... о, как вы жестоки!
   - А разве я Парис? - спросил Понятовский,  рассматривая  через  линзу
истертый динарий времен Каракаллы.
   Женщины сказали, что согласны даже на суд Париса.
   - Мы мирно договорились между собою, чтобы вы сами вручили яблоко од-
ной из нас - той, которая вам кажется милее. Вы только посмотрите - раз-
ве мы не достойны любви?
   - Я тронут до слез, - отвечал Понятовский, - и не нахожу слов,  чтобы
воспеть вашу неземную красоту. Но ни одна из вас к любви меня  не  скло-
нит, ибо я дал себе обет безбрачие.
   Гера, Афродита и Афина заволновались:
   - О, матка боска, как можно так себя наказывать?
   - Я люблю женщину и останусь ей вечно верен.
   - Кто эта негодница? - оскорбились богини. -  Мы  угостим  ее  такими
вафлями, что у нее завтра же вылезут все волосы! Мы  дадим  ей  полизать
такого вкусного мороженого, от которого она  покроется  мерзкими  прыща-
ми...
   Понятовский любовался красотою древней амфоры.
   - Это... русская императрица! - сознался он, опустив взор, и тень  от
его длинных мохнатых ресниц легла на лицо.
   Богини возмутились таким неосторожным выбором:
   - Как? Что вы нашли хорошего в этой ангальтинке? Где были ваши глаза,
не заметившие ее острого подбородка, вроде вязального крючка, как  можно
целовать ее рот, который не шире куриной гузки? Вы чахнете в Варшаве без
любви, а любая торговка лимонами на Старо-Мясте расскажет вам, что импе-
ратрица в Петербурге не ведет себя как весталка...
   - Стоит нам встретиться, - ответил Понятовский, направляя через  окно
трубу телескопа на двух дерущихся собак, - и наши чувства заново озарят-
ся светом бессмертной любви.
   Решительнее всех оказалась Оссолинская.
   - И такого простофилю Чарторыжские прочат нам в короли? - воскликнула
она. - Да какой же это будет король, если из трех самых лучших  красавиц
Варшавы не выбрал ни одной?..
   Они его покинули, презирая. Потом явился итальянский  живописец  Мар-
челло Баччиарелли. Взмахивая рукавами широких одежд, он поставил неокон-
ченный холст.
   - Я забыл, граф, как вы вчера сидели.
   - Вот так, - начал позировать ему Понятовский.
   - Прекрасно! Тогда продолжим.
   - Но мне скучно сидеть без дела.
   - Позовите чтеца, а мы послушаем.
   Явился чтец графа Понятовского.
   - Что вам угодно слушать? - спросил он, кланяясь.
   - Прочтите мне то место старых  посполитых  хроник,  где  запечатлено
пророчество  о  неизбежном  разделе  Польши,  которое  сделал  в  тысяча
шестьсот шестьдесят первом году на сейме круль Ян-Казимир, этот счастли-
вый любовник Нинон де Ланкло...
   Чтец декламировал ему на кованой латыни:
   - Придет время, и Московия  захватит  Литву,  Бранденбургия  овладеет
Пруссией и Познанью, Австрии достанется вся Краковия, если  вы,  панство
посполитое, не перестанете посвящать время межусобной брани.  Каждое  из
этих трех государств пожелает непременно видеть Польшу разделенную между
собою, и вряд ли сыщется охотник, чтобы владеть ею полностью...
   Марчелло Баччиарелли тонкой кистью выписывал на холсте нежные и розо-
вые губы будущего короля.
   - Кстати, - спросил он, - тут мелькнуло имя Нинон де Ланкло, но, пом-
нится, Ян-Казимир закончил жизнь не в ее объятиях.
   Понятовский, красуясь, жеманно позировал живописцу.
   - Да, - отвечал он, любуясь игрою света в камнях фамильных  перстней,
- наш круль обменял божественную Нинон на самую веселую прачку Парижа  -
на Мари Миньо.
   - Вот так всегда и бывает с королями, - засмеялся Баччиарелли, -  вся
их возня с короною заканчивается в прачешной, где они разводят синьку  и
выжимают чужие простыни...
   По туго натянутому холсту щелкала кисть итальянского мастера. С улицы
раздавался лязг клинков - это насмерть рубились два пьяных ляха, один  с
Познани, другой из Краковии. Кареты, треща колесами по булыжникам,  ста-
рательно объезжали дуэлянтов, чтобы не мешать им разрешать споры - у ко-
го жена моложе, у кого жупан краше, у кого меды крепче...
   Ох, Польша, Польша - несчастная любовь моя!


   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
   Конфликты

   Что начертано предопределением, сбудется. Не
   говори, что ищущий мало старается. Покорись
   начертанному на скрижалях предопределению.
   Придет тебе назначенное, и ты сам все узнаешь.
   Абдулла-бен-Ахмет-Несефи ("Светоч")


   1. ПОЛМИРА ЗА ОДИН РУБЛЬ

   Соломбала - остров напротив Архангельска, там  столица  корабельщиков
русских; в половодье скотину загоняют на кровли домовые, улицы становят-
ся каналами, как в Венеции, начинается карнавал на  шлюпках  -  мастеро-
во-матросский, чиновно-штурманский! И архангелогородцы,  втайне  завидуя
веселым островитянам, глядят, как мечутся  над  Соломбалою  фальшфсйеры,
как взлетают к небу брандскугели, и судачат меж собою  вроде  бы  осуди-
тельно:
   - Ишь гулены какие! Хоть бы верфь не спалили...
   Стоят на слипах корабли недостроенные; с соседнего  острова  Моисеева
издревле машет крыльями мельница, пилящая доски для деков палубных. А по
берегу Двины - чистенькие конторы  с  геранями  на  окнах,  с  мордатыми
бульдогами на крылечках, на вывесках писано:  office;  гулом  матросской
гульбы и бранью на языках всего мира несет от мрачных сараев, украшенных
надписями: taverne. Русские называют иноземцев "асеями" (от I say - слу-
шай!), а те зовут русских "слиштами" (от присказки - слышь ты!).
   Из этого проветренного мира вышел Прошка Курносов, сызмала  освоивший
три нужные вещи - топор, весло и рейсфедер.
   - Не Прошка, а Прохор Акимыч, - говорил о себе отрок...
   Привольному детству в Соломбале отводилось лишь десять лет,  а  потом
мальчики шли с топорами на верфи - учились! Но розгами поморы своих  де-
тишек не обижали. Русский Север не изведал крепостного права, его  лесов
и болот не поганило монголо-татарское иго; Поморье извечно рождало  сво-
енравных сынов Отечества, ценивших прежде всего ученость и волю вольную.
В сундуках бабок хранились древние книги, поморы верили, что Илья  Муро-
мец жил, как все люди живут, а Василиса  Прекрасная  -  это  не  сказка.
Здесь смыкалась Россия новая с Русью старой - еще былинной, но к  сказа-
ниям о Садко в подводном царстве прикладывалась четкая геометрия  Евкли-
да... Как высоко плыли белые облака!
   Прошка повиновался дяде Хрисанфу, ведавшему браковкой леса  для  вер-
фей. В конторе дядиной бревенчатые стенки завешаны чертежами многопушеч-
ных "Гавриила", "Рафаила", "Ягудиила" и "Варахаила" (строенные в  Солом-
бале, эти корабли решали громкую викторию при Гангуте).  Дядя  аккуратно
хлебал чай, завезенный англичанами, над ним висела  клетка  с  попугаем,
купленным у голландцев, подле дяди жмурился на лавке его любимейший хол-
могорский котище, уже не раз покушавшийся на важную заморскую птицу.
   - Мяу, - сказал Прошка коту и почесал его.
   - Пшшшш... - отвечал кот, ловко царапаясь.
   - Животная умней тебя и сама к тебе не лезет, - сурово  сказал  дядя;
он был расстроен письмом из Петербурга. - Пишет мне тиммерман столичный,
будто Михаила Василич болеть начал. Где бы  тебе  с  Ломоносова  примеры
брать, а ты еще с котом никак не наиграешься... Ведь голландского-то так
и не осилил!
   - Так я же аглицкий, дядечка, знаю.
   - Этим-то в наших краях даже кота не удивишь...
   Вечером у дяди  собрались  знатные  мастера  Архангельского  адмирал-
тейства - Амосов, Портнов, Игнатьев и Катасонов, а Прошка прислуживал за
столом, разговоры умные слушая.  Корабельщики  матерно  избранили  графа
Александра Шувалова, который свою монополию на  вырубку  северных  лесов
уступил англичанину Вильяму Гому: необозримые леса  трещали  теперь  под
топором иноземным, топором беспощадным.  Гом  устроил  верфь  на  Онеге,
быстро собирал корабли, которые увозили лесины в Англию, но  обратно  не
возвращались... Наконец гости обратили внимание и на Прошку:
   - Не ты ли, малец, сын Акима Курносова, которого  цинга  на  Груманте
дальнем сожрала? - Грумантом звался Шпицберген.
   - Я. Спасибо дядечке - учит и кормит.
   Дядя пригласил кота на колени, гладил его:
   - Стыдно сказать, господа мастеры: племянник мой до сей поры дожил, а
голландского так и не постиг... Во, лодырь!
   - О чем нонешняя молодежь думает? - дружно заговорили корабельщики. -
И как можно без голландского обойтись, ежели весь термин морской на гол-
ландском основан? Нам без голландского-как ученому без латыни... Сколько
ж лет тебе, бестолочь худая?
   - Тринадцать уже. - И Прошка заплакал.
   - Ништо, - сказал дядя, кота за столом семгою ублажая. - Вот ужо! Это
еще не слезы - скоро будут ему подлинные рыдания...
   Весною отвел он Прошку на голландский трамп, грузивший бочки  с  шен-
курской смолою. Дядя Хрисанф ударил по рукам со шкипером на  уговоре,  а
племянника рублем одарил:
   - Что останется - вернешь. И пока голландского не осилишь, в Соломба-
лу лучше не возвращайся... не приму!
   Прошка стал юнгой: подай, убери, брось, подними. Полгода проплавал на
трампе в морях северных, пока не заговорил по-голландски (а рубль, заши-
тый в полу куртки, берег). Его высадили в Ливерпуле, где  больше  надежд
на попутное судно. Ютился мальчишка в доках, по харчевням чужие  объедки
пробовал. Однажды зашел в гаванский хауз - погреться. К нему сразу  под-
сел черт одноглазый, выкинул перед ним кости.
   - Ноу, - отказался играть с ним Прошка.
   - А нож у тебя, сын пушки, длинный ли?
   - Не из пушки я выскочил. А нож - во!
   - Да с моим сравню, не короче ли? - И нож отобрал. - Клянусь  невыпи-
тым джином, - засмеялся он, - ты еще не лакал "гаф-эндгаф" с сырыми  яй-
цами. Выпей, и тогда верну тебе кортик.
   Жалко было терять нож, Прошка выхлебал горячий, как чай, джин  с  яй-
цом. Язык с трудом повернулся в обожженном рту:
   - Мне бы в Архангельск... я ведь-слишта!
   ...Он валялся на палубе, рядом с ним мчались волны. "Продал меня  од-
ноглазый, продал, псина паршивая!" Враскорячку подошел  боцман  и  огрел
его "кошкой" с крючками. Началась служба. Язык команды был  сбродный,  а
чаще слышалась трескотня по-испански. Жили в форпике, похожем  на  ящик.
Под кубриком лежали известковые плиты, впитывая в себя мочу и блевотину.
От бочек с водою разило падалью, пробовали ее кипятить, но  вода  воняла
еще гаже. Нарастала яростная жарища, будто корабль спешил прямо в пекло,
и юнга спросил соседа по койке: куда плывем?
   - За живым шоколадом, - тихо ответил тот...
   Матросы были бездомной сволочью... Из-за каждого куска дрались, ножа-
ми резались, еду воровали. Прошка впервые в жизни увидел моряцкую казнь:
убийцу на сутки привязали (лицо в лицо!)  к  трупу,  потом,  обняв  свою
жертву, он с криком полетел за борт - только вода взбурлила,  сделавшись
красной: акулы! Заодно со всеми голодранцами Прошка тянул упругие шкоты,
хрипел черным ртом:
   Еще не бывал я на Конго-реке,
   Дернем, парни! Дернули...
   Там жмет лихорадка людей в кулаке.
   Дернем, парни! Дернули...
   Ночью, подобрав паруса в рифы, вошли в  большую  реку,  стали  загру-
жаться "живым шоколадом". Негров укладывали в твиндекс рядами, будто по-
ленья в печку. Подняли паруса - понеслись в океан. Мертвых негров  никто
не видел: их выкидывали за борт еще полуживыми, и теперь акулы  приткну-
лись рылами к самой корме корабля, будто свиньи  к  сытной  неиссякаемой
кормушке.
   Но однажды пайлот (штурман) вызвал юнгу к себе,  велев  ему  очистить
мышеловки. Прошка загнал пойманных крыс в парусиновый мешок, через плечо
пайлота глянул  в  карту:  черта  курса  тянулась  к  Америке  (это  был
"мидл-пассиж"  -  знаменитый  маршрут  работорговли).   Офицер   треснул
мальчишку кулаком по зубам:
   - Не смей подглядывать в карты... вон!
   Прошка выкинул за борт тяжеленный мешок с визжащими от страха  крыса-
ми. Вдалеке едва забрезжил неизвестный  корабль.  Матросов  "кошками"  и
свистом разогнали по мачтовым реям - ставить все, все,  все  паруса.  Но
вдруг заштилело. С громким хлопаньем "заполоскали" триселя. Со  страшной
высоты формарса Прошка видел, как поникли паруса и на догонявшем их фре-
гате. Но там из бортов проворно выставились большие черпаки весел.
   - Уж не пираты ли? - испугался Прошка.
   Рядом с ним, вцепившись в снасти, висел старый бывалый матрос с отре-
занным в пьяной драке ухом... Он крикнул в ответ:
   - Англичане! В этом-то и беда наша, щенок...[7]
   Прошка скатился по вантам. Ядро вдребезги  разнесло  релинги,  чья-то
жаркая кровь, ударив в лицо, ошпарила юнгу, будто в него плеснули кипят-
ком. С губительным треском, разрушая фальшборты, фрегат короля навалился
на судно. Морская пехота прыгала на палубу с саблями. Короткий  окрик  -
шеи капитана, пайлота и боцмана мигом обвили пеньковые "галстуки". Ужас-
ный вопль резко оборвался, когда они повисли над бездной, вровень с бес-
сильно хлопающими парусами... Мальчишка невольно взмолился:
   - Святый Никола, сбереги меня, сиротинушку!
   Построив команду, англичане каждого третьего вешали  без  разговоров.
Реи украсились гирляндами покойников. Прошка оказался вторым. Негров так
и оставили в твиндеках, а матросов загнали в трюмы. Раз  в  день  давали
"потаж" - варево из объедков победителей. Недели через две люки раздраи-
ли, и все разом ослепли: райский город празднично сверкал  на  берегу  -
Гавана! Здесь англичане всех подряд перепороли плетьми, и Прошка вылетел
прямо в этот блаженный пахучий  кубинский  рай...  Огляделся.  Мраморные
дворцы, прекрасные сеньориты верхом на осликах. Прошка зашел в харчевню.
Толстущая мулатка с цветком в зубах расхохоталась:
   - Мальчик, почему у тебя такие белые волосы?
   Прошка уже научился понимать испанскую речь:
   - Это потому, донна-белла, что я приплыл из такой  страны,  где  мно-
го-много снега, а он белее вашего сахара...
   В гамаке качался янки в штанах из красной замши.
   - Как мне выбраться отсюда в Архангельск?
   - Впервые слышу о таком городе, - ответил янки.
   Спасибо ему: он заказал яичницу с креветками, угостил Прошку и ромом,
потом дал дельный совет:
   - Отсюда в Россию никогда не выберешься. Впрочем, попробуй на испанс-
ком галиоте добраться до Кадикса или лучше, приятель, плыви сразу в  Ка-
наду, где англичане колотят французов, там бывает немало кораблей из Ев-
ропы... Скажи, ты когда-нибудь стоял ли ночью у штурвала,  ведя  корабль
по компасу?
   - Дело нехитрое. Могу и по звездам.
   - Хочешь, я возьму тебя до Нью-Йорка?
   - Простите, сэр, я не знаю такого города.
   - Но оттуда до Канады - раз плюнуть.
   - Пошли, - согласился Прошка...
   На американском су