аженные,  занесли
язву в аулы татарские - и нам в избытке того же досталось.
   - Согласую ваше светлейшее мнение, - ответил Самойлович. - Хотя  язва
в Херсоне не столь свирепа, каковая в Москве случилась. В мизерных насе-
комых не верю. Хочу знать природу чумную - животная или не животная она?
Гной с трупов беру, под микроскопом его давно изучаю... Жаль, очень сла-
бая оптика.
   - Какие лучшие микроскопы? - спросил Потемкин.
   - Те, которые Деллебар изобрел.
   - Есть у тебя такой?
   - Нету. Да и где взять-то?
   От верфей пробили барабаны, на мачту  фрегата  медленно  полз  черный
флаг, - в экипаже объявилась чума. С форта надсадно стучали пушки, игра-
ли оркестры: это Марко Войнович отпугивал чуму сильными  звуками,  будто
злого волка от родимой деревни.
   - Деллебара тебе достану, - сказал Потемкин. - Из Парижа  выпишу.  Он
твой. Заранее дарю тебе.
   - Благодарствую вашей светлости.
   - А за это будешь главным врачом в  моем  наместничестве.  Мешать  не
стану. А не поладим - выкину. Вот и все. Работай...
   Потемкин писал Екатерине, чтобы Федор Ушаков за проявленное усердие и
бесстрашие в борьбе с чумою был отмечен ею!
   Екатерина наградила Ушакова орденом Владимира четвертой степени;  она
писала Потемкину, чтобы не давал кораблям имен  с  большим  патетическим
смыслом, ибо они иногда обязывают экипажи к немыслимым  действиям,  дабы
оправдать свое громкое название. "Из Цареграда получила я торговый трак-
тат, совсем подписанный, и сказывает Булгаков, что они (турки)  знают  о
занятии Крыма, только никто не пикнет... я чаю, после Байрама откроется,
на что турки решатся". Потемкин указал, чтобы управление Тавридой  пере-
вели из непригодного Карасубазара в город Ак-Мсчеть, дав ему новое  наз-
вание - СИМФЕРОПОЛЬ (что значило "Соединяющий").
   Прохор Курносов, повидавшись с Потемкиным, умолял отпустить его с си-
ротами на родину - в Архангельск:
   - Здесь я не могу остаться. Все время ее вижу, от  могилки  не  отор-
вусь. Плачу часто и пью шибко. Раньше-то, бывало, коли что не  так  сде-
лаю, Аксиния поедом ест. А теперь я совсем стал несчастным - и побранить
меня некому.
   - Я тебя побраню... А земли крымской хочешь?
   - На что она мне? - приуныл Курносов.
   - И мужиков дам. Всякий дворянин обязан по владенью земельному припи-
сан быть к губернии. Вот и станешь помещиком.
   - Я в воле урожден и других неволить не хочу.
   Потемкин сказал, чтобы не дурил и ехал в Севастополь.
   - Там верфей нету, что мне там делать?
   - Зато флот сбирается. Будешь кренговать корабли ради их ремонта, го-
род и гавань основывать.
   - Градостроительству не обучен.
   - Я тоже не Палладио... однако строю. Езжай, братей, от могилки жени-
ной да от кабаков наших подалее. А земли я тебе все-таки отрежу, -  ска-
зал Потемкин. - Возле деревни татарской, коя называется Ялтою... владей!
Будешь соседом моим.  Я  недалече  от  Ялты  взял  для  себя  Массандру,
взять-то взял, да теперь сам не придумаю - какого рожна мне там надобно?
   - А куда я детишек дену? Выросли. Учить бы...
   - Забирай с собой. Учи сам, - ответил Потемкин.  -  Когда  в  врзраст
придут, мы их в Морской корпус засунем...
   Поздней осенью на фрегате "Перун" Курносов с близнецами своими отплыл
из Глубокой Пристани. Днепровский лиман вихрило мыльной  пеной.  Петя  с
Павлушей еще дети, любопытствовали:
   - А что там справа чернеет, тятенька?
   - Это крепость Очаков, где гарниза турецкая.
   - А слева эвон желтеет?
   - Это, детушки, коса Кинбурнская, земля уже нашенская. У начала  косы
Суворов крепостцу основал. Тоже с гарнизой...
   На рассвете "Перун" вбежал в Ахтиарскую бухту Севастополя. Далеко  на
холмах паслись отары овец. По берегу теснились мазанки, подымливала куз-
ница, виднелись кресты на кладбище. Шумели старые  дубы,  всюду  ярились
багровые заросли кизила.
   - Ну вот, - сказал Прохор, - здесь и жить станем...
   Флаг-офицер Дмитрий Сенявин упрекнул его:
   - На што, маеор, сопляков своих привез?
   - Сироточки. Не топить же мне их...
   Черный пудель шнырял по кустам, радовался свободе.  Сенявин  показал,
где брать воду (с водою было плохо). Громадные черные грифы,  распластав
крылья, летели из степей Крыма к морю, чтобы кормиться дельфинами,  уми-
рающими возле берега.
   - Что у вас тут хорошего-то? - спросил Прохор.
   - Да все худое, - ответил Сенявин. - На берегу-то  еще  таксяк,  жить
можно, а экипажи на кораблях зимуют. Зыбь с моря идет сильная, дров  не-
ту, в кубриках и каютах холодно.
   - Надо бы и баньку строить, - сказал Курносов.
   - Тут все надо строить. Не знаю, с чего начинать...
   Первые дни Прохор блуждал в окрестностях Севастополя, выискивал,  где
лучше песок и глина. Матросы выжигали известь, лепили кирпичи, от горных
ключей тянули желоб водопровода, возникла первая пристань - позже Графс-
кая. Наконец в зодческом азарте взялись за древний  Херсонес,  в  руинах
которого сбереглись столбы и карнизы, плиты  античных  мостовых.  Первый
док на случай осады должен служить и бассейном для хранения воды. В  го-
роде, едва намеченном, появились осторожные, пугливые мужики, избегавшие
начальства. Курносов их спрашивал:
   - Откуда вы и что вам надобно?
   - Да мы так. Мы тихие.
   Ясно стало, что потому и "тихие", что от помещиков ради воли бежали.
   - Ежели так, - рассудил Курносов, - разбирай лопаты и тачки.  Вечером
от меня каждый пять копеек получит - сыт будет...
   Незаметно выросли первые дома из камня, даже красивые,  стали  класть
печки, каждый гвоздик берегли, каждую досочку холили.  Из  моря  хватали
все, что выкинет: концы тросов, разбитые шлюпки, смолистые  деревья,  из
Колхиды бурями принесенные, даже блоки такелажные с  кораблей  турецких.
Балаклавские греки привозили в Севастополь полные байдары кефали,  осет-
ров, белуг и севрюжин. В следующем году обещали виноград давать  -  вино
будет. На просторе еще не матросов Петя с душу в трудах  добротный  дом,
которые брал у его... Это были освоенной природы, в людском оживлении  и
гомоне Павлушей росли быстро, а Прохор Акимович лечил и заботах. Из  ма-
занки он зимою перебрался в выложил себе камин и по вечерам читал книги,
корабельных офицеров. Камертаб иногда навещала моменты ужаса!
   Потемкин оставался в Херсоне до первых холодов,  которых  не  выносит
чума - гостья из теплых стран. В  команде  Федора  Ушакова  чума  сдохла
раньше, чем в других экипажах, на четыре месяца; она отступила,  обесси-
ленная в борьбе с карантинами и чистоплотностью. Самойлович не был  уве-
рен, что чума не явится внове - по весне. Потемкин указал сжечь все  за-
разные строения, выявить всех покойников на окраинах. Потом велел:
   - В гости можно ходить, балы с музыкой нужны. Чего же  тут  в  страхе
киснуть? Русский человек над смертью смеется...
   Он отъехал в Санкт-Петербург, дороги занесло снегом, карету  переста-
вили на полозья. Гарриса в столице уже не было, его заменил  Аллен  Фиц-
герберт, который, напуганный жалким  опытом  Гарриса,  светлейшего  явно
сторонился. Одновременно Версаль отправил в Константинополь послом графа
Шуазсля-Гуфьс, которого следовало опасаться...  "Справится  ли  там  Яша
Булгаков?" Шуазель-Гуфьс привез из Франции инженеров,  которые  помогали
туркам укрепить Анапу, ставшую теперь пограничной крепостью.
 
 
   3. ДЕЛА РУК ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ
 
   Русские положили конец древней работорговле в Кафе,  зато  Анапа  еще
оставалась главным рынком Кавказа по сбыту "живого товара"  для  Азии  и
Африки. Турецкие поэты, подыгрывая себе  на  лютнях,  искусно  воспевали
красоту черкешенок, стройность грузинок. Доходы от этого позорного торга
раньше поступали в казну Бахчисарая, а теперь,  когда  ханство  погибло,
Фсрах-Али-паша анапский делил пиастры с князьями кабардинскими, узденями
черкесскими. На празднике  по  случаю  окончания  крепостных  работ  Фе-
рах-Али-паша повесил на воротах Анапы восемь черкесов, укравших  лопаты.
Лопаты стоили очень дорого (в горах за пять пуль давали  хорошую  бурку,
овца шла за горсть пороха). Внутри крепости возник  оживленный  город  с
кофейнями и банями. Собрав жителей, Ферах-Али-паша сказал, что сейчас он
выстрелит из пушки:
   - Смотрите, правоверные, куда упадет ядро! До места его падения Алла-
ху угодно позволить вам собирать зерна и рвать фрукты с деревьев...
   Трогать это осиное гнездо было еще рано. [35] Потемкин  так  и  писал
Суворову - за Кубань не ходить. Кавказские же беки и султаны  жаловались
светлейшему, что "черный народ, их данники", бежит по  ночам  за  линию,
русские селят их на своих землях, отчего они, благородные беки и  султа-
ны, совсем оскудели. Потемкин отвечал тунеядцам, что на Руси тоже  бегут
от помещиков, которые житья не дают народу, а выход один -  не  угнетать
людей, тогда они и бегать не станут.
   Молва о жирной земле уже дошла до деревень русских, и всех беглых По-
темкин велел не трогать: пусть пашут! Суворов не мешал и ногаям  откоче-
вывать на новые земли, отведенные им в степях Заволжских. Громадная орда
стронулась с места, но...  вдруг  повернула  обратно.  Турецкие  агенты,
слившись с толпою, суля деньги и блаженство райское, уговорили ногайских
старшин к возмущению. Русские караулы были вырезаны, город Ейск заперт в
осаде, ослепленные яростью ногаи лезли с саблями на палисад. Потом  орда
с кибитками и стадами кинулась обратно за Кубань - под защиту  городских
князей, верных султану турецкому... Суворов это известие воспринял очень
нервно.
   - Раз и навсегда проучить надо! - сказал он. - Бейте поход.
   По линии лазутчики распространили слух, будто Суворов уехал  -  пови-
дать жену. А он уже вел войска. Скрытно. Только ночами. В осторожной ти-
шине. На другом берегу Кубани открылась панорама кочевья, сплошь  освет-
ленная тысячами ногайских костров.
   - Пехоте раздеться, пушки по дну волочить станем...
   Ногаев захватили врасплох. В ярости они побросали в реку добро и дра-
гоценности. Тут же резали кинжалами  жен,  младенцам  разбивали  черепа.
Только стремительность русской атаки спасла ногаев от самоистребления.
   Кое-где еще дрались шашками, но исход боя был решен.
   Закубанцы, пришедшие помочь ногаям, вместо  помощи  стали  убивать  и
грабить бегущих ногаев, полоняя их в рабство...  Среди  пленных  Суворов
заметил почтенного старца, спросил, как его зовут.
   - Муса-бей, - отвечал тот.
   - Сколько тебе лет, Мусабеевич?
   - Не помню. Но я был женат, когда был еще холост ваш царь Петр  гроз-
ный, с ним я тоже не ладил.
   - Водки хочешь, отец?
   - Перед смертью можно и водки выпить.
   - Эй, уважьте старца и перевяжите ему раны...
   "Одни сутки, - докладывал Суворов  Потемкину,  -  решили  все  дело".
Донской казак или русский пахарь могли теперь выйти в поле спокойно,  не
боясь, что его жену и детей схватят и увезут на рынки  Анапы,  не  нужны
стали ночные караулы в станицах... Суворов рапортовал  Потемкину:  "Дол-
говременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в  поступках
при чистейшем сердце и удалило от познания светских  наружностей..."  Он
просил не забывать его-дать дело! Но дела не было, и Потемкин вручил ему
Владимирскую дивизию. Поселясь в деревне Ундолы, Суворов катался с  пар-
нями на коньках, играл с детишками в бабки, подпевал дьячку на церковном
клиросе... Может, и живы еще березы и липы, там им посаженные?
   В январе 1784 года Потемкин, будучи в Петербурге, заключил контракт с
французским садоводом Иосифом  Бланком  на  озеленение  Крыма.  Француз,
склонясь перед светлейшим, выслушал от него требования:
   - Сажать виноград, для нежных фруктов строить галереи крытые,  разво-
дить деревья миндальные, шелковичные,  персиковые  и  ореховые,  завести
фабрику для выделки коньяков, ликеров и воды лавандовой. Получишь  квар-
тиру, дрова, свечи, пару лошадей, работников. А званием  будешь-директор
садов и виноградников. Не сладишь-я тебя выкину...
   В доме Шувалова состоялся публичный экзамен Свешникова  в  знании  им
древнееврейского языка. Ученый раввин, чтобы его не заподозрили в подво-
хе, пригласил с собою Моисея Гумилевского  -  большого  знатока  древних
языков. Иван Евстратьевич свободно беседовал  на  древнееврейском,  даже
раввин удивился.
   - Прямо чудеса какие-то! - восторгались люди...
   Потемкин панагией с бриллиантами соблазнил Моисея быть епископом Фео-
досии и Мариуполя, потом уговаривал Свешникова не отказываться от службы
при его светлейшей персоне. Он звал парня к новому поприщу - в свою  Но-
вую Россию, где скоро вырастут сказочные города с фонтанами и  аркадами,
где крестьянские отроки будут живописать, как Рафаэли, и сочинять  канты
не хуже Гайдна, где никогда не будет  нищих  и  обездоленных.  Отчаянный
фантазер, Григорий Александрович всегда верил в то, что ему виделось или
что видеть хотелось. (О таких людях в XVI11 веке говорили, что у них  "в
крови скачет множество блох".)
   Свешников посоветовался с Шуваловым: как быть?
   - А знаешь, - сказал тот, поразмыслив, - езжай, братец. Близ светлей-
шего много разного народу отогревается. Состоя при нем, можно на большую
государственную стезю выйти.
   - Боязно, - вздыхал Свешников.
   - Тогда садись на барку и возвращайся в Торжок...
   Потемкин дал Свешникову денег на дорогу, экипаж и слугу выделил,  ве-
лел ехать в Херсон и ждать его там.
   - Ваша светлость, в ноги падать не стану. Но ведь не сказал я вам са-
мого главного. Не обессудьте.
   - Так что у тебя еще, братец?
   - Я ведь крепостной.
   - Чей?
   - Господ Панафидиных, что на флоте служат.
   Потемкин подтолкнул его в дверцу кареты:
   - Поживешь со мной, и через год ты этих господ Панафидиных в  бараний
рог скрутишь... Считай себя вольным!
   Отправив Свешникова, он снарядил целую экспедицию в венгерский Токай,
чтобы закупить там лозу для посадок в будущем раю Тавриды, а сам по вес-
не тронулся в Белую Церковь, где владычила его племянница  графиня  Бра-
ницкая... Из чистых березовых бревен, не  отесанных  топорами,  Киевская
Русь сложила тут, еще на заре христианства, малую церквушку, - отсюда  и
возникла Белая Церковь - сначала город, теперь местечко, в котором "ста-
ростовал" граф Ксаверий Браницкий. Гордый лях смирился с тем, что Потем-
кин предастся неге в обществе его жены. Тоненьким голосочком она напева-
ла ему по вечерам:
   Глаза мои плененны
   Всегда к тебе хотят,
   А мысли обольщеипы
   К тебе всегда летят...
   Курьерская почта не миновала Белой Церкви, депеши  Булгакова,  прежде
чем попасть в Петербург, прочитывались светлейшим. Потемкин был извещен,
что великая империя османов переживает трудные времена.  Русские  победы
обнадежили угнетенных славян и греков, армян и грузин, а  бедняки  турки
роптали. Девяносто семь различных налогов (из них три налога  только  за
дозволение дышать воздухом) накачивали доходами дряхлеющий организм  ос-
манского государства. Финансовый надзор был крепок: если сосед бежал  от
налогов, плати за соседа, если вся деревня бежала, за нее расплачивается
деревня соседняя. И все-таки казна Турции была пуста, а для войны с Рос-
сией требовалось золото... Султан Абдул-Гамид I велел подданным сдать  в
казну все драгоценности, кроме оружия и личных печатей.  Подавая  пример
населению, падишах отправил на переплавку в золотые  монеты  подсвечники
из своего кабинета. Однако указ султана  о  сдаче  драгоценных  металлов
послужил его подданным лишь сигналом к быстрому их сокрытию, и эти подс-
вечники халифа, одиноко стоявшие на Монетном дворе, служили немым укором
османскому "патриотизму"...
   Потемкина навестил граф Румянцев-Задунайский; был он не в  меру  мра-
чен, деловито-черств... Сразу же спросил:
   - Сколько лет нужно, чтобы флот создать?
   - Лет пять, не меньше. Пока у нас эскадра.
   - А разве турки ждать станут?
   - Все зависит ныне от красноречия Булгакова...
 
 
   4. КРАСНОРЕЧИЕ
 
   Булгаков проснулся с нехорошим ощущением. Он вспомнил, что сказал ему
на днях великий визирь: "Не трогайте нашего быка, лежащего на вашем  пу-
ти, и не толкайте его, чтобы он уступил вам дорогу". Вторая неприятность
была сердечная. Ах, как снова плакала вчера Екатерина Любимовна!  Дипло-
мат к сожительнице относился чудесно, заботливо;  она  родила  ему  двух
мальчиков. Но женщина - и за это нельзя винить ее! - хотела стать госпо-
жой Булгаковой, а не оставаться мадемуазель Имбсрг.
   - Пойми, душа моя, - убеждал ее Булгаков, - я ведь не частное лицо, я
посол при дворе султана, и если завтра станет известно, что ты, еще вче-
ра моя любовница, сделалась госпожой посланницей, мы оба окажемся пария-
ми в политической жизни Константинополя. Тот же французский  посол  Шуа-
зель-Гуфье выразит мне свое презрение, и моя карьера дипломата закончит-
ся...
   Яков Иванович вступал в новый год действительным статским советником,
кавалером ордена Владимира второй степени - за то, что  заставил  Турцию
признать право России на крымские владения.
   Выпив чашку шоколада, Булгаков работал  в  кабинете,  готовя  депеши.
Екатерине он писал, что крепость Анапа усиливается; Поти, Сухуми и  Суд-
жук-Кале тоже; в Стамбуле снова бунтует чернь,  Сераль  через  глашатаев
убеждает крикунов, что уступки, сделанные России, временны, как  случаен
и мир с нею, придет час - и все, отданное проклятым гяурам, вернется под
власть султанского халифата.
   За обеденным столом он сказал Екатерине Любимовне:
   - Я думаю, нам не стоило вчера ссориться. Сама политика ведет  нас  к
наложению уз брачных. Случись война - мы вернемся в Россию, где обвенча-
емся в первой же церкви.
   - Так неужели в войне я найду свое счастье?
   - Свое - да, но не мое. Я уполномочен от имени  России  сделать  все,
чтобы войны не было, и я это делаю...
   Отодвигая сроки войны, Булгаков удалял от себя  полноту  супружеского
блаженства, право узаконить детей, прижитых до брака. Теперь ему  предс-
тояло знакомство с новым французским  послом.  Шуазель-Гуфье  -  человек
приземистый, лицо красное, брови громадные, носик крохотный, манеры обы-
денные... Он сказал:
   - Я охотно принял назначение в эти изгаженные руины  былой  Византии,
чтобы продолжить научные изыскания в археологии.  Меня  тревожат  места,
воспетые Гомером.
   Он преподнес Булгакову первый том своих изысканий, вышедших в  Париже
с отличными гравюрами. Но Екатерина уже знала эту книгу, заранее предуп-
редив Булгакова: "Прошу прочесть предисловие, направленное  против  пас,
где с отъявленной враждебностью описана война наша с турками".  Так  что
не ради археологии прибыл сюда граф Шуазель-Гуфье, и, не обладая  доста-
точной дипломатической выдержкой, он сразу же высказал недоверие к русс-
кой политике на Востоке:
   - Я сочту за долг совести охранять Босфор от русских, а правоту  моей
миссии докажет само время.
   Булгаков посоветовал послу не взирать на Россию через модный  лорнет,
купленный недавно в лавках Пале-Рояля:
   - Моя страна живет не ради захватов, а тужится оберечь свое добро  от
хищников, защитить от насилия народы слабейшие. И не  время  приводит  к
опытности, а события. Одно течение времени для человечества всегда  без-
различно.
   - Но ваша императрица...
   - Подождем судить ее, - вежливо заметил Булгаков. - Египетских фарао-
нов критиковали только после их смерти. Но при жизни они оставались  не-
погрешимыми. Пробьет в истории роковой час, и Екатерина Великая  получит
на том свете свою бочку кипящей смолы. Чтобы более не  касаться  престо-
лов, я вам замечу: Франция беднее России во много раз, но бюджет  короля
в Версале в восемь раз превосходит расходы  двора  великороссийского.  И
будет лучше, граф, если мы обратимся к вопросам коммерческим,  допустим,
к торговле Марселя с Херсоном, и тут мы найдем общую точку для  развития
благожелательности...
   Но посол Версаля исподтишка уже настраивал Турцию на войну с Россией,
и чем скорее, тем лучше. При очередной встрече на  придворном  селямлике
Булгаков сказал, что французы со времен Ришелье уже  достат