скадра  Грейга  осталась  на
Балтике, а пример былой войны флота в Архипелаге весьма убедителен:
   - Россия была бы многим обязана грекам, если бы они там вновь объяви-
лись под флагом эллинским...
   Переодевшись купцом, Каччиони добрался до Триеста, где греческая  об-
щина вооружила для него первый боевой корабль "Минерва Севера". В  приб-
режной таверне корсар пил вино.
   - Эй, кто тут эллины? - спросил он бродяг-матросов.  -  России  снова
нужны герои, что носят пистолеты за поясом. У кого хватит сил,  таскайте
за поясом и пушки... Приму всех с одним условием: вы должны любить  нашу
несчастную Грецию!
   ...Потемкин прочно застрял под Очаковом, как завяз под Хотином и  ге-
нерал-аншеф Иван Петрович Салтыков. Потемкин каждый день начинал  вопро-
сом - был ли курьер из Бессарабии:
   - Что там Ванька Салтыков? Взял ли Хотин?
   - Не мычит не телится, - ответствовал Попов.
   - Беда, если цесарцы и без Ваньки Хотин сгребут...
   Принц де Линь вешался не шею Потемкину:
   - Где штурм? Где слава? Где мощь России?
   Русский фельдмаршал де Линь отказался быть шпионом при ставке  Потем-
кина, зато стал его критиком.
   - Суворов прав, что Очаков надо брать скорым штурмом. Но  с  чего  вы
взяли, что для осады крепости необходимо окружить себя племянницами?..
   Пренебрегая шифрами, де Линь строчил в Вену  открытым  текстом:  "Под
стенами Очакова чертовская скука, несмотря на присутствие  Сарти  с  его
огромным оркестром. У  нас  иногда  нет  хлеба,  но  бисквитов  и  мака-
рон-сколько угодно; нет масла, но есть мороженое; нет воды,  но  всевоз-
можные вина; нет дров, нет угля для самоваров, зато фимиаму много... Это
какая-то невообразимая чепуха! В степи для своих дам Потемкин устраивает
спектакли, балы, иллюминации, фейерверки".
   Потемкин отряхивался от объятий де Линя:
   - Клянусь - Очаков падет раньше Хотина...
   Он тяжело переживал издевки  Румянцева,  который  издалека  высмеивал
бездействие его армии: "Что они там, в  лимане  купаются?  Очаков  -  не
Троя, чтобы осаду иметь столь долгую". А из Петербурга императрица, рев-
нивая к славе, понукала светлейшего в письмах: "Когда, Папа, Очаков  по-
даришь нам?.."
   Примчался курьер, весь заляпанный грязью.
   - Хотин пал! - объявил он, вручая пакет Потемкину.
   Празднуя победу, пушки салютовали в честь взятия Хотина,  а  со  стен
Очакова хохотали турки, и сам маститый старец Гуссейнпаша  не  поленился
выбраться на фас цитадели.
   - Глупцы! - возвестил он сверху. - Хотин остается в воле падишаха,  и
двери его нерасторжимы, как и очаковские...
   Потемкин всю душу из курьера вытряс:
   - Ты сам-то видел ли Хотин сдавшимся?
   - Нет. Не видел. Салтыков велел скакать до вашей светлости и сказать:
мол, пока я скачу, Хотин ворота откроет...
   Накануне Потемкин с невероятными усилиями, угрозами и бранью заставил
Марко Войновича вывести эскадру из Севастополя в море - искать противни-
ка. Попов выражал сомнение:
   - Разве Войнович рискнет с Гасаном драться?
   - Пусть хоть линию в бою сохранит, и то ладно.
   - Убежит Войнович обратно в Севастополь.
   - Не каркай! Войнович убежит-Ушаков останется...
   Еще ранней весной он хотел поручить флотилию в лимане не принцу  Нас-
сау-Зигсну, а именно Ушакову, но Мордвинов грубо выгнал Ушакова из  Хер-
сона, не допустив его до свидания со светлейшим. Ко всем несправедливос-
тям судьбы Федор Федорович сохранял гордое презрение...  Женщины  равно-
душно прошли мимо этого скуластого, скромного человека,  очень  далекого
от светских "политесов", не имевшего ни денег, ни поместий,  ни  знатных
сородичей. Ушаков был из кремневой породы людсй-побсдптслсй. В любом де-
ле любая эпоха порождает проблемы, и она же порождает героя, который бе-
рется их разрешить. Потемкин разрешал для  России  "проблему  Черноморс-
кую", а подле него, тихо и незаметно, Ушаков разрешал для флота проблему
новой тактики морского боя, чтобы разломать линию. Острая мысль  филосо-
фии XVIII века побуждала и мыслить с остротой своего времени... Лишь од-
нажды Ушаков намекнул Потемкину о  своих  идеях,  и  князь  Таврический,
громко хрустя поедаемой репою, удивился его смелости:
   - Много ль еще таких умников на моем флоте?
   - Не дай-то Бог быть первым и последним...
   Эскадры строились так: авангард, кордебаталия,  арьергард.  Англичане
своим вековым авторитетом утвердили международный шаблон:  неприятели  в
кильватерных линиях двигались параллельно одна  другой,  каждый  корабль
старался выпустить большее число залпов в противостоящий корабль против-
ника. Быстрые корабли тащились вровень  с  медлительными,  не  используя
главного козыря - скорости маневра. По английской традиции, только "заб-
рав" ветер у противника,  можно  открывать  сражение.  Враждующие  флоты
иногда целую неделю крутились на одном месте" не стреляя, а  только  си-
лясь "поймать" ветер... Боже упаси в те времена нарушить линию! На таких
нарушителей смотрели как на падших людей.
   Таких судили. Таких презирали. Таких и вешали.
   Ушаков многое передумал, играя на флейте. Турки хорошо держатся, пока
держится их флагман. "А ежели, разломав строй, навалиться на корабль ка-
пудан-паши?.. Ошеломить дерзостью, разрезать линию на куски и по  кускам
разбивать, презрев условности?" Но мысли Ушакова пока таились  под  спу-
дом. Да и сам он, будучи в бригадирском ранге, командовал лишь  авангар-
дом Севастопольской эскадры, подчиненной контр-адмиралу  Марко  Войнови-
чу...
   5 июля 1788 года на траверзе  острова  Фидониси  Войнович  встревожил
Ушакова запискою: "Неприятель идет. Что делать?"
   - Ну и пусть идет, - сказал Федор Федорович.
   Записку Войновича он, к счастью, не порвал.
   - Русские идут, Гасан, что делать?..
   На флагманском "Капудание", в салоне Эски-Гасана,  скромная  простота
мусульманских жилищ: сундуки вдоль стенок, шкафчики  с  посудою,  медные
кувшины в углу. Капудан-паша угощал в салоне адмирала Сайда, тоже алжир-
ца. В окошках "балкона" посверкивало море, вдалеке виднелись скалы  ост-
рова Фидониси. Ветер отогнул край шторы, скрывавшей аляповатую  копию  с
тициановской "Венеры".
   - Ветер мы забрали, Сайд, - ответил Гасан.
   - Да, ветер, слава Аллаху, в наших парусах...
   Турки потратили немало дней на искусное лавирование,  чтобы  заманить
эскадру Войновича подальше от базы,  а  семнадцать  "султанов",  обшитых
медью, против двух линейных громадин черноморцев обнадеживали  их  успе-
хом. В нижних палубах турецких  "султанов"  постоянно  галдели  тысячные
экипажи. В составе их были левенды - морская пехота, готовая к резне при
абордажах, сшкладжи - марсовые, способные разобраться в джунглях такела-
жа, гсишонджи, обслуживающие погреба с порохом и батарейные деки.
   Гасан хлопнул в ладоши, велев подавать трубки.
   - На все воля Аллаха, - сказал он, решившись.
   Корабельные склянки отзвонили два часа дня.
   Первый удар Гасана предназначался русскому авангарду.  Ушаков  держал
флаг на линейном "Святом Павле", он голосом подозвал ближе фрегаты,  ок-
ликнул их молодых командиров.
   - Не страшитесь быть дерзкими, - сказал он им. - Не  имейте  на  меня
оглядки по пустякам, ежели обстоятельства призовут к самоличным  поступ-
кам. Помня о своей тактике, о своем корабле, не забывайте общей  страта-
гемы эскадры... Старайтесь отнять "люфт" у врага проклятого! Ну,  с  бо-
гом-пошли...
   Имея хороший ветер, турки охватывали авангард Ушакова. На "Преображе-
нии" мимо "Святого Павла" прошел сам Войнович.
   - Батюшка! - окликнул он Ушакова. - Имей стсрежснис, иначе и  себя  и
нас угробишь. Крокодилы-то алжирские люты. Поступай по совести...
   Против 550 пушек черноморцев Гасан напирал мощью 1100 орудий - жутко-
вато! Свежий ветер влетел в паруса авангарда. Ушаков, стоя  на  штанцах,
расставил ноги пошире.
   - Сто шестьдесят пудов-вся наша сила, - сказал он  офицерам.  -  Бить
позволяю с дистанции пистолетной.
   - Как держать? - спрашивали от руля боцманматы.
   - Так и держите... лучше нам не придумать!
   Издали было видно, что на палубе "Капудание" возникла  драка:  албан-
цы-лсвенды тузили аикладжи-турок.
   - Нашли время, - усмехнулся Ушаков.
   Турецкий строй растянулся, но сохранял боевую стройность. Войнович  с
кордебаталисй показался из-за острова, и авангард Ушакова порывисто вре-
зался в линию противника, исколачивая ядрами его головные суда: это были
фрегаты. Не выдержав, они отвернули с курса, но... обнажили  флагманский
"Капудание".
   - Попался! Бей его, ребята... изо всех доков!
   Гасан минуты две метал ядра в свои же корабли, покинувшие его, словно
наказывая их за трусость. Потом сцепился с  самим  Ушаковым.  "Павел"  и
русские фрегаты поражали турецкого флагмана, неустанно работая  артилле-
рией, а корабли Войновича схватились с концевыми судами противника. Сра-
жение опоясало корабли по всей дуге горизонта. Остроглазые матросы гром-
ким криком возвещали о количестве и точности попаданий. Горячим воздухом
боя сорвало парик Ушакова, обнажилась крупная голова, кое-как  острижен-
ная ножницами.
   - Работай, ребята... работай! - похваливал он людей.
   На "Капудание" с хряском стала рушиться мачта, но не  упала  в  море,
удерживаемая снастями. На "Павле"  снесло  форстсньгу,  громко  лопались
вантины. Корабль вздрогнул от сильного удара, палубные матросы  перегну-
лись за борт.
   - Что там за ядро такое? Гляньте, - велел Ушаков.
   - Не ядро-булыгою залепили! Торчит из досок...
   "Павел"  продолжал  движение,  разбрасывая  вокруг  себя  пламенеющие
брандскугели, и там, где он появлялся,  турецкие  корабли  шарахались  в
стороны. Еще сорок минут Гасан выдерживал этот натиск, а потом и он  от-
вернул - прочь! В корму "Капудание" добавили  ядер,  Ушаков  видел,  как
отскакивают рваные доски, летят стекла из окошек салонного "балкона".  А
следом за флагманом торопливо рассыпалась вся турецкая эскадра.
   - Без пастуха не могут! - радовался Ушаков...
   Битва при Фидониси завершилась победою русских, но теперь  начиналась
битва за честь мундира. Войнович представил рапорт о сражении светлейше-
му, восхвалив себя и свою кордсбаталию. Федор  Федорович  тоже  описывал
бой для Потемкина, рассказав ему все, как было, приложив  даже  писульку
Войновича с вопросом к нему: "Что делать?" Он просил у князя Таврическо-
го наградить людей его авангарда... Марко Иванович  вызвал  простака  на
откровенность, говоря вроде дружески:
   - Что же ты, голубчик мой, благородную корабельную дуэль превратил  в
какую-то драку. Я за тобою, миленький, и уследить у Фидониси  не  мог  -
так ты горячился.
   - Война и есть драка. Где же нам еще горячиться?
   - А известно ль тебе, что британский адмирал Бинг однажды тоже разло-
мал линию, после чего и был повешен в Тауэре, яко  отступник  от  святых
правил морской науки.
   - Чему дивиться! Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.  А  мне
вот, - сказал Федор Федорович, - стало очень сомнительно: вы людей моих,
геройство проявивших, в угол задвинули, а себя наперед выставили...  Где
правда?
   Войнович опешил и дал ответ письменный: "А вам позвольте сказать, что
поступок ваш дурен, и сожалею, что в этакую минуту расстройку и к службе
вредительное дело в команде наносите. Сие мне несносно..." Федор Федоро-
вич написал Потемкину, что терпеть придирки и ненависть графа  Войновича
далее не намерен. К тому и честь мундира обязывает.
   Потемкин на дела в Севастополе давно взирал косо. И  поверил  рапорту
Ушакова, а Войновича стал ругать за то, что плут не  поддержал  авангард
Ушакова всеми силами эскадры, чтобы от Гасана остались рожки  да  ножки.
Войнович в ответ кляузничал:
   - Ушаков много воли взял. Я не успел оглядеться, как он будто с  цепи
сорвался, и меня прежде не спросил: как быть? Я бы иное советовал, более
разумное...
   Потемкин сунул к носу враля записку: "Что делать?"
   - Сколько раз я просил тебя эскадру для боя вывести? Привыкли вы там,
в Севастополе, яйца под собой высиживать. Прав Суворов, что в морс ваше-
го брата и на аркане не вытащить... Одно достоинство сохранил ты,  граф,
от рождения своего: две дырки в носу имеешь, чтобы  вкусное  вынюхивать,
да еще дырка, чтобы вкусное жевать...
   Разлаяв Войновича, светлейший призвал Попова:
   - Так что там Ванька Салтыков: взял Хотин или нет?
   - Не мычит не телится.
   - Беда мне! Что делать?..
   И он порвал записку Войновича с таким же вопросом.
   ...После сражения при Фидониси в Константинополе состоялась  траурная
процессия женщин; закутав лица черными платками, погруженные  в  скорбь,
они собрались у дворца Топ-Капу, оставив у Порога Счастья жалобу на  Эс-
ки-Гасана, под флагом которого женщины лишились своих мужей  и  сыновей.
Вдовы и матери выразили  робкий,  едва  расслышанный  султаном  протест:
нельзя ли доверить флот другому капудан-паше?
   Ушаков низко уронил грозного Эски-Гасана, а светлейший  начал  подни-
мать Ушакова: за битву при Фидониси он получил Георгия четвертой степени
и Владимира третьей степени. Трижды кавалер - это  уже  персона!  Попову
было сказано:
   - Надобно Ушакова в адмиралы подтягивать. Сам-то он за себя не попро-
сит, а наши обормоты больше о себе думают.
   - Прикажете государыне так и отписать?
   - Не надо. Я сам напишу ей...
   Ламбро Каччиони сообщал Потемкину, что им создана целая флотилия: "Я,
производя курс мой, воспрепятствовал Порте обратить военные силы из ост-
ровов Архипелажских в море Черное, и сколько произвел в Леванте  всякого
шума, то Порта Оттоманская отправила против меня 18 великих и малых  су-
дов". Русский флаг снова реял в Эгейском море, его видели в Дарданеллах,
греки  отчаянно  штурмовали  крепость  Кастель-Россо,   великий   визирь
Юсуф-Коджа обещал Ламбро Каччиони десять мешков  с  пиастрами,  если  он
отступится от дружбы с Россией, султан  Абдул-Гамид  дарил  герою  любой
цветущий остров в Архипелаге, чтобы Каччиони был там всемогущим пашой; в
противном же случае султан грозил послать "силу великую,  дабы  усмирить
Вас!" Ответ пылкого патриота был таков:
   - Меня усмирит смерть или свобода Греции...
   Жалея войска, светлейший не жалел бомб и  ядер,  бросаемых  в  кратер
крепости, извергавшей, подобно вулкану, огненную лаву обратно - на осаж-
давших. Все телесные наказания Потемкин под  Очаковом  запретил,  открыл
для солдат прямой доступ к себе с жалобами. ("Офицеры таковым  послабле-
нием службы недовольны, ибо и сих уже не слушают и,  перекословя,  гово-
рят, что пойду к его светлости"). Иностранные газеты изолгались. В  кор-
респонденции из Геттингена Суворов узнал о себе, что  он  сын  немецкого
колбасника из Гильдесгейма; о Потемкине писали, что якобы он уже бежал в
Польшу, оставив армию на попечение иностранцев... Это правда, что  принц
де Линь не покидал Потемкина, будучи уверен, что станет  руководить  им.
Но светлейший советников не терпел.
   Синело море, кричали чайки, к столу подавали рыбу и виноград. Однажды
(босой и в халате) Потемкин гулял по берегу лимана, когда к нему подошел
солдат с галерной флотилии, крепко подвыпивший, и спросил бесстрашно:
   - Смею ль открыть вашей светлости тайну?
   - Какую, братец?
   - Вчера, изволите знать, бомба рду взорвало. Сразу восемьдесят  душе-
нек погибло. Я один уцелел. И прошу: не велите французам  нами  командо-
вать. По-русски не разумеют, только тумаки раздают. Эдак дела не  объяс-
нишь. С русским-то офицером язык мы всегда найдем. И бомбарду не взорва-
ло бы никогда, если бы столковались мы.
   - Спасибо, братец, за честность. Я подумаю...
   Примерно о том же завел речь и князь Репнин  (но  уже  в  рассуждении
русского помещика и аристократа):
   - Греки сражаются заодно с нами за свободу свою, и тут  что  скажешь?
Ордена, чины, деньги-для них ничего не жалко. А вот причастность  принца
Нассау-Зигена... к чему нам она? Русские офицеры, как и солдаты их, мрут
от грязи и голода, чечевице радуясь, а принц одним махом три тыщи  наших
мужиков обрел. А вы ему еще и Массандру подарили... За что? Человек  он,
не спорю, смелости легендарной. Но в поступках сего палладина нет плана,
один порыв  честолюбия.  Когда-нибудь,  -  заключил  князь  Николай  Ва-
сильевич, - он сам взлетит на воздух и многих увлечет в пучину.
   - Ежели принца Нассау убрать, - отвечал Потемкин, - так над флотилией
гребной опять Мордвинов возвысится. По мне, лучше с безумцем быть, неже-
ли с человеком робостным. Я не виноват, что здесь, под Очаковом,  сложи-
лись такие конъюнктуры, какие и при дворах складываются. Но принца изго-
нять я не стану: нам его связи с Мадридом еще пригодятся...
   Сидя в шатре, Потемкин поглощал квас, переводил с французского  языка
книгу Сен-Пьера о вечном мире. Отбросив перо, велел Попову звать  компо-
зитора Джузеппе Сарти.
   - К падению Очакова прошу сочинить хорошую ораторию  на  канон  "Тебе
бога хвалим". Оркестры соедини с рогами и литаврами, добавь  громов  пу-
шечных и звонов колокольных. Да попробуй в паузах бубны цыганские.
   - Когда же падет Очаков? - спросил Сартн.
   - Об этом извещен я и всевышний...
   Снова примчался курьер из Бессарабии.
   - Хотин пал! - возвестил он, из седла выпрыгивая.
   - Врешь, - отвечал Потемкин. - Сам-то видел ли?
   - Видел! Салтыков уже пировал с пашою Хотина, а с ними две гурии  бы-
ли... одна гурия из гарема хотинского, а другая, кажись, метресса нашего
Салтыкова, и сейчас она бежала в Варшаву...
   Салтыков во всем опередил его светлость. Опсчалясь завистью, воинской
и мужскою, Потемкин мутным глазом, источавшим слезу, еще раз обозрел не-
рушимые стены Очакова:
   - Ладно. Спать пойду. Мух-то сколько, Господи!..
   Стон стоял под Очаковом от мириадов мух, которые облепляли мертвецов,
роились над лужами поноса кровавого. Все это - нестерпимые факты "времен
Очакова и покоренья Крыма".
   Главное было сделано: Ушаков разломал линию!
 
 
   11. ОТ ВЕЛИКОГО ДО СМЕШНОГО...
 
   Обзывая прусского короля "пентюхом",  Екатерина  именовала  шведского
короля "Дон-Густавом" или "фуфлыгой".
   - Попадаться мне на язык не советую, - говорила она.
   В Стокгольме сложилось очень странное положение: столица Швеции имела
уже русских военнопленных, госпитали ее были заполнены ранеными, но  там
же еще продолжал находиться и русский посол - граф Разумовский, которому
эта забавная ситуация даже нравилась... Безбородко докладывал:
   - Ваше величество, испанский  посол  Гальвес,  заменивший  спятившего
Нормандеса, сказывал мне за ужином, что Мадрид большую нежность к России
заимел и гишпанцы склонны посредничать к миру на Балтике. Не послать  ли
нам в Мадрид палладина Нассау-Зигена для переговоров, потому как, и сами
знаете, не стало уже сил с двух фронтов отбиваться.
   - Рано быть миру! Сначала я как следует исколочу фуфлыгу на  Балтике,
а уж потом и замиряться с ним стану...
   Вслед за этим возникла странная война Екатерины II  с  Густавом  III.
Оба они были плодовитыми  писателями  и  драматургами,  мастерами  вести
спор. Теперь монархи вступили в литературное состязание между собой, за-
ведя в газетах Европы полемику на тему: кто виноват? Густав во всем  об-
винял Россию, Екатерина осуждала короля. Пожалуй, не было еще примера  в
истории мировых войн, когда бы наряду со звоном шпаг и грохотом  взрывов
отчетливо слышался надсадный скрип гусиных перьев, - монархи разоблачали
один другого во многих грехах...
   Екатерина все-таки отпустила на войну Павла, а  потом  села  сочинять
либретто комической оперы "Горе-Богатырь", в которой своего же сына  вы-
вела главным идиотом. Горе-Богатырь, женатый на большой дуре Гремиле Шу-
миловне, жил тем, что воровал изюм из материнской кладовки, а воспитывал
его дворянин Кривомозг. Горе-Богатырь надел бумажные латы, взял  в  руки
меч деревянный и отпросился на войну, чтобы геройствовать. Мать,  отпус-
кая свое дите, сказала: "Пущай едет, ибо, не взбесясь, собака не  пропа-
дает..." Безбородко был против публикации этой вещи.
   - Тут и любой поймет, кого вы расписыв