ами, заставляла истекать зловонною слизью, а потом покидала труп, пере-
кидываясь на здоровое тело...
   А ведь истину вещал Шафонский - и за то ему честь и слава!


   5. ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКА

   Чуя свою вину, фаворит заискивающе поглядывал на Екатерину, но  глаза
его каждый раз встречали строгий взор охладевшей к нему женщины. Она ду-
мала: "Негодяй! Изнасиловал свою же сестру, еще девочку, и надеется, что
все кончится шуточками... нет уж, миленький!" А тут еще слухи из  Москвы
ужасали...
   Фельдмаршал Петр Семенович Салтыков не перемог страха перед  чумой  -
покинул свой пост, спасаясь в подмосковном Марфине. Уважая большие  зас-
луги старика перед родиной, ему этот грех наверняка бы простили, если бы
на второй день после его бегства Москву не охватил бунт...
   Гигантские амбары Симонова монастыря уже трещали, заваленные имущест-
вом "выморочных" семей. Неопознанные  мертвецы  валялись  посреди  улиц.
Мортусы-добровольцы, в вощеных плащах, в черных масках на  лицах  (сущие
дьяволы!), таскали крючьями из домов трупы, валили  их  на  телеги,  как
дрова, и везли за город - в ямы! Многие жители  тайно  покидали  Москву,
разнося заразу далее, и умирали в лесах, как дикие звери. Всюду полыхали
костры - сжигали вещи покойников, а бедные люди рыдали (ибо,  как  писал
очевидец, глиняный горшок для бедняка дороже, чем для  графа  Шереметева
чайный сервиз из порцелена мейсенского). Народ запивал горе лютое в  ка-
баках, которые не догадались прикрыть, как и церкви.  Чума  буйствовала,
заражая вокруг Москвы губернии Смоленскую, Нижегородскую, Казанскую, Во-
ронежскую... Круглосуточно, без единой передышки, стонали  над  ЗДосквою
церковные колокола, рыдали люди над мертвыми, кричали и плакали  сироты.
Ад!
   Шафонский приехал в Чудов монастырь - к владыке:
   - Властей нет - все разбежались. Врачи - немцы, им  никто  не  верит.
Меня сейчас в Лефортове чуть не убили. Народ потерял терпение.  Вся  на-
дежда на вас, первосвященный...
   Амвросий распорядился перед клиром епархии:
   - Умерших класть в гробы, не обмывая покойников и не давая им послед-
него мирского целования. Священникам же творить исповедь умирающих  стоя
на улице, в дома не входя, - через окна! При крещении новорожденных быть
особливо осторожну...
   По улицам бродили пьяные попы, взывая к народу:
   - Чего слушать табашника? Он же трубки курит и в  еретические  стекла
вшей разглядывает. У него книги колдовские имеются...
   Амвросия ненавидели "дикие" священники, своих  приходов  не  имевшие.
Такие кормились, сбираясь на Лобной площади, где их и нанимали к отпева-
нию усопших, а мзду они тут же пропивали в трактирах, в которых и  отсы-
пались под лавками. Ненависть их была зверино страшна, потому что Амвро-
сий халтурщиков прсследовал, облавы жестокие учиняя, бороды рвал, а мно-
годетных в железах голодом и дымом морил подолгу, от жен отлучая. К этим
"диким" попам вскоре примкнули раскольники, которых заботила  лишь  одна
цель - в общем шуме ограбить Московский Кремль с его бесценными сокрови-
щами... Раскольники больше всех и орали:
   - Долой карантины немецкие! Бей их... круши, народ православный!  Ле-
карей топить надо: они ляписом нарочно пятнают нас, оттого и пятна  гни-
лые, вот и мрем безвинно от злодеев ученых...
   Икона Богородицы у Варварских ворот висела высоко, к ней  ползали  по
лестнице. Амвросий хотя и верный страж церкви, но все-таки понимал,  что
зацелованная икона - главный источник заразы московской:  больной  следы
на ней оставляет, а другой богомол следы с иконы слизывает.  Архиепископ
снова подъехал к воротам, завел диспут с попами,  которые  кричали  ему,
что он "еретик и безбожник".
   - Я не против Бога - я против суеверий ваших! - огрызался Амвросий. -
Жаль, что вы без ума родились, а то бы я показал вам через стеклышки, из
какой мерзости весь мир состоит... Исцеления под иконой ищущие,  вы  под
этой иконой и подыхаете!
   Он хотел снять икону - не дали. Сунулся к  церковной  кубышке  -  его
грубо отшибли. Еропкин послал к Варварским воротам команду  во  главе  с
царевичем Грузинским, но царевича избили поленьями, а всех солдат обезо-
ружили. В драке слышалось:
   - Богородицу грабят! Спасайте деньги Богоматери...
   Епископ перебрался в Донской монастырь, а Чудова обитель  подверглась
нещадному разграблению. Что не могли унести, все ломали-даже двери, даже
печки; книги и картины, утварь и посуду разворовали. Амвросий Зертис-Ка-
менский держал при себе племянника Николая Бантыш-Каменского.
   - Коля, - сказал он ему, - вот тебе часики мои, два рубля  и  табаке-
рочка... Деньги-вздор, но все же помни, что камергер Потемкин  полтысячи
остался мне должен. С него и получишь! А теперь прощай... беги в баню  и
там закройся.
   Услышав, как ломятся в двери храма, Амвросий кинулся по  лестнице  на
высокие хоры, спрятавшись за иконостасом. Толпа с дрекольем ворвалась  в
храм, искала его и не находила. Неожиданно своды  храма  огласились  ра-
достным возгласом ребенка:
   - Сюда, скорее... он здесь-на хорах!
   Амвросий выпрямился, отдаваясь в руки людей:
   - Господи! Остави им, не ведают бо, что творят...
   Его трясли за бороду, рвали с головы волосы:
   - Зачем бани позакрывал? Это ты карантины придумал... Почто Богороди-
цу Варварскую обижал? Покайся...
   Амвросий на все вопросы отвечал подробно, даже спокойно. Его вытащили
на двор, и толпа, опомнясь, готова была отпустить свою жертву. Но тут  с
кузнечным молотом в руке подскочил раскольник:
   - Чего там слушать его? Во славу Божию... бей!
   Смерть была тяжкой: архиепископа избивали дубинами на протяжении двух
часов. Убийцы отошли, когда от человека  осталась  бесформенная  квашня.
Вместе с ним погибла и коллекция живописи: "дикие"  попы  и  раскольники
повыкалывали на парсунах глаза, испохабили голландские пейзажи, изрезали
холсты ножами...
   Еропкин сообщал в Петербург, что с помощью  двух  пушчонок  он  отбил
штурм Кремля; сначала палил в толпу пыжами горевшими, а потом, под  гра-
дом камней и дубья, ударил картечью. Кремль отчасти  пострадал,  но  его
сокровища уцелели... Екатерине представился удобный случай избавиться от
фаворита - раз и навсегда!
   - Еропкин ранен, езжай в Москву, - велела она.
   Никто из придворных не сомневался: Орлов отправляется в чумной город,
чтобы никогда уже не вернуться. Это же понимала и сама императрица,  го-
рячо с ним прощавшаяся. Английский посол Каткарт был  единственным,  кто
советовал фовориту не ехать.
   - Москва - это ваша могила, - сказал он.
   - Я вернусь... с триумфом! - заверил его Орлов.
   Он приехал в Москву, когда солдаты с оружием  отрывали  от  церковных
колоколов набатных звонарей (столь упорно не желали они колоколен  оста-
вить). Орлов устроил погребение того, что осталось от архиепископа  Амв-
росия; над гробом его он произнес речь:
   - Амвросия убил не народ наш, ему отомстило суеверие наше.  Сумароков
трижды был прав, сказывая, что улицы московские на целый аршин  вымощены
нашим невежеством...
   Орлов доказал свое мужество: от чумы не прячась, всюду ходил открыто,
лицом веселый, приветливый. Первым делом он свой дворец на  Вознесенской
улице отдал под размещение госпиталя:
   - Русский человек не болезней, а больниц боится!
   Исходя из этого, он приказал не тащить людей в больницу, яко пьяных в
полицию, а заманивать ласковыми уговорами. Врачам же Орлов посулил трой-
ное жалованье и кулак свой показал:
   - Что вы, кровососы, умеете? Только "руду  метать".  Отныне  запрещаю
властью своей кровь из людей выпускать... Лечить надо!
   Фаворит явился в тюрьму, собрал убийц и воров:
   - Орлы! Я и сам орел, а потому как-нибудь споемся... Вы взаперти  си-
дели, потому все остались здоровы, будьте мортусами. Дело гадостное,  но
полезное: надобно всю Москву от дохляков избавить. Если поможете, обещаю
всем вам волю вольную.
   - Верить ли тебе, что волю нам дашь?
   - Именем императрицы российской-дам!
   - Урр-а-а. - И тюрьма вмиг опустела.
   Удивительно, что вся эта разбойная орава  не  разбежалась,  а  честно
приступила к обязанностям. Шафонскии жаловался Орлову, что все служители
при больницах вымерли, а где новых взять?
   Фаворит заложил два пальца в рот - свистнул.
   Царевич Грузинский, контуженный поленом, предстал.
   - Парень, - сказал ему Гришка, - объяви по Москве, что люди  крепост-
ного состояния, кои добровольно пожелают в госпиталях за чумными больны-
ми ухаживать, после поветрия вольны станут"
   - Благодарю, - поклонился фавориту Шафонский.
   Жертвуя собой,  крепостные  избавлялись  от  рабства.  По  выходе  из
больницы выздоровевших Орлов давал холостякам по пять рублей, семейным -
по десять. А вылечившись, люди попам "диким" уже не верили. А  тех,  кто
добра не понимал и по домам "выморочным" заразные пожитки грабил,  таких
прытких Орлов вешал с удивительной легкостью,  будто  всю  жизнь  только
этим и занимался. Вся Москва была в зареве пожаров - это сгорали дома, в
которых не было жильцов, одни трупы. На том месте, где  погиб  Амвросий,
фаворит перевешал его убийц. А мальчишку, который епископа обнаружил, он
сам посек розгами и отпустил к родителям:
   - Щенок паршивый! Живи и помни, кто порол тебя...
   Москва очистилась: от заразы, от покойников, от  собак,  от  кошек  и
крыс. Чума отступала, а морозы, ударившие  разом,  доконали  ее  оконча-
тельно. Фаворит императрицы торопливо соблазнил одну глупую вдову,  вко-
нец обалдевшую от внимания к ней столь высокой персоны, и  помчался  об-
ратно-в Петербург...
   Екатерина не ожидала увидеть его снова подле себя.
   - Не целуй меня - я ведь в карантине не сидел.
   - Какой там карантин! Давай поцелую...
   Орлов слегка оттолкнул женщину от себя:
   - А ведь ты, Катя, не ждала меня... сознайся.
   - Перестань! Мое сердце только и жило тобою...
   Теперь пора было расплачиваться, и она воздвигла в Царском Селе  три-
умфальную арку с надписью: "ОРЛОВЫМ ОТ БЕДЫ ИЗБАВЛЕНА МОСКВА".  Монетный
двор отчеканил памятную медаль, на которой изображены  Орлов  и  Курций,
бросающийся в пропасть, с надписью: "И Россия таковых сынов  имеет".  На
этой медали граф Орлов впервые был титулован князем. А  на  берегу  Невы
строился для фаворита Мраморный дворец, на фронтоне которого императрица
велела начертать: "Здание Благодарности"... Отдарившись, она потерла ла-
дошки:
   - Доволен ли ты мною, друг мой?
   - Вполне, матушка. Близ тебя хорошо.
   - Ну ладно. А теперь подумаем, что нам делать с Катенькой Зиновьевой,
которую ты, подлец и мерзавец, изнасиловал...
   Их перебранку пресекло появление Панина:
   - Ваше величество, из Крыма прибыл калга Шагин-Гирей, ищущий  высокой
милости у двора вашего. Снедаемый позором,  фельдмаршал  Салтыков  умер.
Оказывается, можно умереть и от стыда!


   6. ВО ИМЯ ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЫ

   Что-то зловещее таилось в истории Габсбургов;  казалось,  им  открыта
некая тайна, которой они и следовали веками, грабя  и  насилуя  соседние
народы. Но при этом Мария-Тсрсзня постоянно жаловалась, что  истерзалась
совестью.
   - Я имею очень смутное представление о наших правах, - созналась  она
Кауницу. - Но я ведь никого не обираю, правда? Я лишь хочу вернуть детям
похищенное злодеями... Я умерла бы спокойно, если бы заполучила  Галицпю
с Лсмбергом-Львовом...
   До Фридриха II дошли эти вдовьи причитания.
   - У кого? - разозлился король. - У кого это  вдруг  обнаружилась  со-
весть? Неужели у этой старой ханжи, которая всех соседей  приучила  дер-
жать двери на запорах... Постыдились бы они там!
   В отличие от венской императрицы, прусский король действовал прямоли-
нейно: дайте мне вот этот "кусок", и я успокоюсь. Совесть ему была  нез-
накома, а плакать он не собирался. Раздел Польши  нависал  над  Европой,
как грозовая туча. Однако напрасно в эти дни князь Вяземский сказал  им-
ператрице, что после раздела Польши она сможет вписать в  свой  титул  и
"королева польская".
   - Никогда не сделаю такой глупости, ибо ни  единого  вершка  исконной
польской земли Россия не тронет.
   Ей доложили, что граф Никита Панин у дверей кабинета.
   - Пусть за дверями и останется, - велела императрица.
   Никита Иванович признался Денису Фонвизину:
   - Она ждет совершеннолетия сына, чтобы выкинуть меня из дворца, а за-
одно избавиться от моего влияния в политике.
   Фонвизин сказал, что Павел никогда его не оставит, но Никита Иванович
возразил на это:
   - Павла она женит, а жена не захочет, чтобы кто-то, пусть даже я, ру-
ководил ее мужем... Таковы все женщины! Милый Денис Иваныч, в этом двор-
це начинаются самые страшные дни.
   Вдвоем они составили письмо к Булгакову,  предупреждая  об  изменении
конъюнктур придворных, которые, естественно, могут отразиться и на внеш-
ней политике государства.
   Тесные улицы Рыцарская и Пивная, Иезуитская и Поварская выводят всад-
ника в тишину варшавского Старо-Място, где  прижались  одно  к  другому,
будто доски в старом заборе, древние палаццо родов, давно  обнищавших  и
вымерших. Лишь изредка, задымив переулки пламенем  факелов,  протарахтит
карста ясновельможного шамбсляна или подскарбия. Скорее прочь  отсюда  -
туда, где плещет разгульная жизнь на широких проездах Уяздовских  аллей,
где шумят цукерни и магазины и щемит  сердце  от  ослепительной  красоты
польских паненок, скачущих в Лазенки на соколиную охоту,  где  звенькают
сабли гоноровых панов в пестрых кунтушах и венгерках... Ах,  какая  вол-
шебная жизнь! Какая жизнь...
   Яшка Булгаков держал ноги в тазу с горячей водой,  срезая  застарелые
мозоли на пальцах: дипломата, как и волка, ноги кормят. На столе  лежало
письмо Суворова - не великого, но уже славного. "Препоручая себя в друж-
бу милостивому государю Якову Ивановичу", полководец умолял еще раз  на-
помнить царице, чтобы из Польши перевела его на  Дунай  -  к  Румянцеву.
Булгаков пошел ужинать в саксонскую лавку пани Ванды Фидлер; большой лю-
битель поесть, он как следует обнюхал медвежьи окорока из Сморгони,  ве-
лел отрезать ему ломоть жирной буженины с хреном.
   - Как торговля, пани Фидлер? - спросил, вкусно чавкая.
   - Разве это торговля, пан советник? Смотрите в  мою  кассу:  половина
выручки - фальшивые монеты... Куда их дену?
   Она тишком сунула ему записку: "Принято решение отчаянное - короля не
станет". Уплетая буженину, Булгаков размышлял: "Конечно,  в  Понятовском
видят корень всех польских несчастий..." Дипломат раскланялся с хозяйкой
и ловко запрыгнул в наемную коляску:
   - На Медову! До панов Чарторыжских... гони!
   Станислав Понятовский как раз покидал  своего  дядю,  канцлера  Адама
Чарторыжского, в руке короля лежала ладонь прекрасной княгини Элизы  Са-
пеги, и король, чуть пьяный, розовыми от вина губами щекотал ухо женщины
словами беспутной нежности:
   - Обожаемая! Я так люблю быть любимым... приди!
   - Я еще не простила тебе, Стась... помнишь что?
   - Приди, - взывал он. - Приди и сразу простишь...
   В карете король разговорился со свитой:
   - Скорбные времена! Зять моего канцлера, гетман Огинский, бежал, дав-
но нет и Радзивнлла, готового пропить даже саблю... Что они будут делать
в Европе?
   Зазвенели стекла. Под резко стучащими пулями падали придворные. Коро-
ля схватили за ногу и выдернули из кареты, как пробку из бутыли, под хо-
лодный осенний дождь. Потом его вскинули в седло,  нахлестнули  под  ним
лошадь. Сабельный удар отрезвил короля.
   - Я не знаю, кто вы, панове, - сказал он. - Но если не разбойники,  а
честные ляхи, то ваш грех велик...
   Среди всадников он узнал Михаила Стравинского.
   - Молчи! Сейчас ответишь за все, - крикнул тот.
   - Подождите... я заливаюсь кровью, - сказал король, держась за  голо-
ву. - Мое похищение, как и мое убийство, даст врагам нашим  предлог  для
вмешательства в дела польские.
   - Предлогов было много, и в них виноват ты!
   - Стравинский, неужели я один виноват за всех вас? Поверьте,  панове,
я больше всех страдаю за нашу отчизну...
   Всадники свернули на Беляны, долго кружили во  тьме,  заметая  следы,
и... потеряли короля. Понятовский отпустил лошадь;  страдая  от  боли  и
унижения, он провел ночь под деревом. Похитителей скоро нашли. Станислав
Понятовский выступил на суде - адвокатом! В блестящей  импровизации  ко-
роль спас конфедератов от смертной казни. История  подобных  случаев  не
знает. Но король был  прав:  его  похищение  стало  поводом  для  вмеша-
тельства, Австрия с Пруссией сразу усилили давление  на  русское  прави-
тельство, чтобы делить Польшу немедля... Екатерина в эти  сумбурные  дни
писала о немцах в грубой форме: "Ждут, сволочи окаянные, когда я позаты-
каю рты им кусками пирога польского..."
   Когда горшки бьются, гончар радуется, а когда сыр плачет, сыровар хо-
хочет... Давно понятно, чего станет домогаться Фридрих: он пожелает раз-
рушить перемычку между Бранденбургской маркой и Восточной Пруссией, что-
бы, захватив Данциг, перекинуть "мост" между  Берлином  и  Кенигсбергом;
тогда он сделается обладателем устья Вислы, а верхнее ее течение  загра-
бастает "маменька"...
   Екатерина сказала, что Данциг - польский:
   - И таковым пребудет на вечные времена! Я знаю, что Ирод  землю  рыть
под собою станет, но Данцига не дадим.
   Придвинув к себе бумаги из Варшавы, она прочла депешу Булгакова:  же-
лая спасти страну от раздела, Понятовский обратился за помощью  к  Фран-
ции, но герцог Эгильон ограничился соболезнованием.
   - Я так и думала, - криво усмехнулась Екатерина, велев звать  к  себе
Вяземского. - Выяснили, кто такой Симонис? - спросила она.
   Генерал-прокурор через шпионов установил, что Симонис -  сын  старого
банкира Эфраима, который и раньше баловал  короля  фальшивой  монетой  -
безнаказанно! Екатерина сказала: пусть лучше разразится скандал от Пеки-
на до Патагонии, но подрывать экономическую мощь России  она  никому  не
позволит. Своими руками она застегнула пряжки на портфеле графа Панина:
   - На сегодня покончим. Меня ждет Филипп Гранже.
   Филипп Гранже был балетный танцор, и он обещал императрице помочь  ей
освоить сложное па; при этом, пока императрица танцевала, ей  подыгрывал
на флейте сам прусский посол граф Виктор Сольмс...  Екатерина,  запыхав-
шись, сказала ему:
   - Кто бы в Европе мог подумать,  что  императрица  российская  станет
плясать под дудку прусского короля?
   Фраза была слишком колючей, и Сольмс не знал, что ответить, размышляя
о ее потаенном смысле. Екатерина выручила его:
   - Не страдайте напрасно! В моих словах  нет  политических  козней.  Я
ведь тоже не всегда говорю, что надо, иногда мне хочется  побыть  просто
веселой и беззаботной женщиной...
   Так она сказала! Но умный Сольмс понял, что Екатерина оскорблена  на-
силием над Польшей, король унизил ее, и теперь Пруссии никогда не  изба-
виться от подозрений русского кабинета. Об этом посол 11 сообщил  своему
королю. Фридрих воспринял известие спокойно, заметив Финкенштейну,  что,
к несчастью, Екатерина - женщина и потому (именно потому!) следует  ожи-
дать от нее всяческих пакостен. Говоря так, король  не  подозревал,  что
сейчас он в эту пакость и вляпается. Петербург официально потребовал  от
него принять в казну все фальшивые деньги прусской чеканки ("под  опасе-
нием весьма серьезных последствий"), а взамен вернуть России ту же сумму
в подлинных деньгах. Фридрих испытал то, что испытывает вор,  схваченный
за руку, но ссориться с Россией побоялся...  Банкиров-жуликов  он  побе-
рег-вызвал Гальсера:
   - Дружище, прочти, что пишет русская императрица, и ты  поймешь,  что
твоя фабрикация дукатов сделана неловко.
   Гальсср сказал, что надобно все отрицать.
   - Я и буду отрицать! Неужели ты решил, что  я,  король,  признаюсь  в
твоих делишках? Конечно, теперь я вынужден обменять дукаты твоего произ-
водства по их нарицательной стоимости. Но мне совсем не хочется сидеть в
помоях, как тебе... в тюрьме.
   - Ваше величество, не губите! - взмолился Гальсер.
   - Ступай в крепость Шпандау и с