на лужайке  перед  монастырем
Цетинье собрал скупщину, а "Степан Малый, - вспоминал князь, - остался в
комнате сидеть на постели, где лежала голая сабля. Курил он трубку,  за-
пивая табак стаканом водки, без чего не может  и  жить  по  привычке..."
Долгорукий публично развенчал самозванца, а черногорцы поклялись в  вер-
ности России; при этом Степан Малый безропотно дал себя арестовать, зая-
вив: "Присяга грешной жене моей еще не есть мое отречение!" Так и случи-
лось: Долгорукий жил в первом этаже Цетинье, а второй этаж отвел Малому,
отчего в народе решили, что посланец России сознательно  возвышает  царя
над собой; черногорцы внимали речам князя, но повиновались Малому.  Кон-
чилась вся эта несуразица тем, что эмиссар  Екатерины,  подарил  владыке
мундир русского офицера с надлежащим патентом и  отдал  на  память  свое
оружие:
   - Царствуй и далее, а меня иные дела ждут...
   Вернувшись в Пизу, он честно поведал Алехану Орлову, что приказ импе-
ратрицы исполнил шиворот-навыворот: вместо ослабления самозванца он  его
дополнительно укрепил.
   - А, ладно! - одобрил Алехан. - От Малого и заботы малые, а мы едем в
Ливорно, готов ли? Ныне пора Эладу спасать от турков...
   Была уже поздняя осень, в морях штормило. Спиридов выслал фрегат,  на
котором Орлов со свитою отплыл из Италии в  Архипелаг;  средь  греческих
островов мотало на якорях усталую эскадру; три корабля держали на мачтах
госпитальные флаги. Спиридов встретил гостей в светлом "фонаре" кормово-
го салона, где было не повернуться: жилье адмирала заполняли обломки ан-
тичных статуй (Спиридов спасал от вандализма все, что еще можно спасти).
Настроен же он был мрачно,  подозрительно,  а  находившийся  возле  него
Грейг - узколицый тощий шотландец в чине капитан-командора  -  улыбался.
Орлов поиграл алмазною табакеркой с профилем "матушки", со вкусом  обоз-
рел торсы античных богинь.
   - Лому-то... лому сколько! - сказал он. - Ладно, вези, если не  лень,
до Эрмитажу, тонуть с грузом морякам всегда легше.
   Отозвав Спиридова в коридор, спросил - чего этот Грейг стучит ботфор-
тами подкованными, как жеребец копытами?
   Алехан перед Спиридовым был еще сопляком.
   - Ты, граф, - ответил ему адмирал, - Самуила Карлыча цеплять не смей.
Грейг дело флотское знает, себя в походе хорошо показал.  А  вот  придут
еще две эскадры - Эльфинстона и Арфа...
   Орлов в ярости зашвырнул табакерку в море:
   - Сатана, а не баба! Ведь умолял ее перед отъездом из  Питера,  чтобы
корабли иноземцами не уснащала... Своих-то - посолил, перцем присыпал  и
ешь на здоровье. А с чужих спрос короткий.
   В салоне Спиридов представил ему отчет по эскадре: из экипажа в  5582
человека на переходе до Копенгагена умерло 54, а  больных  было  320;  в
Англии списали на берег 720 больных, а на кладбище оставили  130  матро-
сов; в походе же до Минорки пришлось покидать за борт 208 трупов.  Иными
словами, еще до приятия боевых встреч  с  супостатами  эскадра  четверти
экипажа лишилась.
   Орлов спросил, отчего такая смертность.  Грейг,  перестав  улыбаться,
звенящим ботфортом откинул крышку люка, откуда пахнуло мерзостью гнили и
немытой одежды, послышался крысиный писк.
   Алехан, прищурясь, долго озирал берега Морей.
   - Капусты с клюквой не будет, - сказал он. - Давать матросам виногра-
ды, каперсы, померанцы да апельцыны. Чай, робятки наши морды от них  во-
ротить не станут! А смертность убавится.
   Он велел звать врача с аптечным ящиком, где в анкерках хранились раз-
ные сала - собачье, лисье, медвежье, волчье, даже кошачье. Алехан,  оса-
танев, треснул ногой по аптеке, и она упорхнула за борт. Могучей  дланью
богатырь взял лекаря за шкирку, стал трясти его над срезом  палубы,  под
которой ходуном ходила зелено-сизая волна:
   - Я из таких Гиппократов весь жир вытоплю!  -  А  успокоясь,  пожелал
офицеров видеть. - Европа вся, - говорил Орлов, - глядит на нас  глазами
выпученными, будто затеяли мы дело скандальное, гибельное. А мы пришли в
эку даль, чтобы мир удивить. И не салом кошачьим да  собачьим,  а  едино
лишь дерзостию духа российского...
   Екатерина (втайне от всех) наделила Алехана  обширными  полномочиями.
Человек независимого нрава, Орлов не признавал никаких препятствий и ни-
когда не мог понять, почему эти препятствия возникают перед другими.
   ...Крепкий ветер рвал с якорей расшатанную эскадру.
   Англия уже привыкла, что корабли всех наций приветствуют ее  салютом,
и адмиралы короля Георга III были явно шокированы тем, что пушки эскадры
Спиридова промолчали... Англичане  отомстили  русским  морякам  хлестким
трактирным злоречием:
   - Наверное, корабли русские боятся салютовать нам,  чтобы  не  рассы-
паться при первом же залпе.
   ...Прошка Курносов повзрослел, раздался в плечах. По осени он приехал
в Плимут, собираясь отбыть на родину, и как раз застал тут в доках  спи-
ридовскую эскадру, измотанную штормами. Ему было неприятно читать в  га-
зетах о русских кораблях, да и целое кладбище, оставленное адмиралом  на
английской земле, тоже не веселило. Был холодный, промозглый вечер нака-
нуне отплытия домой. Прошка зашел в гаванскую таверну, попросил портеров
и сковородку с раскаленными углями - для раскуривания трубки. Тут к нему
подсел тот самый одноглазый жулик, который однажды подпоил его и  продал
на невольничье судно испанцев.  Мерзавец  не  узнал  в  Прошке  прежнего
"слишту". Привычно, как и в тот раз, он  выбросил  перед  ним  игральные
кости.
   - Сейчас сыграем! - Прошка прищелкнул пальцами. - Эй там!  Виски  нам
да еще две кварты пива... живее!
   Поморы добро и зло одинаково помнили. Прошка отомстил красиво; напоил
вербовщика так, что тот брякнулся со стула, полег  замертво.  Расплатив-
шись за выпивку, парень взвалил пьяного на себя, вынес  на  причал.  Там
стояло немало кораблей, готовых к отплытию,  и,  встряхивая  пьяного  на
плече, как мешок с отрубями, Прошка деловито покрикивал:
   - Кому тут матроса надобно? Умеет супы варить,  деки  драит,  гальюны
моет, а когда в морду бьют-только радуется!
   С палубы одного корабля отозвался шкипер:
   - Три шиллинга дам за эту блевотину.
   - Идет, - согласился Прошка...
   Рано утром волна качнула его в пассажирской койке. Надвигалась  суро-
вая зима, и, кажется, судя по ветрам, от Ревеля до  Петербурга  придется
ехать на лошадях. Под самый Новый год столица русская встретила его  мо-
розцем, пушистым снегопадом. Принаряженный, в коротком сюртучке, в  чул-
ках оранжевых, при башмаках тупоносых с пряжками, предстал он в Адмирал-
тействе перед начальством, и Голенищсв-Кутузов-средний ему обрадовался:
   - Слава Богу! А я, грешным делом, боялся тебя  отпускать  до  Англии,
думал, что не вернешься... Мишка-то Рылопухов где?
   - Остался. Домик завел. На богатой вдове женился. Сундуков  штук  де-
сять с тряпками и посудой. Сидит на них и пиво дует. Звал я его,  но  он
сказал, что в Англии ему лучше, чем дома.
   - Если там лучше, чего же ты не остался?
   - Мне тоже предлагали... англичане. Но они же и поговорку  придумали:
"Пусть здесь мне худо, зато это мое королевство". А  дядя  Хрисанф  учил
меня: где родился, там и сгодился...
   Близилось испытание. Адмиралтейство расчистило  место,  навезли  туда
лес для набора корпуса. Голенищев-Кутузов сказал:
   - Построишь первый фрегат - шпагу заработаешь...
   Ночью не спалось от волнения. Накинул полушубок, просунул ноги в  ва-
ленки, по морозцу прогулялся до эллингов. Подле них лежали груды  бревен
и досок. Жутковато было глядеть на эти мертвые лесины, которые оживут  в
корабле - далеко не первом для России, но зато первом для его судьбы.  А
первый корабль - как первая любовь. И невольно поманила его к себе  зла-
тоголовая Казань, вспомнились поцелуи с Анюткой Мамаевой...
   "Вот, бес ее забери! До чего ж глаза были красивые..."
   Постоял еще немного у эллинга и побрел спать.
   Посыпало снегом - истинно русской манной небесной.


   ЗАНАВЕС

   Совет все чаще обсуждал будущее Крымского ханства.
   - Я скажу... Когда мы взываем к свободе греков, то  они,  утесненные,
идут с нами охотно и понятливо. Иное дело - татары! Обещать им свободу -
все равно что слепых в Эрмитаж зазывать. Султан их не  угнетает.  Напро-
тив, Турция для них вроде щита, за которым они и прячутся от  наказания.
Свободу господа эти понимают как право разбойничать, полонять и убивать.
Вот отними у них это право, и они сочтут себя угнетенными. Правда, Гирей
крымские казнят сурово, но это в порядке вещей на Востоке и  деспотизмом
не считается. Нам нельзя ратовать за свободу  татарскую,  но  мы  должны
сделать все, чтобы Крым превратился в державу самостоятельную, от султа-
на независимую.
   Закончив говорить, Екатерина потянулась к табакерке.
   - Я скажу, - продолжал граф Кирилла Разумовский. - Сразу же, как Крым
станет самостоятельным, он должен вести свою политику в поисках  союзов.
С кем же он вступит в альянс? Мы для них неверные собаки, гяуры. И тогда
Бахчисарай первым делом направит послов к тому же султану, вступив с ним
в союз, направленный опять-таки против нас, и ничто в мире не изменится.
Как были Турция с Крымом одним телом, так и останутся... Что выиграем?
   - Я скажу, - начал Григорий Орлов. - Делая татар от Турции отделенны-
ми, следует договором их обязать, чтобы приняли протекторат  российский,
а в утверждение союза должны они гавань в Крыму нам дать, гарнизоны при-
нять наши воинские... Вот тогда пусть рыпнутся, заставим патоку лизать с
кончика шила!
   - Я скажу, - добавил Никита Панин. - Сложные материи предстоит разре-
шить. Ведь, по сути дела, уклад татарского бытия не вчера сложился -  он
длился веками. Протекторат турецкий над Крымом и Причерноморьем сбираем-
ся мы заменить русским покровительством... Прежде  подумаем!  Я  предчую
заранее, - сказал Панин, - что если даже такой порядок удастся устроить,
то конфликтов в будущем не избежать. Не мы, так потомки наши еще не  раз
татарский вопрос разрешать будут.
   - Я скажу, - подал голос вице-канцлер Голицын. - В  случае  если  сей
опыт нам удастся, а татары протекторат российский воспримут, Европа  зу-
бовный скрежет издаст. Я умолчу о Франции, о кознях лондонских, но у нас
под боком живет угнетатель славян извечный - Австрия, и Мария-Тереза са-
ма к Черному морю в устье Дуная устремляется... Вот где узел завязан!
   Гришка Орлов встал, громыхнув креслом:
   - Так что ж нам делать? Или руки опустить?
   Екатерина велела Панину провести  политический  зондаж  в  Бахчисарае
("не менее нам необходимо, - писала она, - нужно  иметь  в  своих  руках
проход из Азовского в Черное морс; и для того об нем  домогаться  надле-
жит"). В это время ханствовал Каплан-Гирей, и на обращение Никиты Ивано-
вича, обрисовавшего перед ним судьбы Крыма в новом  свете,  хан  отвечал
Петербургу тоном дерзостным: "Подобные слова тебе писать не  должно.  Мы
Портою Высокой во всем довольны и благоденствием тут  наслаждаемся...  В
этом твоем намерении, кроме пустословия и безрассудства, ничего более не
заключается!" Панин доложил Екатерине:
   - Но ведь помимо сыновей. Селима и Каплана, у Крым-Гирея еще  племян-
ник есть - Шагин-Гирей, который мыслит не как татарин крымский, а скорее
солидарен с ордами ногайскими, средь которых он и кочует в степях, боясь
быть отравленным. - Никита Иванович положил  перед  императрицей  письмо
хана. - После такого афронта, для нас неприличного,  что  прикажете  де-
лать?
   - А по башке их бить, - отвечала Екатерина.
   Вырубленная из камня древняя сова немигающе глядела  в  желтизну  но-
гайских степей. С высоты ворот Ор-Капу (Перекопа) сова видела, как  ска-
чут из степи всадники... Это ехал с  конвоем  Шагин-Гирей,  но  гарнизон
крепости был составлен из янычар, и они  не  пропустили  его  в  пределы
ханства.
   Навстречу Шагин-Гирею выехал байрактар (знаменосец) янычар. Он был  в
шальварах, но голый до пояса, на груди болтались голубенькие бусы, а го-
лову прикрывала массивная чалма. За ним на конях двигались мамелюки. Ша-
гин-Гирей молча ждал.
   - Это ты, шакал, явившийся за объедками? - закричал байрактар еще из-
дали. - Убирайся отсюда! Я предвещаю тебе, что не одну холодную ночь  ты
проведешь на кладбище, где погребены грязные свиньи.
   Он сделал знак рукою, и три мамелюка, развеваясь бурнусами, выскочили
наперерез Шагин-Гирею, натянули свои луки - разом выстрелили.  Шагин-Ги-
рей одну стрелу отбил саблей в полете,  от  второй  уклонился  движением
гибкого тела, а третья завязла в его кожаном щите. Потом  выпрямился  на
стременах.
   - Выпавший из-под хвоста каирской собаки! - ответил он байрактару.  -
Я больше не стану разговаривать со Стамбулом, отныне я начинаю серьезный
разговор с Петербургом... Ты слышал?
   - Я слышал голос ехидны.
   - Тогда... будь здоров!
   Шагин-Гирей выдернул стрелу из щита и послал ее обратно. Могучий бай-
рактар с ревом опрокинулся назад - длинная стрела,  еще  вибрируя  после
полета, торчала из его глаза.
   Древняя каменная сова равнодушно проследила, как в облаке душной пыли
исчезли всадники, имевшие кочевья, но никогда не имевшие дома.
   "Шагин" в переводе с татарского означает: сокол!
   Вечный шум Черного моря оживлял неизбывную  тоску  ногайских  степей,
над которыми пролетали кричащие аисты...


   ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
   России - побеждать!

   Какой это ряд теней проходит в очах моих: лица,  которыя  действовали
силами своими на волнах мира, - и действовали на меня; вес это  покойни-
ки. Но какое страшное кладбище после них...
   Я. Ф. Тимковский. Записки


   1. РЯБАЯ МОГИЛА

   Свидание в Нейссе короля Фридриха II  с  императором  Иосифом  II  не
прошло даром: Мария-Терезия, верная своей тактике, самочинно захватывала
земли валашские, только что освобожденные от турок российскими войсками.
Генерал Христофор Штоффельн, командовавший корпусом Молдавии,  привез  в
Яссы один из пограничных столбов, и Румянцев наступил на него:
   - Ого! Из камня вырублен. Заранее готовились...
   Чудовищны и непонятны дороги, которые избирает чума для своего  побе-
доносного и мрачного шествия по трупам! В корпусе Штоффельна она явилась
в образе куска красивой парчи, брошенного посреди дороги близ Галаца,  и
безвестный солдат сунул парчу в ранец - безумно, себе на гибель.
   К этому времени часть барских конфедерантов уже очухалась  от  угара,
пришла к Румянцеву с повинной; поляки стали служить в  русской  армии  -
наравне с  болгарами,  арнаутами,  сербами,  хорватами,  черногорцами  и
мадьярами, видевшими в РОССИИ свою избавительницу от ярма султанского.
   А недавно, дабы рвение к подвигам возгорелось, Екатерина учредила но-
вый боевой орден - Георгия Победоносца - символ чести и бранной  доблес-
ти. Первые георгиевские кавалеры гордились по праву, ибо украситься  Ге-
оргием можно было лишь через очень большое отличие.
   Потемкин тоже поддался всеобщему искушению:
   - Мне бы Георгия хоть четвертой степени, так я бы после  войны,  если
цел останусь, каждый день богу свечку ставил...
   Не скрывая зависти, поглядывал он на гусара Семена Зорича, уже  имев-
шего четвертую степень. Зорич служил секунд-майором, храбрости  был  не-
постижимой, но столь нищ, что даже в морозы рубашки не имел под мундиром
(Потемкин возымел его благодарность, одарив бедняка бельем своим). Гусар
был из сербов, школа его миновала, едва читать по складам умел, зато  уж
рубака хороший! Он бился так красиво, что турки  иногда  расступались  в
бою, разинув рты, любовались, как Зорич сечет янычар по  шеям  -  только
головы отлетают... Поверх мундира носил Потемкин янычарскую бурку,  сва-
лянную из верблюжьей шерсти плотно, как русский  валенок;  на  привалах,
когда садился на землю, бурка не сгибалась, образуя  вокруг  него  нечто
вроде палатки, поверх которой торчала одноглазая голова, вызывая смех  у
солдат.
   Зимою Потемкин с кирасирами и генерал  Иван  Подгоричани  с  гусарами
выступили на Фокшаны; ровно и мерно, вровень с пушками, шагала  неутоми-
мая пехота. Передовые пикеты открыли  стрельбу,  всадники  вытянулись  в
седлах.
   - Началось дело, - сказал Подгоричани.
   На снегу им встретились безголовые трупы.
   - Кажется, татарва рядом, - поежился Потемкин.
   - Татары голов не режут - это османская забава...
   Перед ними открылась панорама лагеря, над которым были воздеты больше
сорока бунчуков, конские хвосты их растрепывал холодный ветер.  Подгори-
чани доверил Потемкину пехоту, а конницу повел  в  атаку  сам.  Потемкин
двинул за ним батальоны, на переправе через Милку  провалился  под  лед,
потом спасал из воды пушки, кричал, чтобы берегли пороховые  фуры,  весь
мокрый, - он потерял с глаза повязку. К вечеру  сраженье  само  по  себе
притихло, но пикетов не снимали. Настала ночь, луна  померкла,  закрытая
тучами. Григорий Александрович из линии пикетов выехал, в одиночку  отп-
равился верхом в Фокшаны, желая поужинать с Подгоричани.  В  темноте  не
разглядел, а, скорее, почуял лаву кавалерии, идущей ему наперерез. Норо-
вистая кобыла, вздернувшись, вдруг занесла его  в  самую  гущу  турецких
спагов, которые, дыша почти в лицо парню,  спрашивали,  кто  он,  какого
бунчука, какого байрака.
   Сознание работало машинально: спасаться, спасаться.
   - Берабер гель! - заорал Потемкин (что по-турецки значило "Вперед, за
мной!"), и турки, приняв его за янычарского офицера, шумной и жаркой ла-
виной понеслись следом за ним по снежной целине.
   Потемкин мчался впереди всех, а сердце уже замерло от ужаса: в  любой
момент слаги могли обнаружить свою ошибку, и тогда от него кусков бы  не
осталось. Но вот уже мигнули родимые костры - Потемкин вывел  противника
прямо на кавалерию Подгоричани, траверзом шарахнулся на кобыле в  сторо-
ну, чтобы не срубили свои же гусары. Со  стороны  видел,  как  турки  на
быстром аллюре врезались в косяк русской конницы, а та встретила их  ме-
телью взлетающих палашей...
   Следующий день стал батальным, и Потемкин здорово отличился, отбив  у
турок две пушки, но и сам едва в живых остался. Похоронив убитых на  ок-
раине города, русские храбрецы выпили в Фокшанах  все  котнарское  вино,
шипением и легкостью похожее на шампанское. Тут и радовались, тут и пла-
кали, потом тронулись обратно... Румянцев признал  заслуги  Потемкина  в
деле под Фокшанами, сделав его кавалером, но не георгиевским - лишь  ан-
нинским. Реляции с фронта были напечатаны в  "С.-Петербургских  ведомос-
тях". Потемкина представили в ореоле геройства, Вася Петров обласкал его
вычурною эпистолой:
   Он жил среди красот, и, акй Ахиллес,
   На ратном ноле вдруг он мужество изнес:
   Впервой приял он гром, и гром ему послушен,
   Впервые ветрел он смерть, и встретил равнодушен!
   Плохие стихи. Но дареному коню в зубы не смотрят.
   Потемкин застал Яссы в тревоге: чума проникла в ставку, генерал Штоф-
фельн умер. Пока она блуждала где-то  по  бивуакам,  поражая  безвестных
солдат, Петербург не волновался, но теперь, со смертью  начальника  Мол-
давского корпуса, приходилось публиковать для  всеобщего  сведения,  что
чума есть, она рядом, неотвратима, как рок.  Корпусом  стал  командовать
князь Николай Васильевич Репнин, прибывший из Варшавы, и Потемкин  спро-
сил его-каково там поживает его приятель Яков Булгаков. Репнин  ответил:
"Предвижу большое будущее сего молодого расторопного человека"...
   Каждый человек имеет свои недостатки  -  имел  их  и  Румянцев.  Если
встречались на пути его армии холмы, он рапортовал в Петербург  о  горах
неприступных, болотца под его пером становились трясинами, ручьи  разли-
вались в реки, а при наличии провианта на неделю он писал, что они  тут,
бедные, с голоду помирают. Екатерина хорошо знала эту причуду в характе-
ре полководца и потому бывала крайне настойчива в  своих  требованиях  к
нему, заведомо зная, что холмы преодолеют, в болотах  не  увязнут,  реки
любые форсируют, а с голоду никто не помрет...
   Кишинев, разоренный татарами, был в ту пору торговым  местечком,  где