стараясь
не  шуметь, устремились сквозь кусты к тому месту, откуда видна
была боковая стена особняка, увитая  плющом  и  залитая  светом
молодой луны. Мы ясно разглядели скрюченную фигуру профессора и
вдруг   увидели,   как  он  начал  с  непостижимым  проворством
карабкаться вверх по стене. Он  перелетал  с  ветки  на  ветку,
уверенно  переставляя  ноги,  цепко хватаясь руками, без всякой
видимой цели, просто радуясь переполнявшей его силе.  Полы  его
халата  развевались  в  воздухе,  и  он был похож на гигантскую
летучую мышь, темным квадратом  распластавшуюся  по  освещенной
луной  стене его собственного дома. Вскоре эта забава наскучила
ему, он спустился вниз, перескакивая с ветки  на  ветку,  опять
встал  на четвереньки и все тем же странным способом направился
к конюшне.
     Овчарка уже выскочила на улицу, захлебываясь бешеным лаем,
а завидев хозяина, и вовсе осатанела. Она рвалась с цепи, дрожа
от злобы и возбуждения. Профессор приблизился к ней  и,  присев
на  корточки,  совсем близко, но с таким расчетом, чтобы она не
могла его достать, принялся дразнить ее на все лады. Он собирал
камешки и полными горстями бросал их псу  в  морду,  тыкал  его
палкой,  поднятой  с земли, размахивал руками прямо у разинутой
собачьей пасти -- короче говоря, всячески старался  подстегнуть
и без того неудержимую ярость животного. За все наши похождения
я  не припомню более дикого зрелища, чем эта бесстрастная и еще
не  утратившая  остатков   достоинства   фигура,   по-лягушечьи
припавшая  к  земле  перед  беснующейся, разъяренной овчаркой и
обдуманно, с изощренной жестокостью старающаяся довести  ее  до
еще большего исступления.
     И тут в мгновение ока -- свершилось! Нет, не цепь лопнула:
соскочил  ошейник, рассчитанный на мощную шею ньюфаундленда. Мы
услышали лязг упавшего  металла,  и  в  тот  же  миг  собака  и
человек,  сплетенные  в  тесный  клубок,  покатились  по земле,
первая  --  с  яростным  рыком,  второй  --  с   пронзительным,
неожиданно  визгливым  воплем ужаса. Профессор был буквально на
волосок от гибели.  Рассвирепевшее  животное  вцепилось  ему  в
горло,  глубоко  вонзив  в  него  клыки,  и  профессор  потерял
сознание еще до того, как мы успели подбежать и разнять их. Это
могло бы оказаться опасной процедурой, но присутствия Беннета и
одного его окрика оказалось  довольно,  чтобы  мгновенно  унять
огромного   пса.  На  шум  из  комнаты  над  конюшней  выскочил
заспанный, перепуганный кучер.
     -- Ничего удивительного, -- сказал он, качая головой. -- Я
и раньше видел, что он тут вытворяет. Я так и  знал,  что  рано
или поздно собака до него доберется.
     Роя  снова  посадили  на  цепь,  а профессора мы вчетвером
отнесли к нему в комнату, и Беннет, медик по образованию, помог
мне наложить повязку на его истерзанное горло.  Рана  оказалась
тяжелой:   острые  клыки  едва  не  задели  сонную  артерию,  и
профессор потерял много крови. Через  полчаса  непосредственная
опасность  была  устранена,  я  ввел пострадавшему морфий, и он
погрузился в глубокий сон.
     Теперь, и только теперь, мы смогли взглянуть друг на друга
и обсудить обстановку.
     -- Я  считаю,  что  его  нужно   показать   первоклассному
хирургу, -- сказал я.
     -- Боже  избави!  --  воскликнул  Беннет.  -- Пока об этой
скандальной истории знают  только  домашние,  никто  о  ней  не
проговорится. Стоит слухам просочиться за пределы этого дома, и
пересудам  не будет конца. Нельзя забывать о положении, которое
профессор занимает в университете,  о  том,  что  он  ученый  с
европейским именем, о чувствах его дочери.
     -- Совершенно  справедливо, -- сказал Холмс. -- И я думаю,
теперь, когда у нас не связаны  руки,  мы  вполне  можем  найти
способ   избежать   огласки  и  в  то  же  время  предотвратить
возможность повторения  чего-либо  подобного.  Снимите  ключ  с
цепочки, мистер Беннет. Макфейл посмотрит за больным и даст нам
знать,  если  что-нибудь  случится. Поглядим, что же спрятано в
таинственной шкатулке профессора.
     Оказалось, немногое,  но  и  этого  было  достаточно:  два
флакона,  один  пустой, другой едва початый, шприц да несколько
писем,  нацарапанных  неразборчивым  почерком  иностранца.   По
крестикам  на  конвертах  мы  поняли, что это те самые, которые
запрещалось   вскрывать   секретарю;   все   были   посланы   с
Коммершл-роуд  и  подписаны  "А. Дорак". В одних конвертах были
только сообщения  о  том,  что  профессору  Пресбери  отправлен
очередной флакон с препаратом, в других -- расписки в получении
денег.  Был  здесь  и еще один конверт -- с австрийской маркой,
проштемпелеванный в Праге и надписанный более грамотой рукой.
     -- Вот то, что нам надо! -- вскричал Холмс, выхватывая  из
него письмо.

     "Уважаемый коллега! -- прочли мы. -- После Вашего визита я
много думал о Вашем случае, и хотя в таких обстоятельствах, как
Ваши, имеются особо веские причины прибегнуть к моему средству,
я все   же   настоятельно   рекомендовал   бы   Вам   проявлять
осмотрительность,  так  как  пришел  к  выводу,  что   оно   не
безвредно.
     Возможно,  нам  лучше  было  бы воспользоваться сывороткой
антропоида. Черноголовый хульман, как я уже объяснял  Вам,  был
избран мною лишь потому, что была возможность достать животное,
но ведь хульман передвигается на четырех конечностях и живет на
деревьях,  меж  тем  как антропоиды принадлежат к двуногим и во
всех отношениях стоят ближе к человеку.
     Умоляю  Вас  соблюдать  все  меры  предосторожности,  дабы
избежать  преждевременной  гласности.  У  меня  есть  еще  один
пациент в Англии; наш посредник --  тот  же  Дорак.  Вы  весьма
обяжете меня, присылая Ваши отчеты еженедельно.
     С совершенным почтением, Ваш Г. Ловенштейн".

     Ловенштейн!  При  этом  имени  мне вспомнилось коротенькое
газетное сообщение о каком-то безвестном ученом, который ставит
загадочные  опыты  с  целью  постичь   тайну   омолаживания   и
изготовить   эликсир   жизни.   Ловенштейн,  ученый  из  Праги!
Ловенштейн, который открыл чудо-сыворотку, дарующую людям силу,
и которому другие ученые объявили бойкот за отказ поделиться  с
ними секретом своего открытия!
     В  нескольких  словах  я  рассказал,  что запомнил. Беннет
достал с полки зоологический справочник.
     -- "Хульман,  --  прочел  он.  --   Большая   черноголовая
обезьяна,  обитает на склонах Гималаев, самая крупная и близкая
к человеку из лазающих обезьян". Далее  следуют  многочисленные
подробности. Итак, мистер Холмс, сомнений нет: благодаря вам мы
все-таки обнаружили корень зла.
     -- Истинный   корень   зла,   --  сказал  Холмс,  --  это,
разумеется, запоздалая страсть на склоне лет, внушившая  нашему
пылкому  профессору  мысль,  что  он сможет добиться исполнения
своих желаний, лишь став моложе. Тому,  кто  пробует  поставить
себя   выше  матери-Природы,  нетрудно  скатиться  вниз.  Самый
совершенный представитель рода  человеческого  может  пасть  до
уровня животного, если свернет с прямой дороги, предначертанной
всему сущему. -- Он помолчал, задумчиво разглядывая наполненный
прозрачной жидкостью флакон, который держал в руке. -- Я напишу
этому   человеку,  что  он  совершает  уголовное  преступление,
распространяя  свое  зелье,  и  нам  больше  не  о  чем   будет
тревожиться.  Но  рецидивы  не  исключены. Найдутся другие, они
будут  действовать  искуснее.  Здесь  кроется   опасность   для
человечества,  и очень грозная опасность. Вы только вдумайтесь,
Уотсон: стяжатель, сластолюбец, фат -- каждый  из  них  захочет
продлить  свой  никчемный  век. И только человек одухотворенный
устремится к высшей цели. Это будет противоестественный  отбор!
И  какой  же  зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир! --
Внезапно мечтатель  исчез,  вернулся  человек  действия.  Холмс
вскочил  со  стула.  -- Ну, мистер Беннет, я думаю, мы обо всем
поговорили, и разрозненные, казалось  бы,  факты  легко  теперь
связать  воедино. Собака, естественно, почуяла перемену гораздо
раньше вас: на то у нее и тонкий нюх. Не на профессора бросился
Рой -- на обезьяну, и не профессор, а  обезьяна  дразнила  его.
Ну,  а  лазать для обезьяны -- сущее блаженство, и к окну вашей
невесты ее, как я понимаю, привела  чистая  случайность.  Скоро
отходит  лондонский поезд, Уотсон, но я думаю, мы еще успеем до
отъезда выпить чашку чая в гостинице.

     Перевод М. Кан



     Артур Конан-Дойль. Три Гарридеба

     Историю эту можно в равной мере назвать как трагедией, так
и комедией.  В  результате  ее  один  человек лишился рассудка,
второму  --  вашему  покорному  слуге  --  досталось  небольшое
"кровопускание",  третий угодил за решетку. И все же у нее есть
и комическая сторона. Впрочем, судите сами.
     Я могу указать  точную  дату  случившегося,  ибо  все  это
произошло  в  тот  месяц,  когда Холмс отказался от дворянского
звания, пожалованного ему за услуги, которые, быть  может,  еще
будут описаны. Пока я об этом упоминаю лишь вскользь: положение
партнера   и   доверенного  лица  вынуждает  меня  остерегаться
малейшей нескромности. Но, повторяю, именно этот факт позволяет
мне установить дату: самый конец июня тысяча девятьсот  второго
года,  вскоре  после  окончания  Бурской войны. Холмс несколько
дней не вставал с постели, -- с ним это часто бывало. Однако  в
то  утро  он  вышел из спальни, держа в руке большой исписанный
лист бумаги; в строгих  серых  глазах  Холмса  плясали  веселые
искорки.
     -- Уотсон,   вам   предоставляется   возможность   недурно
заработать, -- сказал  он.  --  Слыхали  вы  такую  фамилию  --
Гарридеб?
     Я ответил, что не слыхал.
     -- Ну  так вот, если сумеете откопать одного-единственного
Гарридеба, положите в карман кругленькую сумму.
     -- Каким образом?
     -- А, это длинная история, к тому же весьма любопытная. Мы
с вами ломали головы над множеством сложных, путаных задач,  но
такой оригинальной нам, кажется, еще не попадалось. С минуты на
минуту   должен   явиться   тот,  кого  нам  с  вами  предстоит
подвергнуть  допросу.  До   его   прихода   не   стану   ничего
рассказывать. Пока займемся самим именем.
     Телефонная  книга  лежала  на  столе  у  меня под рукой. Я
полистал страницы, не слишком надеясь на  успех,  и,  к  своему
удивлению,  туг  же  нашел в соответствующем месте эту странную
фамилию.
     -- Есть! -- воскликнул я торжествующе. -- Вот, пожалуйста,
получайте!
     Холмс взял книгу у меня из рук.
     -- "Н. Гарридеб,  Вест-Энд,  Литл-Райдер-стрит,  136",  --
прочел он вслух. -- Должен вас разочаровать, Уотсон, но это уже
известный  мне  Гарридеб.  Видите, вот его адрес на письме. Нам
нужен второй Гарридеб, под пару первому, понимаете?
     Вошла миссис Хадсон, неся на подносике визитную  карточку.
Я заглянул в нее.
     -- Смотрите-ка, вот и второй! -- воскликнул я в изумлении.
-- Все  данные  другие:  "Джон  Гарридеб, адвокат. США, Канзас,
Мурвилл".
     Пробежав глазами карточку, Холмс улыбнулся.
     -- Боюсь, Уотсон, вам придется сделать еще  одну  попытку.
Этот  джентльмен  уже  участвует в игре, хотя, признаться, я не
рассчитывал увидеть его так скоро. Надеюсь, нам удастся кое-что
от него выведать.
     В следующую минуту мистер Джон Гарридеб, адвокат, стоял  у
нас  в комнате -- коренастый, мощного сложения мужчина с гладко
выбритым  круглым  свежим  лицом,  какие  часто  встречаешь   у
американских     дельцов.     Особенно    примечательна    была
необыкновенная, почти детская пухлость этого лица,  с  которого
не  сходила широкая улыбка, -- создавалось впечатление, что это
еще совсем молодой человек. Но глаза у него были поразительные.
Редко случалось мне видеть пару человеческих глаз,  столь  явно
свидетельствующих  о необычайно напряженной внутренней жизни их
обладателя,  --  так  они  были  ярки,  так  настороженны,  так
мгновенно  отражали  малейшее движение мысли. Выговор у мистера
Джона Гарридеба  был  американский,  но  речь  правильная,  без
развязных американизмов.
     -- Мистер  Холмс?  -- проговорил он, поочередно обводя нас
взглядом.  --  А,  ну  да,  конечно.  Вас  нетрудно  узнать  по
фотографиям,  сэр, если разрешите заметтать. Вы, надо полагать,
уже получили письмо от моего тезки, мистера Натана Гарридеба?
     -- Садитесь, прошу вас, -- сказал  Шерлок  Холмс.  --  Нам
предстоит  кое-что  обсудить.  --  Он  взял со стола исписанный
лист. -- Вы, разумеется, мистер Джон  Гарридеб,  упоминаемый  в
письме,  --  мистер Джон Гарридеб из Америки. Но, позвольте, вы
ведь уже давно живете в Англии?
     -- С чего вы взяли?
     Мне показалось, что в выразительных  глазах  американца  я
прочел подозрение.
     -- Все, что на вас надето, -- английского производства.
     Мистер Гарридеб принужденно рассмеялся.
     -- Я  читал  про  ваши  фокусы,  мистер Холмс, но никак не
думал, что вы  станете  проделывать  их  на  мне.  Как  это  вы
сообразили?
     -- Покрой плеч вашего пиджака, носки ботинок, -- разве тут
можно ошибиться?
     -- Вот   уж   не   знал,   что  выгляжу  таким  заправским
англичанином. Да,  верно.  Не  так  давно  дела  вынудили  меня
перебраться  сюда,  потому-то  почт  все, что на мне, куплено в
Лондоне, как вы подметили. Но время ваше, надо полагать, дорого
стоит, и мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать  фасон
моей  обуви. Как насчет того, чтобы перейти к бумаге, что у вас
в руках?
     Холмс чем-то вызвал раздражение  у  нашего  посетителя,  и
пухлое   его   лицо   в   значительной  степени  утратило  свою
приветливость.
     -- Терпение, терпение, мистер Гарридеб, -- проговорил  мой
друг  успокаивающим тоном. -- Доктор Уотсон может вас заверить,
что мои небольшие отклонения от главного в конце  концов  часто
оказываются  в  прямой  с  ним  связи.  Но  почему мистер Натан
Гарридеб не пришел вместе с вами?
     -- И  какого  дьявола  втянул  он  вас  в  наши  дела?  --
неожиданно вскипел американский адвокат. -- Какое, черт возьми,
имеете  бы к ним касательство? Два джентльмена обсуждают личные
свои отношения, и, нате  вам,  одному  из  них  вдруг  зачем-то
понадобилось  приглашать сыщика! Сегодня утром захожу к старику
и узнаю, какую дурацкую  шутку  он  со  мной  сыграл.  По  этой
причине  я  и  явился  сюда. В общем, его затея мне очень не по
нутру.
     -- Она не бросает никакой тени на  вас,  мистер  Гарридеб.
Мистер Натан Гарридеб всего лишь проявил усердие для достижения
цели,  одинаково важной для вас обоих, насколько я понял. Зная,
что я  располагаю  средствами  добывать  нужные  сведения,  он,
естественно, обратился именно ко мне.
     Рассерженное    лицо    нашего    посетителя    постепенно
прояснилось.
     -- Тогда дело другое, --  сказал  он.  --  Я,  как  только
узнал, что старый чудак вздумал просить подмоги у сыщика, сразу
взял у него адрес и прямо к вам. Не желаю, чтобы полиция совала
нос  в  наши  частные  дела.  Но если вы действительно беретесь
разыскать необходимого нам человека, -- что ж, я не возражаю.
     -- Все именно так и обстоит, -- сказал Холмс. -- А теперь,
сэр, раз  уж  вы  здесь,  мы  бы  хотели  услышать   из   ваших
собственных   уст   перечень   основных   фактов.  Моему  другу
совершенно неизвестны подробности.
     Мистер  Гарридеб  окинул  меня  не   слишком   дружелюбным
взглядом.
     -- А зачем ему знать? -- спросил он.
     -- Обычно мы работаем вместе.
     -- Ну  что  ж,  у  меня  нет  причины  держать  мои дела в
секрете. Выложу вам все и как можно короче. Будь  вы  родом  из
Канзаса,  мне  было  бы  незачем объяснять, кто такой Александр
Гамильтон Гарридеб. Он сколотил себе  состояние  на  недвижимом
имуществе  и  еще  спекулировал  пшеницей на чикагской бирже. А
деньги тратил на одно: скупал земли по берегам  Арканзас-ривер,
к  западу  от Форт-Доджа. Столько их накупил, что хватило бы на
любое ваше графство, -- пастбища, строевой лес, пашни,  рудники
-- все, что способно приносить доллары их владельцу.
     Ни родни, ни близких у Александра Гарридеба не было, я, во
всяком  случае,  ни  об  одном не слышал. Но старика прямо-таки
распирала гордость оттого, что у него такая диковинная фамилия.
Это-то нас и свело. Я тогда адвокатствовал в Топеке,  и  как-то
раз  старик  является  ко  мне.  До чего же он обрадовался, что
встретил однофамильца! У него это стало настоящим пунктиком,  и
он  решил  во  что  бы то ни стало разузнать, существуют ли еще
где-нибудь другие  Гарридебы.  "Сыщите  мне  хоть  одного!"  --
упрашивал он меня. Я сказал, что я человек занятой, некогда мне
рыскать  по  белу  свету,  охотиться  за  Гарридебами. "Ничего,
ничего, -- сказал он, --  именно  этим  вы  и  займетесь,  если
выгорят  у  меня  то,  что  я затеял". Я, конечно, подумал, что
старик просто дурачится, но оказалось, в словах  его  скрывался
очень и очень большой смысл, в чем я скоро убедился.
     Года  не  прошло,  как  он,  видите  ли,  умер  и  оставил
завещание такое чудное, каких в Канзасе регистрировать  еще  не
приходилось.  Все свое состояние старик разделил на три части и
одну завещал мне на том  условии,  что  я  раздобуду  еще  пару
Гарридебов,  --  они тоже получат наследство, каждый свою долю.
Это выходит ровнехонько по пяти миллионов на брата! Но ни  один
из  нас  не  увидит ни гроша, пока не соберется вся наша тройка
вместе.
     Это было так заманчиво, что я забросил свою  адвокатуру  и
принялся  за  поиски Гарридебов. В Соединенных Штатах их нет. Я
прочесал страну, сэр, можно сказать, самым частым  гребнем,  но
не  нашел  ни  одного.  Тогда  я двинулся в Англию. И что же? В
лондонской телефонной книге стоит это имя, Натан Гарридеб!  Два
дня  тому  назад  я  зашел к нему, рассказал, как обстоит дело.
Старик один-одинешенек, вроде меня, то есть родня у него где-то
есть, но все только женщины, ни одного мужчины. А по  завещанию
требуется  трое  мужчин.  Так  что,  как видите, одно место еще
свободно, и если вы  поможете  нам  его  заполнить,  мы  готовы
оплатить ваши услуги.
     -- Ну как, Уотсон, -- обратился ко мне Холмс, улыбаясь, --
не говорил ли я, что это прелюбопытная история? Я полагаю, сэр,
вам первым  долгом  следует  поместить  в  газетах объявление о
розысках.
     -- Уже проделано, мистер Холмс. Все попусту.
     -- Нет, в самом деле, история весьма  курьезная.  Пожалуй,
займусь  ею на досуге. Кстати, это интересно, что вы из Топеки.
Я когда-то вел переписку с одним из  тамошних  жителей  --  его
звали доктор Лизандер Старр. В 1890 году он был мэром.
     -- Славный  был  старик,  доктор Старр. Его имя и сейчас у
нас в почете. Так вот, мистер Холмс,  сдается  мне,  нам  нужно
держать  с  вами  связь. Что ж, будем сообщать, как подвигаются
наши поиски. Думаю, через день-два дадим о себе знать.
     Заверив нас в этом, наш американский знакомец поклонился и
вышел.
     Холмс раскурил трубку и некоторое время  сидел  молча.  На
лице его блуждала странная улыбка.
     -- Ну? -- спросил я наконец.
     -- Любопытно, Уотсон, чрезвычайно любопытно.
     -- Что именно?
     Холмс вынул трубку изо рта.
     -- А  вот  что:  с  какой целью этот джентльмен наплел нам
столько небылиц? Я чуть не спросил его об этом прямо: иной  раз
грубая  атака  -- наилучшая тактика, -- но потом решил оставить
его в приятном заблуждении, пусть  думает,  что  одурачил  нас.
Человек  в  пиджаке  английского  покроя  да  еще  с протертыми
локтями и в брюках, которые от годовалой носки лежат на коленях
мешком, оказывается, если  верить  письму  и  собственному  его
заявлению,  американским  провинциалом,  только что прибывшим в
Англию. Никаких объявлений о розысках в газетах не  появлялось.
Вы   знаете,   я  никогда  их  не  пропускаю,  они  служат  мне
прикрытием, когда требуется поднять дичь. Неужели я прозевал бы
подобного фазана? И никакого доктора Лизандера Старра ив Топеки
я не знаю. В общем,  куда  ни  поверни,  все  сплошная  фальшь.
Вероятно, он действительно американец, но почти утрати