и,  и  вне  себя  от
нетерпения топнул ногой.
     -- Если  он  не  появится  через  четверть  часа, тропинку
затянет туманом, а через полчаса мы уже  не  сможем  разглядеть
собственную руку в этой тьме.
     -- Отойдем немного назад, там выше.
     -- Да, пожалуй, так и сделаем.
     По мере того как туман надвигался на нас, мы отступали все
дальше  и  дальше,  пока  не  очутились  в полумиле от дома. Но
сплошное белесое море, посеребренное сверху луной,  подбиралось
и туда, продолжая свое медленное, неуклонное наступление.
     -- Мы  слишком  далеко  зашли, -- сказал Холмс. -- Это уже
рискованно: его могут настигнуть прежде, чем он дойдет до  нас.
Ну, будь что будет, останемся здесь.
     Он опустился на колени и приложил ухо к земле.
     -- Слава богу! Кажется, идет!
     В  тишине  болот  послышались быстрые шаги. Пригнувшись за
валунами, мы напряженно  всматривались  в  подступавшую  к  нам
мутно-серебристую  стену.  Шаги  все  приближались,  и  вот  из
тумана, словно распахнув перед  собой  занавес,  выступил  тот,
кого  мы  поджидали. Увидя над собой чистое звездное небо, он с
удивлением осмотрелся по  сторонам.  Потом  быстро  зашагал  по
тропинке,  прошел мимо нас и стал подниматься вверх по отлогому
склону, начинавшемуся сразу за валунами. На ходу он то  и  дело
оглядывался через плечо, видимо остерегаясь чего-то.
     -- Тсс! -- шепнул Холмс и щелкнул курком, -- Смотрите! Вот
она!
     В самой гуще подползающего к нам тумана послышался мерный,
дробный  топот. Белая стена была от нас уже ярдах в пятидесяти,
и мы трое  вперили  в  нее  взгляд,  не  зная,  какое  чудовище
появится оттуда. Стоя рядом с Холмсом, я мельком взглянул ему в
лицо  --  бледное,  взволнованное,  с горящими при лунном свете
глазами. И вдруг оно преобразилось: взгляд стал сосредоточен  и
суров,  рот  приоткрылся от изумления. В ту же секунду Лестрейд
вскрикнул от ужаса и упал ничком  на  землю.  Я  выпрямился  и,
почти парализованный тем зрелищем, которое явилось моим глазам,
потянулся  ослабевшей  рукой к револьверу. Да! Это была собака,
огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто  из  нас,
смертных,  не  видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя,
глаза метали искры, по" морде и загривку переливался  мерцающий
огонь.  Ни  в  чьем  воспаленном  мозгу  не могло бы возникнуть
видение более страшное, более  омерзительное,  чем  это  адское
существо, выскочившее на нас из тумана.
     Чудовище   неслось   по   тропинке   огромными   прыжками,
принюхиваясь к следам нашего друга. Мы  опомнились  лишь  после
того,  как  оно  промчалось  мимо. Тогда и я и Холмс выстрелили
одновременно, и раздавшийся вслед  за  этим  оглушительный  рев
убедил  нас, что по меньшей мере одна из пуль попала в цель. Но
собака не остановилась и продолжала мчаться вперед. Мы  видели,
как  сэр  Генри  оглянулся,  мертвенно-бледный  при свете луны,
поднял в ужасе руки и замер в этой беспомощной позе,  не  сводя
глаз с чудовища, которое настигало его.
     Но  голос взвывшей от боли собаки рассеял все наши страхи.
Кто уязвим, тот и смертен, и если она ранена, значит, ее  можно
и  убить.  Боже,  как  бежал в ту ночь Холмс! Я всегда считался
хорошим бегуном, но он опередил меня на такое же расстояние, на
какое я сам опередил маленького сыщика. Мы неслись по  тропинке
и  слышали  непрекращающиеся  крики  сэра  Генри  и  глухой рев
собаки. Я подоспел в ту минуту,  когда  она  кинулась  на  свою
жертву,  повалила  ее  на землю и уже примеривалась схватить за
горло. Но Холмс всадил ей в  бок  одну  за  другой  пять  пуль.
Собака   взвыла  в  последний  раз,  яростно  щелкнула  зубами,
повалилась на спину и, судорожно дернув всеми четырьмя  лапами,
замерла.  Я  нагнулся  над  ней, задыхаясь от бега, и приставил
дуло револьвера к этой страшной светящейся морде, но выстрелить
мне не пришлось --
     исполинская собака была мертва.
     Сэр Генри лежал без сознания там, где она настигла его. Мы
сорвали  с  него  воротничок,  и  Холмс  возблагодарил  судьбу,
убедившись,  что  он  не  ранен  и  что  наша  помощь подоспела
вовремя. А  потом  веки  у  сэра  Генри  дрогнули  и  он  слабо
шевельнулся.  Лестрейд просунул ему между зубами горлышко фляги
с коньяком, и через  секунду  на  нас  глянули  два  испуганных
глаза.
     -- Боже  мой!  --  прошептал баронет. -- Что это было? Где
оно?
     -- Его уже нет, -- сказал Холмс. -- С привидением, которое
преследовало ваш род, покончено навсегда.
     Чудовище, лежавшее перед нами, поистине могло кого  угодно
испугать  своими  размерами  и  мощью. Это была не чистокровная
ищейка и не чистокровный мастиф, а, видимо, помесь -- поджарый,
страшный пес величиной с молодую львицу. Его огромная пасть все
еще светилась голубоватым пламенем, глубоко сидящие дикие глаза
были  обведены  огненными  кругами.  Я   дотронулся   до   этой
светящейся  головы  и,  отняв руку, увидел, что мои пальцы тоже
засветились в темноте.
     -- Фосфор, -- сказал я.
     -- Да, и какой-то особый препарат,  --  подтвердил  Холмс,
потянув  носом. -- Без запаха, чтобы у собаки не исчезло чутье.
Простите нас, сэр Генри, что мы подвергли вас такому  страшному
испытанию.  Я готовился увидеть собаку, но никак не ожидал, что
это будет такое чудовище. К тому же нам помешал туман, и мы  не
смогли оказать псу достойную встречу.
     -- Вы спасли мне жизнь.
     -- Подвергнув  ее  сначала  опасности...  Ну  как,  можете
встать?
     -- Дайте мне еще один глоток коньяку, и тогда все будет  в
порядке.  Ну  вот!  Теперь  с  вашей помощью я встану. А что вы
намерены делать дальше?
     -- Пока оставим вас здесь -- вы уже достаточно натерпелись
за сегодняшнюю ночь,-- а потом кто-нибудь  из  нас  вернется  с
вами домой.
     Баронет  попробовал  подняться,  но не смог. Он был бледен
как полотно и дрожал всем телом. Мы подвели его  к  валуну.  Он
сел там, дрожа всем телом, и закрыл лицо руками.
     -- А  теперь  нам  придется уйти, -- сказал Холмс. -- Надо
кончить начатое дело. Дорога каждая минута. Состав преступления
теперь налицо, остается только  схватить  преступника...  Держу
пари,  в  доме  его уже не окажется, -- продолжал Холмс, быстро
шагая рядом с нами  по  тропинке.  --  Он  не  мог  не  слышать
выстрелов и понял, что игра проиграна.
     -- Ну  что  вы!  Это  было далеко от дома, к тому же туман
приглушает звуки.
     -- Можете  не  сомневаться,  что  он  кинулся  следом   за
собакой, ведь ее надо было оттащить от тела. Нет, мы его уже не
застанем! Но на всякий случай надо обшарить все уголки.
     Входная  дверь  была  открыта настежь, и, вбежав в дом, мы
быстро осмотрели комнату  за  комнатой,  к  удивлению  дряхлого
слуги,  встретившего  нас  в  коридоре.  Свет  горел  только  в
столовой, но Холмс  взял  оттуда  лампу  и  обошел  с  ней  все
закоулки  в доме. Человек, которого мы искали, исчез бесследно.
Однако  на  втором  этаже  дверь  одной  из  спален   оказалась
запертой.
     -- Там кто-то есть! -- крикнул Лестрейд.
     В  комнате  послышался  слабый  стон и шорох. Холмс ударил
ногой чуть повыше замка, и дверь  распахнулась  настежь.  Держа
револьверы наготове, мы ворвались туда.
     Но  дерзостного  негодяя,  за  которым  мы  охотились,  не
оказалось и тут. Вместо него глазам нашим  предстало  нечто  до
такой степени странное и неожиданное, что мы замерли на месте.
     Эта  комната  представляла собой маленький музей. Ее стены
были  сплошь  заставлены  стеклянными  ящиками,  где  хранилась
коллекция мотыльков и бабочек --
     любимое   детище   этой   сложной   и  преступной  натуры.
Посередине  поднималась  толстая  подпорка,   подведенная   под
трухлявые  балясины  потолка.  И у этой подпорки стоял человек,
привязанный к ней простынями, которые укутывали его с головы до
ног, так что в первую минуту даже нельзя  было  разобрать,  кто
это  --  мужчина  или женщина. Одно полотнище шло вокруг горла,
другое закрывало нижнюю часть лица, оставляя  открытыми  только
глаза, которые с немым вопросом смотрели на нас, полные ужаса и
стыда.  В  мгновение  ока мы сорвали эти путы, вынули кляп, и к
нашим ногам упала не кто иная, как миссис Стэплтон.  Голова  ее
опустилась  на  грудь, и я увидел красный рубец у нее на шее от
удара плетью.
     -- Мерзавец! -- крикнул Холмс. --  Лестрейд,  где  коньяк?
Посадите  ее  на  стул.  Такие  пытки  кого  угодно  доведут до
обморока!
     Миссис Стэплтон открыла глаза.
     -- Он спасся? -- спросила она. -- Он убежал?
     -- От нас он никуда не убежит, сударыня.
     -- Нет, нет, я не про мужа. Сэр Генри... спасся?
     -- Да.
     -- А собака?
     -- Убита!
     У нее вырвался долгий вздох облегчения:
     -- Слава богу! Слава богу! Негодяй! Смотрите,  что  он  со
мной  сделал!  -- Она засучила оба рукава, и мы увидели, что ее
руки все в синяках. -- Но это  еще  ничего...  это  ничего.  Он
истерзал,  он опоганил мою душу. Пока у меня теплилась надежда,
что этот  человек  любит  меня,  я  все  сносила,  все:  дурное
обращение, одиночество, жизнь, полную обмана... Но он лгал мне,
я была орудием в его руках! -- Она не выдержала и разрыдалась.
     -- Да,  сударыня,  у  вас нет никаких оснований желать ему
добра, -- сказал Холмс.-- Так откройте же, где его искать. Если
вы были его сообщницей, воспользуйтесь случаем  загладить  свою
вину -- помогите нам.
     -- Он  может  спрятаться  только в одном месте, больше ему
некуда деваться, -- ответила она. --  В  самом  сердце  трясины
есть  островок, на котором был когда-то рудник. Там он и держал
свою собаку, и там у него все приготовлено на тот случай,  если
придется бежать.
     Холмс  посветил  в  окно лампой. Туман, словно белая вата,
лип к стеклу.
     -- Смотрите, -- сказал  он.  --  Сегодня  ночью  никто  не
сможет пробраться на Гримпенскую трясину.
     Миссис Стэплтон рассмеялась и захлопала в ладоши. Глаза ее
сверкнули недобрым огнем.
     -- Туда-то  он  найдет  дорогу, а обратно не выберется! --
воскликнула она.-- Разве  в  такую  ночь  разглядишь  вехи?  Мы
ставили  их  вместе,  чтобы  наметить  тропу через трясину. Ах,
почему я не догадалась убрать их сегодня! Тогда  он  был  бы  в
вашей власти!
     При  таком  тумане  о  погоне  нечего  было  и  думать. Мы
оставили Лестрейда полновластным хозяином Меррипит-хаус, а сами
вместе с сэром Генри вернулись в Баскервиль-холл.  Скрывать  от
него  историю Стэплтонов больше было нельзя. Узнав всю правду о
любимой женщине, он мужественно принял этот удар.
     Однако пережитое ночью  потрясение  не  прошло  даром  для
баронета.  К  утру  он  лежал без памяти в горячке под надзором
доктора Мортимера. В дальнейшем им обоим было суждено совершить
кругосветное путешествие, и только после него сэр  Генри  снова
стал тем же веселым, здоровым человеком, какой приехал когда-то
в Англию наследником этого злополучного поместья.
     А  теперь  мое  странное  повествование  быстро подходит к
концу. Записывая его, я старался, чтобы читатель делил вместе с
нами все  те  страхи  и  смутные  догадки,  которые  так  долго
омрачали нашу жизнь и завершились такой трагедией.
     К  утру туман рассеялся, и миссис Стэплтон проводила нас к
тому месту, где начиналась тропинка, ведущая через трясину. Эта
женщина с такой охотой и  радостью  направляла  нас  по  следам
мужа,  что  нам  только тогда и стало ясно, как страшна была ее
жизнь.  Мы  расстались  с  ней  на  узкой   торфяной   полоске,
полуостровом   вдававшейся   в   трясину.   Маленькие  прутики,
воткнутые то там, то сям, намечали тропу, извивающуюся зигзагом
от кочки к кочке,  между  затянутыми  зеленью  окнами,  которые
преградили  бы  путь всякому, кто был незнаком с этими местами.
От гниющего камыша и  покрытых  илом  водорослей  над  трясиной
поднимались  тяжелые  испарения. Мы то и дело оступались, уходя
по колено в темную зыбкую топь, мягкими  кругами  расходившуюся
на  поверхности.  Вязкая жижа присасывалась к нашим ногам, и ее
хватка была настолько сильна, что казалось, чья-то цепкая  рука
тянет  нас  в  эти  мерзостные  глубины.  На глаза нам попалось
только одно-единственное доказательство, что не мы первые  идем
по  этому  опасному  пути.  На кочке, поросшей болотной травой,
лежало что-то темное. Потянувшись туда.  Холмс  сразу  ушел  по
пояс  в  тину,  и  если  б  не  мы,  вряд  ли  ему  удалось  бы
когда-нибудь почувствовать под ногой твердую землю. Он держал в
руке  старый  черный  башмак.  Внутри  была   метка:   "Мейерс.
Торонто".
     -- Из-за  такой находки стоило принять грязевую ванну. Вот
он, пропавший башмак нашего друга!
     -- Брошенный второпях Стэплтоном?
     -- Совершенно верно. Он дал  собаке  понюхать  его,  когда
наводил  ее  на  след сэра Генри, и так и убежал с ним, а потом
бросил. Теперь мы, по крайней мере, знаем, что до  этого  места
он добрался благополучно.
     Но  больше нам ничего не удалось узнать, хотя догадываться
мы могли о многом. Разглядеть на тропинке следы не было никакой
возможности -- их сразу же затягивало тиной. Мы решили, что они
обнаружатся на  более  сухом  месте,  однако  все  поиски  были
тщетны.  Если  земля  говорила  правду,  то  Стэплтону так и не
удалось добраться до своего убежища на островке, к которому  он
стремился  в  ту  памятную  нам  туманную  ночь. Этот холодный,
жестокий человек был навеки погребен в самом  сердце  зловонной
Гримпенской трясины, засосавшей его в свою бездонную глубину.
     Мы  нашли  немало его следов на опоясанном топью островке,
где он прятал своего  страшного  сообщника.  Огромный  ворот  и
шахта,  до  половины  заваленная щебнем, говорили, что когда-то
здесь был рудник.  Рядом  с  ним  стояли  развалившиеся  лачуги
рудокопов,  которых, вероятно, выгнали отсюда ядовитые болотные
испарения. В одной из этих лачуг мы нашли кольцо в стене,  цепь
и  множество  обглоданных  костей.  Здесь, вероятно, Стэплтон и
держал  своего  пса.  Среди  мусора  валялся  скелет  собаки  с
оставшимся на нем клочком рыжей шерсти.
     -- Боже  мой!  --  воскликнул  Холмс. -- Да это, спаниель!
Бедный Мортимер больше никогда не уводит своего любимца. Ну что
ж, теперь, я думаю, этот островок открыл нам  все  свои  тайна.
Спрятать  собаку  было  нетрудно, а вот попробуйте заставить ее
молчать! Отсюда и шел этот вой, от  которого  людям  даже  днем
становилось не по себе. В случае крайней необходимости Стэплтон
мог  бы  перевести  собаку в сарай, поближе к дому, но на такой
риск можно было пойти только  в  самую  критическую  минуту,  в
расчете  на близкую развязку. А вот эта паста в жестянке -- тот
самый светящийся состав, которым он смазывал  своего  пса.  Его
натолкнуло  на  эту мысль не что иное, как легенда о чудовищной
собаке Баскервилей, и он решил  разделаться  таким  способом  с
сэром Чарльзом. Теперь неудивительно, что злосчастный каторжник
с воплями пустился наутек, когда эдакое страшилище выскочило на
него из темноты. Точно так же поступил и наш друг, да и мы сами
были недалеки от этого. Стэплтон хитро придумал! Уж не говоря о
том, что собака помогла бы ему убить его жертву, кто из здешних
фермеров решился бы поближе познакомиться с ней? С такой тварью
достаточно и одной встречи. А ведь ее многие видели на болотах.
Я  говорил  об  этом  в  Лондоне, Уотсон, и повторяю опять: нам
никогда не приходилось иметь дело с  человеком  более  опасным,
чем  тот, кто лежит теперь там! -- И он показал на зелено-бурую
трясину, уходившую вдаль, к пологим склонам торфяных болот.

     Глава XV. ВЗГЛЯД НАЗАД

     Был конец ноября. Ненастным, туманным вечером мы с Холмсом
сидели у  пылающего  камина  в  кабинете  на  Бейкер-стрит.  Со
времени  трагедии,  которая  завершила нашу поездку в Девоншир,
мой друг успел расследовать два очень серьезных дела. В  первом
из них ему удалось разоблачить полковника Эпвуда, замешанного в
скандале, разыгравшемся за карточным столом в клубе "Патриций",
во  втором  --  полностью  снять  с  несчастной мадам Монпенсье
обвинение в убийстве падчерицы, молоденькой мадемуазель  Карэр,
которая,  как известно, полгода спустя объявилась в Нью-Йорке и
благополучно вышла там  замуж.  После  успешного  разбора  двух
таких   трудных   и   серьезных  дел  Холмс  был  в  прекрасном
расположении духа, и, пользуясь этим, я решил выведать  у  него
некоторые  подробности  загадочной  баскервильской  истории.  Я
терпеливо ждал своего часа, зная, что Холмс не любит держать  в
голове сразу по нескольку дел и что его ясный, логический ум не
станет  отвлекаться  от  текущей  работы  ради  воспоминаний  о
прошлом.
     В эти дни в Лондоне  как  раз  были  сэр  Генри  и  доктор
Мортимер,  готовившиеся  к  далекому путешествию, которое врачи
предписали баронету для укрепления расшатанной нервной системы.
Утром они нанесли нам визит, так что у меня был  хороший  повод
завести разговор, на нужную тему.
     -- С  точки  зрения  человека, именующего себя Стэплтоном,
события разворачивались как по-писаному, -- начал Холмс, --  но
нам  все  это  казалось  чрезвычайно  сложным, потому что мы не
имели тогда ни малейшего  понятия,  чем  он  руководствуется  в
своих  действиях,  и  знали только кое-какие факты. С тех пор у
меня было два разговора с миссис Стэплтон, и все  разъяснилось.
Думаю,  что  теперь  загадок  уже  нет.  Можете  посмотреть мои
заметки по этому делу в картотеке под литерой "Б".
     -- А может, вы изложите ход событий просто по памяти?
     -- С удовольствием, хотя и не  ручаюсь,  что  вспомню  все
подробности. Когда сосредоточишься на чем-нибудь одном, прошлые
помыслы  улетучиваются из головы. Адвокат, знающий назубок свое
очередное дело и ломающий из-за него копья в суде, недели через
две  начисто  все  забывает.  Так  и  у  меня:   каждое   новое
расследование  вытесняет  из  памяти  предыдущее, и мадемуазель
Карэр своей персоной заслонила в моем сознании Баскервиль-холл.
Завтра передо мной,  может  быть,  встанет  следующая  загадка,
которая,  в свою очередь, заслонит очаровательную француженку и
шулера Эпвуда. Но я все-таки постараюсь изложить  вам  всю  эту
историю, а если я что-нибудь забуду, вы мне подскажете.
     Наведенные   справки   окончательно   убедили   меня,  что
фамильный портрет не лгал и что этот человек  действительно  из
рода  Баскервилей.  Он  оказался сыном того Роджера Баскервиля,
младшего брата сэра Чарльза, которому пришлось бежать  в  Южную
Америку,  где  он и женился, и после него остался сын, носивший
отцовскую фамилию. Сей небезызвестный вам молодчик  женился  на
некой  Бэрил  Гарсиа,  одной  из красавиц Коста-Рики, растратил
казенные деньги и,  переменив  фамилию  на  Ванделер,  бежал  в
Англию,  где  вскоре  открыл  школу в восточной части Йоркшира.
Этот   род   деятельности   он   избрал   потому,   что   сумел
воспользоваться  знаниями  и  опытом  одного учителя, с которым
познакомился в пути. Но его компаньон, Фрезер, был в  последней
стадии чахотки и вскоре умер. Дела школы шли все хуже и хуже, а
конец  у  нее  был совсем бесславный. Супруги Ванделер сочли за
благо  переменить  фамилию  и  с  тех  пор  стали   именоваться
Стэплтонами.  В  дальнейшем  Стэплтон вместе с остатками своего
состояния, новыми планами на будущее и страстью  к  энтомологии
перебрался на юг Англии. Я наводил справки в Британском музее и
выяснил,  что  Ванделер считался признанным авторитетом в своей
области и что его имя  было  присвоено  одной  ночной  бабочке,
описанной им еще в Йоркшире.
     Теперь  мы  дошли  до  того  периода  его  жизни,  который
оказался столь интересным для нас. Этот  человек,  по-видимому,
разузнал,  что  между  ним  и крупным поместьем стоят всего две
жизни. Когда он собрался в Девоншир, его планы были,  вероятно,
еще  весьма  туманны,  но недобрый замысел зрел -- недаром он с
самого начала выдал свою жену за сестру. Мысль  воспользоваться
ею  в качестве приманки овладела им сразу, хотя он, может быть,
еще и не представлял себе,