ы, побежали по  коридору,
а  затем по крутой лесенке, которая вела на Чарльз-стрит. Дверь
внизу была закрыта, но не заперта. Мы распахнули ее н  выбежали
на  улицу.  Я  отчетливо  помню, что со стороны соседней церкви
донеслось три удара колоколов. Было без четверти десять.
     -- Это очень важно, -- сказал  Холме,  записав  что-то  на
манжете сорочки.
     -- Вечер  был  очень  темный, шел мелкий теплый дождик. На
Чарльз-стрит не было никого, на Уайтхолл, как всегда,  движение
продолжалось  самое бойкое. В чем были, без головных уборов, мы
побежали по тротуару и нашли на углу полицейского.
     "Совершена  кража,  --  задыхаясь,   сказал   я.   --   Из
министерства   иностранных   дел   украден  чрезвычайно  важный
документ. Здесь кто-нибудь проходил?"
     "Я  стою  здесь  уже  четверть  часа,  сэр,   --   ответил
полицейский,  -- за все это время прошел только один человек --
высокая пожилая женщина, закутанная в шаль".
     "А, это моя жена, -- сказал швейцар. -- А  кто-нибудь  еще
не проходил?" "Никто".
     "Значит,  вор, наверно, пошел в другую сторону", -- сказал
швейцар и потянул меня за рукав.
     Но его попытка увести меня отсюда только усилила возникшее
у меня подозрение. "Куда пошла женщина?"  --  -спросил  я.  "Не
знаю,  сэр.  Я  только  заметил, как она прошла мимо, но причин
следить за ней у меня не было. Кажется, она  торопилась".  "Как
давно это было?" "Несколько минут назад". "Сколько? Пять?" "Ну,
не больше пяти".
     "Мы  напрасно  тратим  время,  сэр, а сейчас дорога каждая
минуту, --  уговаривал  меня  швейцар.  --  Поверьте  мне,  моя
старуха  никакого отношения к этому не имеет. Пойдемте скорее в
другую сторону от входной двери. И если вы  не  пойдете,  то  я
пойду один".
     С  этими словами он бросился в противоположную сторону. Но
я догнал его и схватил за рукав. "Где вы живете?" -- спросил я.
     "В Брикстоне. Айви-лейн, 16, -- ответил он, --  но  вы  на
ложном  следу,  мистер Фелпс. Пойдем лучше в ту сторону улицы и
посмотрим, нет ли там чего!"
     Терять было нечего. Вместе с полицейским  мы  поспешили  в
противоположную  сторону  и  вышли  на  улицу, где было большое
движение и масса прохожих. Но все они в этот сырой вечер только
и мечтали поскорее добраться до крова.  Не  нашлось  ни  одного
праздношатающегося,  который  бы  мог  сказать  нам,  кто здесь
проходил. Потом мы вернулись в здание, поискали на лестнице и в
коридоре, но ничего не нашли. Пол в  коридоре  покрыт  кремовым
линолеумом,  на  котором  заметен  всякий  след.  Мы  тщательно
осмотрели его, но не обнаружили никаких следов.  --  Дождь  шел
весь вечер? -- Примерно с ^семи.
     -- Как  же  в  таком  случае женщина, заходившая в комнату
около девяти, не наследила своими грязными башмаками?
     -- Я рад, что вы обратили внимание на это  обстоятельство.
То  же  самое пришло в голову и мне. Но оказалось, что уборщицы
обычно снимают башмаки  в  швейцарской  и  надевают  матерчатые
туфли.
     -- Понятно.  Значит,  хотя на улице в тот вечер шел дождь,
никаких  следов  не  оказалось?  Дело   принимает   чрезвычайно
интересный  оборот.  Что  вы  сделали  затем? -- Мы осмотрели и
комнату. Потайной двери там быть не могло, а от окон  до  земли
добрых  футов  тридцать.  Оба  окна защелкнуты изнутри. На полу
ковер,  так  что  люк  исключается,  а  потолок   обыкновенный,
беленый. Кладу голову на отсечение, что украсть документ могли,
только войдя в дверь. -- А через камин?
     -- Камина  нет.  Только печка. Шнур от звонка висит справа
от моего стола. Значит, тот, кто звонил, стоял по правую  руку.
Но  зачем  понадобилось  преступнику  звонить? Это неразрешимая
загадка.
     -- Происшествие, разумеется, необычайное. Но что вы делали
дальше? Вы осмотрели комнату, я полагаю,  чтобы  убедиться,  не
оставил ли незваный гость каких-нибудь следов своего пребывания
-- окурков,  например, потерянной перчатки, шпильки или другого
пустяка? -- Ничего не было. -- А как насчет запахов? -- Об этом
мы не подумали.
     -- Запах  табака  оказал  бы  нам  величайшую  услугу  при
расследовании.
     -- - Я  сам  не  курю и поэтому заметил бы табачный запах.
Нет. Зацепиться там было совершенно  не  за  что.  Одно  только
существенно  --  жена  швейцара  миссис  Танджи спешно покинула
здание. Сам швейцар объяснил, что его жена всегда в  это  время
уходит  домой. Мы с полицейским решили, что лучше всего было бы
немедленно арестовать женщину, чтобы она не  успела  избавиться
от документа, если, конечно, похитила его она.
     Мы  тут  же  дали  знать  в  Скотленд-Ярд, и оттуда тотчас
прибыл сыщик мистер Форбс, энергично взявшийся за  дело.  Наняв
кеб,  мы  через  полчаса  уже  стучались  в дверь дома, где жил
швейцар. Нам  отворила  девушка,  оказавшаяся  старшей  дочерью
миссис  Танджи.  Ее  мать  еще  не  вернулась,  и нас провели в
комнату.
     Минут десять спустя раздался  стук.  И  тут  мы  совершили
серьезный  промах,  в  котором  я виню только себя. Вместо того
чтобы открыть дверь самим, мы позволили сделать это девушке. Мы
услышали, как она сказала: "Мама, тебя ждут двое мужчин", --  и
тотчас  услышали  в  коридоре  быстрый  топот.  Форбс распахнул
дверь, и мы оба бросились за  женщиной  в  заднюю  комнату  или
кухню. Она вбежала туда первая и вызывающе взглянула на нас, но
потом вдруг, узнав меня, от изумления даже переменилась в лице.
     "Да  это  же мистер Фелпс из министерства!" -- воскликнула
она.
     "А вы за кого нас  приняли?  Почему  бросились  бежать  от
нас?" -- спросил мой спутник.
     "Я  думала, пришли описывать имущество, -- сказала она. --
Мы задолжали лавочнику".
     "Придумано не так уж ловко, -- парировал Форбс. --  У  нас
есть  причины  подозревать  вас  в  краже  важного документа из
министерства иностранных дел. И я думаю,  что  вы  бросились  в
кухню,   чтобы  спрятать  его.  Вы  должны  поехать  с  нами  в
Скотленд-Ярд, где вас обыщут".
     Напрасно она протестовала и сопротивлялась. Подъехал  кеб,
и  мы  все трое сели в него. Но перед тем мы все-таки осмотрели
кухню и особенно очаг, предположив, что она успела сжечь бумаги
за то короткое время, пока была в кухне одна. Однако ни  пепла,
ни  обрывков  мы  не  нашли.  Приехав  в Скотленд-Ярд, мы сразу
передали ее в руки одной  из  сотрудниц.  Я  ждал  ее  доклада,
сгорая от нетерпения. Но никакого документа не нашли.
     Тут только я понял весь ужас моего положения. До сих пор я
действовал и, действуя, забывался. Я был совершенно уверен, что
договор найдется немедленно, и не смел даже думать о том, какие
последствия  меня  ожидают,  если этого не случится. Но теперь,
когда розыски окончились, я мог подумать о своем положении. Оно
было поистине ужасно! Уотсон вам скажет,  что  в  школе  я  был
нервным,  чувствительным  ребенком.  Я  подумал  о  дяде  и его
коллегах по кабинету министров, о позоре, который я  навлек  на
него,  на  себя, на всех, кто был связан со мной. А что, если я
стал жертвой какого-то невероятного случая? Никакая случайность
не  допустима,  когда  на  карту   становятся   дипломатические
интересы.  Я  потерпел  крах,  постыдный,  безнадежный крах. Не
помню, что я потом  делал.  Наверно,  со  мной  была  истерика.
Смутно  припоминаю  столпившихся  вокруг  и старающихся утешить
меня служащих Скотланд-Ярда. Один из  них  поехал  со  мной  до
Ватерлоо и посадил меня в поезд на Уокинг. Наверно, он проводил
бы  меня  до самого дома, если бы не подвернулся доктор Ферьер,
живущий по соседству от нас и ехавший тем  же  поездом.  Доктор
любезно  взял на себя заботу обо мне, и как раз вовремя, потому
что на станции у меня начался припадок, и мы еще
     не   добрались   до   дому,   как    я    превратился    в
буйнопомешанного.
     Можете  представить  себе,  что  здесь  было,  когда после
звонка доктора все поднялись с постелей и увидели меня в  таком
состоянии.  Бедняжка  Энни,  сидящая  здесь,  и моя мать были в
отчаянии. Доктор Ферьер рассказал родным то, что ему сообщил на
вокзале сыщик, и только подлил масла в огонь. Всем  было  ясно,
что  я  заболел  надолго,  а посему Джозефа выпроводили из этой
веселой комнаты и обратили ее в больничную палату.  Здесь  я  и
провалялся  более  девяти недель в полном беспамятстве и бреду.
Если бы не мисс Гаррисон и не заботы доктора, я бы еще и сейчас
не был способен здраво рассуждать. Энни ходила за мной днем,  а
ночью  дежурила  сиделка,  так  как  в  приступе  безумия я мог
сделать что угодно. Постепенно  сознание  мое  прояснилось,  но
память ко мне вернулась только три дня назад. Порой мне хочется
вовсе  лишиться ее. В первую очередь я попросил телеграфировать
мистеру Форбсу, который расследует дело. Он приехал  и  заверил
меня,  что делается все возможное, хотя на след преступника еще
не напали. Швейцара  и  его  жену  проверили  самым  тщательным
образом и ничего не обнаружили. Тогда полиция стала подозревать
Горо,  который,  как вы помните, оставался в тот вечер работать
дольше других. Подозрение могла вызвать только его  французская
фамилия  и тот факт, что он тогда задержался в министерстве; но
я приступил к работе лишь после его ухода, а он сам и его семья
-- предки Горо были гугенотами -- по своим симпатиям  и  образу
жизни  такие  же  англичане,  как  вы  и я. Как бы там ни было,
инкриминировать ему ничего не могли, и пришлось отказаться и от
этой версии. Вы, мистер Холме, -- моя последняя  надежда.  Если
вы  не  спасете  меня, моя честь и мое положение -- все погибло
безвозвратно.
     Устав от длинного рассказа, больной опустился на  подушки,
а  его  сиделка  налила  ему  в  стакан  какую-то успокаивающую
микстуру. Холме сидел, запрокинув  голову  и  закрыв  глаза,  и
молчал.  Стороннему  человеку  показалось  бы,  что им овладело
безразличие,  но  я-то  знал,  что  эта   его   поза   означает
напряженнейшую работу мысли.
     -- Ваш  рассказ  был настолько исчерпывающим, -- сказал он
наконец, -- что мне почти нечего спрашивать.
     Но один вопрос, имеющий  первостепенное  значение,  я  вам
все-таки  задам.  Говорили  вы  кому-нибудь о том, что получили
специальное  задание?  --  Никому.  --  Хотя  бы  вот...   мисс
Гаррисон?  --  Нет. Я не был в Уокинге после того, как мне дали
это задание.
     -- И ни с кем из ваших вы тогда случайно не  виделись?  --
Ни с кем.
     -- Кто-нибудь из них знает, где расположена ваша комната в
министерстве?  -- О да, у меня там бывали все. -- Конечно, этот
последний вопрос излишен, если вы никому ничего не говорили. --
Никому ничего. -- Что вы знаете о швейцаре?  --  Ничего,  кроме
того, что он отставной солдат. -- Какого полка?
     -- Я  слышал, как будто... Коулдстрим-Гардз. -- Спасибо. Я
не сомневаюсь, что  узнаю  подробности  у  Форбса.  Следователи
Скотланд-Ярда  отлично умеют собирать факты, но не всегда умеют
объяснить их. Ах, какая прелестная роза!
     Холме прошел мимо  кушетки  к  открытому  окну,  приподнял
опустившийся  стебель  розы  и полюбовался тончайшими оттенками
розового и зеленого. Эта сторона его характера мне еще не  была
знакома  --  я  до  сих Пор ни разу не видел, чтобы он проявлял
интерес к живой природе.
     -- Нигде так не нужна дедукция, как в религии,  --  сказал
он,  прислонившись  к  ставням.  --  Логик  может поднять ее до
уровня  точной  науки.  Мне  кажется,  что   caoeil   верой   в
божественное  провидение  мы  обязаны  цветам. Все остальное --
наши способности, наши желания, наша пища -- необходимо  нам  в
первую очередь для существования. Но роза дана нам сверх всего.
Запах  и  цвет  розы  украшают жизнь, а не являются условием ее
существования.  Только  божественное  провидение   может   быть
источником прекрасного. Вот почему я и говорю: пока есть цветы,
человек может надеяться. Перси Фелпс и его невеста с удивлением
слушали
     разглагольствования   Холмса,  и  на  их  лицах  появилось
разочарование.  Держа  розу  в  пальцах,  он  замечтался.   Это
продолжалось  несколько  минут,  пока  голос молодой женщины не
заставил его очнуться.
     -- Вы  уже  видите,  как  можно  решить  эту  загадку?  --
резковато сказала она.
     -- О,  загадку!  --  откликнулся  он, опускаясь с небес на
землю. -- Было бы нелепо отрицать, что дело это весьма  трудное
и  запутанное, но я обещаю заняться им серьезно и держать вас в
курсе дела. -- У вас уже есть какая-нибудь версия? -- У меня их
есть уже семь, но я, разумеется, должен все  проверить,  прежде
чем  высказать  их  вслух. -- Вы кого-нибудь подозреваете? -- Я
подозреваю себя... -- Что?
     -- В том, что делаю слишком поспешные выводы. --  В  таком
случае поезжайте в Лондон и проверьте их.
     -- Вы  дали  прекрасный  совет, мисс Гаррисон, -- вставая,
сказал Холме. --  Думаю,  Уотсон,  это  лучшее,  что  мы  можем
предпринять.  Не  позволяйте  себе  тешиться  слишком радужными
надеждами, мистер Фелпс. Дело очень запутанное.
     -- Я места себе не найду, пока  снова  не  увижу  вас,  --
взмолился дипломат.
     -- Хорошо,  я приеду завтра тем же поездом, хотя более чем
вероятно, что не сообщу вам ничего нового.
     -- Благослови вас бог за ваше обещание приехать, -- сказал
наш клиент. -- Я знаю теперь, что дело в надежных руках, и  это
придает мне силы. Кстати, я получил письмо от лорда Холдхэрста.
-- Так. Что он пишет?
     -- Он  холоден,  но  не  резок.  Думаю,  что он щадит меня
только из-за моего состояния. Он пишет,  что  дело  чрезвычайно
серьезное,  но  что  в отношении моего будущего ничего не будет
предприниматься -- он, конечно, имеет  в  виду  увольнение,  --
пока  я  не  встану  на  ноги и не получу возможности исправить
положение.
     -- Ну, это все очень разумно и деликатно, -- сказал Холме.
-- Пойдемте, Уотсон, у нас в городе работы на целый день.
     Мистер Джозеф Гаррисон отвез нас на станцию, и  вскоре  мы
уже мчались в портсмутском поезде. Холме глубоко задумался и не
проронил ни слова, пока мы не проехали узловой станции Клэпем.
     -- Очень  интересно подъезжать к Лондону по высокому месту
и смотреть на дома внизу.
     Я подумал,  что  он  шутит,  потому  что  вид  был  совсем
непривлекательный, но он тут же пояснил:
     -- Посмотрите  вон  на  те большие дома, громоздящиеся над
шиферными крышами, как кирпичные острова в свинцово-сером море.
-- Это казенные школы.
     -- Маяки, друг мой! Бакены будущего! Коробочки  с  сотнями
светлых  маленьких семян в каждой. Из них вырастет просвещенная
Англия будущего. Кажется, этот Фелпс не  пьет?  --  Думаю,  что
нет.
     -- И  я  так  тоже думаю. Но мы обязаны предусмотреть все.
Бедняга увяз по уши, а вытащим ли мы его из этой трясины -- еще
вопрос. Что вы думаете о мисс Гаррисон?
     -- Девушка с сильным характером. -- И к тому  же  неплохой
человек,  если я не ошибаюсь. Они с братом -- единственные дети
фабриканта железных  изделий,  живущего  где-то  на  севере,  в
Нортумбер-ленде.  Фелпс  обручился  с  ней этой зимой, во время
своего  путешествия,  и  она  в  сопровождении  брата  приехала
познакомиться  с  родными жениха. Затем произошла катастрофа, и
она осталась, чтобы ухаживать за возлюбленным. Ее брат  Джозеф,
найдя,  что  тут  довольно  неплохо,  остался  тоже. Я уже, как
видите,  навел  кое-какие  справки.  И  сегодня  нам   придется
заниматься этим весь день.
     -- Мои  пациенты...  --  начал  было  я.  --  О,  если  вы
находите, что ваши дела интереснее моих... --  сердито  перебил
меня Холме.
     -- Я  хотел  сказать,  что  мои пациенты проживут без меня
денек-другой, тем более что в это время года болеют мало.
     -- Превосходно, -- сказал  он,  снова  приходя  в  хорошее
настроение.  --  В  таком случае займемся этой историей вдвоем.
Думается мне, что в первую очередь нам  надо  повидать  Форбса.
Вероятно,  он может рассказать нам много интересного. Тогда нам
будет легче решить, с какой стороны  браться  за  дело.  --  Вы
сказали,  что  у  вас  уже  есть  версия. -- Даже несколько, но
только дальнейшее расследование может показать, что они  стоят.
Труднее  всего  раскрыть  преступление,  совершенное без всякой
цели. Это преступление не бесцельное. Кому  оно  выгодно?  Либо
французскому  послу,  либо русскому послу, либо тому, кто может
продать документ одному из этих послов,  либо,  наконец,  лорду
Холдхэрсту. -- Лорду Холдхэрсту?!
     -- Можно  же  представить  себе государственного деятеля в
таком положении, когда он  не  пожалеет,  если  некий  документ
будет случайно уничтожен.
     -- Но  только  не лорд Холдхэрст. У этого государственного
деятеля безупречная репутация.
     -- А все-таки мы не  можем  позволить  себе  пренебречь  и
такой   версией.  Сегодня  мы  навестим  благородного  лорда  и
послушаем, что он нам скажет. Между прочим,  расследование  уже
идет полным ходом. -- Уже?
     -- Да,  я  послал  до станции Уокинг телеграммы в вечерние
лондонские  газеты.  Это  объявление  появится  сразу  во  всех
газетах.
     Он  дал мне листок, вырванный из записной книжки. Там было
написано карандашом:
     "10 фунтов стерлингов вознаграждения всякому, кто  сообщит
номер  кеба,  с  которого  седок  сошел  на  Чарльз-стрит возле
подъезда  министерства  иностранных  дел  без  четверти  десять
вечера 23 мая. Обращаться по адресу: Бейкер-стрит, 221-б".
     -- Вы уверены, что похититель приехал в кебе? -- Если и не
в кебе,  то  вреда  никакого  не  будет. Но если верить мистеру
Фелпсу, что ни в комнате,  ни  в  коридоре  спрятаться  нельзя,
значит,  человек  должен  был  прийти с улицы. Если он пришел с
улицы в такой дождливый вечер и не  оставил  мокрых  следов  на
линолеуме,  который  тут  же  тщательно  осмотрели,  более  чем
вероятно, что он приехал в  кебе.  Да,  я  думаю,  можно  смело
предположить,   что   он   приехал  в  кебе.  --  Это  выглядит
правдоподобно.
     -- Такова одна из версий, о которых я  говорил.  Возможно,
она  приведет  к чему-нибудь. Потом, разумеется, надо выяснить,
почему зазвенел звонок, -- это самая приметная деталь. Что это:
бравада похитителя? Или кто-то хотел помешать преступнику?  Или
просто случайность?
     Холме  замолчал  и  снова  стал  напряженно думать, и мне,
знакомому со всеми его настроениями, показалось, что мысли  его
вдруг устремились по новому руслу.
     Мы  были  на городском вокзале в двадцать минут четвертого
и, наскоро закусив в буфете, сразу отправились в  Скотленд-Ярд.
Холме  уже  телеграфировал  Форбсу,  н  он  нас  ждал.  Это был
коротышка с решительным, но отнюдь  не  дружелюбным  выражением
лисьей  физиономии. Он принял нас очень холодно, особенно когда
узнал, по какому делу мы пришли.
     -- Я уже слышал о ваших методах, мистер Холме,  --  сказал
он  с  кислым  видом. -- Вы пользуетесь всей информацией, какую
может предоставить в ваше распоряжение полиция, легко  находите
преступника и лишаете наших сыщиков заслуженных Лавров.
     -- Напротив, -- возразил Холме, -- из последних пятидесяти
трех преступлений,  мною  раскрытых,  только  о  четырех  стало
известно, что это сделал я, а  остальные  же  сорок  девять  на
счету  полиции. Я не виню вас за то, что вы не знаете этого: вы
еще молоды и неопытны, но если  вы  хотите  преуспеть  в  своей
новой должности, вы станете работать со мной, а не против меня.
     -- Я  был бы рад, если бы вы мне дали несколько советов по
этому делу, -- сказал сыщик, сменив гнев  на  милость.  --  Мне
пока еще нечем похвастаться. -- Что вы предприняли?
     -- Мы  следили за Танджи, швейцаром. Он ушел в отставку из
гвардии с  хорошей  характеристикой,  никаких  компрометирующих
данных  у  нас  о нем нет, но у жены его дурная слава. Думается
мне, она знает больше, чем это кажется. -- За ней вы следили?
     -- Мы подставили к ней одну  из  наших  сотрудниц.  Миссис
Танджи  пьет,  наша  сотрудница  провела  с  ней два вечера, но
ничего не могла вытянуть из нее.
     -- Кажется, к ним наведывались судебные исполнители?
     -- Да, но им заплатили. -- А откуда в