ессор вместе с  главными
членами  своей  шайки  окажется  в  руках  правосудия.  А потом
начнется  самый  крупный   уголовный   процесс   нашего   века.
Разъяснится  тайна  более чем сорока загадочных преступлений, и
все виновные понесут наказание. Но стоит поторопиться;  сделать
один  неверный шаг, и они могут ускользнуть от нас даже в самый
последний момент.
     Все было бы хорошо, если бы я мог действовать  так,  чтобы
профессор  Мориарти не знал об этом. Но он слишком коварен. Ему
становился известен каждый  шаг,  который  я  предпринимал  для
того,  чтобы  поймать  его  в  свои  сети. Много раз пытался он
вырваться из них, но я каждый раз преграждал  ему  путь.  Право
же, друг мой, если бы подробное описание этой безмолвной борьбы
могло  появиться в печати, оно заняло бы свое место среди самых
блестящих и волнующих книг в истории детектива. Никогда  еще  я
не поднимался до такой высоты, и никогда еще не приходилось мне
так  туго  от  действий противника. Его удары были сильны, но я
отражал их с еще большей  силой.  Сегодня  утром  я  предпринял
последние  шаги,  и мне нужны были еще три дня, только три дня,
чтобы завершить дело. Я сидел  дома,  обдумывая  все  это,  как
вдруг дверь отворилась -- передо мной стоял профессор Мориарти.
     У  меня  крепкие нервы, Уотсон, но, признаюсь, я не мог не
вздрогнуть, увидев, что  человек,  занимавший  все  мои  мысли,
стоит  на  пороге  моей  комнаты.  Его  наружность  была хорошо
знакома мне и прежде. Он очень тощ и высок. Лоб у него большой,
выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо гладко выбритое,
бледное,  аскетическое,  --  что-то  еще  осталось  в  нем   от
профессора   Мориарти.   Плечи   сутулые  --  должно  быть,  от
постоянного сидения за письменным  столом,  а  голова  выдается
вперед  и  медленно  -- по-змеиному, раскачивается из стороны в
сторону. Его колючие глаза так и впились в меня.
     "У вас не так развиты  лобные  кости,  как  я  ожидал,  --
сказал  он  наконец.  --  Опасная  это  привычка, мистер Холмс,
держать заряженный револьвер в кармане собственного халата".
     Действительно,  когда  он  вошел,  я  сразу  понял,  какая
огромная  опасность мне угрожает: ведь единственная возможность
спасения заключалась для него в том, чтобы заставить  мой  язык
замолчать  навсегда.  Поэтому я молниеносно переложил револьвер
из ящика стола в карман и в этот  момент  нащупывал  его  через
сукно.  После  его  замечания  я  вынул револьвер из кармана и,
взведя курок, положил на стол перед собой.  Мориарти  продолжал
улыбаться и щуриться, но что-то в выражении его глаз заставляло
меня радоваться близости моего оружия.
     "Вы, очевидно, не знаете меня", -- сказал он.
     "Напротив,--  возразил я,-- мне кажется, вам нетрудно было
понять, что я вас знаю. Присядьте, пожалуйста. Если вам  угодно
что-нибудь сказать, я могу уделить вам пять минут".
     "Все, что я хотел вам сказать, вы уже угадали", -- ответил
он.
     "В таком случае, вы, вероятно, угадали мой ответ".
     "Вы твердо стоите на своем?"
     "Совершенно твердо".
     Он сунул руку в карман, а я взял со стола револьвер. Но он
вынул  из  кармана  только записную книжку, где были нацарапаны
какие-то даты.
     "Вы встали на моем пути четвертого января,-- сказал он. --
Двадцать  третьего  вы  снова  причинили  мне  беспокойство.  В
середине  февраля  вы  уже  серьезно  потревожили меня. В конце
марта вы совершенно расстроили мои планы, а сейчас из-за  вашей
непрерывной  слежки  я  оказался  в таком положении, что передо
мной   стоит   реальная   опасность   потерять   свободу.   Так
продолжаться не может".
     "Что вы предлагаете?" -- спросил я.
     "Бросьте  это  дело, мистер Холмс, -- сказал он, покачивая
головой. -- Право же, бросьте".
     "После понедельника",-- ответил я.
     "Полноте,  мистер  Холмс.  Вы  слишком  умны  и,  конечно,
поймете  меня:  вам необходимо устраниться. Вы сами повели дело
так,  что  другого  исхода  нет.  Я  испытал   интеллектуальное
наслаждение,  наблюдая  за вашими методами борьбы, и, поверьте,
был бы огорчен, если бы вы заставили меня прибегнуть к  крайним
мерам... Вы улыбаетесь, сэр, но уверяю вас, я говорю искренне".
     "Опасность  --  неизбежный  спутник  моей  профессии",  --
заметил я.
     "Это не опасность, а неминуемое уничтожение,  --  возразил
он.  -- Вы встали поперек дороги не одному человеку, а огромной
организации, всю мощь которой даже вы, при всем вашем уме, не в
состоянии постигнуть. Вы должны отойти в сторону, мистер Холмс,
или вас растопчут".
     "Боюсь, -- сказал я, вставая, -- что из-за вашей  приятной
беседы  я  могу пропустить одно важное дело, призывающее меня в
другое место".
     Он тоже встал и молча смотрел на меня, с грустью покачивая
головой.
     "Ну что ж! -- сказал он наконец. -- Мне очень жаль,  но  я
сделал  все,  что  мог.  Я  знаю  каждый  ход  вашей  игры.  До
понедельника вы бессильны.  Это  поединок  между  нами,  мистер
Холмс.  Вы  надеетесь  посадить  меня  на  скамью подсудимых --
заявляю вам, что этого никогда не будет. Вы надеетесь  победить
меня -- заявляю вам, что это вам никогда не удастся. Если у вас
хватит  умения  погубить  меня,  то,  уверяю  вас,  вы  и  сами
погибните вместе со мной".
     "Вы наговорили мне столько комплиментов, мистер  Мориарти,
что  я  хочу  ответить  вам  тем  же и потому скажу, что во имя
общественного блага я с радостью согласился бы на второе,  будь
я уверен в первом".
     "Первого  обещать  не могу, зато охотно обещаю второе", --
отозвался он со злобной усмешкой и, повернувшись ко мне сутулой
спиной, вышел, оглядываясь и щурясь.
     Такова  была  моя  своеобразная  встреча   с   профессором
Мориарти,  а,  говоря по правде, она оставила во мне неприятное
чувство. Его спокойная и точная  манера  выражаться  заставляет
вас   верить   в   его  искренность,  несвойственную  заурядным
преступникам.  Вы,  конечно,  скажете  мне:   "Почему   же   не
прибегнуть  к  помощи  полиции?"  Но  ведь дело в том, что удар
будет нанесен не им самим, а его агентами -- в этом я  убежден.
И у меня уже есть веские доказательства.
     -- Значит, на вас уже было совершено нападение?
     -- Милый  мой  Уотсон,  профессор  Мориарти не из тех, кто
любит откладывать дело в долгий ящик. После  его  ухода,  часов
около  двенадцати,  мне  понадобилось  пойти  на Оксфорд-стрит.
Переходя улицу на углу Бентинк-стрит и Уэлбек-стрит,  я  увидел
парный фургон, мчавшийся со страшной быстротой прямо на меня. Я
едва  успел  отскочить на тротуар. Какая-то доля секунды -- и я
был бы раздавлен насмерть. Фургон завернул за угол и  мгновенно
исчез. Теперь уж я решил не сходить с тротуара, но на Вир-стрит
с  крыши  одного  из  домов  упал кирпич и рассыпался на мелкие
куски у моих ног. Я подозвал полицейского и приказал  осмотреть
место  происшествия.  На  крыше были сложены кирпичи и шиферные
плиты, приготовленные для ремонта, и меня хотели убедить в том,
что кирпич сбросило ветром. Разумеется, я  лучше  знал,  в  чем
дело,  но  у меня не было доказательств. Я взял кэб и доехал до
квартиры моего брата на Пэл-Мэл, где и провел весь день. Оттуда
я отправился прямо к вам. По  дороге  на  меня  напал  какой-то
негодяй  с дубинкой. Я сбил его с ног, и полиция задержала его,
но даю вам слово, что никому не удастся обнаружить связь  между
джентльменом,  о чьи передние зубы я разбил сегодня руку, и тем
скромным учителем математики, который, вероятно, решает  сейчас
задачи  на  грифельной  доске  за десять миль отсюда. Теперь вы
поймете, Уотсон, почему, придя к вам,  я  прежде  всего  закрыл
ставни  и зачем мне понадобилось просить вашего разрешения уйти
из дома не через парадную дверь, а каким-нибудь  другим,  менее
заметным ходом.
     Я не раз восхищался смелостью моего друга, но сегодня меня
особенно   поразило   его   спокойное  перечисление  далеко  не
случайных происшествий этого ужасного дня.
     -- Надеюсь, вы переночуете у меня? -- спросил я.
     -- Нет, друг мой, я могу оказаться опасным гостем.  Я  уже
обдумал  план  действий,  и  все  кончится  хорошо. Сейчас дело
находится в такой стадии, что  арест  могут  произвести  и  без
меня.  Моя  помощь понадобится только во время следствия. Таким
образом,  на  те  несколько  дней,  которые  еще  остаются   до
решительных  действий  полиции, мне лучше всего уехать. И я был
бы очень рад, если бы вы могли, поехать со мной на континент.
     -- Сейчас у меня мало больных,  --  сказал  я,  --  а  мой
коллега, живущий по соседству, охотно согласится заменить меня.
Так что я с удовольствием поеду с вами.
     -- И можете выехать завтра же утром?
     -- Если это необходимо.
     -- О  да,  совершенно  необходимо.  Теперь  выслушайте мои
инструкции, и я попрошу вас, Уотсон,  следовать  им  буквально,
так  как  нам  предстоит  вдвоем  вести  борьбу  против  самого
талантливого   мошенника   и   самого    мощного    объединения
преступников  во  всей  Европе.  Итак, слушайте. Свой багаж, не
указывая на  нем  станции  назначения,  вы  должны  сегодня  же
вечером отослать с надежным человеком на вокзал Виктория. Утром
вы  пошлете слугу за кэбом, но скажете ему, чтобы он не брал ни
первый, ни второй экипаж, которые попадутся ему  навстречу.  Вы
сядете в кэб и поедете на Стрэнд, к Лоусерскому пассажу, причем
адрес  вы дадите кучеру на листке бумаги и скажите, чтобы он ни
в коем случае не выбрасывал его. Расплатитесь с ним заранее  и,
как  только кэб остановится, моментально нырните в пассаж с тем
расчетом, чтобы ровно в четверть десятого оказаться  на  другом
его  конце.  Там,  у самого края тротуара, вы увидите небольшой
экипаж. Править им будет  человек  в  плотном  черном  плаще  с
воротником,  обшитым  красным кантом. Вы сядете в этот экипаж и
прибудете на вокзал как раз вовремя, чтобы попасть на экспресс,
отправляющийся на континент.
     -- А где я должен встретиться с вами?
     -- На станции. Нам будет оставлено второе от  начала  купе
первого класса.
     -- Так, значит, мы встретимся уже в вагоне?
     -- Да.
     Тщетно  я  упрашивал  Холмса остаться у меня ночевать. Мне
было ясно, что он боится навлечь неприятности на приютивший его
дом и что это единственная причина, которая  гонит  его  прочь.
Сделав  еще  несколько  торопливых  указаний  по  поводу  наших
завтрашних дел, он встал, вышел вместе со мной в  сад,  перелез
через  стенку прямо на Мортимер-стрит, свистком подозвал кэб, и
я услышал удаляющийся стук колес.
     На следующее утро я в точности выполнил  указания  Холмса.
Кэб  был  взят  со  всеми необходимыми предосторожностями -- он
никак не мог оказаться ловушкой, -- и сразу  после  завтрака  я
поехал  в  условленное место. Подъехав к Лоусерскому пассажу, я
пробежал через него со всей быстротой, на какую был способен, и
увидел карету, которая ждала меня,  как  было  условленно.  Как
только  я сел в нее, огромного роста кучер, закутанный в темный
плащ, стегнул лошадь и мигом довез меня  до  вокзала  Виктория.
Едва я успел сойти, он повернул экипаж и снова умчался, даже не
взглянув в мою сторону.
     Пока  все  шло  прекрасно.  Мой  багаж  уже  ждал  меня на
вокзале, и я без труда нашел купе, указанное Холмсом,  хотя  бы
потому,  что  оно было единственное с надписью "занято". Теперь
меня тревожило только одно -- отсутствие Холмса. Я посмотрел на
вокзальные часы: до отхода поезда оставалось всего семь  минут.
Напрасно  искал  я  в толпе отъезжающих и провожающих худощавую
фигуру моего друга -- его не  было.  Несколько  минут  я  убил,
помогая  почтенному итальянскому патеру, пытавшемуся на ломаном
английском языке объяснить носильщику,  что  его  багаж  должен
быть  отправлен прямо в Париж. Потом я еще раз обошел платформу
и вернулся в свое купе, где застал уже знакомого  мне  дряхлого
итальянца.  Оказалось,  что,  хотя  у него не было билета в это
купе, носильщик все-таки усадил его  ко  мне.  Бесполезно  было
объяснять   моему   непрошеному  дорожному  спутнику,  что  его
вторжение мне неприятно: я владел итальянским еще менее, чем он
английским.  Поэтому  я  только  пожимал  плечами  и  продолжал
тревожно  смотреть  в  окно,  ожидая  моего  друга.  Мною начал
овладевать страх: а вдруг его отсутствие означало, что за  ночь
с  ним  произошло  какое-нибудь  несчастье!  Уже все двери были
закрыты, раздался свисток, как вдруг...
     -- Милый Уотсон, вы даже не соблаговолите поздороваться со
мной! -- произнес возле меня чей-то голос.
     Я оглянулся, пораженный. Пожилой священник стоял теперь ко
мне лицом. На секунду его морщины разгладились, нос отодвинулся
от подбородка, нижняя губа перестала выдвигаться вперед, а  рот
-- шамкать,  тусклые глаза заблистали прежним огоньком, сутулая
спина выпрямилась. Но все это длилось одно мгновение,  и  Холмс
исчез также быстро, как появился.
     -- Боже  милостивый!  -- вскричал я. -- Ну и удивили же вы
меня!
     -- Нам   все   еще   необходимо   соблюдать   максимальную
осторожность,  --  прошептал  он. У меня есть основания думать,
что они напали на наш след. А, вот и сам Мориарти!
     Поезд как раз тронулся, когда Холмс произносил эти  слова.
Выглянув  из окна и посморев назад, я увидел высокого человека,
который яростно расталкивал толпу и махал рукой,  словно  желая
остановить поезд. Однако было уже поздно: скорость движения все
увеличивалась, и очень быстро станция осталась позади.
     -- Вот  видите,  -- сказал Холмс со смехом, -- несмотря на
все наши предосторожности, нам еле-еле  удалось  отделаться  от
этого  человека. Он встал, снял с себя черную сутану и шляпу --
принадлежности своего маскарада -- и спрятал их в саквояж.
     -- Читали вы утренние газеты, Уотсон?
     -- Нет.
     -- Значит, вы еще  не  знаете  о  том,  что  случилось  на
Бейкер-стрит?
     -- Бейкер-стрит?
     -- Сегодня  ночью  они подожгли нашу квартиру, но большого
ущерба не причинили.
     -- Как же быть. Холмс? Это становится невыносимым.
     -- По-видимому, после того как их  агент  с  дубинкой  был
арестован,  они  окончательно  потеряли  мой след. Иначе они не
могли бы предположить, что я вернулся домой. Но потом они,  как
видно,  стали  следить  за  вами -- вот что привело Мориарти на
вокзал Виктория. Вы не могли  сделать  какой-нибудь  промах  по
пути к вокзалу?
     -- Я в точности выполнил все ваши указания.
     -- Нашли экипаж на месте?
     -- Да, он ожидал меня.
     -- А кучера вы узнали?
     -- Нет.
     -- Это  был  мой  брат,  Майкрофт.  В таких делах лучше не
посвящать в свои секреты наемного человека.  Ну,  а  теперь  мы
должны подумать, как нам быть с Мориарти.
     -- Поскольку  мы  едем  экспрессом, а пароход отойдет, как
только придет наш поезд, мне кажется, теперь уже им не  за  что
не угнаться за нами.
     -- Милый  мой  Уотсон, ведь я говорил вам, что, когда речь
идет об интеллекте, к этому человеку надо подходить точно с той
же меркой, что и ко мне. Неужели вы думаете,  что  если  бы  на
месте  преследователя был я, такое ничтожное происшествие могло
бы меня остановить? Ну, а если нет, то почему же вы  так  плохо
думаете о нем?
     -- Но что он может сделать?
     -- То же, что сделал бы я.
     -- Тогда скажите мне, как поступили бы вы.
     -- Заказал бы экстренный поезд.
     -- Но ведь он все равно опоздает.
     -- Никоим образом. Наш поезд останавливается в Кентербери,
а там  всегда  приходится  по  крайней мере четверть часа ждать
парохода. Вот там-то он нас и настигнет.
     -- Можно подумать, что преступники мы, а не он.  Прикажите
арестовать его, как только он приедет.
     -- Это уничтожило бы плоды трехмесячной работы. Мы поймали
крупную  рыбку, а мелкая уплыла бы из сетей в разные стороны. В
понедельник все они будут в  наших  руках.  Нет,  сейчас  арест
недопустим.
     -- Что же нам делать?
     -- Мы должны выйти в Кентербери.
     -- А потом?
     -- А потом нам придется проехать в Ньюхейвен и оттуда -- в
Дьепп. Мориарти снова сделает тоже, что сделал бы я: он приедет
в Париж,  пойдет  в  камеру  хранения  багажа, определит, какие
чемоданы наши, и будет там два дня ждать. Мы  же  тем  временем
купим себе пару ковровых дорожных мешков, поощряя таким образом
промышленность   и   торговлю   тех   мест,  по  которым  будем
путешествовать,  и  спокойно  направимся  в   Швейцарию   через
Люксембург и Базель.
     Я слишком опытный путешественник и потому не позволил себе
огорчаться   из-за  потери  багажа,  но,  признаюсь,  мне  была
неприятна мысль, что мы  должны  увертываться  и  прятаться  от
преступника,  на  счету  которого  столько  гнусных  злодеяний.
Однако Холмс, конечно, лучше понимал положение вещей. Поэтому в
Кентербери мы вышли. Здесь мы узнали,  что  поезд  в  Ньюхейвен
отходит только через час.
     Я  все  еще  уныло  смотрел  на  исчезавший вдали багажный
вагон, быстро уносивший весь мой гардероб, когда  Холмс  дернул
меня за рукав и показал на железнодорожные пути.
     -- Видите, как быстро! -- сказал он.
     Вдалеке, среди Кентских лесов, вилась тонкая струйка дыма.
Через  минуту  другой  поезд,  состоявший из локомотива с одним
вагоном,  показался  на  изогнутой  линии  рельсов,  ведущей  к
станции.  Мы едва успели спрятаться за какими-то тюками, как он
со стуком и грохотом пронесся  мимо  нас,  дохнув  нам  в  лицо
струей горячего пара.
     -- Проехал!  --  сказал  Холмс, следя взглядом за вагоном,
подскакивавшим и  слегка  покачивавшимся  на  рельсах.  --  Как
видите,  проницательность нашего друга тоже имеет границы. Было
бы поистине чудом, если бы он сделал точно те же выводы,  какие
сделал я, и действовал бы в соответствии с ними.
     -- А что бы он сделал, если бы догнал нас?
     -- Без  сомнения, попытался бы меня убить. Ну, да ведь и я
не стал бы дожидаться его сложа  руки.  Теперь  вопрос  в  том,
позавтракать  ли  нам  здесь  или  рискнуть  умереть с голоду и
подождать до Ньюхейвена.
     В ту же ночь мы приехали в Брюссель и провели там два дня,
а на третий двинулись в Страсбург. В  понедельник  утром  Холмс
послал  телеграмму  лондонской полиции, и вечером, придя в нашу
гостиницу, мы нашли там ответ. Холмс распечатал телеграмму и  с
проклятием швырнул ее в камин.
     -- Я должен был это предвидеть! -- простонал он. -- Бежал!
     -- Мориарта?
     -- Они  накрыли всю шайку, кроме него! Он один ускользнул!
Ну, конечно, я уехал, и этим людям было не  справиться  с  ним.
Хотя  я был уверен, что дал им в руки все нити. Знаете, Уотсон,
вам лучше поскорее вернуться в Англию.
     -- Почему это?
     -- Я теперь опасный спутник.  Этот  человек  потерял  все.
Если  он  вернется  в Лондон, он погиб. Насколько я понимаю его
характер, он направит теперь все силы на  то,  чтобы  отомстить
мне.  Он  очень  ясно  высказался  во  время  нашего  короткого
свидания, и я уверен, что это не пустая  угроза.  Право  же,  я
советую вам вернуться в Лондон, к вашим пациентам.
     Но  я,  старый солдат и старинный друг Холмса, конечно, не
счел возможным покинуть его в такую минуту. Более  получаса  мы
спорили  об этом, сидя в ресторане страсбургской гостиницы, и в
ту же ночь двинулись дальше, в Женеву.
     Целую неделю мы с наслаждением бродили по долине  Роны,  а
потом,  миновав  Лейк,  направились  через  перевал  Гемми, еще
покрытый глубоким снегом, и дальше --  через  Интерлакен  --  к
деревушке  Мейринген.  Это  была  чудесная  прогулка  -- нежная
весенняя зелень внизу и белизна девственных снегов наверху, над
нами,-- но мне было ясно,  что  ни  на  одну  минуту  Холме  не
забывал   о  нависшей  над  ним  угрозе.  В  уютных  альпийских
деревушках, на уединенных горных тропах -- всюду я видел по его
быстрому, пристальному  взгляду,  внимательно  изучающему  лицо
каждого   встречного   путника,   что   он   твердо  убежден  в
неотвратимой опасности, идущей за нами по пятам.
     Помню такой случай: мы проходили через Гемми и шли берегом