го может быть  с
ним  общего?  И  кто  этот  третий,  кому была послана мольба о
помощи? Вот с него-то мы и начнем наши поиски.
     -- Значит,  первым  делом  надо   узнать,   кому   послана
телеграмма, -- предположил я.
     -- Совершенно  верно,  мой  дорогой  Уотсон.  Эта глубокая
мысль и мне пришла в голову. Но разве вам неизвестно, что  если
мы  явимся на почту и потребуем корешок телеграммы, то служащие
едва ли пойдут нам навстречу. Столько еще у  нас  бюрократизма!
Однако,  если  взяться  за  дело  с  умом  и  тактом, то можно,
пожалуй, надеяться на успех. А теперь, мистер Овертон, я  хотел
бы  в  вашем  присутствии  просмотреть  бумаги,  оставленные на
столе.
     Холмс переворачивал  быстрыми,  тонкими  пальцами  письма,
счета  и  записные  книжки,  изучая  их  живым,  проницательным
взглядом.
     -- Ничего интересного, -- сказал он  наконец.  --  кстати,
ваш  друг,  кажется,  не  жаловался  на здоровье. Его ничего не
беспокоило?
     -- Нет, он здоров как бык.
     -- Вы когда-нибудь видели его больным?
     -- Ни разу. Однажды он расшиб ногу, и еще  как-то  у  него
сместилась коленная чашечка, но все это пустяки.
     -- И  все-таки,  возможно,  он  не  так уж здоров, как вам
кажется. По-моему, он чем-то болен, но держит это  в  тайне.  С
вашего  согласия  я захвачу с собой некоторые бумаги, они могут
понадобиться нам в дальнейшем.
     -- Одну  минуту,  --  послышался   скрипучий   голос,   и,
оглянувшись,   мы   увидели   в   дверях   смешного   старичка,
размахивающего  руками.  На  нем   был   порыжелый   сюртук   с
развязавшимся  белым  галстуком и цилиндр с необычайно широкими
полями. Он был похож на деревенского  священника  или  наемного
плакальщика.  Но,  несмотря  на этот жалкий, почти нелепый вид,
его резкий голос и решительные манеры выдавали в нем  человека,
привыкшего повелевать.
     -- Кто  вы  такой,  сэр,  и  по какому праву берете бумаги
этого джентльмена? -- спросил он.
     -- Я частный сыщик. Хочу найти причину его исчезновения.
     -- Ах вон оно что! А кто вас об этом просил?
     -- Вот  этот  джентльмен,  друг  мистера   Стонтона.   Его
направили ко мне из Скотленд-Ярда.
     -- Кто вы такой, сэр?
     -- Я Сирил Овертон.
     -- Значит,   это   вы   послали  мне  телеграмму.  Я  лорд
Маунт-Джеймс. Получив ее, я с первым  же  омнибусом  отправился
сюда. Значит, это вы наняли сыщика?
     -- Да, сэр.
     -- И вы готовы платить?
     -- Я не сомневаюсь, что мой друг Годфри оплатит счет.
     -- А если вы его не найдете? Что тогда, отвечайте!
     -- В таком случае его родные, несомненно...
     -- Ни  в  коем  случае,  сэр! -- взвизгнул старик. -- И не
думайте, что я заплачу вам хоть пенни.  Так  и  знайте,  мистер
сыщик.  Я единственный родственник этого молодого человека, и я
заявляю, что меня все это не касается. Если у него есть виды на
наследство, то только потому, что я никогда не бросал денег  на
ветер  и  сейчас  не  собираюсь  этого  делать. Что же касается
бумаг, с которыми вы так бесцеремонно  обращаетесь,  то  должен
сказать,  что  если  они представляют какую-нибудь ценность, вы
будете по всей строгости отвечать за каждый пропавший листок.
     -- Отлично, сэр, -- сказал Шерлок Холмс. --  Но  позвольте
спросить,  нет ли у вас каких-либо соображений, куда мог деться
молодой человек.
     -- Никаких  соображений!  Он  достаточно  взрослый,  чтобы
заботиться  о себе. И если у него хватило ума потеряться, пусть
пеняет на себя. Я категорически отказываюсь участвовать  в  его
розысках.
     -- Я понимаю вас, -- сказал Холмс, и в его глазах сверкнул
злой огонек.  --  Но  вы,  кажется,  не  совсем меня понимаете.
Годфри Стонтон небогат. И если его похитили, то  вовсе  не  для
того,  чтобы завладеть его состоянием. Молва о вашем богатстве,
лорд  Маунт-Джеймс,  распространилась  даже  за  границей.   Не
исключено  поэтому,  что  вашего  племянника  похитили бандиты,
которые  надеются  выведать  у  него  план  вашего  дома,  ваши
привычки и где вы храните драгоценности.
     Лицо  нашего  неприятного  посетителя стало белым, как его
галстук.
     -- Боже мой, сэр, я никогда не думал, что люди способны на
такое! Каких только  мерзавцев  нет  на  свете!  Но  Годфри  --
стойкий  парень,  он не предаст своего дядю. Впрочем, я сегодня
же вечером отвезу в банк фамильное серебро. А вы, мистер сыщик,
не жалейте, пожалуйста, сил. Во чтобы то ни стало  найдите  его
целым  и  невредимым. Что же касается денег -- ну, скажем, пять
или даже десять фунтов, -- можете всегда рассчитывать на меня.
     Но даже сейчас, в эту  минуту  просветления,  титулованный
скряга  ничем  не  мог  нам  помочь, ибо почти ничего не знал о
своем  племяннике.  Единственный  ключ  к   тайне   по-прежнему
содержался  в последних словах телеграммы, и Холмс с ее помощью
надеялся нащупать следующее звено.  Наконец  лорд  Маунт-Джеймс
ушел.   Ушел  и  Овертон,  чтобы  вместе  с  командой  обсудить
свалившуюся на них беду. Рядом с гостиницей была  почта,  и  мы
остановились перед ней.
     -- Стоит  рискнуть, Уотсон, -- сказал Холмс. -- Конечно, с
ордером на  руках  я  мог  бы  просто  потребовать,  чтобы  мне
показали  корешки,  но  до этой стадии еще далеко. Я думаю, что
они вряд ли запомнили его лицо в этой  беспрестанной  сутолоке.
Рискнем!
     -- Простите  за беспокойство, -- обратился он через окошко
к молодой девушке, пустив в ход все свое обаяние.  --  Вчера  я
отправил  телеграмму  и боюсь, что сделал в ней большую ошибку.
Почему-то задерживается ответ, уж не забыл  ли  я  подписаться.
Могли бы вы проверить?
     Девушка взяла пачку корешков.
     -- В  котором  часу  вы  отправили телеграмму? -- спросила
она.
     -- Сразу же после шести...
     -- Кому?
     Холмс прижал палец к губам и оглянулся на меня.
     -- Она кончается  словами:  "...ради  всего  святого",  --
прошептал он. -- Пожалуйста, я очень беспокоюсь.
     Девушка отделила одну из телеграмм.
     -- Вот  она.  Фамилии  действительно  нет, -- сказала она,
разглаживая ее на стойке.
     -- Я так и знал, -- сказал Холмс. -- Боже, какой я  идиот!
До  свидания, мисс, премного вам благодарен. У меня словно гора
с плеч свалилась.
     Когда мы вышли на улицу, он  довольно  засмеялся,  потирая
руки.
     -- Ну? -- спросил я.
     -- Все  хорошо,  дорогой Уотсон! У меня в запасе было семь
разных способов, как подобраться  к  телеграмме.  Но  я  меньше
всего ожидал, что повезет с первого раза.
     -- Что же вы узнали?
     -- Узнал   отправной   пункт  наших  исследований.  Вокзал
Кингс-Кросс, -- сказал он кучеру подъехавшего к нам кэба.
     -- Значит, мы уезжаем из Лондона?
     -- Да, в Кембридж. Все говорит о том, что  надо  искать  в
этом направлении.
     -- Скажите,  пожалуйста.  Холмс,  --  начал  я,  когда кэб
громыхал  по  Грэйс-Инн-роуд,   --   составили   ли   вы   себе
представление, почему исчез Годфри Стонтон? Мне кажется, что ни
в  одном  вашем  деле  мотивы не были столь туманны. Вы вряд ли
верите,  что  его  похитили,  зарясь  на  деньги  его  богатого
дядюшки.
     -- Признаюсь,   дорогой   Уотсон,  мне  это  действительно
кажется  маловероятным.  Я   выдвинул   такую   версию,   чтобы
расшевелить этого в высшей степени неприятного старика.
     -- И вам это как нельзя лучше удалось. Но все-таки, Холмс,
что случилось с молодым человеком?
     -- У  меня есть несколько идей. Во-первых, молодой человек
исчезает  накануне  важного  матча.  Факт  немаловажный,   если
учесть,  что  он  лучший  игрок команды. Это может быть простым
совпадением, а может, и нет. Любительский спорт -- зрелище,  на
котором не принято заключать пари. И все-таки многие заключают.
Значит,  есть  люди,  которым выгодно вывести Стонтона из игры.
Ведь случается же, что перед скачками исчезает  лучшая  лошадь.
Это  первая версия. Вторая основывается на том очевидном факте,
что  молодой  человек  скоро  станет   обладателем   громадного
состояния,  хотя в настоящее время его средства ничтожны. Можно
предположить  поэтому,  что  он  стал  жертвой  шайки,  которая
потребует за него крупный выкуп.
     -- Но эти версии не объясняют телеграммы.
     -- Совершенно  верно,  Уотсон.  Телеграмма  пока  остается
единственной реальной уликой, и мы  не  должны  отвлекаться  от
нее.  Поэтому  мы  и едем в Кембридж. Там мы узнает, какую роль
играет телеграмма в этом  деле.  Дальнейший  ход  расследований
пока  неясен,  но  я  буду очень удивлен, если к вечеру все или
почти все не разъяснится.
     Мы   приехали   в   старый   университетский   городок   с
наступлением  темноты.  На  вокзале  Холмс нанял кэб и приказал
кучеру ехать к дому доктора Лесли Армстронга. Спустя  несколько
минут  наш  кэб  остановился  у большого особняка на оживленной
улице.  Мы  вошли  в  холл  и,  после  долгого  ожидания,  были
приглашены в приемную доктора.
     Имя  доктора  Лесли  Армстронга  было  мне  незнакомо, что
достаточно ясно показывает, как далек  я  был  в  то  время  от
медицины.  Теперь  я  знаю,  что  он  не  только один из лучших
профессоров медицинского факультета, но и ученый с  европейским
именем,  внесший  значительный  вклад  в  целый  ряд наук. Даже
ничего не слыхав о его ученых заслугах, а только  раз  взглянув
на  него,  можно  было  с  уверенностью сказать, что он человек
выдающийся.  У  него  было  крупное,  волевое  лицо,  глубокий,
сосредоточенный  взгляд  из-под  густых  бровей, массивный, как
гранитная глыба, подбородок. Это был человек с  острым  умом  и
сильным  характером:  суровый,  аскетический, сдержанный и даже
внушающий робость. Он повертел в руках визитную карточку  моего
друга и неприветливо посмотрел на нас.
     -- Я  слышал о вас, мистер Холмс, и о вашей деятельности и
должен сказать, что я не одобряю ее.
     -- В этом вы единодушны, доктор,  со  всеми  преступниками
Англии, -- спокойно ответил мой друг.
     -- Само   собой   разумеется,   что,   когда  ваши  усилия
направлены на искоренение преступности, вас должны поддерживать
все  здравомыслящие  члены   общества.   Хотя,   смею   думать,
официальные   власти   достаточно  компетентны  в  своем  деле.
Достойно же  осуждения  то,  что  вы  суетесь  в  чужие  тайны,
извлекаете  на свет божий семейные драмы, тщательно оберегаемые
от постороннего глаза, и  наконец  отвлекаете  от  дела  людей,
более   вас  занятых.  Сейчас,  например,  вместо  того,  чтобы
беседовать с вами, я должен был бы писать научный трактат.
     -- Несомненно,  доктор.  И  все  же  наша   беседа   может
оказаться  более  важной,  чем  любой  трактат.  Между  прочим,
доктор, мы делаем как раз обратное тому, что вы так справедливо
осуждаете. Мы охраняем от огласки чужие  тайны,  что  неизбежно
происходит,  если  дело  попадет  в руки полиции. Считайте меня
партизанским  отрядом,  что   ли,   действующим   отдельно   от
регулярных  сил.  Так вот, я сегодня приехал к вам поговорить о
мистере Годфри Стонтоне.
     -- А что с ним случилось?
     -- Вы его знаете, не так ли?
     -- Он мой близкий друг.
     -- Вам известно о его исчезновении?
     -- Об исчезновении? -- Суровое лицо доктора не дрогнуло.
     -- Он ушел из гостиницы вчера вечером,  и  больше  его  не
видели.
     -- Он, несомненно, вернется.
     -- Завтра матч университетских команд.
     -- Мне  нет  дела  до  этих детских забав. Судьба молодого
человека действительно не безразлична мне, потому  что  я  знаю
его и люблю, а регби -- это не по моей части.
     -- Значит,  я  могу  рассчитывать  на  вашу помощь. Я тоже
обеспокоен судьбой  мистера  Стонтона.  Вам  известно,  где  он
находится?
     -- Нет, конечно.
     -- Вы видели его вчера или сегодня?
     -- Нет.
     -- Какого вы мнения о здоровье мистера Стонтона?
     -- Он абсолютно здоров.
     -- Жаловался ли он когда-нибудь на недомогание?
     -- Ни разу.
     Холмс вынул листок бумаги и показал его доктору.
     -- Как  тогда вы объясните происхождение этой квитанции на
тринадцать гиней, уплаченных в прошлом месяце  мистером  Годфри
Стонтоном  доктору Лесли Армстронгу из Кембриджа? Я нашел ее на
письменном столе Стонтона среди прочих бумаг.
     Лицо доктора налилось кровью.
     -- Я не вижу необходимости давать вам  объяснения,  мистер
Холмс.
     Холмс спрятал квитанции в записную книжку.
     -- Вы,  по-видимому, предпочитаете давать объяснения перед
публикой, -- сказал он. --  А  я  ведь  вам  уже  говорил,  что
гарантирую   сохранение   тайны.   Вы   поступили   бы  гораздо
благоразумнее, если бы вполне доверились мне.
     -- Я ничего не могу сказать об этой квитанции.
     -- Имели вы от Стонтона какое-либо известие с тех пор, как
он уехал в Лондон?
     -- Нет.
     -- Ох, уж эта почта!  --  сокрушенно  вздохнул  Холмс.  --
Вчера  вечером  в  шесть  часов пятнадцать минут Годфри Стонтон
послал вам срочную телеграмму, которая, несомненно,  связана  с
его  исчезновением,  и  вам  до  сих пор ее не принесли. Это --
возмутительное безобразие! Я сейчас же пойду в местное почтовое
отделение и подам жалобу.
     Доктор Лесли Армстронг вскочил на ноги,  его  темное  лицо
побагровело от гнева.
     -- Потрудитесь немедленно покинуть мой дом, сэр, -- сказал
он. --  И  передайте вашему хозяину, лорду Маунт-Джеймсу, что я
не желаю иметь никаких дел ни с ним, ни с его агентами.  --  он
неистово   зазвонил   в  колокольчик.  --  Джон,  проводи  этих
джентльменов.
     Напыщенный дворецкий только что  не  вытолкал  нас,  и  мы
оказались на улице. Холмс рассмеялся.
     -- Да, доктор Лесли Армстронг -- действительно решительный
и энергичный  человек,  --  сказал  он.  -- Он с успехом мог бы
заменить  профессора  Мориарти,  направь  он  свои  таланты  по
другому   руслу.   Итак,   мой  бедный  Уотсон,  мы  одиноки  и
неприкаянны в этом негостеприимном городе. А ведь уехать отсюда
мы не можем. Это значит отказаться от поисков. Смотрите,  прямо
напротив  дома  Армстронга, как нельзя более кстати, гостиница.
Снимите комнату с окнами на улицу и купите еды, а я  между  тем
наведу кое-какие справки.
     Наведение  справок  заняло у Холмса больше времени, чем он
предполагал, и в гостиницу он вернулся лишь к девяти часам.  Он
был в плохом расположении духа, бледен, весь в пыли и валился с
ног  от  голода  и  усталости. На столе его ждал холодный ужин.
Утолив голод, он раскурил трубку и приготовился в своем обычном
полушутливом тоне рассказывать о своих неудачах, к  которым  он
всегда  относился  с  философским  спокойствием. Вдруг на улице
послышался скрип колес экипажа, Холмс  поднялся  и  выглянул  в
окно.  Перед  домом  доктора  в  свете  газового  фонаря стояла
карета, запряженная парой серых лошадей.
     -- Доктор отсутствовал три часа, -- сказал  Холмс,  --  он
уехал в половине седьмого и вот только что вернулся. Значит, он
был  где-то  в  радиусу  десяти  --  двенадцати  миль. Он ездит
куда-то каждый день, а иногда даже два раза в день.
     -- Это не удивительно, ведь он практикующий врач.
     -- В том-то и дело, что Армстронг не практикующий врач. Он
профессор и консультант, а практика только отвлекла бы  его  от
научной работы. Зачем же ему понадобилось совершать эти длинные
и утомительные поездки? Кого он навещает?
     -- Его кучер мог бы...
     -- Мой   дорогой   Уотсон,  к  кучеру  я  первым  делом  и
обратился. Но  он  спустил  на  меня  пса:  не  знаю,  чем  это
объяснить  --  то  ли  его  собственным  свирепым нравом, то ли
приказом хозяина. Однако вид моей трости не очень понравился ни
кучеру, ни собаке,  и  инцидент  на  этом  был  исчерпан.  Наши
отношения  после  этого настолько обострились, что о каких-либо
расспросах не могло быть  и  речи.  Но,  к  счастью,  во  дворе
гостиницы  я  разговорился  с  одним  славным  малым -- местным
жителем, он-то и  рассказал  мне  о  привычках  доктора  и  его
ежедневных  поездках.  Во  время  нашего  разговора,  словно  в
подтверждение его слов, к дому доктора подъехала карета.
     -- И вы решили следовать за ней?
     -- Чудесно, Уотсон! Вы сегодня бесподобны, именно это я  и
решил.  Рядом  с  нашей гостиницей, как вы, вероятно, заметили,
есть магазин, торгующий велосипедами.  Я  бросился  туда,  взял
напрокат  велосипед  и  покатил  за  каретой,  которая была уже
довольно далеко. Я быстро нагнал ее и,  держась  на  расстоянии
около  ста  ярдов,  следовал  за  ее фонарем. Так мы выехали из
города  и  уже  отъехали  довольно  далеко,   когда   случилось
неожиданное:  карета  остановилась,  из  нее  вышел  доктор  и,
решительным шагом приблизившись  ко  мне,  язвительно  заметил,
что,  поскольку  дорога  узкая,  он  не  хотел бы своей каретой
загораживать мне путь. Он был неподражаем. Я  проследовал  мимо
кареты  и, отъехав несколько миль, остановился. Я ждал долго --
карета словно сквозь землю провалилась. "Наверное, свернула  на
одну  из  проселочных  дорог",  --  решил  я и покатил обратно.
Кареты и след простыл.  Доктор  вернулся,  как  видите,  только
сейчас. Сначала я никак не связывал эти поездки с исчезновением
Годфри  Стонтона,  меня  просто  интересовало все, что касается
доктора Армстронга. Но хитрость доктора меня насторожила.  И  я
не успокоюсь, пока все не узнаю.
     -- Попытаемся выследить его завтра.
     -- Сможем  ли?  Это  не  так  просто.  Вы  ведь  не знаете
окрестностей Кембриджа! Укрыться на  этой  плоской,  как  стол,
местности  негде, а человек, которого мы хотим выследить, вовсе
не глуп, как он это ясно показал сегодня. Я отправил телеграмму
Овертону, чтобы он сообщил, не  случилось  ли  в  Лондоне  чего
нового. А пока сосредоточим все внимание на докторе Армстронге:
ведь  это  его  имя  я прочитал на корешке телеграммы благодаря
любезности телеграфистки. Я готов  поклясться,  он  знает,  где
находится Стонтон. А если знает он, то должны узнать и мы. Надо
признаться,  что  счет  пока  в его пользу, а вы хорошо знаете,
Уотсон, что не в моих правилах бросать игру на этой стадии.
     Но и следующий день не приблизил нас  к  решению  загадки.
После завтрака нам принесли записку, и Холмс с улыбкой протянул
ее мне. Вот что в ней было:

     "Сэр,  смею  вас заверить, что, преследуя меня, вы теряете
время. Как вы убедились прошлой ночью, в задке моей кареты есть
окно, и если вас не пугает двадцатимильная прогулка,  конечными
пунктом  которой  будут ворота вашей гостиницы, то можете смело
следовать за мной. Но должен вам сказать, что  слежка  за  мной
никоим  образом  не  поможет мистеру Годфри Стонтону. Я уверен,
что  лучшей  услугой,  какую  вы   могли   бы   оказать   этому
джентльмену,  было  бы  ваше  немедленное возвращение в Лондон.
Скажите вашему хозяину, что вам не удалось напасть на его след.
В Кембридже вы ничего не добьетесь.
     Искренне ваш Лесли Армстронг".

     -- Да, доктор прямодушный и честный противник,  --  сказал
Холмс.  --  Но  он  разжег мое любопытство, и я не уеду отсюда,
пока не узнаю, куда и зачем он ездит.
     -- Карета уже у его дверей, -- сказал я. --  А  вот  и  он
сам.  Взглянул  на  наше  окно.  Садится  в  карету. Может, мне
попытать счастья на велосипеде?
     -- Нет, нет, мой дорогой Уотсон! При всем моем уважении  к
вашей  природной  сообразительности  должен сказать, что доктор
вам  не  по  плечу.  Я  уж  как-нибудь  сам  постараюсь  с  ним
управиться.  Боюсь,  что  вам пока придется заняться чем-нибудь
другим,  ибо  появление  двух  любопытствующих  незнакомцев   в
окрестностях  Кембриджа  вызвало  бы  нежелательные  толки. Вы,
несомненно, найдете много интересного в этом почтенном  городе,
а я постараюсь принести вечером более благоприятные вести.
     Но  и  в  этот  день  моему  другу не повезло. Он вернулся
поздно вечером, усталый и разочарованный.
     -- Весь день потратил впустую,  Уотсон.  Зная  направление
поездок  доктора, я объездил все тамошние деревни, разговаривал
с трактирщиками  и  другими  осведомленными  людьми.  Я  обошел
Честерто