вся эта история повергла меня в не  меньшее  недоумение.  Титул
нашего друга, его богатство, молодость, характер, наружность --
все  говорит  в  его пользу, и я не знаю за ним ничего дурного,
кроме, пожалуй, темного рока, тяготеющего над его семьей.
     Да, странно, что предложение сэра Генри  было  отвергнутое
такой  резкостью  и  даже  без  всякой  ссылки на желание самой
девушки. Странно и то, что она отнеслась ко всему происходящему
столь безучастно. Впрочем, наши сомнения разрешил в тот же день
сам Стэплтон.  Он  явился  с  извинениями  за  грубость,  долго
беседовал  с сэром Генри в его кабинете, и ссоры как не бывало,
-- мы  получили  на  будущую  пятницу  приглашение  к  обеду  в
Меррипит-хаус.
     -- Я  все  же не перестал сомневаться в нормальности этого
человека,-- сказал сэр Генри,-- у меня до сих пор  стоит  перед
глазами  его  лицо, когда он накинулся на нас сегодня утром, но
надо отдать ему справедливость, извинения были исчерпывающи,  к
ним не придерешься.
     -- А как он объяснил свою вспышку?
     -- Сестра для него все. Это понятно, и я очень рад, что он
знает  ей  цену.  Они  всю жизнь прожили вместе, и, если верить
ему, других близких людей  у  него  нет,  так  что  возможность
разлуки с ней приводит его в ужас. Он будто бы не догадывался о
моих  чувствах, а убедившись в них собственными глазами, понял,
что сестру могут отнять у него, и при одной этой мысли  потерял
над  собой  всякую  власть.  Он  очень сожалеет о случившемся и
признает, что эгоистично и глупо с его стороны думать, будто бы
можно удержать около себя  такую  красивую  женщину,  как  мисс
Стэплтон. Если разлука с ней неизбежна, то пусть уж разлучником
буду  я,  их сосед. Так или иначе, это для него большой удар, и
вряд ли ему удастся скоро примириться с ним. Но он не будет нам
препятствовать, если я пообещаю молчать о своей любви в течение
ближайших трех месяцев и довольствоваться  только  дружбой  его
сестры. Я пообещал, и на том дело и кончилось.
     Как  видите,  одна из наших маленьких тайн разъяснилась. А
нащупать ногами дно в этой трясине, где  мы  барахтаемся,  дело
нешуточное.   Теперь   нам   известно,   почему   Стэплтон  так
неодобрительно относился к поклоннику своей сестры -- к  такому
завидному поклоннику, как сэр Генри.
     А  теперь  я потяну за другую ниточку, которую мне удалось
высвободить из этого спутанного клубка. Перейдем к таинственным
ночным  рыданиям,  к  заплаканному  лицу  миссис   Бэрримор   и
загадочным   путешествиям  дворецкого  к  окну,  выходящему  на
болота. Поздравьте меня, дорогой Холмс, и скажите,  что  вы  не
разочаровались  в  своем  помощнике.  Доверие,  которое  вы мне
оказали, послав меня сюда, вполне оправдано. Чтобы выяснить эту
очередную загадку, понадобилась одна ночь.
     Я говорю "одна ночь", но вернее будет сказать "две  ночи",
ибо  в первую мы ничего не дознались. Мы с сэром Генри сидели в
его комнате чуть ли не до трех часов утра, но так ничего  и  не
услышали,  кроме  боя часов на лестнице. Это томительное бдение
закончилось тем, что и сэр  Генри  и  ваш  покорный  слуга  оба
заснули,   сидя   в   креслах.  Впрочем,  эта  неудача  нас  не
обескуражила, решено было попробовать  еще  раз.  На  следующую
ночь  мы  прикрутили  фитиль у лампы и сидели, куря папиросу за
папиросой,  в  полном  молчании.  Время   тянулось   невероятно
медленно,  но  нас  подбадривал  тот  же  азарт, какой бывает у
охотника, терпеливо подстерегающего дичь у капкана.
     Пробило час, два, и мы  уже  были  готовы  отчаяться,  как
вдруг  усталости  нашей словно не бывало -- и я и сэр Генри оба
невольно выпрямились.  В  коридоре  послышался  скрип  половиц.
Крадущиеся  шаги  поравнялись  с  нашей  комнатой и мало-помалу
замерли вдали. Баронет бесшумно открыл  дверь.  Мы  отправились
следом  за  нашей  дичью.  Она  уже  успела пройти галерею, а в
коридоре была полная темнота. Соблюдая всяческую  осторожность,
мы  дошли  до  дальнего  крыла,  и  там перед нами промелькнула
фигура высокого человека с черной бородой, который на цыпочках,
ссутулив плечи, ступал по коридору. Вот  он  шмыгнул  в  ту  же
дверь,  свеча  на секунду осветила ее, а потом в темный коридор
потянулся тоненький желтый луч.  Мы  двигались  к  этому  лучу,
пробуя  каждую  половицу,  прежде  чем  ступить на нее. Мы были
босиком, и все же старые половицы стонали  и  поскрипывали  под
тяжестью  наших шагов. Мне казалось, что их нельзя не услышать,
но, к счастью, Бэрримор действительно туг на ухо, да к тому  же
он был слишком поглощен своим делом.
     Добравшись  наконец  до  двери,  мы  заглянули  в комнату.
Дворецкий стоял со свечой у окна,  почти  прижавшись  к  стеклу
лицом,  то  есть  в  той  же позе, в какой я видел его две ночи
назад. У нас не было заранее разработанного плана действий,  но
баронет принадлежит к тому сорту людей, для которых решительные
поступки   кажутся  самыми  естественными.  Он  смело  вошел  в
комнату. Бэрримор отскочил от окна, прерывисто переводя дух, и,
мертвенно-бледный, дрожа всем телом, стал  перед  нами.  В  его
темных  глазах,  горевших на белой маске лица, сквозил ужас. Он
растерянно переводил их с меня на сэра Генри.
     -- Бэрримор, что вы здесь делаете?
     -- Ничего, сэр. -- От волнения  он  едва  ворочал  языком;
свеча дрожала в его руке, бросая на стены и на потолок неровные
тени. -- Окно, сэр... Я проверяю по ночам, все ли заперты.
     -- Даже на втором этаже?
     -- Да, сэр, во всем доме.
     -- Слушайте,  Бэрримор,  -- строго сказал сэр Генри, -- мы
решили добиться от вас правды, так что чем скорее  вы  во  всем
признаетесь,  тем  лучше.  Ну, довольно изворачиваться! Что вам
здесь понадобилось?
     Дворецкий бросил на нас  беспомощный  взгляд  и  в  полном
смятении стиснул руки:
     -- Я  ничего  плохого  не  делал,  сэр!  Я только посветил
свечкой в окно.
     -- А зачем вы светили свечкой в окно?
     -- Не  спрашивайте  меня,  сэр  Генри...  Не  спрашивайте!
Клянусь вам, сэр, это не моя тайна, я не могу ее выдать. Если б
она касалась только меня, я ничего не стал бы скрывать от вас.
     Вдруг  меня  осенила  неожиданная  мысль,  и я взял свечу,
которая стояла на подоконнике.
     -- Это, вероятно, условный знак. Сейчас  посмотрим,  будет
ли на него какой-нибудь ответ.
     Я  поднес  свечку  к  самому  стеклу,  так  же,  как делал
Бэрримор, и вгляделся в непроглядный мрак ночи. Луна спряталась
за облака, и в первую  минуту  мне  удалось  разглядеть  только
гряду  деревьев,  оттенявшую  мутную  ширь  болот.  И  вдруг  я
торжествующе вскрикнул, увидев в черном квадрате окна крошечную
желтую точку, прорезавшую ночную тьму.
     -- Вот, смотрите!
     -- Нет, нет, сэр!.. --  забормотал  дворецкий.  --  Уверяю
вас, сэр...
     -- Перенесите свечу вправо, Уотсон! -- крикнул баронет. --
Видите?  Там огонь тоже передвинулся... Ну, негодяй, вы все еще
будете упорствовать? Ведь это сигнал!  Признавайтесь:  кто  ваш
сообщник? Что вы замышляете?
     Дворецкий бросил на него явно вызывающий взгляд:
     -- Это мое дело, вас оно не касается. Я ничего не скажу.
     -- Тогда можете считать себя уволенным.
     -- Слушаю, сэр. Видно, ничего не поделаешь.
     -- Я  выгоню  вас с позором! Стыдитесь! Наши предки больше
ста лет жили вместе под одной кровлей, а вы замыслили  какой-то
заговор против меня.
     -- Нет, нет, сэр! Не против вас!
     Эти  слова  произнес  женский  голос,  и,  оглянувшись, мы
увидели в дверях насмерть перепуганную миссис Бэрримор, которая
своей бледностью могла поспоришь с мужем. Эта грузная женщина в
нижней юбке и в шали  могла  бы  произвести  весьма  комическое
впечатление, если б не ужас, написанный у нее на лице.
     -- Нас  рассчитали,  Элиза. Вот чем все кончилось!.. Пойди
уложи вещи, -- сказал Бэрримор.
     -- Джон, Джон! До чего же я тебя  довела!..  Это  все  моя
вина, сэр Генри. Он только ради меня на это пошел... ради одной
меня!
     -- Так говорите же! В чем тут дело?
     -- Мой  несчастный  брат погибает от голода на болотах. Не
можем же мы допустить, чтобы он умер у самых наших дверей! Джон
подает ему знак, что еда приготовлена, а он показывает, куда ее
принести.
     -- Значит, ваш брат и есть тот...
     -- ...беглый каторжник, сэр... убийца Селден.
     -- Это все правда, сэр, -- подтвердил Бэрримор. --  Я  вам
сказал,  что  не могу открыть чужую тайну, а теперь вы сами все
услышали, и теперь вы знаете,  что  против  вас  мы  ничего  не
замышляли.
     Так вот как разъяснились эти загадочные ночные путешествия
со свечой!  Мы  с  сэром  Генри  в изумлении смотрели на миссис
Бэрримор. Неужели эта флегматичная почтенная женщина -- той  же
крови, что и один из самых страшных преступников, которых знает
наша страна?
     -- Да,  сэр,  моя  девичья  фамилия Селден, он мой младший
брат. Мы избаловали его с детских лет, потакали  ему  во  всем,
вот   он  и  уверился,  будто  ему  все  дозволено,  будто  мир
существует только для его удовольствия. Потом подрос,  попал  в
дурную  компанию,  и  словно бес вселился в нашего мальчика. Он
разбил материнское сердце и смешал наше имя  с  грязью.  А  чем
дальше,  тем  хуже  и хуже -- от одного преступления к другому.
Что его спасло от виселицы? Только милость божия. Но для  меня,
сэр,  он  остается все тем же маленьким кудрявым мальчуганом, с
которым я играла, которого нянчила как старшая сестра.  Поэтому
он  и  убежал  из  тюрьмы  --  знал,  что  я  здесь и что мы не
откажемся помочь ему. Когда он приплелся сюда  ночью,  усталый,
голодный,  а  погоня -- по пятам, что нам оставалось делать? Мы
впустили  его,  накормили,  помогли  всем,  чем  можно.   Потом
приехали  вы,  сэр, и он решил, что лучше переждать на болотах,
пока суматоха не уляжется, и с тех пор  скрывается  там.  А  мы
проверяем через ночь, не ушел ли, светим ему в окно, и, если он
отвечает,  мой  муж  носит  на  условленное  место хлеб и мясо.
Каждый день надеемся -- может, ушел, но пока он здесь,  мы  его
не  бросим.  Я  женщина  верующая, лгать вам не стану. Если тут
есть что дурное, так муж ни в чем не виноват: он пошел  на  это
только ради меня.
     Она  говорила  с  таким  чувством,  что  ей нельзя было не
поверить.
     -- Это правда, Бэрримор?
     --. Да, сэр Генри. Все до последнего слова правда.
     -- Ну что ж, я не стану вас осуждать за преданность  жене.
Забудьте  то,  что  я вам говорил. Идите оба к себе, а утром мы
обсудим все как следует.
     Когда они ушли, мы снова  посмотрели  в  окно.  Сэр  Генри
открыл  его  настежь,  и  в  лицо  нам  пахнуло холодным ночным
ветром. Далеко в непроглядной тьме  все  еще  мерцал  крошечный
желтый огонек.
     -- Удивляюсь, как, он не боится! -- сказал сэр Генри.
     -- Огонь, вероятно, только отсюда и видно.
     -- Может быть. Как по-вашему, где это?
     -- Где-нибудь около гранитных столбов.
     -- Мили две, не больше?
     -- И того не будет.
     -- Да,  если  Бэрримор носил туда еду, значит, недалеко. И
он ждет сейчас, что к нему придут на его огонек. Нет, Уотсон, я
пойду и поймаю этого изверга!
     Та же самая мысль мелькнула и у меня.  Ведь  Бэрриморы  не
сделали нас соучастниками -- мы заставили их видать свою тайну.
Этот  человек  опасен  для  общества. Такого, как он, нельзя ни
жалеть,   ни    оправдывать.    Мы    должны    воспользоваться
представившейся  нам  возможностью, чтобы вернуть его туда, где
он  уже  никому  не  повредит.  В  противном  случае  за   нашу
оплошность поплатятся другие -- например, Стэплтоны, на которых
он  может  напасть  в любую ночь. Я думаю, что именно эта мысль
подбивала сэра Генри на такой смелый поступок.
     -- Я пойду с вами.
     -- Тогда  возьмите  револьвер  и  наденьте  башмаки.  Надо
торопиться, не то он потушит огонь и скроется.
     Не  прошло  и  пяти минут, как мы уже быстро шли по темной
аллее, прислушиваясь к монотонному вою осеннего ветра и  шороху
осыпающихся  листьев.  В  воздухе  стоял  пряный  запах гнили и
сырости. Луна лишь изредка показывалась из-за  туч,  тянувшихся
по  небу,  а  как  только  мы вышли на болото, заморосил мелкий
дождь. Желтый огонек по-прежнему мерцал впереди.
     -- А вы что-нибудь прихватили с собой? -- спросил я.
     -- Да, хлыст.
     -- Давайте  действовать  быстро,   чтобы   не   дать   ему
опомниться  и  оказать  сопротивление,  --  ведь  он,  говорят,
отчаянный. Захватим его врасплох.
     -- Слушайте, Уотсон! -- вдруг заговорил баронет. -- А  что
бы сказал об этом Холмс? Помните? "Ночное время, когда силы зла
властвуют безраздельно..."
     И,  словно  в ответ на его слова, где-то вдали, на мрачных
просторах болот, возник тот странный звук, который так  поразил
меня  несколько  дней  назад  около  Гримпенской трясины. Ветер
донес до нас сначала глухое ворчание, а потом рев,  мало-помалу
перешедший   в   тоскливый   вой.   Эти  дикие,  грозные  звуки
повторялись в той же последовательности раз за разом,  наполняя
собой воздух. Баронет схватил меня за рукав, и я даже в темноте
разглядел, какой мертвенной бледностью покрылось его лицо.
     -- Боже мой, Уотсон, что это?
     -- Не  знаю.  Говорят,  что  такие  звуки  не  редкость на
болотах. Я уже слышал их.
     Вой снова  замер,  наступила  полная  тишина.  Мы  стояли,
напряженно   прислушиваясь,   но   больше   ничто  не  нарушало
окружающего нас безмолвия.
     -- Уотсон, -- сказал баронет, -- это выла собака.
     Кровь похолодела у меня в  жилах,  ибо  голос  сэра  Генри
дрогнул от ужаса.
     -- Как они объясняют этот звук? -- спросил он.
     -- Кто?
     -- Здешние жители.
     -- Но  ведь  это совершенно невежественные люди! Не все ли
вам равно, как они его объясняют?
     -- Уотсон, скажите мне, что они говорят об этом?
     Минуту я колебался,  но  вопрос  был  поставлен  так,  что
отмолчаться мне не удалось.
     -- Они говорят, что это воет собака Баскервилей.
     Сэр Генри застонал.
     -- Да,  так  может  выть только собака, -- сказал он после
долгого молчания, -- но она где-то далеко, в той стороне.
     -- Я не могу определить, откуда шел этот вой.
     -- Его принесло ветром. А  где  Гримпенская  трясина?  Вон
там?
     -- Да.
     -- Так  оттуда  он  и  шел.  Бросьте,  Уотсон!  Вы же сами
думаете, что это выла собака. Я не ребенок. Не бойтесь  сказать
мне правду.
     -- В  тот  раз  со  мной был Стэплтон. Он говорит, что так
кричат какие-то птицы.
     -- Нет,  это  собака.  Боже  мой!  Неужели  во  всех  этих
небылицах  есть хоть доля правды? Неужели мне угрожает какая-то
неведомая опасность? Вы не верите в это, Уотсон?
     -- Нет, нет!
     -- А все-таки одно дело -- смеяться над такими  глупостями
в  Лондоне  и совсем другое -- слышать этот вой, стоя в темноте
на болотах. А мой дядя?  Ведь  около  его  тела  нашли  собачьи
следы.  Все  одно к одному. Я далеко не трус, Уотсон, но у меня
кровь стынет в жилах от этих звуков. Потрогайте мою руку.
     Она была холодна, как мрамор.
     -- Ничего, завтра все пройдет.
     -- Нет, этого воя мне  никогда  не  забыть.  Что  же  игам
теперь делать?
     -- Повернем домой?
     -- Ни  за  что! Ловить этого негодяя так ловить. Мы с вами
охотимся за каторжником, а чудовищная собака, наверно, охотится
за нами. Пойдемте, Уотсон! Пусть все исчадия ада  ринутся  сюда
на болота, все равно отступать нельзя.
     Спотыкаясь на каждом шагу, мы медленно двинулись дальше. И
справа  и слева от нас громоздились неясные в темноте очертания
скалистых холмов. Впереди по-прежнему маячил  маленький  желтый
огонек.  Нет  ничего  обманчивее  расстояния  в кромешной тьме.
Огонек мерцал то у самого  горизонта,  то  всего  в  нескольких
шагах от нас. Но наконец мы разглядели источник света и поняли,
что   теперь  до  него  недалеко.  Это  была  оплывшая  свечка,
вставленная в расселину между камнями, которые защищали  ее  от
ветра  и  от  посторонних  глаз, оставляя открытой только с той
стороны, где  был  Баскервиль-холл.  Наше  приближение  скрывал
большой  гранитный  валун.  Мы  притаились  за  ним и осторожно
выглянули наружу. Странно было видеть эту одинокую свечу  среди
болот!  Желтый язычок пламени, отсвечивающий на камнях, -- и ни
признака жизни вокруг.
     -- Что же теперь делать? -- прошептал сэр Генри.
     -- Подождем здесь. Он,  вероятно,  где-нибудь  поблизости.
Может быть, сейчас покажется.
     Я  не  успел  договорить, как мы увидели его. В расселине,
где горела свеча,  появилось  страшное,  изборожденное  следами
пагубных страстей лицо, в котором не было ничего человеческого.
Такое  лицо, облепленное грязью, заросшее щетиной, все в космах
спутанных волос, вполне могло бы быть у одного из тех  дикарей,
которые  жили  когда-то  на  склонах  этих холмов. Огонек свечи
отражался  в  хитрых  маленьких  глазках,  злобно  бегавших  по
сторонам,  точно  глаза  зверя,  заслышавшего  в  темноте  шаги
охотников. Что-то, вероятно, возбудило его подозрение. То ли  у
них с Бэрримором был какой-то неизвестный нам условный знак, то
ли он почувствовал, что дело неладно, но я сразу подметил следы
страха  на его отвратительной физиономии. Он мог каждую секунду
погасить свечу и скрыться в  темноте.  Я  выбежал  вперед,  сэр
Генри за мной. Каторжник с воплем швырнул в нас камнем, который
разлетелся  на  куски, ударившись рядом о валун. Я успел только
разглядеть, что он приземистый, широкоплечий. К счастью, в  эту
минуту из-за туч показалась луна. Мы кинулись вверх по холму, а
каторжник  мчался  по  другому  его склону, с ловкостью горного
козла прыгая по камням. Удачный выстрел мог бы ранить его, но я
захватил с собой револьвер только для защиты, а  не  для  того,
чтобы стрелять в спину невооруженному человеку.
     И  я  и  сэр  Генри были неплохие бегуны, однако мы вскоре
поняли, что нам не догнать  его.  Он  долго  виднелся  впереди,
освещенный   ярким   лунным  светом,  и  наконец  почти  исчез,
превратившись в маленькую точку, быстро  движущуюся  по  склону
отдаленного  холма.  Расстояние  между  нами все увеличивалось.
Наконец мы окончательно выбились из сил, сели на камни и  стали
смотреть вслед его удаляющейся фигуре.
     И   вот  тут-то  произошло  нечто  странное  и  совершенно
неожиданное.  Мы  уже  поднялись,  решив  оставить  бесполезную
погоню.  Луна  была  справа от нас; неровная вершина гранитного
столба четко вырисовывалась на фоне ее серебряного диска. И  на
этом  столбе я увидел человеческую фигуру, стоявшую неподвижно,
словно статуя из черного дерева. Не  думайте.  Холмс,  что  это
была  галлюцинация.  Я,  как  никогда,  мог  положиться на свое
зрение! Насколько мне  удалось  разглядеть,  это  был  высокий,
худой  человек. Он стоял, чуть расставив ноги, скрестив руки на
груди, опустив голову, и словно в раздумье смотрел  на  царство
торфа  и  гранита,  которое  лежало  перед  ним.  Вот  таким  и
представляется мне дух здешних болот! Это был не каторжник.  Он
стоял  далеко  от  места,  где  тот скрылся, да и ростом он был
выше. Вскрикнув от неожиданности, я  повернулся  к  баронету  и
схватил  его за руку. Секунды, которая понадобилась мне на это,
было достаточно -- человек  исчез.  Острая  вершина  гранитного
столба  по-прежнему  врезалась  в  лунный диск, но неподвижной,
безмолвной фигуры на ней уже не было.
     Я сразу же решил, что надо пойти  туда  и  осмотреть  этот
столб,  но  он стоял довольно далеко от нас, а баронету было не
до приключений -- он все еще не мог успокоиться после страшного
воя, напомнившего ему о мрачном семейном предании.  К  тому  же
сам  он  ничего  не  видел,  и,  следовательно,  его  не  могло
взволновать "то странное зрелище.
     -- Наверно, часовой. Со времени побега болота так и  кишат
ими, -- сказал он.
     Возможно,  что  сэр  Генри  был  прав, но мне так хотелось
окончательно  убедиться  в  этом!  Сегодня   мы   дадим   знать
принстаунским  властям,  где  скрывается  беглый  каторжник. Но
все-таки жалко, что