еожиданный для
меня самого. Рано на рассвете я уже спускался  в  сад  из  окна
буфетной,  как  вдруг  чья-то  рука  схватила меня за шиворот и
чей-то  голос  произнес:  "А  ну,  мошенник,   чем   ты   здесь
занимаешься?"  Когда  мне удалось повернуть голову, передо мной
блеснули дымчатые очки моего друга и соперника мистера Баркера.
Это была забавная встреча, и мы оба не могли  сдержать  улыбки.
Выяснилось,  что  по  просьбе  родственников доктора Эрнеста он
тоже предпринял расследование и тоже пришел к выводу, что  дело
нечисто.  Ой  уже  несколько  дней  наблюдал за домом и взял на
заметку  доктора  Уотсона   как   явно   подозрительное   лицо,
посетившее  усадьбу.  Арестовать  Уотсона он не мог, но когда у
него на глазах какой-то субъект вылез в сад из  окна  буфетной,
он не выдержал. Я, разумеется, рассказал ему, как обстоят дела,
и мы продолжали вести дело сообща.
     -- Почему с ним? Почему не с нами?
     -- Потому что я предполагал подвергнуть Эмберли небольшому
испытанию,  которое  и  удалось  так блестяще. Боюсь, что вы не
согласились бы зайти так далеко.
     Инспектор улыбнулся.
     -- Что ж, быть может, и нет. Итак, мистер  Холмс,  если  я
верно  вас  понял, вы совершенно устраняетесь от участия в этом
деле и передаете нам весь ваш материал.
     -- Разумеется. Это -- мое обычное правило.
     -- Тогда я приношу вам  благодарность  от  имени  полиции.
Случай,  как  вы  его  толкуете,  ясный.  Трупы  мы,  вероятно,
обнаружим без труда.
     -- Я  покажу  вам  небольшое,  но  страшное   вещественное
доказательство,  --  продолжал  Холмс. -- Я уверен, что Эмберли
его не заметил. Чтобы добиться успеха, инспектор,  надо  всегда
стараться  поставить  себя  на  место другого и вообразить, как
поступили бы вы сами. Тут требуется известная доля фантазии, но
это окупается.
     Допустим, например, что вы заперты в  этой  комнатке,  что
жить   вам   осталось   не  более  двух  минут,  но  вы  хотите
расквитаться с извергом, который, возможно, еще издевается  над
вами там, за дверью. Что бы вы в этом случае сделали?
     -- Оставил бы письмо.
     -- Правильно.  Вы  захотели бы рассказать людям о том, как
вы  погибли.  Писать  на  бумаге  бессмысленно.  Убийца  найдет
записку.  Но  если написать на стене, это может прочесть кто-то
другой. Так глядите же! Над самым плинтусом красным  химическим
карандашом выведено: "Нас у..." -- и все.
     -- О чем же это говорит?
     -- Видите  --  от  пола  до надписи не более фута. Бедняга
писал это, лежа на полу, умирая. И, не успев дописать,  лишился
сознания.
     -- Он хотел написать: "Нас убили".
     -- Именно  так я и истолковал эту надпись. Так что если вы
найдете у убитого химический карандаш...
     -- Поищем, можете не сомневаться. Ну, а как насчет  ценных
бумаг?  Ведь  ясно,  что никакой кражи не было. А между тем эти
акции у него действительно имелись. Мы проверили.
     -- Он их надежно  припрятал,  будьте  покойны.  Когда  вся
история   с  бегством  стала  бы  забываться,  он  бы  внезапно
обнаружил их и объявил, что  виновники  раскаялись  и  прислали
украденное обратно, а не то так обронили где-то по дороге.
     -- Да,  у  вас  на  любой  трудный  вопрос готов ответ, --
сказал инспектор. -- Одного я не могу понять: ну, к нам он  так
или  иначе  вынужден  был  обратиться, но зачем ему было идти к
вам?
     -- Из чистого бахвальства! -- ответил Холмс.  --  Он  мнил
себя таким умником, был так уверен в себе, что вообразил, будто
его  никому не побить. А потом он смог бы сказать недоверчивому
соседу:  "Посмотрите  --  чего  я  только  не  предпринимал!  Я
обратился не только в полицию, но даже к Шерлоку Холмсу".
     Инспектор рассмеялся.
     -- Придется  простить  вам  это  "даже",  мистер Холмс, --
сказал он. -- Такой искусной работы я не припомню.

     Несколько дней спустя мой друг бросил мне на колени  номер
выходящей  два  раза  в месяц "Hope Суррей Обсервер". В ней под
множеством леденящих кровь заголовков -- от "Упырь из "Уютного"
до "Блестящий успех полицейского сыска" -- шел целый стол  бец,
в  котором  впервые  давалось  последовательное изложение этого
дела. По заключительному абзацу можно судить о стиле, в котором
оно было написано:
     "Редкостная проницательность,  которую  выказал  инспектор
Маккиннон,   заключив,  что  запах  краски,  возможно,  призван
заглушить какой-то иной запах, например,  запах  газа;  дерзкое
предположение,  что  кладовая могла оказаться камерой смерти, а
также последующее расследование, увенчавшееся находкой трупов в
заброшенном колодце, искусно замаскированном собачьей  конурой,
будут  жить  в  истории  сыска как убедительный пример высокого
мастерства нашей полиции".
     -- Ну,  ничего,  Маккиннон  --  славный   малый,   --   со
снисходительной    усмешкой   промолвил   Холмс.   --   Советую
присовокупить это к нашим архивам, Уотсон.  Когда-нибудь  можно
будет рассказать правду об этой истории.

     Примечания

     1  Выдержавший  много  изданий  справочник  по английскому
духовенству и церквам.
     2 Психиатрическая больница для  преступников  (в  графстве
Беркшир).

     Перевод М. Кан



     Артур Конан-Дойль. Вампир в Суссексе

     Холмс внимательно  прочел  небольшую,  в  несколько  строк
записку,  доставленную  вечерней  почтой,  и  с коротким, сухим
смешком, означавшим у него веселый смех, перекинул ее мне.
     -- Право, трудно себе представить более  нелепую  мешанину
из  современности  и  средневековья,  трезвейшей  прозы и дикой
фантазии. Что вы на это скажете, Уотсон?
     В записке стояло:

                         "Олд-Джюри.46
                             19 ноября

     Касательно вампиров.
     Сэр!
     Наш клиент мистер  Роберт  Фергюсон,  компаньон  торгового
дома  "Фергюсон  и  Мюирхед,  поставщики  чая" на Минсинг-лейн,
запросил  нас  касательно  вампиров.   Поскольку   наша   фирма
занимается  исключительно  оценкой и налогообложением машинного
оборудования,  вопрос  этот   едва   ли   относится   к   нашей
компетенции,  и мы рекомендовали мистеру Фергюсону обратиться и
Вам. У нас свежо в  памяти  Ваше  успешное  расследование  дела
Матильды Бригс.
                      С почтением, сэр,
                      Моррисон, Моррисон и Додд".

     -- Матильда   Бригс,   друг  мой  Уотсон,  отнюдь  не  имя
молоденькой девушки, -- проговорил Холмс задумчиво.
     Так назывался  корабль.  В  истории  с  ним  немалую  роль
сыграла  гигантская  крыса,  обитающая  на  Суматре.  Но еще не
пришло время  поведать  миру  те  события...  Так  что  же  нам
известно   о  вампирах?  Или  и  к  нашей  компетенции  это  не
относится? Конечно, все лучше скуки и безделья, но, право, нас,
кажется, приглашают в сказку Гримма. Протяните-ка руку, Уотсон,
посмотрим, что мы найдем под буквой "В".
     Откинувшись назад, я достал  с  полки  за  спиной  толстый
справочник.  Кое-как  приладив  его  у  себя  на  колене, Холмс
любовно, смакуя каждое слово,  проглядывал  собственные  записи
своих подвигов и сведений, накопленных им за долгую жизнь.
     -- "Глория Скотт"... -- читал он. -- Скверная была история
с этим кораблем. Мне припоминается, что вы, Уотсон, запечатлели
ее на  бумаге, хотя результат ваших трудов не дал мне основания
поздравить вас с успехом...  "Гила,  или  ядовитая  ящерица"...
Поразительно  интересное  дело. "Гадюки"... "Виктория, цирковая
прима"...  "Виктор  Линч,  подделыватель  подписей"...  "Вигор,
Хаммерсмитское чудо"... "Вандербильт и медвежатник"... Ага! Как
раз  то,  что  нам  требуется.  Спасибо  старику  -- не подвел.
Другого  такого  справочника  не  сыщешь.   Слушайте,   Уотсон:
"Вампиры в Венгрии". А вот еще: "Вампиры в Трансильвании".
     С  выражением  живейшего  интереса  он  листал страницу за
страницей, читая с большим вниманием, но вскоре отшвырнул книгу
и сказал разочарованно:
     -- Чепуха,  Уотсон,  сущая  чепуха.  Какое  нам  дело   до
разгуливающих по земле мертвецов, которых можно загнать обратно
в могилу, только вбив им кол в сердце? Абсолютная ерунда.
     -- Но,  позвольте,  вампир  не  обязательно  мертвец,  ---
запротестовал я. -- Такими делами занимаются и живые  люди.  Я,
например,  читал о стариках, сосавших кровь младенцев в надежде
вернуть себе молодость.
     -- Совершенно   правильно.   Здесь   эти    сказки    тоже
упоминаются.  Но можно ли относиться к подобным вещам серьезно?
Наше агентство частного сыска обеими ногами стоит  на  земле  и
будет   стоять  так  и  впредь.  Реальная  действительность  --
достаточно широкое поле для нашей деятельности, с  привидениями
к  нам  пусть  не  адресуются.  Полагаю,  что  мистера  Роберта
Фергюсона не следует принимать всерьез. Не исключено,  что  вот
это  письмо  писано  им  самим, быть может, оно прольет свет на
обстоятельства, явившиеся причиной его беспокойства.
     Холмс  взял  конверт,  пришедший  с  той   же   почтой   и
пролежавший  на  столе  незамеченным,  пока  шло чтение первого
письма. Он принялся за второе послание с  веселой,  иронической
усмешкой,   но   постепенно   она   уступила   место  выражению
глубочайшего интереса и сосредоточенности. Дочитав до конца, он
некоторое  время  сидел  молча,  погруженный  в   свои   мысли;
исписанный  листок  свободно  повис  у него в пальцах. Наконец,
вздрогнув, Холмс разом очнулся от задумчивости.
     -- Чизмен, Лемберли. Где находится Лемберли?
     -- В Суссексе, к югу от Хоршема.
     -- Не так уж далеко, а? Ну, а что такое Чизмен?
     -- Я  знаю  Лемберли  --  провинциальный  уголок.   Сплошь
старые, многовековой давности дома, носящие имена первых хозяев
-- Чизмен, Одли, Харви, Карритон, -- сами люди давно забыты, но
имена их живут в построенных ими домах.
     -- Совершенно  верно,  --  ответил  Холмс  сухо.  Одной из
странностей этой гордой, независимой натуры была способность  с
необычайной  быстротой запечатлевать в своем мозгу всякое новое
сведение, но  редко  признавать  заслугу  того,  кто  его  этим
сведением  обогатил.  --  К  концу  расследования мы, вероятно,
узнаем очень многое об этом Чизмене в Лемберли. Письмо, как я и
предполагал, от Роберта  Фергюсона.  Кстати,  он  уверяет,  что
знаком с вами.
     -- Со мной?
     -- Прочтите сами.
     Он  протянул  мне  письмо  через  стол.  Адрес отправителя
гласил: "Чизмен, Лемберли".
     Я стал читать:

     "Уважаемый мистер Холмс!
     Мне посоветовали обратиться  к  Вам,  но  дело  мое  столь
деликатного свойства, что я затрудняюсь изложить его на бумаге.
Я выступаю от имени моего друга. Лет пять тому назад он женился
на   молодой   девушке,   уроженке   Перу,  дочери  перуанского
коммерсанта,  с  которым  познакомился   в   ходе   переговоров
относительно  импорта  нитратов.  Молодая перуанка очень хороша
собой, но ее иноземное происхождение и чуждая религия привели к
расхождению интересов и чувств между мужем и  женой,  и  любовь
моего  друга к жене стала несколько остывать. Он даже готов был
считать их союз ошибкой.  Он  видел,  что  некоторые  черты  ее
характера  навсегда  останутся  для него непостижимыми. Все это
было особенно мучительно потому, что эта женщина,  по-видимому,
необычайно любящая и преданная ему супруга.
     Перехожу  к  событиям, которые надеюсь наложить точнее при
встрече. Цель этого письма лишь дать общее о них  представление
и выяснить, согласны ли Вы заняться этим делом. Последнее время
жена  моего  друга  стала вести себя очень странно, поступки ее
шли совершенно вразрез с ее обычно  мягким  и  кротким  нравом.
Друг  мой  женат  вторично,  и  от  первого  брака  у него есть
пятнадцатилетний  сын  --  очаровательный  мальчик,  с  нежным,
любящим  сердцем,  несмотря  на то, что несчастный случай еще в
детстве сделал его калекой. Теперешняя жена моего друга  дважды
и  без  малейшего  повода  набрасывалась  на  бедного ребенка с
побоями. Один раз ударила его палкой по руке с такой силой, что
от удара остался большой рубец.
     Но  все  это  не  столь  существенно  по  сравнению  с  ее
отношением  к  собственному  ребенку,  прелестному  мальчугану,
которому не исполнилось и года. Как-то кормилица  на  несколько
минут  оставила  его  в детской одного. Громкий, отчаянный крик
младенца заставил ее бегом вернуться назад. И тут она  увидела,
что  молодая мать, прильнув к шейке сына, впилась в нее зубами:
на шейке виднелась ранка, из нее текла струйка крови. Кормилица
пришла в неописуемый ужас и хотела тотчас позвать  хозяина,  но
женщина  умолила  ее никому ничего не говорить и даже заплатила
пять  фунтов  за  ее  молчание.  Никаких  объяснений  засим  не
последовало, и дело так и оставили.
     Но случай этот произвел страшное впечатление на кормилицу.
Она стала  пристально  наблюдать за хозяйкой и не спускала глаз
со   своего   питомца,   к   которому   испытывала    искреннюю
привязанность.  При  этом  ей  казалось,  что и хозяйка, в свою
очередь, непрерывно за ней следит -- стоило кормилице отойти от
ребенка, как мать немедленно  к  нему  кидалась.  День  и  ночь
кормилица  стерегла дитя, день и ночь его мать сидела в засаде,
как волк, подстерегающий ягненка. Конечно,  мои  слова  кажутся
Вам  совершенно  невероятными,  но, прошу Вас, отнеситесь к ним
серьезно, быть  может,  от  того  зависят  и  жизнь  ребенка  и
рассудок его отца.
     Наконец  наступил тот ужасный день, когда стало невозможно
что-либо  скрывать  от  хозяина.  Нервы  кормилицы  сдали,  она
чувствовала, что не в силах выдержать напряжение, и во всем ему
призналась.  Отцу ребенка ее рассказ показался таким же бредом,
каким  он,  вероятно,  кажется  и  Вам.  Мой  друг  никогда  не
сомневался,  что жена искренне и нежно его любит и что, если не
считать этих двух нападений на пасынка, она  такая  же  нежная,
любящая  мать. Разве могла она нанести рану своему собственному
любимому дитяти? Мой друг заявил  кормилице,  что  все  это  ей
померещилось,  что ее подозрения -- плод больного воображения и
что он не потерпит столь злостных поклепов  на  свою  жену.  Во
время   их   разговора  раздался  пронзительный  детский  крик.
Кормилица вместе с хозяином  кинулась  в  детскую.  Представьте
себе  чувства  мужа и отца, когда он увидел, что жена, отпрянув
от кроватки, поднимается  с  колен,  а  на  шее  ребенка  и  на
простынке  --  кровь.  С  криком  ужаса он повернул лицо жены к
свету -- губы ее были окровавлены. Сомнений не оставалось:  она
пила кровь младенца.
     Таково положение дел. Сейчас несчастная сидит, запершись в
своей  комнате.  Объяснения  между  супругами не произошло. Муж
едва ли не потерял рассудок. Он, как и я,  плохо  осведомлен  о
вампирах,  собственно,  кроме самого слова, нам ровно ничего не
известно. Мы полагали, что  это  всего-навсего  нелепое,  дикое
суеверие,  не  имеющее  места  в  нашей стране. И вдруг в самом
сердце Англии, в Суссексе... Все эти происшествия мы  могли  бы
обсудить завтра утром. Согласны ли Вы меня принять? Согласны ли
употребить  свои  необычайные способности в помощь человеку, на
которого свалилась такая беда? Если согласны,  то,  прошу  Вас,
пошлите  телеграмму  на  имя  Фергюсона (Чизмен, Лемберли), и к
десяти часам я буду у Вас.
     С уважением
     Роберт Фергюсон.
     P. S. Если не  ошибаюсь,  Ваш  друг  Уотсон  и  я  однажды
встретились  в матче регби: он играл в команде Блэкхита, я -- в
команде Ричмонда.  Это  единственная  рекомендация,  которой  я
располагаю".

     -- Отлично   помню,  --  сказал  я,  откладывая  письмо  в
сторону. -- Верзила Боб Фергюсон, лучший трехчетвертной,  каким
могла  похвастать команда Ричмонда. Славный, добродушный малый.
Как это похоже  на  него  --  так  близко  принимать  к  сердцу
неприятности друга.
     Холмс посмотрел на меня пристально и покачал головой.
     -- Никогда  не  знаешь,  чего  от  вас ожидать, Уотсон, --
сказал он. -- В вас залежи еще не  исследованных  возможностей.
Будьте   добры,  запишите  текст  телеграммы:  "Охотно  беремся
расследование вашего дела".
     -- "Вашего" дела?
     -- Пусть  не  воображает,  что  наше  агентство  --  приют
слабоумных.  Разумеется,  речь  идет  о  нем самом. Пошлите ему
телеграмму, и до завтрашнего дня оставим все эти дела в покое.

     На следующее утро, ровно в десять часов, Фергюсон вошел  к
нам  в комнату. Я помнил его высоким, поджарым, руки и ноги как
на шарнирах, и поразительное проворство, не раз помогавшее  ему
обставлять  коллег из команды противника. Да, грустно встретить
жалкое подобие того, кто когда-то был великолепным спортсменом,
которого ты знавал в расцвете сил. Могучее, крепко сбитое  тело
как  будто  усохло, льняные волосы поредели, плечи ссутулились.
Боюсь, я своим видом вызвал в нем те же чувства.
     -- Рад вас видеть, Уотсон, --  сказал  он.  Голос  у  него
остался прежний -- густой и добродушный. -- Вы не совсем похожи
на того молодца, которого я перебросил за канат прямо в публику
в  "Старом  Оленьем  Парке"1. Думаю, и я порядком изменился. Но
меня состарили последние несколько дней. Из телеграммы я понял,
мистер Холмс, что мне нечего прикидываться, будто я выступаю от
имени другого лица.
     -- Всегда лучше действовать напрямик, -- заметил Холмс.
     -- Согласен. Но поймите, каково это -- говорить такие вещи
о своей жене, о женщине,  которой  долг  твой  велит  оказывать
помощь   и   покровительство!   Что  мне  предпринять?  Неужели
отправиться в полицию и все им выложить? Ведь и дети  нуждаются
в  защите!  Что  же это с ней такое, мистер Холмс? Безумие? Или
это у нее в крови? Сталкивались ли  вы  с  подобными  случаями?
Ради всего святого, подайте совет. Я просто голову потерял.
     -- Вполне  вас  понимаю, мистер Фергюсон. А теперь сядьте,
возьмите себя в руки и ясно отвечайте на мои вопросы. Могу  вас
заверить,  что  я  далек  от того, чтобы терять голову, и очень
надеюсь, что мы найдем способ разрешить ваши трудности.  Прежде
всего  скажите,  какие меры вы приняли? Ваша жена все еще имеет
доступ к детям?
     -- Между нами произошла ужасная сцена. Поймите,  жена  моя
человек  добрый, сердечный -- на свете не сыщешь более любящей,
преданной жены. Для нее было тяжким ударом, когда я раскрыл  ее
страшную,  невероятную  тайну.  Она  даже  ничего  не  пожелала
сказать. Ни слова не ответила  мне  на  мои  упреки  --  только
глядит,  и  в  глазах  дикое отчаяние. Потом бросилась к себе в
комнату и заперлась. И с тех пop отказывается  меня  видеть.  У
нее  есть  горничная  по  имени  Долорес,  служила у нее еще до
нашего брака, скорее подруга, чем служанка. Она  и  носит  жене
еду.
     -- Значит, ребенку не грозит опасность?
     -- Миссис Мэйсон, кормилица, поклялась, что не оставит его
без надзора ни днем, ни ночью. Я ей полностью доверяю. Я больше
тревожусь  за  Джека,  я  вам  писал,  что  на него дважды было
совершено настоящее нападение.
     -- Однако никаких увечий не нанесено?
     -- Нет. Но ударила она его очень сильно. Поступок  вдвойне
жестокий,   ведь  мальчик  --  жалкий,  несчастный  калека.  --
Обострившиеся черты лица Фергюсона как будто стали мягче,  едва
он  заговорил  о  старшем сыне. -- Казалось бы, несчастье этого
ребенка должно смягчить сердце любого: Джек в  детстве  упал  и
повредил себе позвоночник. Но сердце у мальчика просто золотое.
     Холмс взял письмо Фергюсона и стал его перечитывать.
     -- Кроме  тех,  кого  вы  назвали,  кто еще живет с вами в
доме?
     -- Две служанки, они у нас  недавно.  В  доме  еще  ночует
конюх  Майкл.  Остальные  -- это жена, я, старший мой сын Джек,
потом малыш,  горничная  Долорес  и  кормилица  миссис  Мэйсон.
Больше никого.
     -- Насколько я понял, вы мало знали вашу жену до свадьбы?
     -- Мы были знакомы всего несколько недель.
     -- А Долорес давно у нее служит?
     -- Несколько лет.
     -- Значит,  характер  вашей жены лучше известен горничной,
чем вам?
     -- Да, пожалуй.
     Холмс что-то записал в свою кни