теля.
     -- И этот свидетель я?
     -- Если  вы  будете  так  любезны.  Если он все откровенно
расскажет, то и хорошо. Если же нет, нам ничего  не  останется,
как требовать его ареста.
     -- Но  почему  вы  думаете, что он будет еще там, когда мы
приедем?
     -- Можете  быть   уверены,   я   принял   некоторые   меры
предосторожности.  Возле  его  дома стоит на часах один из моих
мальчишек с Бейкер-стрит. Он вцепился в него, как клещ, и будет
следовать за ним, куда бы он не пошел. Так что мы встретимся  с
ним  завтра  на  Хадсон-стрит,  Уотсон.  Ну, а теперь... С моей
стороны было бы преступлением, если бы я сейчас же не  отправил
вас спать.
     Мы  прибыли  в  городок, где разыгралась трагедия, ровно в
полдень, и Шерлок Холмс сразу же повел  меня  на  Хадсон-стрит.
Несмотря на его умение скрывать свои чувства, было заметно, что
он   едва   сдерживает   волнение,   да   и   сам  я  испытывал
полуспортивный азарт, то захватывающее любопытство,  которое  я
всегда испытывал, участвуя в расследованиях Холмса.
     -- Это  здесь,  --  сказал  он, свернув на короткую улицу,
застроенную простыми двухэтажными кирпичными домами. -- А вот и
Симпсон. Послушаем, что он скажет.
     -- Он в доме, мистер Холмс! -- крикнул,  подбежав  к  нам,
мальчишка.
     -- Прекрасно,  Симпсон!  -- сказал Холмс и погладил его по
голове. -- Пойдемте, Уотсон. Вот этот дом.
     Он послал свою визитную карточку с просьбой принять его по
важному делу, и немного спустя мы уже стояли лицом к лицу с тем
самым человеком,  ради  которого  приехали  сюда.  Несмотря  на
теплую  погоду,  он  льнул  к  пылавшему  камину, а в маленькой
комнате было жарко, как в духовке. Весь скрюченный, сгорбленный
человек  этот  сидел  на  стуле  в   невообразимой   позе,   не
оставляющей  сомнения,  что  перед  нами  калека.  Но его лицо,
обращенное к нам,  хотя  и  было  изможденным  и  загорелым  до
черноты,  носило  следы красоты замечательной. Он подозрительно
посмотрел на нас  желтоватыми,  говорящими  о  больной  печени,
глазами и, молча, не вставая, показал рукой на два стула.
     -- Я  полагаю,  что  имею  дело  с  Генри  Вудом,  недавно
прибывшим из Индии? -- вежливо осведомился Холмс. --  Я  пришел
по небольшому делу, связанному со смертью полковника Барклея.
     -- А какое я имею к этому отношение?
     -- Вот  это  я  и должен установить. Я полагаю, вы знаете,
что если истина не откроется, то  миссис  Барклей,  ваш  старый
друг, предстанет перед судом по обвинению в убийстве?
     Человек вздрогнул.
     -- Я не знаю, кто вы, -- закричал он, -- и как вам удалось
узнать  то,  что  вы  знаете,  но  клянетесь ли вы, что сказали
правду?
     -- Конечно. Ее хотят арестовать, как только к ней вернется
разум.
     -- Господи! А вы сами из полиции?
     -- Нет.
     -- Тогда какое же вам дело до всего этого?
     -- Стараться, чтобы свершилось правосудие, -- долг каждого
человека.
     -- Я даю вам слово, что она невиновна.
     -- В таком случае виновны вы.
     -- Нет, и я невиновен.
     -- Тогда кто же убил полковника Барклея?
     -- Он пал жертвой самого провидения. Но знайте же: если бы
я вышиб ему мозги, что, в сущности, я  мечтал  сделать,  то  он
только  получил  бы по заслугам. Если бы его не поразил удар от
сознания собственной вины, весьма возможно, я  бы  сам  обагрил
руки его кровью. Хотите, чтобы я рассказал вам, как все было? А
почему бы и не рассказать? Мне стыдиться нечего.
     Дело  было  так,  сэр.  Вы  видите,  спина  у  меня сейчас
горбатая, как у верблюда, а ребра все срослись вкривь и  вкось,
но  было время, когда капрал Генри Вуд считался одним из первых
красавцев в сто семнадцатом пехотном полку.  Мы  тогда  были  в
Индии,  стояли  лагерем  возле городка Бзарти. Барклей, который
умер на днях, был сержантом в той роте, где служил я, а  первой
красавицей  полка...  да  и  вообще  самой чудесной девушкой на
свете была Нэнси Дэвой, дочь сержанта-знаменщика.  Двое  любили
ее, а она любила одного; вы улыбнетесь, взглянув на несчастного
калеку,  скрючившегося  у камина, который говорит, что когда-то
он был любим за красоту. Но, хотя я и покорил ее  сердце,  отец
хотел,  чтобы она вышла замуж за Берклея. Я был ветреный малый,
отчаянная голова, а он имел образование и  уже  был  намечен  к
производству  в  офицеры.  Но  Нэнси  была  верна мне, и мы уже
думали  пожениться,  как   вдруг   вспыхнул   бунт   и   страна
превратилась в ад кромешный.
     Нас  осадили в Бхарти -- наш полк, полубатарею артиллерии,
роту сикхов и множество женщин  и  всяких  гражданских.  Десять
тысяч бунтовщиков стремились добраться до нас с жадностью своры
терьеров,  окруживших  клетку  с  крысами.  Примерно  на вторую
неделю осады у нас кончилась вода, и было сомнительно, чтобы мы
могли снестись с колонной генерала Нилла, которая  отступила  в
глубь  страны.  В этом было наше единственное спасение, так как
надежды пробиться со всеми женщинами и детьми не было  никакой.
Тогда  я  вызвался пробраться сквозь осаду и известить генерала
Нилла о  нашем  бедственном  положении.  Мое  предложение  было
принято;  я  посоветовался  с  сержантом Барклеем, который, как
считалось, лучше всех знал местность, и он  объяснил  мне,  как
лучше  пробраться  через  линии  бунтовщиков. В тот же вечер, в
десять часов, я отправился в путь. Мне предстояло спасти тысячи
жизней, но в тот вечер я думал только об одной.
     Мой путь лежал по руслу пересохшей реки, которое,  как  мы
надеялись,  скроет  меня  от  часовых  противника,  но только я
ползком  одолел  первый  поворот,  как  наткнулся  на  шестерых
бунтовщиков,  которые, притаившись в темноте, поджидали меня. В
то же мгновение удар  по  голове  оглушил  меня.  Очнулся  я  у
врагов, связанный по рукам и ногам. И тут я получил смертельный
удар в самое сердце: прислушавшись к разговору врагов, я понял,
что  мой  товарищ,  тот самый, что помог мне выбрать путь через
вражеские  позиции,  предал  меня,  известив  противника  через
своего слугу-туземца.
     Стоит  ли  говорить, что было дальше? Теперь вы знаете, на
что был способен Джеймс Барклей. На следующий день подоспел  на
выручку  генерал  Нилл,  и  осада  была  снята,  но,  отступая,
бунтовщики захватили меня с собой. И  прошло  много-много  лет,
прежде  чем  я  снова  увидел белые лица. Меня пытали, я бежал,
меня поймали и  снова  пытали.  Вы  видите,  что  они  со  мной
сделали.  Потом  бунтовщики  бежали  в  Непал и меня потащили с
собой. В конце концов я очутился в горах  за  Дарджилингом.  Но
горцы  перебили  бунтовщиков, и я стал пленником горцев, покуда
не бежал. Путь оттуда был только один -- на север. И я оказался
у афганцев. Там я бродил много лет и в конце концов вернулся  в
Пенджаб,  где жил по большей части среди туземцев и зарабатывал
на хлеб, показывая фокусы, которым я к тому  времени  научился.
Зачем  было мне, жалкому калеке, возвращаться в Англию и искать
старых товарищей? Даже жажда  мести  не  могла  заставить  меня
решиться  на  этот шаг. Я предпочитал, чтобы Нэнси и мои старые
друзья думали, что Генри Вуд умер с прямой спиной, я  не  хотел
предстать  перед  ними похожим на обезьяну. Они не сомневались,
что я умер, и мне хотелось, чтобы они так и думали.  Я  слышал,
что  Барклей женился на Нэнси и что он сделал блестящую карьеру
в полку, но даже это не могло вынудить меня заговорить.
     Но когда приходит старость, человек начинает тосковать  по
родине.  Долгие  годы  я  мечтал  о ярких зеленых полях и живых
изгородях Англии. И я решил перед смертью повидать их еще  раз.
Я  скопил  на дорогу денег и вот поселился здесь, среди солдат,
-- я  знаю,  что  им  надо,  знаю,   чем   их   позабавить,   и
заработанного вполне хватает мне на жизнь.
     -- Ваш рассказ очень интересен, -- сказал Шерлок Холмс. --
О вашей  встрече  с  миссис Барклей и о том, что вы узнали друг
друга, я уже слышал. Как я  могу  судить,  поговорив  с  миссис
Барклей,  вы пошли за ней следом и стали свидетелем ссоры между
женой и мужем. В тот вечер миссис Барклей бросила в  лицо  мужу
обвинение  в  совершенной  когда-то подлости. Целая буря чувств
вскипела в вашем сердце, вы не выдержали, бросились  к  дому  и
ворвались в комнату...
     -- Да,  сэр,  все именно так и было. Когда он увидел меня,
лицо у него исказилось до неузнаваемости. Он покачнулся  и  тут
же упал на спину, ударившись затылком о каминную решетку. Но он
умер  не  от  удара,  смерть  поразила его сразу, как только он
увидел меня. Я это прочел на его лице так же просто, как  читаю
сейчас  вон ту надпись над камином. Мое появление было для него
выстрелом в сердце.
     -- А потом?
     -- Нэнси потеряла сознание, я взял у  нее  из  руки  ключ,
думая  отпереть  дверь  и  позвать  на  помощь.  Вложив  ключ в
скважину, я вдруг сообразил, что, пожалуй, лучше  оставить  все
как  есть и уйти, ведь дело очень легко может обернуться против
меня. И  уж,  во  всяком  случае,  секрет  мой,  если  бы  меня
арестовали, стал бы известен всем.
     В  спешке  я  опустил ключ в карман, а ловя Тедди, который
успел взобраться на портьеру, потерял палку. Сунув его в  ящик,
откуда  он  каким-то  образом  улизнул, я бросился вон из этого
дома со всей быстротой, на какую были способны мои ноги.
     -- Кто этот Тедди? -- спросил Холмс.
     Горбун  наклонился  и  выдвинул  переднюю  стенку   ящика,
стоявшего   в   углу.   Тотчас   из   него  показался  красивый
красновато-коричневый  зверек,  тонкий  и  гибкий,  с   лапками
горностая,  с  длинным,  тонким  носом и парой самых прелестных
глазок, какие я только видел у животных.
     -- Это же мангуста! -- воскликнул я.
     -- Да, -- кивнув головой, сказал горбун. -- Одни  называют
его  мангустом,  а  другие фараоновой мышью. Змеелов -- вот как
зову его я. Тедди замечательно быстро расправляется с  кобрами.
У  меня здесь есть одна, у которой вырваны ядовитые зубы. Тедди
ловит ее каждый вечер, забавляя солдат. Есть еще вопросы, сэр?
     -- Ну что ж, возможно, мы еще обратимся к вам, но только в
том случае, если миссис Барклей придется действительно туго.
     -- Я всегда к вашим услугам.
     -- Если же нет, то вряд ли стоит  ворошить  прошлую  жизнь
покойного,  как  бы  отвратителен ни был его поступок. У вас по
крайней мере  есть  то  удовлетворение,  что  он  тридцать  лет
мучился  угрызениями  совести. А это, кажется, майор Мерфи идет
по той стороне улицы? До свидания, Вуд.  Хочу  узнать,  нет  ли
каких новостей со вчерашнего дня.
     Мы догнали майора, прежде чем он успел завернуть за угол.
     -- А,  Холмс,  -- сказал он. -- Вы уже, вероятно, слышали,
что весь переполох кончился ничем.
     -- Да? Но что же все-таки выяснилось?
     -- Медицинская экспертиза показала, что  смерть  наступила
от апоплексии. Как видите, дело оказалось самое простое.
     -- Да, проще не может быть, -- сказал, улыбаясь, Холмс. --
Пойдем,  Уотсон,  домой.  Не  думаю, чтобы наши услуги еще были
нужны в Олдершоте.
     -- Но вот что странно, -- сказал я по дороге  на  станцию.
-- Если  мужа  звали  Джеймсом, а того несчастного -- Генри, то
при чем здесь Давид?
     -- Мой  дорогой  Уотсон,  одно  это  имя  должно  было  бы
раскрыть  мне  глаза,  будь  я  тем идеальным логиком, каким вы
любите меня описывать. Это слово было брошено в упрек.
     -- В упрек?
     -- Да. Как вам  известно,  библейский  Давид1  то  и  дело
сбивался  с  пути  истинного  и  однажды забрел туда же, куда и
сержант Джеймс Барклей. Помните то небольшое дельце с  Урией  и
Вирсавией?  Боюсь,  я  изрядно подзабыл Библию, но, если мне не
изменяет память, вы его  найдете  в  первой  или  второй  книге
Царств.

     Примечание

     1 Согласно библейской легенде,  израильско-иудейский  царь
Давид,  чтобы  взять себе в жены Вирсавию -- жену военачальника
Урии, послал его на верную смерть при осаде города Раввы.

     Перевод Д. Жукова



     Артур Конан Дойл.
     Одинокая велосипедистка


     Годы  с  1894  по  1901  были  периодом  очень напряженной
деятельности  Шерлока  Холмса.   Пожалуй,   ни   одно   трудное
расследование  за  эти  восемь  лет не обошлось без его совета.
Частные расследования, в которых  он  сыграл  выдающуюся  роль,
исчисляются сотнями, причем многие из них оказались чрезвычайно
запутанными  и  необычными.  Каков  итог  этих  лет?  Множество
блестящих побед и несколько, увы, неизбежных неудач.  Поскольку
я  сохранил  самые  подробные записи всех дел и часто сам в них
участвовал, мне, естественно, трудно решить,  что  же  наиболее
достойно  опубликования.  Я  последую  старому  моему  правилу:
отдавать предпочтение тем случаям, которые представляют интерес
не с точки зрения чудовищности преступления, а с  точки  зрения
тонкости  и  драматической  неожиданности  его  раскрытия.  Вот
почему мне хотелось бы описать дело мисс Вайолет Смит, одинокой
велосипедистки   из   Чарлингтона,    и    весьма    интересное
расследование,  неожиданно  оборвавшееся  трагедией.  Я  бы  не
сказал, что дело это особенно ярко иллюстрировало  удивительный
дар,  снискавший  моему  другу заслуженную славу. Однако есть в
нем  некоторые  особенности,  благодаря  которым  оно  занимает
выдающееся  место  в  хронике преступлений, из которых я черпаю
материал для моих настоящих очерков.
     Вот записная книжка 1895 года. Да, впервые мы увидели мисс
Вайолет Смит в субботу 23 апреля. Я помню,  что  визит  ее  был
очень  нежелателен  для  Холмса:  он был всецело поглощен одним
сложным  и  загадочным  делом   --   преследованием,   которому
подвергся    Джон    Винсент    Хартен,    известный   табачный
фабрикант-миллионер.   Холмс   любил   больше   всего   точную,
углубленную  и  сосредоточенную  работу мысли и терпеть не мог,
когда его отвлекали от разбираемого дела. Но надо было обладать
особой  черствостью,   чтобы   отказаться   выслушать   молодую
прекрасную  женщину,  высокую, стройную и гордую, как королева,
которая пришла к нам на  Бейкер-стрит  поздно  вечером,  умоляя
помочь  ей.  Холмс  уверял  ее,  что  он  занят,  но  это  было
бесполезно, ибо молодая дама, видимо,  твердо  решила,  что  не
уйдет,  пока  Холмс  не выслушает ее, и выдворить ее можно было
разве что силой. Холмс смирился и, устало  улыбаясь,  предложил
прелестной  посетительнице  сесть  и  рассказать,  что  ее  так
встревожило.
     -- Уж, конечно, не здоровье! -- заключил Холмс, окинув  ее
быстрым   проницательным   взглядом.   --   У   такой   заядлой
велосипедистки плохого здоровья быть не может!
     Та взглянула на свои ноги: действительно, край ботинка был
чуть-чуть  стерт   от   частого   соприкосновения   с   педалью
велосипеда.
     -- Да,  я  много  езжу  на велосипеде, мистер Холмс, и это
имеет прямое отношение к цели моего визита.
     Холмс подошел к ней и взял ее за руку (наша посетительница
не носила  перчаток).  Он  стал  рассматривать  ее   руку   так
внимательно  и  бесстрастно,  как  ученый рассматривает редкого
представителя животного или растительного мира.
     -- Вы, надеюсь, извините меня. Такова  моя  профессия,  --
сказал  он,  опуская  ее руку. -- Я чуть не ошибся: решил было,
что вы машинистка. Но, конечно, вы занимаетесь музыкой. Уотсон,
обратите внимание на сплющенные кончики пальцев.  Характерно  и
для   пианиста   и   для  машинистки.  Но  в  вашем  лице  есть
одухотворенность. -- Холмс мягким движением повернул ее лицо  к
свету.  --  Машинисткам  она  несвойственна. Сомнений нет, наша
гостья занимается музыкой.
     -- Да, мистер Холмс, я учительница музыки.
     -- И живете за городом, судя по цвету лица.
     -- Вы не ошиблись. Около Фарнема на границе с Сурреем.
     -- Прекрасное  место.  У   нас   с   ним   связано   много
воспоминаний.  Помните,  Уотсон,  мы занимались там Арчибальдом
Стенфордом, подделавшим документы? Ну, хорошо. Расскажите  нам,
мисс  Вайолет,  что  же с вами случилось недалеко от Фарнема на
границе с графством Суррей?
     Молодая дама изложила очень ясно и точно следующее  весьма
странное происшествие.
     -- Мой  покойный  отец,  мистер  Холмс,  Джеймс  Смит  был
дирижером оркестра в одном театре. Когда он умер, у нас с мамой
не оказалось ни одного близкого  человека,  кроме  моего  дяди,
Ральфа  Смита.  Но он уехал в Африку двадцать пять лет назад, и
мы ничего о нем по сей день не  знаем.  После  смерти  отца  мы
остались  совершенно без средств. И вот однажды нам сказали что
в  "Таймсе"  напечатано  объявление  о  том,  что  нас   кто-то
разыскивает. Вы можете легко представить себе наше волнение. Мы
решили, что кто-то оставил нам наследство, и тут же отправились
к  юристу,  имя  которого сообщалось в объявлении. У юриста нам
представили двух джентльменов,  мистера  Каррутерса  и  мистера
Вудли,  --  они жили в Южной Африке и приехали домой погостить.
Эти джентльмены сказали нам, что дядя был их друг и что он умер
в совершенной нищете несколько месяцев назад  в  Иоганнесбурге.
Умирая,  дядя  просил  их  найти  нас  и  помочь  нам,  если мы
нуждаемся. Нам показалось странным,  что  дядя  Ральф,  который
знать нас не хотел, когда был жив, вдруг, умирая, проявил такую
заботу.  Однако  мистер  Каррутерс объяснил, что дядя услышал о
смерти  брата  только  перед  самой  своей  смертью   и   очень
беспокоился о нашей судьбе.
     -- Простите,  --  сказал  Холмс, -- а когда произошел этот
разговор?
     -- В декабре прошлого года -- четыре месяца назад.
     -- Прошу вас, продолжайте.
     -- Этот мистер Вудли сразу же вызвал у меня отвращение. Он
строил мне глазки  --  пошлый  молодой  человек  с  одутловатым
лицом, рыжими усиками и прилизанными волосами. Он показался мне
омерзительным;  я  была  уверена, что Сирил не одобрил бы такое
знакомство.
     -- Его зовут Сирил? -- сказал Холмс, улыбаясь.
     Молодая посетительница покраснела и засмеялась.
     -- Да,  мистер  Холмс,  его   зовут   Сирил   Мортон.   Он
инженер-электрик,  и,  надеюсь,  мы  обвенчаемся  в конце лета.
Господи, но как же так получилось, что я о  нем  заговорила?  Я
только  хотела  сказать,  что  этот  мистер Вудли показался мне
отвратительным, а мистер Каррутерс, который был гораздо старше,
производил скорее приятное впечатление. Темноволосый. Цвет лица
желтоватый, нездоровый. Чисто выбрит. У него хорошие  манеры  и
приятная  улыбка.  Он  почти  все время молчал, спросил только,
какие у нас средства остались после смерти отца, и, узнав,  что
нам  совсем не на что жить, предложил, чтобы я учила музыке его
единственную дочь десяти лет. Я ответила, что  мне  не  хочется
оставлять мать одну, но он сказал, что на субботу и воскресенье
я  могу  ездить  домой. Он будет платить мне сто гиней в год --
очень, конечно, хорошие деньги. В конце концов я согласилась  и
отправилась  жить  в Чилтерн-Грэйндж, в шести милях от Фарнема.
Мистер Каррутерс  был  вдов,  хозяйство  вела  экономка,  очень
почтенная пожилая женщина -- миссис Диксон. Девочка была просто
прелесть.  Словом,  все  оборачивалось  наилучшим  образом. Сам
мистер Каррутерс был очень мил, любил музыку, и вечера  поэтому
проходили  очень  приятно.  А  каждую субботу я уезжала домой в
город.
     Первым облачком, омрачившим мою жизнь, был приезд  мистера
Вудли,  того  самого  молодого  человека  с  рыжими усиками. Он
приехал на неделю, но эта неделя показалась  мне  длиннее,  чем
три месяца! Он был ужасный человек, всем грубил и всех тиранил,
но  хуже  всего  было его отношение ко мне. Он ухаживал за мной
самым настойчивым, самым пошлым  образом,  без  конца  хвалился
своим  богатством, повторял, что если бы я вышла за него замуж,
то у меня были бы лучшие бриллианты в Лондоне, и наконец, когда
я объявила ему, что не желаю иметь  с  ним  ничего  общего,  он
обнял  меня,  несмотря на мое сопротивление, и поклялся, что не
отпустит, пока я его не поцелую. Он был страшно силен, и  я  не
могла  вырваться  из  его  объятий. К счастью, тут вошел мистер
Каррутерс