ли только это не причинит вам  каких-либо  неудобств,
сэр.
     -- Но ведь ваши предки в течение нескольких поколений жили
в Баскервиль-холле.  Мне бы очень не хотелось с первых же своих
шагов здесь порывать старые семейные связи.
     Я подметил следы волнения на бледном лице дворецкого.
     -- Нам с женой это тоже не легко,  сэр.  Но,  сказать  вам
правду,  мы  были  очень  привязаны к сэру Чарльзу и до сих пор
никак  не  оправимся  после  его  смерти.  Нам   тяжело   здесь
оставаться.    Мы    уже    не   можем   чувствовать   себя   в
Баскервиль-холле, как прежде.
     -- Что же вы собираетесь предпринять?
     -- Я надеюсь, сэр, что нам удастся  наладить  какое-нибудь
дело.  Ведь  сэр  Чарльз  не  оставил  нас своей щедростью... А
теперь разрешите показать вам ваши комнаты.
     Верх старинного холла был обведен галереей с перилами,  на
которую  вела двухпролетная лестница. Оттуда вдоль всего здания
тянулись два длинных коридора, куда выходили все  спальни.  Моя
была в одном крыле со спальней Баскервиля, почти дверь в дверь.
Эти комнаты оказались более современными, чем центральная часть
дома,  а  светлые  обои  и  множество зажженных свечей сразу же
смягчили тяжелое  впечатление,  которое  создалось  у  меня  по
приезде в Баскервиль-холл.
     Однако   столовая   в  нижнем  этаже  поразила  нас  своим
сумрачным видом.  Это  была  длинная  комната  с  помостом  для
хозяйского  стола, отделенным одной ступенькой от той ее части,
где полагалось сидеть лицам низшего  звания.  В  дальнем  конце
были  хоры  для  менестрелей.  Высоко у нас над головой чернели
огромные балки, за которыми виднелся закопченный потолок. Очень
может быть, что пылающие факелы, красочность и  буйное  веселье
стародавних  пиров  смягчали мрачность этой комнаты, но сейчас,
когда в ней под  единственной  лампой  с  абажуром  сидели  два
джентльмена,   одетые   во   все   черное,  их  голоса  звучали
приглушенно, и настроение  у  них  было  несколько  пониженное.
Длинная  вереница  предков  в  самых  разнообразных костюмах --
начиная с вельможи эпохи королевы Елизаветы  и  кончая  щеголем
времен  Регентства  --  взирали  на  нас со стен, удручая своим
молчанием.  Разговор  за  столом  как-то  не   клеился,   и   я
почувствовал  облегчение,  когда,  закончив  обед,  мы  перешли
курить в бильярдную -- комнату вполне современную.
     -- Что и говорить, обстановка не из веселых, -- сказал сэр
Генри. -- Ко  всему  этому,  конечно,  можно  притерпеться,  но
сейчас  я  чувствую себя не в своей тарелке. Неудивительно, что
мой дядюшка нервничал, живя  один  в  таком  доме.  Ну  что  ж,
давайте,  пожалуй,  разойдемся. Может быть, утром нам покажется
здесь не так уж уныло.
     Прежде чем лечь спать, я открыл штору и посмотрел в  окно.
Оно  выходило  на  газон  перед  парадной  дверью.  За газоном,
раскачиваясь на ветру,  стонали  высокие  деревья.  В  просвете
между  быстро бегущими облаками проглянул месяц. В его холодном
сиянии за деревьями виднелась неровная  гряда  скал  и  длинная
линия   мрачных   болот.  Я  задернул  штору,  убедившись,  что
последнее  мое  впечатление  от  Баскервиль-холла   ничуть   не
противоречит первому.
     Но  оно  оказалось  не последним. Несмотря на усталость, я
все-таки не мог заснуть и, ворочаясь  с  боку  на  бок,  тщетно
призывал  к  себе  сон.  Где-то  далеко  часы  отбивали  каждые
пятнадцать минут, и больше ничего не нарушало  мертвой  тишины,
царившей  в доме. И вдруг в глухую полночь моего слуха коснулся
совершенно явственный звук, в природе которого  сомневаться  не
приходилось.   Это   были   рыдания,  приглушенные,  судорожные
всхлипывания  женщины,  чье  сердце  разрывалось  от  горя.   Я
приподнялся  на  кровати  и  стал напряженно вслушиваться. Плач
раздавался где-то близко, в самом доме. Я  прождал  с  полчаса,
насторожившись  всем  своим  существом,  но  не  услышал больше
ничего, кроме боя часов и шороха плюща, увивающего стены.

     Глава VII. СТЭПЛТОНЫ ИЗ МЕРРИПИТ-ХАУС

     Свежая прелесть  утра  стерла  из  нашей  памяти  гнетущее
впечатление,   которое  осталось  у  нас  обоих  после  первого
знакомства с Баскервиль-холлом. Когда мы  с  сэром  Генри  сели
завтракать,  яркий  солнечный  свет  уже  лился  в узкие окна с
цветными гербами на стеклах, разбрасывая по полу пестрые блики.
Темная дубовая обшивка отливала  бронзой  в  золотых  лучах,  и
теперь  нам  трудно  было  представить, что всего лишь накануне
вечером эта комната навевала на нас такое уныние.
     -- Дом  тут  ни  при  чем,  мы,  вероятно,  сами  во  всем
виноваты,  -- сказал баронет. -- Устали с дороги, прозябли, вот
нам  и  представилось  все  в  мрачном  свете.  А  за  ночь  мы
отдохнули, чувствуем себя прекрасно, и вокруг тоже повеселело.
     -- Однако    нельзя    приписывать   все   только   нашему
настроению,-- ответил я.-- Скажите мне, например, неужели вы не
слышали среди ночи чей-то плач, по-моему, женский?
     -- А вы знаете, мне тоже почудилось что-то подобное сквозь
дремоту. Я долго прислушивался и потом ре шил, что это было  во
сне.
     -- Нет, я совершенно ясно все слышал и уверен, что плакала
женщина.
     -- Надо сейчас же поговорить с Бэрримором.
     Он  вызвал  дворецкого  звонком  и  обратился  к  нему  за
разъяснениями.  Мне  показалось,  что  бледное  лицо  Бэрримора
побледнело еще больше, когда он услышал вопрос хозяина.
     -- В  доме  всего  две  женщины,  сэр  Генри,  --  ответил
Бэрримор. -- Одна из  них  судомойка,  которая  спит  в  другом
крыле, вторая -- моя жена, но я уверяю вас, что она не плакала.
     И все же он сказал нам неправду, потому что после завтрака
мне пришлось столкнуться с миссис Бэрримор в коридоре, на ярком
свету.  Я  увидел высокую, очень спокойно державшуюся женщину с
крупными чертами лица и со строго сжатыми губами. Но  глаза  --
красные,  с  припухшими  веками, -- выдали ее. Значит, она-то и
плакала ночью, а если так, муж не мог не знать об этом.  И  все
же  он  шел  даже на то, что его могут уличить во лжи. Зачем? И
почему она так горько рыдала?
     Чем-то таинственным и  мрачным  веяло  от  этого  бледного
благообразного  человека  с черной бородой. Он первый обнаружил
тело сэра Чарльза, и обстоятельства смерти  старика  Баскервиля
были  известны  нам  только  с  его  слов. Неужели же мы видели
Бэрримора в кэбе на Риджент-стрит?  Во  всяком  случае,  борода
была  точно такая. Кэбмен говорил о человеке среднего роста, но
это впечатление могло быть ошибочным.  Как  же  мне  установить
истину?   Прежде   всего  надо,  конечно,  повидать  начальника
почтовой конторы в Гримпене и  узнать  у  него,  была  ли  наша
телеграмма  передана  Бэрримору в собственные руки. И в том и в
другом случае у меня,  по  крайней  мере,  будет  что  сообщить
Шерлоку Холмсу.
     Сэр Генри занялся после завтрака просмотром деловых бумаг,
и я вполне  мог  располагать своим временем. Пройдя четыре мили
по хорошей дороге вдоль болот, я вышел к маленькой,  невзрачной
деревушке,  в  которой  мне  прежде всего бросились в глаза два
более солидных, чем остальные,  строения  --  гостиница  и  дом
доктора  Мортимера.  Начальник  почтовой  конторы,  оказавшийся
также и здешним лавочником, запомнил нашу телеграмму.
     -- Конечно, сэр, -- сказал он, -- я  доставил  ее  мистеру
Бэрримору, как и было указано.
     -- А кто ее относил?
     -- Мой  сынишка.  Джеймс,  ведь  ты  доставил телеграмму в
Баскервиль-холл, мистеру Бэрримору?
     -- Да, папа.
     -- И вручил ему самому? -- спросил я.
     -- Нет, мистер Бэрримор был где-то на чердаке, и  я  отдал
телеграмму его жене, а она обещала тотчас же передать ему.
     -- А самого мистера Бэрримора ты видел?
     -- Нет, сэр, я же говорю, что он был на чердаке.
     -- Откуда же ты знаешь, где он был, если сам его не видел?
     -- Ну,  жена-то  должна была знать, где он, -- раздраженно
сказал почтмейстер.  --  Ведь  телеграмма  доставлена?  А  если
произошла   какая-то   ошибка,   пусть   мистер   Бэрримор  сам
пожалуется.
     Продолжать расспросы было бессмысленно, но мне стало ясно,
что хитрая уловка Холмса ни к чему не привела и  мы  так  и  не
узнаем, уезжал Бэрримор в Лондон или нет. Допустим, что уезжал.
Допустим,  что он -- последний, кто видел сэра Чарльза в живых,
-- первый выследил его наследника, как  только  тот  приехал  в
Англию. Что из этого следует? Действует ли Бэрримор по чьему-то
наущению,  или  у  него  есть  свои собственные коварные планы?
Какой ему смысл преследовать Баскервилей? Я  вспомнил  странное
предостережение,  составленное из газетных вырезок. Неужели это
дело рук Бэрримора? А может быть, оно  послано  кем-то  другим,
кто   старается   помешать   ему?  Единственное  правдоподобное
объяснение  дал  всему  этому  сэр  Генри,  сказав,  что   если
Баскервилей  удастся  отпугнуть  от  родового поместья, то чета
Бэрриморов обеспечит себе безмятежное  существование  до  конца
дней  своих.  Но  разве  это  в  какой-то  мере  оправдывает ту
глубокую и тонкую интригу,  которая  невидимой  сетью  оплетает
молодого  баронета?  Холмс  сам  признал,  что  среди  всех его
сенсационных  расследований  это  дело  наиболее  запутанное  и
сложное.
     Возвращаясь  безлюдной,  сумрачной  дорогой, я молил бога,
чтобы мой друг освободился как можно скорее  и,  приехав  сюда,
снял с меня тяжелую ответственность.
     Мои  размышления  были  внезапно  прерваны  звуком быстрых
шагов позади. Чей-то голос окликнул меня по имени. Я оглянулся,
ожидая увидеть доктора Мортимера, но,  к  моему  удивлению,  за
мной  спешил какой-то невысокий, худощавый блондин лет тридцати
пяти--сорока, с чисто выбритой, несколько постной физиономией и
узким длинным подбородком. На нем был серый костюм и соломенная
шляпа. Через плечо у него висела жестяная ботаническая коробка,
а в руках он держал зеленый сачок для ловли бабочек.
     -- Простите мне мою смелость, доктор  Уотсон,  --  еще  не
отдышавшись  как  следует,  заговорил  незнакомец.  -- Мы здесь
народ нецеремонный и не дожидаемся  официальных  представлений.
Вы,  может  быть,  слышали  обо  мне  от  нашего  общего друга,
Мортимера. Я Стэплтон из Меррипит-хаус.
     -- Вас нетрудно узнать по коробке и сачку,  --  сказал  я,
так  как  мне было известно, что мистер Стэплтон натуралист. --
Но как вы-то догадались, кто я такой?
     -- Я сидел у Мортимера, и он показал мне вас из окна своей
приемной, когда вы проходили мимо. Нам с вами по  дороге,  и  я
решил  догнать  вас и представиться вам самолично. Надеюсь, сэр
Генри не очень утомился после долгого путешествия?
     -- Нет, он хорошо себя чувствует, благодарю вас.
     -- Мы  все  боялись,  что  после  печальной  кончины  сэра
Чарльза  новый  баронет не захочет жить здесь. Трудно требовать
от состоятельного человека, чтобы он заживо  похоронил  себя  в
такой глуши, но ведь вы сами понимаете, как много будет значить
его  присутствие  для всей нашей округи. Я полагаю, эта история
не внушила сэру Генри суеверного страха?
     -- Нет, не думаю.
     -- Вы, конечно,  знаете  легенду  про  чудовищную  собаку,
которая будто бы преследует род Баскервилей.
     -- Да, знаю.
     -- До  чего  же  здешние  фермеры  суеверный народ! Просто
поразительно! Ведь они чуть ли не все  готовы  поклясться,  что
видели  на болотах это чудовище. -- Стэплтон говорил с улыбкой,
но я прочел в его глазах,  что  он  относится  к  своим  словам
гораздо  серьезнее. -- Легенда совершенно овладела воображением
сэра Чарльза, и она-то и привела его к трагическому концу.
     -- Каким образом?
     -- Когда у человека так натянуты  нервы,  появление  любой
собаки  может  гибельно  сказаться  на  его больном сердце. Мне
думается, что в тот вечер сэр Чарльз действительно увидел нечто
подобное в тисовой аллее. Я очень любил старика и, зная  о  его
болезни, так и ждал какого-нибудь несчастья.
     -- Откуда вы знали, что у него больное сердце?
     -- От моего друга, Мортимера.
     -- Следовательно,   вы   думаете,   что  на  сэра  Чарльза
бросилась какая-то собака и он умер от страха?
     -- Может  быть,   вы   располагаете   более   достоверными
сведениями?
     -- Нет, я еще не успел прийти к определенным выводам.
     -- А мистер Шерлок Холмс?
     На  секунду  у  меня  занялось  дыхание  от  этих слов, но
спокойное лицо и твердый взгляд моего  собеседника  говорили  о
том, что он и не думал застигнуть меня врасплох своим вопросом.
     -- Доктор  Уотсон,  зачем  нам  прикидываться, будто мы не
знаем вас? -- сказал он.-- Слухи о знаменитом сыщике проникли и
в наши края, а разве вы можете прославлять его, сами  оставаясь
в  тени?  Мортимер  не  стал  отрицать, что вы и есть тот самый
доктор Уотсон. А если вы появились здесь, значит, мистер Шерлок
Холмс заинтересовался этим делом, и мне, разумеется,  любопытно
знать его точку зрения.
     -- Увы, я не могу ответить на ваш вопрос.
     -- Тогда  разрешите  спросить: не удостоит ли он нас своим
посещением?
     -- Сейчас он не может  уехать  из  Лондона.  У  него  есть
другие дела.
     -- Какая  жалость!  Он  мог  бы  пролить  свет  на то, что
скрывается  во  тьме  для  всех  нас.   Но   вы   тоже   ведете
расследование,  доктор  Уотсон,  и  если  я  в  состоянии  хоть
чем-нибудь содействовать вам, располагайте мной как угодно. Мне
было бы достаточно одного намека,  кого  вы  подозреваете,  как
намерены  приступить  к  делу,  и,  может статься, я уже сейчас
помог бы вам советом или указанием.
     -- Уверяю вас, я просто приехал погостить у своего  друга,
сэра Генри, и никакой помощи мне не нужно.
     -- Великолепно!  --  воскликнул Стэплтон. -- Вы поступаете
совершенно  правильно:  осторожность  прежде  всего!  Я  вполне
заслужил  такую  отповедь  за  свою  навязчивость  и обещаю вам
больше не касаться этого вопроса.
     Мы подошли к тому месту, где справа от  дороги  начиналась
заросшая  тропинка,  узкой  лентой  вьющаяся среди болот. Левее
стоял крутой, усеянный валунами  холм,  на  котором  в  древние
времена  велись  разработки  гранита.  Обращенная к нам сторона
этого холма представляла собой отвесный откос,  густо  заросший
папоротником и ежевикой. Вдали, на горизонте, поднимались серые
клубы дыма.
     -- По   этой   тропинке   отсюда   не  так  уж  далеко  до
Меррипит-хаус,  --  сказал  Стэплтон.  --   Пожертвуйте   часом
времени,  и  я  буду  иметь  удовольствие представить вас своей
сестре.
     В первую минуту я подумал, что мне следует быть возле сэра
Генри, но потом вспомнил счета и бумаги, грудой лежавшие у него
на столе. Уж тут я ничем не мог ему помочь. А Холмс просил меня
познакомиться   с   людьми,    живущими    по    соседству    с
Баскервиль-холлом.   Я   принял  приглашение  Стэплтона,  и  мы
свернули вправо.
     -- Замечательные здесь  места!  --  сказал  он,  глядя  на
волнистую  линию  зеленых  холмов, над которыми морскими валами
поднимались фантастические очертания гранитной  гряды.  --  Эти
болота  никогда вам не примелькаются. А сколько тайн они хранят
-- бескрайние, пустынные, загадочные!
     -- Вы хорошо их знаете?
     -- Я ведь  здесь  всего  второй  год.  Местные  старожилы,
пожалуй,  назовут  меня  новичком.  Мы  перебрались сюда вскоре
после приезда сэра Чарльза, но  я,  по  своему  призванию,  уже
успел  обследовать здесь каждый уголок. Смею думать, что теперь
мало кто знает торфяные болота лучше меня.
     -- А разве это такое нелегкое дело?
     -- Весьма нелегкое. Вот,  например,  присмотритесь  к  той
равнине с поднимающимися кое-где причудливыми холмами. Чем она,
по-вашему, замечательна?
     -- По ней хорошо скакать галопом.
     -- Всякий  так  сказал  бы на вашем месте, а между тем эта
ошибка  уже  многим  стоила  жизни.  Видите,  сколько  на   ней
ярко-зеленых лужаек?
     -- Да, это, вероятно, те места, где почва лучше?
     Стэплтон рассмеялся.
     -- Перед  вами огромная Гримпенская трясина, -- сказал он.
-- Попади  в  эту  трясину  человек  или   животное   --   один
неосторожный шаг, и все кончено. Я только вчера видел, как туда
забрел  чей-то  пони  и,  разумеется,  погиб.  Его голова долго
виднелась  над  трясиной.  Он  все  вытягивал   шею,   старался
выбраться,  но  в  конце  концов  засосало бедняжку. Там даже в
засуху опасно ходить, а после осенних дождей это совсем  гиблое
место.  И  тем  не  менее  я  не  раз пробирался в самое сердце
Гримпенской трясины и возвращался оттуда живым.  Смотрите,  еще
один несчастный пони!
     В  зеленой  осоке  перекатывалось  и билось что-то темное.
Потом над  зарослями  мелькнула  мучительно  вытянутая  шея,  и
болота  огласились  страшным криком. Я похолодел от ужаса, но у
моего спутника были, по-видимому, более крепкие нервы.
     -- Кончено! -- сказал он. -- Засосало. Второй за два  дня,
только  у  меня  на  глазах.  А сколько их еще погибло! Они как
повадятся туда в засуху, так и ходят до самой  осени.  И  часто
гибнут. Да, Гримпенская трясина -- страшное место.
     -- И вы все-таки пробираетесь туда?
     -- Да,  там  есть  две-три  тропинки,  по  которым  ловкий
человек может пройти. Я отыскал их.
     -- Но зачем вам ходить в такое опасное место?
     -- А вон видите те холмы вдалеке? Это  настоящие  островки
среди непролазной топи, которая мало-помалу окружила их со всех
сторон.  Сумейте  на  них  пробраться,  и  какие там редкостные
растения, какие бабочки!
     -- Что ж, когда-нибудь попробую.
     Стэплтон с удивлением посмотрел на меня.
     -- Ради бога, выкиньте эту мысль из головы! -- сказал  он.
-- Ваша  гибель  будет на моей совести. Назад вам не вернуться,
поверьте мне. Я сам только потому и  осмеливаюсь  туда  ходить,
что у меня есть сложная система примет.
     -- Стойте! -- крикнул я. -- Что это?
     Негромкий,  протяжный  и невыразимо тоскливый вой пронесся
над  болотами.  Воздух  наполнился  им,  но  откуда   он   шел,
определить  было невозможно. Начавшись с невнятного стона, этот
звук постепенно перешел в глухой рев и опять сник  до  щемящего
сердце стенания. Стэплтон как-то странно посмотрел на меня.
     -- Таинственные места эти болота, -- сказал он.
     -- Что это такое?
     -- Фермеры говорят, что так воет собака Баскервилей, когда
ищет свою  жертву.  Мне  и  раньше  приходилось  ее слышать, но
сегодня что-то уж очень громко.
     Похолодев от страха, я оглядел  широкую,  поднимающуюся  к
горизонту   равнину,  покрытую  зелеными  зарослями  осоки.  Ни
шороха, ни малейших признаков жизни на ней -- только два ворона
громко каркали, сидя на каменном столбе позади нас.
     -- Вы  же  образованный  человек,  вас  такой  чепухой  не
проведешь, -- сказал я. -- Как вы объясняете этот вой?
     -- Трясина иной раз издает очень странные звуки. То ли это
ил оседает,  то  ли  вода поднимается на поверхность, то ли еще
что, кто знает?
     -- Нет, нет! Это был голос живого существа.
     -- Может быть. Вам никогда  не  приходилось  слышать,  как
кричит выпь?
     -- Нет, не приходилось.
     -- В  Англии  эта  птица  попадается теперь очень редко, в
сущности она почти вымерла, но на таких болотах все возможно. Я
бы нисколько не удивился, если б оказалось, что до нас  донесся
голос одной из последних представительниц этого вида.
     -- В жизни не слышал более странных и жутких звуков!
     -- Что  и  говорить, места таинственные. Посмотрите на тот
холм. Что это такое, по-вашему?
     Крутой склон был покрыт как бы кольцами из серого камня. Я
насчитал их около двадцати.
     -- Что это? Овчарни?
     -- Нет,   это    жилища    наших    почтенных    пращуров.
Доисторический человек густо заселял торфяные болота, и так как
после  него  здесь  никто  не  жил,  то  весь этот домашний уют
остался в целости и неприкосновенности. Только крыши сняты. При
желании можно пойти туда и увидеть очаг и ложе.
     -- Да это целый городок! Когда же он был обитаем?
     -- Неолитический человек10 -- точн