но  бы  совсем обессилел и без
всякого  сопротивления  дал  надеть  на  себя   наручники.   Мы
отправили  его  в  участок  и  захватили  его  сундук,  надеясь
обнаружить в нем какие-нибудь вещественные  доказательства;  но
за  исключением  большого  острого  ножа,  который есть почти у
каждого моряка, мы не нашли ничего, что  вознаградило  бы  наши
старания.   Однако   выяснилось,   что  нам  не  нужны  никакие
доказательства, потому что, когда его привели к инспектору,  он
пожелал  сделать  заявление, которое, разумеется, записывал наш
стенографист. Мы отпечатали три экземпляра, один из  которых  я
прилагаю.  Дело  оказалось, как я всегда и думал, исключительно
простым, но я благодарен Вам за то,  что  Вы  помогли  мне  его
расследовать. С сердечным приветом
     Искренне Ваш
     Дж. Лестрейд"

     -- Хм! Это действительно было очень простое расследование,
-- заметил  Холмс,  --  но едва ли оно представлялось ему таким
вначале, когда он обратился к нам.  Однако  давайте  посмотрим,
что  говорит  сам  Джим  Браунер.  Вот его заявление, сделанное
инспектору Монтгомери в Шедуэллском полицейском участке, --  по
счастью, запись стенографическая.

     "Хочу  ли  я  что-нибудь  сказать?  Да,  я много чего хочу
сказать. Все хочу выложить, начистоту. Вы можете повесить  меня
или  отпустить  --  мне  плевать. Говорю вам, я с тех пор ни на
минуту не мог заснуть; наверно, если  я  и  засну  теперь,  так
только  вечным  сном. Иногда его лицо стоит передо мной, а чаще
-- ее. Все время так. Он смотрит хмуро, злобно, а  у  нее  лицо
такое  удивленное.  Ах,  бедная  овечка,  как  же  ей  было  не
удивляться, когда она прочла смерть  на  лице,  которое  всегда
выражало одну только любовь к ней.
     Но  это  все  Сара  виновата,  и пусть проклятие человека,
которому она сломала жизнь, падет на ее голову и свернет  кровь
в  ее  жилах!  Не  думайте, что я оправдываюсь. Я знаю, я снова
начал пить, вел себя, как скотина. Но она простила бы меня, она
льнула бы ко мне, как веревка к блоку, если бы эта  женщина  не
переступила  нашего  порога.  Ведь Сара Кушинг любила меня -- в
этом  все  дело,  --  она  любила  меня,  пока  ее  любовь   не
превратилась  в  смертельную  ненависть,  когда она узнала, что
след моей жены в грязи значит для меня больше, чем все ее  тело
и душа.
     Их  было  три сестры. Старшая была просто хорошая женщина,
вторая -- дьявол, а третья -- ангел. Когда я женился, Саре было
тридцать три, а Мэри -- двадцать девять. Мы зажили своим  домом
и  счастливы  были  не  знаю  как, и во всем Ливерпуле, не было
женщины  лучше  моей  Мэри.  А  потом  мы  пригласили  Сару  на
недельку,  и неделька превратилась в месяц, а дальше -- больше,
так что она стала членом нашей семьи.
     Тогда я ходил в трезвенниках, мы понемножку откладывали  и
жили  припеваючи.  Боже  мой,  кто бы мог подумать, что все так
кончится? Кому это могло прийти в голову?
     Я обычно  приезжал  домой  на  субботу  и  воскресенье,  а
иногда,   если  пароход  задерживался  для  погрузки,  я  бывал
свободен по целой неделе, поэтому  довольно  часто  видел  свою
свояченицу   Сару.  Была  она  ладная,  высокая,  черноволосая,
быстрая и горячая, с гордо закинутой головой, а в глазах у  нее
вспыхивали искры как из-под кремня. Но я даже и не думал о нем,
когда крошка Мэри была рядом, вот Бог мне свидетель.
     Иногда мне казалось, что ей нравится сидеть со мной вдвоем
или вытаскивать  меня  на  прогулку,  да  я  не  придавал этому
значения. Но однажды вечером у меня открылись глаза. Я пришел с
парохода; жены не было, но  Сара  была  дома.  "Где  Мэри?"  --
спросил я. "О, пошла платить по каким-то счетам". От нетерпения
я  принялся  мерять  шагами  комнату.  "Джим, неужели ты и пяти
минут не можешь быть счастлив без Мэри?  --  спросила  она.  --
Плохи  мои  дела,  если моя компания не устраивает тебя даже на
такое короткое время". "Да будет тебе, сестрица", -- сказал я и
ласково протянул ей руку, а  она  схватила  ее  обеими  руками,
такими  горячими, точно она была в жару. Я посмотрел ей в глаза
и все там прочел. Она могла ничего не говорить, да и я тоже.  Я
нахмурился  и  отдернул руку. Она молча постояла рядом со мной,
потом подняла руку и похлопала меня по  плечу.  "Верный  старый
Джим!" -- сказала она и с легким смешком, словно издеваясь надо
мной, выбежала из комнаты.
     И  вот с этого времени Сара возненавидела меня всей душой,
а она такая женщина, которая умеет ненавидеть. Я был дурак, что
позволил ей остаться у нас, -- пьяный дурак, но я ни  слова  не
сказал  Мэри,  потому что это ее огорчило бы. Все шло почти как
прежде, но через некоторое время я начал замечать, что Мэри как
будто  изменилась.  Она  всегда   была   такой   доверчивой   и
простодушной,  а  теперь  стала странная и подозрительная и все
допытывалась, где я бываю, и  что  делаю,  и  от  кого  получаю
письма,  и  что  у  меня  в  карманах, прочие такие глупости. С
каждым днем она становилась все чуднее и раздражительнее, и  мы
то  и  дело  ссорились из-за пустяков. Я не знал, что и думать.
Сара  теперь  избегала  меня,  но  с  Мэри  они   были   просто
неразлучны.   Сейчас-то   я  понимаю,  как  она  интриговала  и
настраивала мою жену против меня, но в то время я был слеп, как
крот. Потом я снова запил, но этого бы не было,  если  бы  Мэри
оставалась  прежней. Теперь у нее появилась причина чувствовать
ко мне отвращение, и пропасть между нами стала увеличиваться. А
потом появился этот Алек Фэрберн, и все покатилось к чертям.
     Сперва он пришел в мой  дом  из-за  Сары,  но  скоро  стал
ходить  уже к нам, -- он умел расположить к себе человека и без
труда всюду заводил друзей. Лихой был малый,  развязный,  такой
щеголеватый,  кудрявый;  объехал  полсвета  и умел рассказать о
том, что повидал. Я не спорю, в компании он был парень что надо
и для матроса на редкость учтив: видно, было  время,  когда  он
больше  торчал  на мостике, чем на баке. Он то и дело забегал к
нам, и за весь этот месяц мне ни разу не пришло в  голову,  что
его  мягкость  и обходительность могут довести до беды. Наконец
кое-что показалось мне подозрительным, и с той поры  я  уже  не
знал покоя.
     Это  была  просто мелочь. Я неожиданно вошел в гостиную и,
переступая через порог, заметил радость на лице жены. Но  когда
она  увидела,  кто  идет,  оживление  исчезло  с ее лица, и она
отвернулась  с  разочарованным  видом.  Этого  было  для   меня
достаточно.  Мои  шаги  она могла спутать только с шагами Алека
Фэрберна. Попадись он мне тогда, я бы его убил на месте, потому
что я всегда теряю голову, когда выхожу из себя.  Мэри  увидела
дьявольский  огонь  в  моих  глазах, бросилась ко мне, схватила
меня за рукав и кричит: "Не надо, Джим, не надо!"  "Где  Сара?"
-- спросил  я. "На кухне", -- ответила она. "Сара, -- сказал я,
входя в кухню, -- чтоб ноги  этого  человека  здесь  больше  не
было".  "Почему?"  --  спросила она. "Потому что я так сказал".
"Вот как! -- сказала  она.  --  Если  мои  друзья  недостаточно
хороши для этого дома, тогда и я для него недостаточно хороша".
"Ты  можешь  делать что хочешь, -- сказал я, -- но если Фэрберн
покажется здесь снова,  я  пришлю  тебе  его  ухо  в  подарок".
Наверное,  мое  лицо испугало ее, потому что она не ответила ни
слова и в тот же вечер от нас уехала.
     Я не знаю, от одной ли  злости  она  делала  все  это  или
думала поссорить меня с женой, подбивая ее на измену. Во всяком
случае,  она  сняла  дом через две улицы от нас и стала сдавать
комнаты морякам. Фэрберн обычно жил там,  и  Мэри  ходила  туда
пить  чай  со  своей  сестрой и с ним. Часто она там бывала или
нет, я не знаю, но однажды я выследил ее, и, когда я ломился  в
дверь, Фэрберн удрал, как подлый трус, перепрыгнув через заднюю
стену  сада.  Я пригрозил жене, что убью ее, если еще раз увижу
их вместе, и повел ее  домой,  а  она  всхлипывала,  дрожала  и
бледная была, как бумага. Между нами теперь не оставалось уже и
следа любви. Я видел, что она ненавидит меня и боится, и, когда
от  этой  мысли я снова принимался пить, она вдобавок презирала
меня.
     Тем  временем  Сара  убедилась,  что  в  Ливерпуле  ей  не
заработать  на  жизнь,  и уехала, как я понял, к своей сестре в
Кройдон, а у  нас  дома  все  продолжалось  по-старому.  И  вот
наступила  последняя  неделя  когда случилась эта беда и пришла
моя погибель.
     Дело было так. Мы ушли  на  "Майском  дне"  в  семидневный
рейс, но большая бочка с грузом отвязалась и пробила переборку,
так  что  нам  пришлось вернуться в порт на двенадцать часов. Я
сошел на берег и отправился домой, думая, каким  сюрпризом  это
будет  для  моей  жены,  и надеясь, что, может, она обрадуется,
увидев меня так скоро. С этой мыслью я повернул на нашу  улицу,
и  тут  мимо  меня  проехал  кэб,  в котором сидела она рядом с
Фэрберном; оба они болтали, и смеялись и  даже  не  думали  обо
мне, а я стоял и глядел на них с тротуара.
     Правду  вам  говорю,  даю слово, с той минуты я был сам не
свой, и как вспомню --  все  это  кажется  мне  туманным  сном.
Последнее время я много пил и от всего вместе совсем свихнулся.
В  голове  моей и сейчас что-то стучит, как клепальный молоток,
но в то утро у меня в ушах шумела и гудела целая Ниагара.
     Я погнался за кэбом. В руке у меня  была  тяжелая  дубовая
палка, и говорю вам: я сразу потерял голову. Но пока я бежал, я
решил  быть  похитрее  и  немного  отстал,  чтобы видеть их, но
самому не попадаться им на глаза.  Вскоре  они  остановились  у
вокзала.  Возле  кассы  была большая толпа, так что я подошел к
ним совсем близко, но они меня не видели. Они взяли  билеты  до
Нью-Брайтона. Я тоже, только сел на три вагона дальше. Когда мы
приехали,  они пошли по набережной, а я -- в какой-нибудь сотне
ярдов следом за ними. Наконец я увидел, что они берут  лодку  и
собираются  ехать кататься, потому что день был очень жаркий, и
они, конечно, решили, что на воде будет прохладнее.
     Теперь их словно отдали мне в руки. Стояла легкая дымка, и
видимость не превышала нескольких сот ярдов. Я тоже взял  лодку
и поплыл за ними. Я смутно видел их впереди, но они шли почти с
такой  же  скоростью, как я, и успели, должно быть, отъехать от
берега на добрую милю, прежде чем я догнал их.  Дымка  окружала
нас,  словно  завеса. О Господи, я не забуду, какие у них стали
лица, когда они  увидели,  кто  был  в  лодке,  которая  к  ним
приближалась.  Она  вскрикнула  не  своим  голосом.  А  он стал
ругаться, как сумасшедший, и тыкать в меня веслом: должно быть,
в моих глазах он увидел смерть. Я увернулся и  нанес  ему  удар
палкой -- голова его раскололась, как яйцо. Ее я, может быть, и
пощадил  бы,  несмотря  на  все  мое безумие, но она обвила его
руками, заплакала и стала звать его "Алек". Я ударил еще раз, и
она упала рядом с ним. Я был как дикий зверь, почуявший  кровь.
Если бы Сара была там, клянусь Богом, и она бы пошла за ними. Я
вытащил  нож  и...  ну  ладно,  хватит. Мне доставляло какую-то
жестокую радость думать, что почувствует  Сара,  когда  получит
это и увидит, чего она добилась. Потом я привязал тела к лодке,
проломил  доску  и подождал, пока они не утонули. Я был уверен,
что хозяин лодки подумает, будто они заблудились в тумане и  их
унесло  в  море.  Я  привел  себя в порядок, причалил к берегу,
вернулся на свой корабль, и  ни  одна  душа  не  подозревала  о
случившемся.  Ночью  я приготовил посылку для Сары Кушинг, а на
другой день отправил ее из Белфаста.
     Теперь вы знаете всю правду. Вы можете повесить  меня  или
сделать  со  мной  что хотите, но не сможете наказать меня так,
как я уже наказан. Стоит мне закрыть глаза, и я  вижу  эти  два
лица  -- они все смотрят на меня, как смотрели тогда, когда моя
лодка выплыла из тумана. Я убил их быстро, а они  убивают  меня
медленно;  еще  одна  такая  ночь, и к утру я либо сойду с ума,
либо умру. Вы не посадите меня в одиночку, сэр? Умоляю вас,  не
делайте  этого,  и  пусть с вами обойдутся в ваш последний день
так же, как вы сейчас обойдетесь со мной".
     -- Что же это значит, Уотсон?  --  мрачно  спросил  Холмс,
откладывая  бумагу.  --  Каков  смысл  этого  круга  несчастий,
насилия  и  ужаса?  Должен  же  быть  какой-то   смысл,   иначе
получается,  что нашим миром управляет случай, а это немыслимо.
Так  каков  же  смысл?  Вот  он,  вечный  вопрос,  на   который
человеческий разум до сих пор не может дать ответа.

     Примечания

     1 Фокус, выдумка (франц.).
     2  Гордон,  Чарльз  Джордж  (1833  --  1885) -- английский
генерал.   В   начале   1884   года   был   послан   английским
правительством  для  подавления  махдистского  освободительного
восстания в Судане и в январе 1885 года  был  убит  при  взятии
повстанцами Хартума.
     3  Бичер,  Генри  Уорд  (1813  --  1887)  --  американский
священник, брат Г. Бичер-Стоу --  автора  "Хижины  дяди  Тома".
Сторонник  женского равноправия, противник рабства. В 1863 году
приезжал в Англию с циклом лекций об освобождении негров.
     4 Пригород Лондона.

     Перевод В. Ашкенази



     Артур Конан-Дойль. Установление личности

     -- Мой дорогой друг, жизнь  несравненно  причудливее,  чем
все,  что  способно создать воображение человеческое, -- сказал
Шерлок Холмс, когда мы с ним сидели у камина в его квартире  на
Бейкер-стрит.  --  Нам  и  в  голову  не пришли бы многие вещи,
которые в действительности представляют собою нечто  совершенно
банальное.  Если бы мы с вами могли, взявшись за руки, вылететь
из окна и, витая над этим огромным городом, приподнять крыши  и
заглянуть  внутрь  домов,  то  по  сравнению с открывшимися нам
необычайными    совпадениями,    замыслами,    недоразумениями,
непостижимыми  событиями, которые, прокладывая себе путь сквозь
многие   поколения,   приводят   к    совершенно    невероятным
результатам,  вся  изящная  словесность  с  ее  условностями  и
заранее предрешенными развязками показалась бы  нам  плоской  и
тривиальной.
     -- И  все  же вы меня не убедили, -- отвечал я. -- Дела, о
которых мы  читаем  в  газетах,  как  правило,  представлены  в
достаточно  откровенном и грубом виде. Натурализм в полицейских
отчетах доведен до крайних пределов, но это отнюдь  не  значит,
что они хоть сколько-нибудь привлекательны или художественны.
     -- Для   того,  чтобы  добиться  подлинно  реалистического
эффекта, необходим тщательный отбор, известная сдержанность, --
заметил Холмс. -- А этого как раз и не  хватает  в  полицейских
отчетах,  где  гораздо больше места отводится пошлым сентенциям
мирового   судьи,   нежели   подробностям,   в   которых    для
внимательного наблюдателя и содержится существо дела. Поверьте,
нет ничего более неестественного, чем банальность.
     Я улыбнулся и покачал головой.
     -- Понятно,  почему вы так думаете. Разумеется, находясь в
положении  неофициального  консультанта  и   помощника   вконец
запутавшихся  в  своих  делах  обитателей  трех континентов, вы
постоянно   имеете   дело   со   всевозможными   странными    и
фантастическими  явлениями.  Но  давайте  устроим  практическое
испытание, посмотрим, например, что написано здесь,  --  сказал
я,   поднимая   с  полу  утреннюю  газету.  --  Возьмем  первый
попавшийся заголовок: "Жестокое обращение мужа с женой".  Далее
следует  полстолбца  текста,  но я, и не читая, уверен, что все
это хорошо знакомо.  Здесь,  без  сомнения,  фигурирует  другая
женщина,  пьянство, колотушки, синяки, полная сочувствия сестра
или квартирная хозяйка.  Даже  бульварный  писака  не  смог  бы
придумать ничего грубее.
     -- Боюсь,   что  ваш  пример  неудачен,  как  и  вся  ваша
аргументация, -- сказал Холмс, заглядывая в газету. --  Это  --
дело  о  разводе  Дандеса,  и  случилось  так,  что я занимался
выяснением некоторых мелких обстоятельств, связанных с ним. Муж
был трезвенником, никакой другой  женщины  не  было,  а  жалоба
заключалась  в  том,  что  он  взял привычку после еды вынимать
искусственную челюсть и швырять ею в  жену,  что,  согласитесь,
едва  ли  придет в голову среднему новеллисту. Возьмите понюшку
табаку, доктор, и признайтесь, что я положил вас на обе лопатки
с вашим примером.
     Он протянул мне  старинную  золотую  табакерку  с  большим
аметистом  на  крышке.  Великолепие  этой  вещицы  настолько не
вязалось с простыми и скромными привычками моего друга,  что  я
не мог удержаться от замечания по этому поводу.
     -- Да,  я совсем забыл, что мы с вами уже несколько недель
не виделись, -- сказал он. -- Это небольшой сувенир  от  короля
Богемии  в  благодарность  за мою помощь в деле с письмами Ирен
Адлер.
     -- А  кольцо?  --  спросил  я,  взглянув  на  великолепный
бриллиант, блестевший у него на пальце.
     -- Подарок  голландской  королевской  фамилии; но это дело
настолько деликатное, что я не имею права довериться даже  вам,
хотя  вы  любезно  взяли на себя труд описать некоторые из моих
скромных достижений.
     -- А сейчас у вас есть на руках какие-нибудь  дела?  --  с
интересом спросил я.
     -- Штук десять -- двенадцать, но ни одного интересного. То
есть все   они  по-своему  важные,  но  для  меня  интереса  не
представляют. Видите ли, я обнаружил, что именно незначительные
дела дают простор для наблюдений, для тонкого анализа причин  и
следствий,   которые  единственно  и  составляют  всю  прелесть
расследования. Крупные преступления, как правило, очень просты,
ибо мотивы серьезных преступлений большею  частью  очевидны.  А
среди  этих  дел  ничего интересного нет, если не считать одной
весьма запутанной истории, происшедшей в Марселе. Не исключено,
однако, что не пройдет и нескольких минут,  как  у  меня  будет
дело  позанятнее,  ибо,  мне  кажется,  я  вижу  одну  из  моих
клиенток.
     Говоря это, он встал с кресла и, подойдя к  окну,  смотрел
на  тихую,  серую лондонскую улицу. Взглянув через его плечо, я
увидел на противоположной стороне  крупную  женщину  в  тяжелом
меховом  боа,  с  большим  мохнатым  красным пером на кокетливо
сдвинутой набок широкополой шляпе. Из-под этих пышных  доспехов
она  нерешительно поглядывала на наши окна, то и дело порываясь
вперед и нервно теребя застежку перчатки.
     Внезапно, как пловец, бросающийся  в  воду,  она  кинулась
через улицу, и мы услышали резкий звонок.
     -- Знакомые  симптомы,  --  сказал  Холмс,  швыряя в камин
окурок. -- Нерешительность, у дверей всегда  свидетельствует  о
сердечных  делах.  Она хочет попросить совета, но боится: дело,
очевидно, слишком щекотливое. Но и здесь бывают разные оттенки.
Если женщину глубоко оскорбили, она уже не  колеблется  и,  как
правило,   обрывает   звонок.   В   данном  случае  тоже  можно
предположить любовную историю, однако  эта  девица  не  столько
рассержена,  сколько  встревожена  или  огорчена.  А вот и она.
Сейчас все наши сомнения будут разрешены.
     В эту минуту в дверь  постучали,  и  мальчик  в  форменной
куртке  с  пуговицами  доложил  о прибытии мисс Мэри Сазерлэнд,
между тем как сама эта дама возвышалась  позади  его  маленькой
черней  фигурки,  словно  торговый  корабль  в полной оснастке,
идущий  вслед  за  крохотным  лоцманским  ботом.  Шерлок  Холмс
приветствовал  гостью с присущей ему непринужденной учтивостью,
затем закрыл дверь и, усадив ее в кресло, оглядел пристальным и
вместе с тем характерным для него рассеянным взглядом.
     -- Вы  не  находите,  --  сказал  он,  --  что  при  вашей
близорукости утомительно так много писать на машинке?
     -- Вначале  я  уставала, но теперь печатаю слепым методом,
-- ответила она. Затем, вдруг вникнув в  смысл  его  слов,  она
вздрогнула  и  со  страхом  взглянула  на Холмса. На ее широком
добродушном лице выразилось крайнее изумление.
     -- Вы меня знаете, мистер Холмс? --  воскликнула  она.  --
Иначе откуда вам все это известно?
     -- Неважно,  --  засмеялся  Холмс.  --  Все  знать  -- моя
профессия. Быть может