ую и держите там до моего прихода. Мистер Холмс, --
продолжал  он, когда полицейские ушли, -- я не мог говорить при
подчиненных, но  сейчас  скажу,  и  пусть  доктор  Уотсон  тоже
слышит,  -- вы совершили чудо! Хотя я и не понимаю, как вам это
удалось. Вы спасли жизнь  невинного  человека  и  предотвратили
ужасный скандал, который погубил бы мою карьеру.
     Холмс с улыбкой похлопал Лестрейда по плечу.
     -- Вместо  погибшей  карьеры -- такой блестящий успех! Вас
ждет не позор, а слава. Подправьте слегка отчет, и все  увидят,
как трудно провести инспектора Лестрейда.
     -- Вы не хотите, чтобы упоминалось ваше имя?
     -- Ни  в  коем  случае.  Наградой для меня -- сама работа.
Может быть, и мне когда-нибудь воздадут должное, если я разрешу
моему усердному биографу  взяться  за  перо.  Как,  Уотсон?  Но
давайте посмотрим нору, где пряталась крыса.
     Оштукатуренная  фанерная  перегородка  с искусно скрытой в
ней дверью отгораживала от торцовой  стены  клетушку  длиной  в
шесть  футов,  куда  дневной  свет  проникал  сквозь щели между
балками под крышей. Внутри стоял  стол,  стул  и  кровать,  был
запас воды, еда, несколько книг, какие-то бумаги.
     -- Вот  что  значит  всю  жизнь  строить  дома, -- заметил
Холмс, выходя в коридор. -- Никто  не  знал  об  этом  убежище,
кроме,   конечно,   его   экономки.   Кстати,  Лестрейд,  я  бы
посоветовал вам, не теряя времени, присоединить и  ее  к  своей
добыче.
     -- Сейчас  же сделаю это, мистер Холмс. Расскажите только,
как вы узнали о тайнике?
     -- Я предположил, что "убитый"  прячется  где-то  в  доме.
Промерив  шагами  коридор  второго  этажа,  я увидел, что он на
шесть футов короче нижнего. Ясно, что тайник  мог  быть  только
там.  Я  был уверен, что он не выдержит, услыхав крики: "Пожар!
Горим!" Конечно, можно было просто войти туда и арестовать его,
но мне хотелось немного позабавиться. Пусть он  сам  выйдет  на
свет  божий. Кроме того, мне хотелось немного помистифицировать
вас за ваши утренние насмешки.
     -- Вам это блестяще  удалось,  мистер  Холмс.  Но  как  вы
вообще догадались, что он в доме?
     -- По  отпечатку  пальца,  Лестрейд.  Помните, вы сказали:
"Все ясно!"? Все было действительно ясно. Накануне отпечатка не
было, это я знал. Как вы могли заметить, детали имеют для  меня
большое  значение. Я накануне тщательно осмотрел всю переднюю и
знал совершенно точно, что стена была чистая. Значит, отпечаток
появился ночью.
     -- Но как?
     -- Очень просто. Когда Олдейкр  с  Макфарлейном  разбирали
бумаги,  Джонас  Олдейкр  мог  подсунуть  юноше конверт, а тот,
запечатывая его, нажал на мягкий сургуч большим пальцем. Он мог
сделать это непроизвольно и тут же  забыть  об  этом.  А  может
быть, Олдейкр и не подсовывал, а все получилось само собой и он
сам  не  ожидал,  что  отпечаток  сослужит ему такую службу. Но
потом, сидя у себя в норе и  размышляя,  он  сообразил,  что  с
помощью  отпечатка можно состряпать неопровержимую улику против
Макфарлейна. А уж снять  восковой  слепок  с  сургуча,  уколоть
палец   иглой,  выдавить  на  воск  несколько  капель  крови  и
приложить к стене в прихожей -- собственной ли рукой, или рукой
экономки -- особого  труда  не  составило.  Держу  пари,  среди
бумаг,  которые  захватил  с  собой в убежище наш затворник, вы
найдете конверт с отпечатком большого пальца на сургуче.
     -- Изумительно! -- воскликнул Лестрейд. -- Потрясающе! Вот
теперь все  действительно  ясно  как  день.  Но  для  чего  ему
понадобилась вся эта инсценировка, мистер Холмс?
     Я забавлялся, глядя на детектива: сейчас перед нами был не
заносчивый победитель, а робкий почтительный ученик.
     -- Это  не  так  сложно.  У джентльмена, дожидающегося нас
внизу, характер злобный, жестокий и мстительный. Вы знаете, что
он когда-то делал  предложение  матери  Макфарлейна  и  получил
отказ? Не знаете, конечно! Я же говорил, что сначала нужно было
ехать в Блэкхит, а в Норвуд потом... Он не простил оскорбления,
-- именно так он воспринял ее отказ, -- и всю жизнь его хитрый,
коварный ум вынашивал план мщения.
     Последние  год-два  дела  его пошатнулись, вероятно, из-за
тайных спекуляций. И в один прекрасный день он  понял,  что  не
выкрутится.  Тогда он решил обмануть своих кредиторов и выписал
несколько крупных чеков  на  имя  некоего  мистера  Корнелиуса,
который,  мне  думается,  и  есть  сам  Олдейкр. Я еще не успел
установить судьбу чеков, но не сомневаюсь, что  они  переведены
на  имя  этого  самого Корнелиуса в какой-нибудь провинциальный
городок, куда ведущий двойную жизнь Олдейкр  время  от  времени
наезжал.   Замысел   его   в  общих  чертах,  по-моему,  таков:
исчезнуть, объявиться где-нибудь под  другим  именем,  получить
деньги и начать новую жизнь.
     Он  решил одновременно улизнуть от кредиторов и отомстить.
Отличная, непревзойденная по жестокости месть! Его, несчастного
старика, убивает из  корыстных  мотивов  единственный  сын  его
бывшей  возлюбленной.  Придумано  и  исполнено мастерски. Мотив
убийства  --  завещание,  тайный  ночной   визит,   о   котором
неизвестно  даже  родителям,  "забытая"  трость,  пятна  крови,
обгорелые останки какого-то животного, пуговицы в золе  --  все
безупречно.  Этот паук сплел сеть, которая должна была погубить
Макфарлейна. Я, во всяком случае, еще два часа назад  не  знал,
как  его  спасти.  Но  Олдейкру  не  хватило  чувства  меры  --
качества,  необходимого  истинному  художнику.  Ему  захотелось
улучшить  уже совершенное произведение. Потуже затянуть веревку
на шее несчастной  жертвы.  Этим  он  все  испортил.  Пойдемте,
Лестрейд, вниз. Я хочу кое о чем спросить его.
     Олдейкр  сидел  в  своей  гостиной,  по обе стороны от его
стула стояли полицейские.
     -- Дорогой сэр, это была всего лишь шутка,  --  скулил  он
умоляюще, не переставая. -- Уверяю вас, сэр, я спрятался только
затем,  чтобы  посмотреть,  как мои друзья будут реагировать на
мое исчезновение. Вы же прекрасно понимаете, я  бы  никогда  не
допустил,   чтобы  с  бедным  дорогим  Макфарлейном  что-нибудь
случилось.
     -- Это будет решать суд, -- сказал Лестрейд. -- А пока  вы
арестованы  по обвинению в заговоре и в попытке преднамеренного
убийства.
     -- Что касается ваших кредиторов, они, вероятно, потребуют
конфискации банковского счета мистера  Корнелиуса,  --  добавил
Холмс.
     Человечек вздрогнул и впился злобным взглядом в Холмса.
     -- Я  вижу,  что  многим  обязан  вам,  -- прошипел он. --
Когда-нибудь я с вами еще рассчитаюсь.
     Холмс улыбнулся.
     -- Боюсь, в ближайшие годы вы будете очень заняты. Кстати,
что вы такое положили в  штабель  вместе  со  старыми  брюками?
Дохлого пса, кроликов или еще что-
     ниоудь? Не хотите говорить? Как нелюбезно с вашей стороны.
Думаю,  что  пары  кроликов хватило. Будете писать о Норвудском
деле, Уотсон, смело пишите о кроликах. Истина где-то недалеко.

     Перевод Ю. Жуковой


     Артур Конан Дойл.
     Пропавший регбист


     Из  множества   загадочных   телеграмм,   приходивших   на
Бейкер-стрит,  мне  особенно запомнилась одна, которую принесли
хмурым февральским утром лет семь или восемь назад.  Телеграмма
была  адресована Шерлоку Холмсу, и в ней говорилось: "Подождите
меня. Ужасное несчастье. Исчез  правый  трехчетвертной.  Крайне
необходим завтра. Овертон". Целый час просидел Холмс, размышляя
над ней в недоумении.
     -- Почтовый  штемпель Стэнда, отправлена в десять тридцать
шесть, -- сказал Холмс, снова и снова  перечитывая  телеграмму.
-- Должно  быть,  мистер Овертон очень волновался, и телеграмма
получилась не совсем понятной. Ну что  ж,  мы  подождем  его  и
тогда  все  узнаем.  А  пока  я почитаю сегодняшний "Тайме". Со
скуки я готов взяться за самое пустячное дело.
     Мы действительно переживали один из периодов  бездействия.
Это  всегда  доставляло мне немало беспокойства, ибо я по опыту
знал, как опасно оставлять без работы его чрезвычайно  активный
мозг.  Много  лет  я  боролся  с его пристрастием к наркотикам,
которое одно время чуть  было  не  погубило  его  поразительный
талант.  И  теперь,  даже в состоянии безделья, он не испытывал
влечения к этому искусственному возбудителю. Но я понимал,  что
опасная  привычка  не  уничтожена совсем, она дремлет; и всякий
раз,  как  я  замечал  его  осунувшееся  аскетическое  лицо   и
беспокойный  блеск  в  глубоко посаженных глазах, я чувствовал,
что сон неглубок и пробуждение близко. И я  благословлял  этого
мистера   Овертона,   кто  бы  он  ни  был,  нарушившего  своей
загадочной телеграммой покои моего друга,  который  грозил  ему
большими бедствиями, чем все опасности его беспокойной жизни.
     Как мы и предполагали, вскоре за телеграммой появился и ее
отправитель.  О  его  прибытии возвестила визитная карточка, на
которой   стояло:   мистер   Сирил   Овертон,   Тринити-колледж
(Кембридж).
     Задевая  плечами  косяки  двери,  в  комнату вошел человек
богатырского телосложения -- не меньше двухсот  фунтов  крепких
мускулов  и  костей.  Он остановился, переводя взгляд с меня на
Холмса; его красивое лицо выражало крайнюю озабоченность.
     -- Мистер Шерлок Холмс?
     Мой друг поклонился.
     -- Я к вам прямо из Скотленд-Ярда, мистер Холмс.  Я  видел
там инспектора Стэнли Хопкинса. Он посоветовал мне обратиться к
вам, сказав, что это дело скорее по вашей части.
     Прошу вас, садитесь и расскажите, что случилось.
     -- Это ужасная история, мистер Холмс. Удивляюсь, как я еще
не поседел.  Вы,  конечно,  слышали  о  Годфри Стонтоне. На нем
держится вся команда.  Я  готов  отдать  за  него  двух  лучших
игроков.  Как  он ведет мяч, пасует, какие применяет захваты! И
при этом у него отличная голова: его слово для ребят закон! Без
него нам нельзя, мистер Холмс. У  нас,  правда,  есть  Мурхаус,
первый  запасной. Но он полузащитник и всегда лезет в свалку, а
не стоит, где ему положено, у боковой линии. Он отлично бьет по
воротам, ничего не скажешь. Но  поля  он  не  видит.  И  бегает
плохо.  За  оксфордскими нападающими, за Мортоном или Джонсоном
ему не угнаться! У Стивенсона быстрые ноги, но он не может бить
с двадцати пяти ярдов, а кому нужен такой трехчетвертной,  даже
если  он хорошо бегает? Короче говоря, мистер Холмс, если вы не
поможете мне найти Годфри Стонтона, мы пропали.
     Мой друг с живым интересом выслушал  эту  длинную  горячую
речь,  каждое положение которой подкреплялось энергичным ударом
мускулистой руки  по  колену.  Когда  посетитель  умолк,  Холмс
дотянулся  рукой  до  картотеки  и  положил на колени ящичек на
букву "С". Но на сей раз это вместилище разнообразных  сведений
обмануло его надежды.
     -- Здесь   значится   Артур   X.   Стонтон,  приобретающий
известность  мошенник,  --  сказал  он.  --  Есть  также  Генри
Стонтон,  которого вздернули на виселицу не без моей помощи. Но
имя Годфри Стонтона я слышу впервые.
     Теперь пришла очередь удивиться посетителю.
     -- Как, вам, всеведущему Шерлоку  Холмсу,  неизвестно  это
имя?!  --  воскликнул он. -- В таком случае, надо полагать, что
имя Сирила Овертона вам также ни о чем не говорит?
     Холмс с добродушной улыбкой покачал головой.
     -- О боже!  --  вскричал  атлет.  --  Ведь  я  был  первым
запасным  в  матче  Англия  --  Уэльс,  а  с этого года капитан
университетской команды. Но это неважно.  Не  думал  я,  что  в
Англии  найдется  хоть один человек, который не слышал о Годфри
Стонтоне.  Ведь  это  знаменитый  трехчетвертной  --   гордость
Кембриджа  и Блэкхита, участник пяти международных встреч! Боже
мой! Мистер Холмс, где вы были все это время?
     Холмс рассмеялся наивности молодого гиганта.
     -- Мистер Овертон,  вы  живете  в  своем  мире,  чистом  и
здоровом,  я  живу  в  своем.  Моя  профессия сталкивала меня с
людьми из разных слоев общества, но, слава  богу,  ни  разу  со
спортсменами-любителями,  этой  самой  лучшей  и самой здоровой
частью населения Англии. Однако ваш неожиданный приход  говорит
о  том,  что  в  этом  мире свежего воздуха и честной игры есть
работа и для  меня.  Итак,  дорогой  сэр,  прошу  вас  сесть  и
рассказать   мне  не  спеша  и  возможно  более  подробно,  что
произошло и чем я могу вам помочь.
     Молодое лицо Овертона приняло напряженное  выражение,  как
бывает  у  людей,  привыкших  действовать  силой, а не умом. Но
мало-помалу с многочисленными повторениями и неясными  местами,
которые я опущу, он поведал нам свою странную историю.
     -- Как  я  уже  говорил,  --  начал  Овертон, -- я капитан
команды Кембриджского университета, и  Годфри  Стонтон  --  мой
лучший  игрок.  Завтра  у нас матч с Оксфордским университетом.
Вчера мы приехали в Лондон и остановились в гостинице "Бентли".
В десять часов вечера я обошел все комнаты  и  лично  убедился,
что все ребята на месте; я считаю, что успех команды зависит не
только  от усиленных тренировок, но и от крепкого многочасового
сна. Я поговорил с Годфри, и мне показалось, что  он  бледен  и
как  будто чем-то обеспокоен. Я спросил, что с ним, он ответил,
что все в порядке, -- просто немного болит голова, и я  пожелал
ему  спокойной  ночи.  А  спустя  полчаса  ко мне в номер зашел
портье и сказал, что в гостиницу только что  приходил  какой-то
бородатый  человек,  по  виду  из  простых, и попросил передать
Годфри записку. Годфри  еще  не  спал.  Прочитав  записку,  он,
словно   пораженный   громом,   откинулся   на  спинку  кресла.
Перепуганный портье хотел позвать  меня,  но  Годфри  остановил
его,  потом выпил стакан воды и немного пришел в себя. Затем он
спустился вниз, сказал несколько слов  человеку,  дожидавшемуся
ответа,  и  они  оба  покинули гостиницу. Портье видел, как они
чуть не бегом бросились к Стрэнду.  Утром  я  зашел  в  комнату
Годфри: его там не было, и, судя по нетронутой постели, не было
всю  ночь; вещи все оставались на тех же местах, как я их видел
накануне вечером. Годфри ушел неизвестно куда  и  неизвестно  с
кем,  и  мне  почему-то  кажется,  что  он  никогда  больше  не
вернется. Годфри -- спортсмен до мозга костей,  он  не  мог  бы
из-за  пустяков бросить тренировки. Не в его правилах подводить
команду и капитана. Да, у меня такое предчувствие, что он исчез
навсегда и мы никогда больше его не увидим.
     Шерлок Холмс с глубоким вниманием выслушал этот рассказ.
     -- Вы что-нибудь предприняли? -- спросил он.
     -- Я отправил телеграмму  в  Кембридж,  чтобы  узнать,  не
появлялся ли он там. Мне ответили, что в Кембридже его нет.
     -- Мог ли он вчера попасть в Кембридж?
     -- Да, ночным поездом одиннадцать часов пятнадцать минут.
     -- Но,  насколько  вы  можете судить, он не воспользовался
этим поездом?
     -- На вокзале его не видели.
     -- Что вы стали делать дальше?
     -- Я послал телеграмму лорду Маунт-Джеймсу.
     -- Почему именно ему?
     -- Годфри -- сирота.  Лорд  Маунт-Джеймс  --  его  близкий
родственник, кажется, дядя.
     -- Вот   как.  Это  по-новому  освещает  дело.  Ведь  лорд
Маунт-Джеймс -- один из самых богатых людей в Англии.
     -- Да, Годфри как-то вскользь говорил об этом.
     -- У лорда есть еще родственники?
     -- Нет, Годфри -- его единственный наследник. Старику  уже
около  восьмидесяти,  он  страдает подагрой. Говорят, он мог бы
суставами мелить бильярдный кий. Он ужасный скряга, никогда  не
давал  Годфри  ни  шиллинга.  Но  со временем все так или иначе
перейдет к Годфри.
     -- Вы получили ответ от лорда?
     -- Нет.
     -- Что могло заставить вашего друга обратиться к лорду?
     -- Вчера вечером он был чем-то озабочен. Если из-за денег,
то, возможно, он и обратился к старику. Ведь у того их куры  не
клюют.  Но,  по-моему, это дело безнадежное. И Годфри это знал,
он почти никогда ни за чем не обращался к старику.
     -- Ну, это скоро выяснится.  А  теперь  допустим,  что  он
поехал к лорду. Тогда как вы объясните появление этого субъекта
в столь поздний час, и почему оно так подействовало на Годфри.
     -- Для  меня  все  это полнейшая загадка, -- ответил Сирил
Овертон, сжав голову руками.
     -- Ну  ладно.  У  меня  сегодня  свободный  день,  и  я  с
удовольствием займусь вашим делом, -- сказал Холмс. -- А вам бы
я  посоветовал  подумать  о  том,  как  провести матч без этого
молодого человека. Как вы  сами  заметили,  столь  таинственное
исчезновение   должно   иметь  причину:  и  эта  причина  может
задержать его неизвестно сколько времени. А сейчас в гостиницу,
может, портье вспомнит еще что-нибудь.
     Шерлок Холмс обладал счастливым даром располагать  к  себе
самых  робких  свидетелей.  Вместе  с  портье  мы отправились в
опустевшую комнату Годфри Стонтона, и тот очень скоро рассказал
ему все, что мог вспомнить о ночном посетителе. Это был мужчина
лет  пятидесяти,  скромно  одетый,  с  бледным  лицом  и  седой
бородой.  Он  не  походил  ни  на  джентльмена, ни на рабочего.
Портье про  него  сказал:  "...ни  то  ни  се".  Он  был  очень
взволнован  --  портье  заметил, как дрожала его рука, когда он
протянул ему  записку.  Годфри  Стонтон,  прочитав  принесенную
портье  записку,  сунул  ее в карман. Выйдя в холл, он не подал
руки посетителю. Они  только  обменялись  несколькими  фразами,
портье разобрал лишь слово "время". Потом оба поспешно покинули
гостиницу. На часах в холле было ровно половина одиннадцатого.
     -- Еще  несколько  вопросов,  --  сказал  Холмс, садясь на
кровать Стонтона. -- Вы дежурите днем, не так ли?
     -- Да, сэр. Я работаю до одиннадцати часов вечера.
     -- Ночной портье, надеюсь, ничего необычного не заметил?
     -- Нет, сэр. Только несколько человек вернулись поздно  из
театра. Больше никто не приходил.
     -- Вы вчера никуда не отлучались из гостиницы?
     -- Нет, сэр.
     -- Были ли для мистера Стонтона письма или телеграммы?
     -- Да, сэр, телеграмма.
     -- Вот как, это интересно. В котором часу?
     -- Около шести.
     -- Где мистер Стонтон получил ее?
     -- У себя в комнате.
     -- Вы видели, как он читал ее?
     -- Да, сэр: я ждал, не будет ли ответа.
     -- Ну и как?
     -- Он написал ответ, сэр.
     -- Вы отнесли его на почту?
     -- Нет, он отнес сам.
     -- Но он написал его в вашем присутствии?
     -- Да,  сэр. Я стоял у двери, а он сидел за столом, спиной
ко мне. Когда он кончил писать,  он  сказал:  "Можете  идти,  я
отправлю ответ сам".
     -- Чем он писал ответ?
     -- Пером, сэр.
     -- Он взял телеграфный бланк со стола?
     -- Да, сэр. Он писал на верхнем бланке.
     Холмс  взял  бланки  и, подойдя к окну, тщательно осмотрел
верхний.
     -- Жаль, что он  не  писал  карандашом,  --  разочарованно
сказал  он,  бросив бланки на стол. -- Вы ведь, Уотсон, не раз,
наверное, замечали, что  буквы,  написанные  карандашом,  четко
отпечатываются   на   следующем  листе  --  это  обстоятельство
разрушило немало счастливых браков. Ну, а здесь,  к  сожалению,
нет  никаких  следов.  Это  значит, что он писал мягким широким
пером. И я почти уверен, что в этом  случае  нам  может  помочь
пресс-папье. Ага! Вот то, что нам нужно!
     Он  сорвал лист промокательной бумаги, и мы увидели на ней
загадочные иероглифы.
     -- Поднесите к зеркалу! -- заволновался Сирил Овертон.
     -- Не нужно, -- сказал Холмс. -- Бумага тонкая, мы  увидим
текст на обратной стороне.
     Он  перевернул листок, и мы прочитали: "Помогите нам, ради
всего святого".
     -- Это последние слова телеграммы, которую Годфри  Стонтон
отправил  за  несколько  часов  до  исчезновения. Не хватает по
меньшей мере шести слов. Но и то, что есть,  свидетельствует  о
серьезной  опасности,  угрожавшей молодому человеку, от которой
кто-то мог бы защитить его. Причем, опасность угрожала двоим --
в телеграмме стоит "нам", а не "мне". Так что замешан еще  один
человек.  И  это,  конечно,  ночной посетитель Годфри Стонтона,
который сам был в крайнем смятении. Но что у не