в год? Кроме того, какой прок от
моих волос? Некоторым даже идет короткая стрижка, может, пойдет
и мне? На следующий день я подумала, что  совершила  ошибку,  а
еще  через день перестала в этом сомневаться. Я уже собиралась,
подавив  чувство  гордости,  пойти  снова  в  агентство,  чтобы
узнать, не занято ли еще это место, как вдруг получаю письмо от
этого самого джентльмена. Вот оно, мистер Холмс, я прочту его.

     "Медные буки", близ Винчестера.
     Дорогая мисс Хантер!
     Мисс  Стопер  любезно  согласилась дать мне ваш адрес, и я
пишу вам из дома, желая осведомиться, не переменили ли вы  свое
решение.  Моя  жена  очень хочет, чтобы вы приехали к нам, -- я
описал ей вас, и вы ей страшно понравились. Мы  готовы  платить
вам  десять  фунтов  в  месяц,  то  есть  сто  двадцать в год в
качестве компенсации за те неудобства, которые могут  причинить
наши  требования.  Да  они  не  так уж и суровы. Моя жена очень
любит цвет электрик, и ей хотелось бы, чтобы вы надевали платье
такого цвета по утрам.  Вам  совершенно  незачем  тратиться  на
подобную  вещь, поскольку у нас есть платье моей дорогой дочери
Алисы (ныне пребывающей в Филадельфии), думаю,  оно  будет  вам
впору.  Полагаю,  что  и  просьбу  занять  определенное место в
комнате или выполнить какое-либо иное поручение вы не сочтете
     чересчур обременительной. Что же касается ваших волос,  то
их действительно очень жаль: даже во время нашей краткой беседы
я  успел  заметить,  как они хороши, но тем не менее я вынужден
настаивать на этом условии. Надеюсь, что прибавка  к  жалованью
вознаградит  вас за эту жертву. Обязанности в отношении ребенка
весьма  несложны.  Пожалуйста,  приезжайте,  я  встречу  вас  в
Винчестере. Сообщите каким поездом вы прибудете. Искренне ваш
     Джефро Рукасл".

     Вот какое письмо я получила, мистер Холмс, и твердо решила
принять  предложение.  Однако, прежде чем сделать окончательный
шаг, мне хотелось бы услышать ваше мнение.
     -- Что ж, мисс Хантер,  коли  вы  решились,  значит,  дело
сделано, -- улыбнулся Холмс.
     -- А вы не советуете?
     -- Признаюсь,  место  это  не из тех, что я пожелал бы для
своей сестры.
     -- А что все-таки под этим кроется, мистер Холмс?
     -- Не знаю. Может, у вас есть какие-либо соображения?
     -- Я думаю, что мистер Рукасл  --  добрый,  мягкосердечный
человек.  А  его  жена, наверное, немного сумасшедшая. Вот он и
старается держать это в тайне, опасаясь, как бы ее не забрали в
дом для умалишенных, и потворствует ее причудам, чтобы с ней не
случился припадок.
     -- Может быть, может быть. На сегодняшний день  это  самое
вероятное  предположение.  Тем  не менее место это вовсе не для
молодой леди.
     -- Но деньги, мистер Холмс, деньги!
     -- Да, конечно, жалованье хорошее, даже  слишком  хорошее.
Вот  это  меня и тревожит. Почему они дают сто двадцать фунтов,
когда легко найти человека и за сорок?  Значит,  есть  какая-то
веская причина.
     -- Вот   я   и   подумала,  что,  если  расскажу  вам  все
обстоятельства дела, вы позволите мне  в  случае  необходимости
обратиться  к  вам  за помощью. Я буду чувствовать себя гораздо
спокойнее, зная, что у меня есть заступник.
     -- Можете вполне на меня рассчитывать.  Уверяю  вас,  ваша
маленькая  проблема  обещает  оказаться  наиболее интересной за
последние   месяцы.   В   деталях   определенно   есть    нечто
оригинальное.  Если  у  вас  появятся какие-либо подозрения или
возникнет опасность...
     -- Опасность? Какая опасность?
     -- Если бы опасность можно было предвидеть, то ее не нужно
было бы страшиться, -- с самым серьезным видом  пояснил  Холмс.
-- Во всяком случае, в любое время дня и ночи шлите телеграмму,
и я приду вам на помощь.
     -- Тогда все в порядке. -- Выражение озабоченности исчезло
с ее лица,  она проворно поднялась. -- Сейчас же напишу мистеру
Рукаслу, вечером остригу мои бедные волосы и завтра  отправлюсь
в Винчестер.
     Скупо  поблагодарив  Холмса  и  попрощавшись, она поспешно
ушла.
     -- Во всяком случае,  --  сказал  я,  прислушиваясь  к  ее
быстрым,   твердым   шагам   на  лестнице,  --  она  производит
впечатление человека, умеющего за себя постоять.
     -- Ей придется это сделать, -- мрачно заметил Холмс. -- Не
сомневаюсь, через несколько дней мы получим от нее известие.
     Предсказание моего  друга,  как  всегда,  сбылось.  Прошла
неделя,  в течение которой я неоднократно возвращался мыслями к
нашей  посетительнице,  задумываясь  над  тем,  в  какие  дебри
человеческих   отношений   может  завести  жизнь  эту  одинокую
женщину.   Большое   жалованье,   странные   условия,    легкие
обязанности  -- во всем этом было что-то неестественное, хотя я
абсолютно был не в состоянии решить, причуда это  или  какой-то
замысел,  филантроп  этот  человек  или  негодяй.  Что касается
Холмса, то он подолгу сидел, нахмурив  лоб  и  рассеянно  глядя
вдаль, но когда я принимался его расспрашивать, он лишь махал в
ответ рукой.
     -- Ничего не знаю, ничего! -- раздраженно восклицал он. --
Когда под рукой нет глины, из чего лепить кирпичи?
     Телеграмма,  которую  мы получили, прибыла поздно вечером,
когда я уже собирался лечь спать, а Холмс приступил  к  опытам,
за  которыми частенько проводил ночи напролет. Когда я уходил к
себе, он стоял, наклонившись над ретортой и пробирками;  утром,
спустившись  к  завтраку,  я  застал его в том же положении. Он
открыл желтый конверт и, пробежав взглядом листок, передал  его
мне.
     -- Посмотрите   расписание   поездов,   --   сказал  он  и
повернулся к своим колбам.
     Текст телеграммы был кратким и настойчивым:
     "Прошу быть гостинице "Черный  лебедь"  Винчестере  завтра
полдень. Приезжайте! Не знаю, что делать. Хантер".
     -- Поедете со мной? -- спросил Холмс, на секунду отрываясь
от своих колб.
     -- С удовольствием.
     -- Тогда посмотрите расписание.
     -- Есть  поезд  в  половине  десятого, -- сказал я, изучая
справочник. -- Он прибывает в Винчестер в одиннадцать тридцать.
     -- Прекрасно. Тогда, пожалуй,  я  отложу  анализ  ацетона,
завтра утром нам может понадобиться максимум энергии.
     В одиннадцать утра на следующий день мы уже были на пути к
древней столице Англии. Холмс всю дорогу не отрывался от газет,
но после того как мы переехали границу Хампшира, он отбросил их
принялся  смотреть  в  окно.  Стоял  прекрасный  весенний день,
бледно-голубое  небо  было   испещрено   маленькими   кудрявыми
облаками,  которые  плыли  с  запада  на восток. Солнце светило
ярко, и в воздухе царило  веселье  и  бодрость.  На  протяжении
всего  пути,  вплоть  до холмов Олдершота, среди яркой весенней
листвы проглядывали красные и серые крыши ферм.
     -- До чего приятно на них  смотреть!  --  воскликнул  я  с
энтузиазмом человека, вырвавшегося из туманов Бейкер-стрит.
     Но Холмс мрачно покачал головой.
     -- Знаете,  Уотсон, -- сказал он, -- беда такого мышления,
как  у  меня,  в  том,  что  я  воспринимаю  окружающее   очень
субъективно.  Вот  вы  смотрите  на эти рассеянные вдоль дороги
дома и восхищаетесь их красотой. А  я,  когда  вижу  их,  думаю
только  о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно
совершить преступление.
     -- О Господи! -- воскликнул я. -- Кому бы в голову  пришло
связывать эти милые сердцу старые домики с преступлением?
     -- Они   внушают   мне  страх.  Я  уверен,  Уотсон,  --  и
уверенность  эта  проистекает  из  опыта,  --   что   в   самых
отвратительных  трущобах Лондона не свершается столько страшных
грехов,  сколько  в  этой  восхитительной  и  веселой  сельской
местности.
     -- Вас прямо страшно слушать.
     -- И  причина  этому  совершенно  очевидна.  То, чего не в
состоянии совершить закон, в городе делает общественное мнение.
В самой жалкой трущобе крик ребенка, которого бьют, или  драка,
которую  затеял  пьяница,  тотчас  же  вызовет участие или гнев
соседей, и правосудие  близко,  так  что  единое  слово  жалобы
приводит  его  механизм  в движение. Значит, от преступления до
скамьи подсудимых -- всего один шаг, А теперь взгляните на  эти
уединенные дома -- каждый из них отстоит от соседнего на добрую
милю,   они   населены   в   большинстве  своем  невежественным
бедняками,  которые  мало  что  смыслят   в   законодательстве.
Представьте,    какие    дьявольски    жестокие    помыслы    и
безнравственность тайком процветают здесь из года в  год.  Если
бы  эта  дама,  что  обратилась  к нам за помощью, поселилась в
Винчестере, я не боялся бы за нее. Расстояние в  пять  миль  от
города  --  вот  где  опасность! И все-таки ясно, что опасность
угрожает не ей лично.
     -- Понятно. Если она может приехать в Винчестер  встретить
нас, значит, она в состоянии вообще уехать.
     -- Совершенно  справедливо.  Ее  свобода  передвижения  не
ограничена.
     -- В чем же тогда дело? Вы нашли какое-нибудь объяснение?
     -- Я  придумал  семь  разных  версий,  и  каждая  из   них
опирается  на  известные нам факты. Но какая из них правильная,
покажут новые сведения, которые, не сомневаюсь, нас ждут. А вот
и купол собора, скоро мы узнаем, что же хочет сообщить нам мисс
Хантер.
     "Черный лебедь" оказался уважаемой в городе гостиницей  на
Хайд-стрит,  совсем  близко  от станции, там мы и нашли молодую
женщину. Она сидела в гостиной, на столе нас ждал завтрак.
     -- Я рада, что вы приехали, -- серьезно  сказала  она.  --
Большое  спасибо.  Я  в  самом  деле  не  знаю, что делать. Мне
страшно нужен ваш совет.
     -- Расскажите же, что случилось.
     -- Сейчас расскажу, я должна спешить, потому  что  обещала
мистеру  Рукаслу  вернуться  к трем. Он разрешил мне съездить в
город нынче утром, хотя ему, конечно, неведомо зачем.
     -- Изложите все по порядку. -- Холмс вытянул свои  длинные
ноги в сторону камина и приготовился слушать.
     Прежде всего должна сказать, что, в общем, мистер и миссис
Рукасл  встретили меня довольно приветливо. Ради справедливости
об этом следует упомянуть. Но понять их я не  могу,  и  это  не
дает мне покоя.
     -- Что именно?
     -- Их  поведение. Однако все по порядку. Когда я приехала,
мистер Рукасл встретил меня на станции и повез в своем  экипаже
в   "Медные   буки".   Поместье,  как  он  и  говорил,  чудесно
расположено,  но  вовсе   не   отличается   красотой:   большой
квадратный  дом, побеленный известкой, весь в пятнах и подтеках
от дождя и сырости. С трех сторон его окружает лес, а с  фасада
-- луг,   который  опускается  к  дороге  на  Саутгемптон,  что
проходит примерно ярдах в ста  от  парадного  крыльца.  Участок
перед  домом  принадлежит  мистеру  Рукаслу,  а  леса вокруг --
собственность  лорда  Саутертона.  Прямо  перед  домом   растет
несколько медных буков, отсюда и название усадьбы.
     Мой  хозяин, сама любезность, встретил меня на станции и в
тот же вечер познакомил со своей женой и  сыном.  Наша  с  вами
догадка,  мистер  Холмс,  оказалась  неверной: миссис Рукасл не
сумасшедшая. Молчаливая бледная  женщина,  она  намного  моложе
своего  мужа,  на вид ей не больше тридцати, в то время как ему
дашь все сорок пять. Из разговоров я поняла, что они женаты лет
семь, что он остался вдовцом и что от первой жены у  него  одна
дочь  --  та  самая,  которая  в  Филадельфии. Мистер Рукасл по
секрету сообщил мне, что уехала она из-за того, что  испытывала
какую-то  непонятную антипатию к мачехе. Поскольку дочери никак
не менее двадцати лет, то я вполне представляю, как неловко она
чувствовала себя рядом с молодой женой отца.
     Миссис Рукасл показалась мне внутренне столь же бесцветным
существом, сколь и внешне. Она не произвела  на  меня  никакого
впечатления.   Пустое  место.  И  сразу  заметна  ее  страстная
преданность мужу и сыну. Светло-серые глаза постоянно  блуждают
от  одного  к  другому,  подмечая  их  малейшее  желание  и  по
возможности предупреждая его. Мистер Рукасл тоже в присущей ему
грубовато-добродушной манере неплохо к ней относится, и в целом
они производят впечатление благополучной  пары.  Но  у  женщины
есть   какая-то   тайна.   Она  часто  погружается  в  глубокую
задумчивость,  и  лицо  ее  становится  печальным.  Не  раз   я
заставала ее в слезах. Порой мне кажется, что причиной этому --
ребенок,  ибо  мне  еще  ни  разу  не  доводилось  видеть такое
испорченное и злобное маленькое существо. Для  своего  возраста
он  мал,  зато  у  него  несоразмерно  большая  голова.  Он  то
подвержен припадкам дикой  ярости,  то  пребывает  в  состоянии
мрачной  угрюмости.  Причинять  боль любому слабому созданию --
вот единственное его развлечение, и  он  выказывает  недюжинный
талант  в  ловле  мышей,  птиц  и  насекомых.  Но о нем незачем
распространяться, мистер Холмс, он не имеет отношения  к  нашей
истории.
     -- Мне   нужны   все  подробности,  --  сказал  Холмс,  --
представляются они вам относящимися к делу или нет.
     -- Постараюсь ничего  не  пропустить.  Что  мне  сразу  не
понравилось в этом доме, так это внешность и поведение слуг. Их
всего  двое,  муж  и  жена. Толлер, так зовут слугу, -- грубый,
неотесанный человек с серой гривой и  седыми  бакенбардами,  от
него  постоянно  несет спиртным. Я дважды видела его совершенно
пьяным,  но  мистер  Рукасл,  по-моему,  не  обращает  на   это
внимания.  Жена  Толлера  -- высокая сильная женщина с сердитым
лицом, она так же молчалива,  как  миссис  Рукасл,  но  гораздо
менее  любезна. Удивительно неприятная пара! К счастью, большую
часть времени я провожу в детской и в моей собственной комнате,
они расположены рядом.
     В первые дни после моего приезда в "Медные буки"  все  шло
спокойно.  На  третий  день  сразу после завтрака миссис Рукасл
что-то шепнула своему мужу.
     -- Мы очень обязаны вам, мисс Хантер, -- поворачиваясь  ко
мне,  сказал  он,  -- за снисходительность к нашим капризам, вы
ведь даже остригли волосы. Право же, это  ничуть  не  испортило
вашу внешность. А теперь посмотрим, как вам идет цвет электрик.
У  себя  на  кровати  вы  найдете  платье,  и  мы  будем  очень
благодарны, если вы согласитесь его надеть.
     Платье,  которое  лежало  у   меня   в   комнате,   весьма
своеобразного  оттенка  синего  цвета,  сшито  было  из хорошей
шерсти,  но,  сразу   заметно,   уже   ношенное.   Сидело   оно
безукоризненно, как будто его шили специально для меня. Когда я
вошла,  мистер  и  миссис Рукасл выразили восхищение, но мне их
восторг  показался  несколько  наигранным.  Мы   находились   в
гостиной,  которая  тянется  по  всему  фасаду  дома,  с  тремя
огромными окнами, доходящими до  самого  пола.  Возле  среднего
окна  спинкой  к  нему стоял стул. Меня усадили на этот стул, а
мистер Рукасл принялся  ходить  взад  и  вперед  по  комнате  и
рассказывать  смешные  истории.  Вы представить себе не можете,
как комично он рассказывал, и я хохотала до изнеможения. Миссис
Рукасл чувство юмора, очевидно, чуждо, она  сидела,  сложив  на
коленях  руки, с грустным и озабоченным выражением на лице, так
ни разу и не улыбнувшись.  Примерно  через  час  мистер  Рукасл
вдруг  объявил, что пора приступать к повседневным обязанностям
и что я  могу  переодеться  и  пойти  в  детскую  к  маленькому
Эдуарду.
     Два дня спустя при совершенно таких же обстоятельствах вся
эта сцена повторилась. Снова я должна была переодеться, сесть у
окна и  хохотать  над  теми  забавными  историями, неисчислимым
запасом которых обладал  мой  хозяин.  И  рассказчиком  он  был
неподражаемым. Затем он дал мне какой-то роман в желтой обложке
и, подвинув мой стул так, чтобы моя тень не падала на страницу,
попросил  почитать  ему  вслух.  Я  читала  минут десять, начав
где-то в середине главы, а потом он вдруг перебил меня, не  дав
закончить фразы, и велел пойти переодеться.
     Вы, конечно, понимаете, мистер Холмс, как меня удивил этот
спектакль. Я заметила, что они настойчиво усаживали меня, чтобы
я оказалась  спиной  к  окну,  поэтому я решила во что бы то ни
стало  узнать,  что  происходит  на  улице.  Сначала   это   не
представлялось   возможным,   но  потом  мне  пришла  в  голову
счастливая мысль: у меня был осколок  ручного  зеркальца,  и  я
спрятала  его в носовой платок. В следующий раз, в самый разгар
веселья, я приложила  носовой  платок  к  глазам  и,  чуть-чуть
приспособившись, сумела рассмотреть все, что находилось позади.
Признаться, я была разочарована. Там не было ничего.
     По   крайней   мере   так   было  на  первый  взгляд.  Но,
присмотревшись, я заметила на Саутгемптонской дороге невысокого
бородатого человека в сером костюме. Он смотрел в нашу сторону.
Дорога эта очень оживленная, на ней  всегда  полно  народу.  Но
этот   человек   стоял,   опершись   на  ограду,  и  пристально
вглядывался в дом. Я опустила  платок  и  увидела,  что  миссис
Рукасл  испытующе смотрит на меня. Она ничего не сказала, но, я
уверена, поняла, что у меня зеркало и я видела, кто стоит перед
домом. Она тотчас же поднялась.
     -- Джефри, -- сказал она,  --  на  дороге  стоит  какой-то
мужчина  и  самым  непозволительным  образом  разглядывает мисс
Хантер.
     -- Может быть, ваш знакомый, мисс Хантер? -- спросил он.
     -- Нет. Я никого здесь не знаю.
     -- Подумайте, какая наглость!  Пожалуйста,  повернитесь  и
помашите ему, чтобы он ушел.
     -- А не лучше ли просто не обращать внимания?
     -- Нет,  нет,  не  то  он все время будет здесь слоняться.
Пожалуйста, повернитесь и помашите ему.
     Я сделала, как меня просили, и  в  ту  же  секунду  миссис
Рукасл  опустила  занавеску.  Это произошло неделю назад, с тех
пор я не сидела у окна, не надевала синего платья и человека на
дороге тоже не видела.
     -- Прошу вас, продолжайте, -- сказал  Холмс.  --  Все  это
очень интересно.
     -- Боюсь,  мой  рассказ довольно бессвязен. Не знаю, много
ли общего между всеми этими событиями. Так  вот,  в  первый  же
день  моего приезда в "Медные буки" мистер Рукасл подвел меня к
маленькому  флигелю  позади  дома.  Когда  мы  приблизились,  я
услышала  звяканье  цепи:  внутри  находилось  какое-то большое
животное.
     -- Загляните-ка сюда, -- сказал мистер Рукасл, указывая на
щель между досками. -- Ну, разве это не красавец?
     Я заглянула и увидела два горящих во тьме глаза и  смутное
очертание какого-то животного. Я вздрогнула.
     -- Не  бойтесь,  --  засмеялся  мой хозяин. -- Это мой дог
Карло. Я называю его моим, но в действительности только  старик
Толлер  осмеливается  подойти  к нему, чтобы опустить с цепи на
ночь, и да поможет Бог тому, в кого он вонзит  свои  клыки.  Ни
под  каким  видом  не переступайте порога дома ночью, ибо тогда
вам суждено распроститься с жизнью.
     Предупредил он меня не зря.  На  третью  ночь  я  случайно
выглянула   из   окна  спальни  примерно  часа  в  два.  Стояла
прекрасная лунная ночь, и  лужайка  перед  домом  вся  сверкала
серебром.  Я  стояла,  захваченная мирной красотой пейзажа, как
вдруг заметила, что в тени буков кто-то движется.  Таинственное
существо  вышло  на лужайку, и я увидела огромного, величиной с
теленка, дога рыжевато-коричневой масти, с отвислым подгрудком,
черной мордой и могучими мослами. Он медленно пересек лужайку и
исчез в темноте на  противоположной  стороне.  При  виде  этого
страшного  немого стража сердце у меня замерло так, как никогда
не случалось при появлении грабителя.
     А вот еще одно происшествие, о котором  мне  тоже  хочется
вам рассказать. Вы знаете, что я остригла волосы еще до отъезда
из  Лондона и отрезанную косу спрятала на дно чемодана. Однажды
вечером, уложив мальчика спать, я принялась  раскладывать  свои
вещи.  В  комнате  стоит  старый  комод,  два верхних ящика его
открыты, и там ничего не было, но  нижний  заперт.  Я  положила
свое белье в верхние ящики, места не хватило, и я, естественно,
была  недовольна тем, что нижний ящик заперт. Я решила, что его
заперли по недоразумению, поэтому,