самом  ближайшем
соседстве, я, конечно, о нем услыхал бы. Но неподалеку  от  нас
есть  несколько  прибрежных  деревушек  с  хорошими  пляжами, и
фермеры сдают комнаты приезжающим дачникам.
     -- В этих странных рисунках  бесспорно  заключен  какой-то
смысл. Но та надпись, которую вы мне прислали, так коротка, что
я  ничего  не  могу  с ней поделать, и те факты, которые вы нам
поведали,  так  неопределенны,  что  трудно  сделать  -из   них
какой-либо  вывод.  По-моему, вам следует вернуться в Норфолк и
внимательно следить за всем, что происходит вокруг. Как  только
вы  обнаружите  где-нибудь новых пляшущих человечков, вы должны
самым тщательным образом срисовать их. Какая жалость, что вы не
срисовали тех, которые были  начерчены  мелом  на  подоконнике!
Наводите  справки  обо  всех  незнакомых лицах, появляющихся по
соседству. Чуть вы заметите что-нибудь новое, сразу  приезжайте
ко  мне. Вот лучший совет, какой я могу вам дать, мистер Хилтон
Кьюбитт. Если понадобится, я  всегда  готов  выехать  к  вам  и
навестить ваш норфолкский дом.
     После   этого   свидания   Шерлок   Холме   часто  глубоко
задумывался. Не раз видел я, как он  вытаскивает  из  бумажника
листок  и  подолгу  разглядывает  нарисованные  на нем забавные
фигурки. Однако только через две недели он снова  заговорил  со
мной  об  этой  истории.  Когда  я  собирался уходить, он вдруг
остановил меня: -- Вам  бы  лучше  остаться  дома,  Уотсон.  --
Почему?
     -- Потому  что  сегодня  утром  я  получил  телеграмму  от
Хилтона Кьюбитта.  Помните  Хилтона  Кьюбитта  и  его  пляшущих
человечков?  Он  собирается  приехать  в Лондон в час двадцать.
Каждую минуту он может быть здесь. Из его телеграммы  я  понял,
что у него есть какие-то чрезвычайно важные новости.
     Ждать нам пришлось недолго, так как наш норфолкский сквайр
' примчался с вокзала прямо к нам. Вид у него был озабоченный и
подавленный.  Он  взглянул  на  нас усталыми глазами, и лоб его
избороздили морщины.
     -- Эта история действует мне на нервы,  мистер  Холме,  --
сказал  он,  бессильно  опускаясь  в  кресло. -- Отвратительное
состояние  --  чувствовать,  что  ты  со  всех  сторон  окружен
какими-то  неизвестными,  невидимыми  людьми,  которые пытаются
вовлечь тебя в какую-то беду, но  еще  нестерпимее  видеть  при
этом, как изо дня в день постепенно убивают твою жену! Она тает
у меня на глазах.
     -- Сказала  она вам хоть что-нибудь? -- Нет, мистер Холме,
ничего не сказала. Бывают минуты, когда ей, бедняжке,  я  вижу,
очень  хочется  все  мне рассказать, но не хватает решимости. Я
пытался помочь ей, но у меня это получалось так неуклюже, что
     я только отпугивал ее. Она часто заговаривает  со  мной  о
том,  к  какому старинному роду мы принадлежим, как нас уважают
во всем графстве, как мы гордимся своей незапятнанной честью, и
я всякий раз чувствую, что ей  хочется  еще  что-то  прибавить,
однако она не договаривает и умолкает.
     -- А вы сами что-нибудь обнаружили? -- Я многое обнаружил,
мистер   Холме.   Я  привез  вам  на  исследование  целую  кучу
свеженьких пляшущих человечков. И самое важное, я видел того...
-- Того, кто нарисовал их?
     -- Да, я видел  его  за  работой.  Но  позвольте  мне  все
рассказать  вам по порядку... Вернувшись от вас, я на следующее
же утро нашел новых пляшущих человечков.  Они  были  нарисованы
мелом  на  черной  деревянной  двери  сарая, находящегося возле
лужайки; сарай отлично виден из окон нашего  дома.  Я  их  всех
срисовал. Вот они.
     Он  достал листок бумаги, развернул его и положил на стол.
Вот какие иероглифы были изображены на нем:
     Х ^ ^ А Х Х ^^ ^Х^УАХ
     -- Превосходно!   --   сказал   Холме.   --   Превосходно!
Продолжайте, пожалуйста.
     -- Срисовав  человечков,  я  стер  их  с двери, но два дня
спустя на той же двери появилась новая надпись. Вот она:
     Х^^^ХХ^АУ^
     Холме потер руки и засмеялся от радости. --  Наш  материал
быстро  разрастается,  --  сказал  он.  --  Через  три  дня  на
солнечных часах я обнаружил послание, написанное на бумажке. На
бумажке лежал камень. Вот она. Как видите, фигурки  на  ней  те
же,  что  и  в  предыдущем послании. Тогда я решил ' подстеречь
этого рисовальщика. Я взял револьвер и засел у себя в кабинете,
из окна которого видны и лужайка и сад. Часа в два ночи, сидя у
окна и глядя в залитый лунным светом сад, я услышал у  себя  за
спиной  шаги  и,  обернувшись,  увидел  свою жену в капоте. Она
умоляла меня лечь в постель. Я откровенно сказал ей,  что  хочу
посмотреть,  кто  это занимается такими глупыми проделками. Она
ответила мне, что все это -- бессмысленная шутка, на которую не
стоит обращать внимания.
     "Если  это  так  тебя  раздражает,  Хилтон,  давай  поедем
путешествовать -- ты да я, никто не будет нас беспокоить".
     "Как!   Позволить   какому-то   шутнику   выжить   нас  из
собственного дома? -- сказал я. -- Да ведь все  графство  будет
смеяться над нами!"
     "Иди  спать,  --  сказала  она.  --  Мы  потолкуем об этом
утром".
     Внезапно лицо ее так побледнело, что я  заметил  это  даже
при  лунном  свете,  а  пальцы  ее  впились мне в плечо. Что-то
двигалось в тени сарая.  Я  увидел,  как  из-за  угла  выползла
темная   согнутая   фигура  и  уселась  перед  дверью.  Схватив
револьвер, я рванулся вперед, но жена судорожно обняла  меня  и
удержала  на месте. Я пытался оттолкнуть ее, но она вцепилась в
меня еще отчаяннее. Наконец мне удалось вырваться, но  когда  я
открыл  дверь  и  добежал  до  сарая,  тот  человек  уже исчез.
Впрочем, он оставил следы своего пребывания, ибо на двери  были
нарисованы  пляшущие человечки. Я обежал весь сад, но нигде его
не  нашел.  Однако,  как  это  ни  удивительно,  он  безусловно
находился  где-то  поблизости,  так  как,  когда  утром я снова
осмотрел дверь сарая, под той строчкой, которую  я  уже  видел,
оказалось несколько новых человечков. -- Вы их срисовали?
     -- Да.  Их  было  очень немного. Вот они. Опять он показал
нам листок бумаги. Новый танец имел такой вид:
     ^А^Х^^
     -- Скажите, -- спросил Холме, и по его  глазам  я  увидел,
что  он  очень  взволнован,  --  эти человечки были добавлены к
предыдущей надписи или нарисованы, отдельно?
     -- Они  были  нарисованы  на  нижней  панели   двери.   --
Превосходно!  Это  для  нас  важнее  всего.  Это вселяет в меня
надежду. Прошу вас, мистер  Хилтон  Кьюбитт,  продолжайте  свой
интересный рассказ.
     -- Мне  нечего  прибавить, мистер Холме, кроме того, что я
очень рассердился на жену за то, что она помешала  мне  поймать
этого  прячущегося  негодяя.  Она уверяла, что боялась за меня.
Сначала у меня возникло подозрение, что боялась она вовсе не за
меня, а за него, так как я не сомневался, что ей известно,  кто
он  такой  и  что  означают его странные сигналы. Но голос моей
жены и взгляд ее, мистер Холме, обладают  свойством  рассеивать
всякие  подозрения  и  теперь  я  уже  не  сомневаюсь,  что она
действительно боялась за меня...  Вот  все,  что  случилось.  А
теперь  я  жду от вас совета, что мне делать дальше. Меня так и
тянет спрятать в кустах пять-шесть наших деревенских  молодцов.
Они  дали  бы  ему такой урок, что он навсегда оставил бы нас в
покое.
     -- Боюсь,  что  столь  сложное  дело  не  излечишь  такими
простыми  лекарствами,  --  сказал Холме. -- Сколько времени вы
можете пробыть в Лондоне?
     -- Я должен вернуться сегодня же. Я не могу оставить  жену
на  ночь  в  одиночестве.  Она  очень нервничала и просила меня
вернуться поскорее.
     -- Вы, пожалуй, правы. Но если бы  вы  могли  остаться,  я
через  день  или  через  два поехал бы вместе с вами. Во всяком
случае, оставьте мне эти бумажки. Вскоре я приеду к вам  и,  по
всей вероятности, пролью некоторый свет на это дело.
     Шерлок  Холме  держался  со своим обычным профессиональным
спокойствием, но я, так  хорошо  его  знавший,  видел,  что  он
глубоко взволнован. Едва широкая спина Хилтона Кьюбитта исчезла
за  дверью,  как  мой  приятель кинулся к столу, разложил перед
собой бумажки с пляшущими человечками и углубился в вычисления.
В течение двух часов покрывал он страницу за страницей  цифрами
и  буквами. Эта работа так захватила его, что он, видимо, забыл
о моем присутствии. Когда дело шло на лад, он начинал  напевать
и  насвистывать,  когда  же  он  становился в тупик, он подолгу
сидел с нахмуренным лбом  и  блуждающими  глазами.  Наконец  он
удовлетворенно  вскрикнул,  вскочил  со стула и принялся бегать
взад и вперед по  комнате,  потирая  руки.  Потом  он  отправил
длинную телеграмму.
     -- Если мне ответят так, как я рассчитываю, -- ваша книга,
Уотсон,  обогатится описанием нового приключения, -- сказал он.
-- Вероятно, завтра мы с вами поедем в Норфолк  и  окончательно
раскроем тайну, доставившую нашему другу столько неприятностей.
     Признаться,  меня мучило любопытство, но я знал, что Холме
любит давать пояснения только  тогда,  когда  сам  находит  это
нужным,  и  терпеливо ждал, когда он соблаговолит поделиться со
мной своим открытием.
     Но ответ на телеграмму не приходил; в  течение  двух  дней
Холме  нетерпеливо  прислушивался  к  каждому звонку. На второй
день  вечером  мы  получили  письмо  от  Хилтона  Кьюбитта.  Он
сообщал, что у него все спокойно; только на подставке солнечных
часов сегодня утром появилась длиннейшая надпись. К письму была
приложена точная копия этой надписи. Вот она:
     Холме  согнулся  над  этим  причудливым* рисунком и вдруг,
вскочив на ноги, вскрикнул  удивленно  и  сердито.  Озабоченное
лицо его стало угрюмым.
     -- Мы позволили этому делу зайти слишком далеко, -- сказал
он. -- Какие поезда отправляются в Норт-Уэлшем по вечерам?
     Я заглянул в расписание. Последний поезд только что ушел.
     -- Придется   пораньше   позавтракать   и  выехать  первым
утренним поездом, -- сказал  Холме.  --  Наше  присутствие  там
необходимо.   А!  Вот  телеграмма,  которую  я  ждал.  Погодите
минуточку,  миссис  Хадсон,  быть  может,  понадобится  послать
ответ.  Нет,  все  обстоит  так, как я и ожидал. Эта телеграмма
окончательно  доказывает,  что  мы  не  вправе  больше  держать
мистера  Хилтона  Кьюбитта  в неведении о положении дел, потому
что наш простодушный норфолкский  сквайр  попал  в  чрезвычайно
опасную паутину.
     Переходя  к  окончанию  этой мрачной истории, показавшейся
мне вначале такой вздорной и забавной, я заново переживаю  весь
тот  ужас,  который мне пришлось пережить тогда. Как бы я хотел
иметь возможность сообщить читателям, что история эта кончилась
ко всеобщему благополучию! Но  книга  моя  --  точная  летопись
фактов,  и  я  вынужден проследить вплоть до мрачного конца всю
странную цепь событий, из-за которых через  несколько  дней  об
усадьбе Ридлинг-Торп-Мэнор заговорила вся Англия.
     Едва  мы  успели  выйти  в Норт-Уэлшеме и сказать, куда мы
направляемся, к нам подбежал начальник станции.
     -- Вы, вероятно, сыщики из Лондона? -- спросил  он.  Холме
взглянул на него с беспокойством. -- Почему вы так думаете?
     -- Потому  что  инспектор  Мартин  из  Норвича  только что
проехал. Или, быть может, вы врачи? Она еще жива. Возможно,  вы
еще  успеете  спасти  ее...  для  виселицы.  Холме  был  хмур и
озабочен.
     -- Мы едем в Ридлинг-Торп-Мэнор, -- сказал он,  --  но  мы
ничего не слыхали о том, что там случилось.
     -- Страшное  дело! -- воскликнул начальник станции. -- Они
оба застрелены:  и  мистер  Хилтон  Кьюбитт  и  его  жена.  Она
выстрелила  сначала  в  него,  потом  в  себя. Так рассказывают
служанки. Он умер, она при смерти. Боже, самый  древний  род  в
Норфолкском графстве! Все у нас так уважали его!
     Не  сказав  ни  слова.  Холме вскочил в экипаж и в течение
всего семимильного путешествия ни разу не раскрыл рта. Не часто
случалось мне видеть его в таком мрачном расположении духа.  Он
и   раньше,  в  продолжение  всей  нашей  поездки  из  Лондона,
испытывал какую-то тревогу, и я  с  самого  начала  заметил,  с
каким   беспокойством  просматривает  он  утренние  газеты;  но
теперь, когда внезапно оправдались самые худшие  его  опасения,
он  как  бы  окаменел  от  печали. Он сидел, откинувшись назад,
погруженный в тоскливые думы.
     А между тем мы проезжали  по  одной  из  самых  любопытных
местностей  Англии. Все современное население этого края ютится
в редко разбросанных домишках, но на каждом  шагу  над  зеленой
равниной  вздымаются  огромные  четырехугольные  башни церквей,
свидетельствуя  о  былой  славе  и  былом  процветании   старой
восточной Англии.
     Наконец   за   зеленым  обрывом  возникла  лиловая  полоса
Немецкого моря, и кучер кнутом указал нам на две  остроконечные
крыши, торчащие из-за кущи деревьев. -- Вот Ридлинг-Торп-Мэиор,
-- сказал  он.  Когда  мы подъехали к дому, я заметил перед ним
черный сарай, стоящий за теннисной площадкой, и солнечные  часы
на  пьедестале. Юркий человечек с нафабренными усами только что
проворно соскочил с высокой двуколки. Это был инспектор  Мартин
из   норфолкского   полицейского   управления.  Он  чрезвычайно
удивился, услыхав имя моего приятеля.
     -- Позвольте,  мистер  Холме,   ведь   преступление   было
совершено  в  три часа утра! Каким же образом вам удалось сразу
узнать о нем в Лондоне и прибыть сюда одновременно со мной?
     -- Я предугадал его. Я ехал, чтобы предупредить его.
     -- Следовательно, у  вас  есть  сведения,  которых  мы  не
имеем, так как, по общему мнению, они жили очень дружно.
     -- У  меня  есть  только те сведения, которые я получил от
пляшущих человечков, -- сказал Холме. -- Об этом я расскажу вам
потом.  Я  опоздал:  трагедия  совершилась,  мне   не   удалось
предупредить  ее... Ну что ж, пусть, в таком случае, те знания,
которыми я обладаю, помогут совершиться правосудию.  Угодно  ли
.вам  произвести  следствие совместно со мною? Или вы предпочли
бы, чтобы я действовал самостоятельно?
     -- Для меня большая честь работать вместе с  вами,  мистер
Холме, -- с искренним чувством ответил инспектор.
     -- В  таком  случае,  я хотел бы, не откладывая, выслушать
свидетелей  и  осмотреть   то   место,   где   было   совершено
преступление.
     Инспектор  Мартин  был  настолько умен, что позволил моему
приятелю поступать  по-своему.  Сам  он  ограничился  тем,  что
внимательно  следил  за  его работой. Местный врач, седобородый
старик, только что вышел из комнаты  миссис  Хилтон  Кьюбитт  и
сообщил,  что ее положение серьезно, но не безнадежно; однако в
сознание она придет, вероятно, не скоро, так  как  пуля  задела
мозг.  На  вопрос,  сама  ли  она  в  себя выстрелила или в нее
выстрелил кто-нибудь другой, он не  решился  дать  определенный
ответ.  Во  всяком  случае, выстрел был сделан с очень близкого
расстояния. В комнате нашли всего один  револьвер;  оба  ствола
были  пусты.  Мистер  Хилтон  Кьюбитт  убит  выстрелом  прямо в
сердце. Можно было с одинаковой вероятностью  допустить  и  то,
что  он  выстрелил  сначала  в  нее,  а потом в себя, и то, что
преступницей была именно она, так как револьвер лежал  на  полу
на  равном  расстоянии  от  обоих.  --  Вы  трогали убитого? --
спросил Холме. -- Нет. Мы только подняли и унесли леди.  Мы  не
могли  оставить  ее,  раненную,  на полу. -- Давно ли вы здесь,
доктор? -- С четырех часов утра. -- Был здесь кто-нибудь, кроме
вас? -- Да, был констебль. -- Вы что-нибудь здесь  передвигали?
-- Ничего.
     -- Вы поступили благоразумно. Кто вызвал вас? -- Горничная
Сондерс.  --  Она первая подняла тревогу? -- Она и миссис Кинг,
кухарка. -- Где они теперь? -- Вероятно, на кухне.
     -- В  таком  случае,  начнем  с  того,  что  выслушаем  их
рассказ.
     Старинный  зал  с высокими окнами, облицованный дубом, был
превращен  в  следственную  камеру.  Холме  уселся  в   большое
старомодное  кресло;  взор  его был непреклонен, лицо сурово. Я
читал в его глазах решимость посвятить, если  понадобится,  всю
свою жизнь тому, чтобы человек, которого ему не удалось спасти,
был хотя бы отомщен. Странное наше сборище, кроме меня,
     состояло  из  инспектора  Мартина,  старого,  седобородого
сельского врача и туповатого деревенского полисмена.
     Показания обеих женщин были в  высшей  степени  точны.  Их
разбудил  звук  выстрела;  через  минуту  они  услышали  второй
выстрел. Они спали в смежных комнатах, и миссис Кинг  бросилась
к  Сондерс.  По  лестнице они спустились вместе. Дверь кабинета
была раскрыта, свеча горела на столе. Их хозяин  лежал  посреди
комнаты  лицом  вниз.  Он  был  мертв. Возле окна корчилась его
жена, прислонясь головой к стене. Рана ее была ужасна --  кровь
залила половину лица. Она дышала, но ничего не могла сказать. В
коридоре  и  в  комнате  стоял  дым  и пахло порохом. Окно было
закрыто на задвижку  изнутри,  обе  женщины  утверждали  это  с
полной   уверенностью.   Они   сразу   же   вызвали  доктора  и
полицейского. Затем, с помощью конюха и работающего на  конюшне
мальчишки,  они  отнесли  свою раненую хозяйку в ее комнату. На
ней было платье, на ее муже --  халат,  надетый  поверх  ночной
сорочки.  Между  мужем  и  женой никогда не бывало ссор. Их все
считали чрезвычайно дружными супругами.
     Вот  главнейшие  показания  прислуги.  Отвечая  инспектору
Мартину,  обе  женщины  заявили,  что  все  двери  были заперты
изнутри и что никому не удалось бы ускользнуть из дома. Отвечая
Холмсу, они обе вспомнили, что почувствовали запах пороха,  как
только выбежали из своих комнат во втором этаже.
     -- Советую  вам  обратить самое серьезное внимание на этот
факт,  --  сказал  Холме  инспектору  Мартину.  --  А   теперь,
по-моему,  следует приступить к осмотру комнаты, в которой было
совершено преступление.
     Кабинет оказался совсем маленькой комнаткой. Три стены его
были заняты книжными полками, а  письменный  стол  стоял  возле
окна,  выходившего  в  сад.  Внимание  наше  прежде  всего было
привлечено грузным телом несчастного сквайра, распростертым  на
полу.  Беспорядок  в  его одежде свидетельствовал о том, что он
был наспех  поднят  с  постели.  Пуля  пронзила  его  сердце  и
застряла  в  теле. Он умер мгновенно и безболезненно. Ни на его
халате, ни на его руках не удалось обнаружить никаких
     следов пороха.  Сельский  врач  утверждал,  что  у  миссис
Кьюбитт были пятна пороха на лице, но не на руках.
     -- Отсутствие  пятен  на  руках  ничего  не  доказывает, а
присутствие их доказывает все, -- сказал Холме. -- Если  только
порох  случайно не высыплется из плохо прилаженного патрона, вы
не запачкаете рук, сколько бы вы ни  стреляли...  Теперь  можно
унести тело мистера Кьюбитта. Вам, доктор, вероятно, не удалось
отыскать пулю, которая ранила леди?
     -- Для  этого пришлось бы сделать серьезную операцию. Но в
револьвере осталось еще четыре заряда. Выстрелов было два,  ран
-- тоже  две,  следовательно,  установить  судьбу  каждой  пули
нетрудно.
     -- Это так только кажется,  --  сказал  Холме.  --  Будьте
любезны,  установите  судьбу вон той пули, которая пробила край
оконной рамы.
     Он внезапно повернулся и  своим  длинным,  тонким  пальцем
показал на отверстие в нижней перекладине оконной рамы.
     -- Черт  возьми!  --  воскликнул  инспектор.  --  Как  вам
удалось это найти? -- Я нашел, потому что искал.
     -- Удивительно? -- сказал сельский врач. -- Вы  совершенно
правы,  сэр:  значит,  был третий выстрел и, следовательно, был
третий человек. Но кто же он такой и куда он делся?
     -- На этот вопрос мы сейчас попробуем ответить, --  сказал
Шерлок Холме. -- Если помните, инспектор Мартин, когда служанки
заявили,  что, выбежав из своих комнат, они сразу почувствовали
запах пороха, я вам сказал, что на это нужно обратить внимание.
     -- Помню, сэр. Но, признаться, я  не  вполне  уловил  вашу
мысль.
     -- Это  является  доказательством того, что и дверь и окно
были раскрыты настежь.  В  противном  сл