совсем,  точно  голодный  зверь.
Говорю вам, сэр, я пальцем не мог пошевелить, не мог вздохнуть,
пока это чудовище не исчезло, сэр шмыгнуло куда-то и пропало. Я
кинулся за ним в кусты, но там слава Богу, никого не оказалось.
     -- Когда бы я не знал, что вы хороший работник, Уолтерс, я
бы за  такие  слова  закатил  вам выговор. Будь там сам дьявол,
полицейский на посту никак не  должен  говорить  "слава  Богу",
когда  не  сумел его схватить. Может, вам это все померещилось,
нервы шалят?
     -- Проверить это очень просто, --  сказал  Холмс,  зажигая
свой карманный фонарик.
     -- Да,  --  доложил он, быстро осмотрев газон, -- башмаки,
по-моему, номер двенадцатый. Если у него и  рост  подстать,  он
должен быть великаном.
     -- Куда он делся?
     -- Видимо,  продрался  сквозь  кусты  и выбежал на большую
дорогу.
     На лице инспектора отразилось важное раздумье.
     -- Ладно, -- сказал он. -- Кто бы это ни был и что  бы  он
ни  затевал,  его  здесь нет, и мы должны заняться нашей прямой
задачей. С вашего разрешения, мистер Холмс, мы сейчас  осмотрим
с вами дом.
     В  спальнях и гостиных тщательный обыск, по словам Бэйнса,
ничего особенного не дал. Очевидно, жильцы не привезли с  собою
почти  что  ничего,  и  все  вещи  в  доме, вплоть до последних
мелочей, были взяты на прокат. Оставлено было  много  одежды  с
маркой  "Маркс  и  К", Хай-Холборн". Телеграфный запрос уже был
сделан и тоже ничего не дал: Маркс знал о своем клиенте  только
одно,  что  он  исправный плательщик. Из собственного имущества
было обнаружено несколько табачных трубок, кое-какие романы  --
два  из них на испанском, -- устарелый револьвер системы Лефоше
да гитара -- вот, собственно, и все.
     -- Тут ничего особенного, -- сказал  Бэйнс,  вышагивая  со
свечой  в руке из комнаты в комнату. -- Теперь, мистер Холмс, я
предложу вашему вниманию кухню.
     Это было мрачное, с высоким потолком помещение  окнами  на
задний  двор.  В одном углу -- соломенная подстилка, служившая,
должно быть, повару постелью. Стол был завален початыми блюдами
со снедью и грязными тарелками -- остатки вчерашнего обеда.
     -- Посмотрите  вот  на  это,  --  сказал  Бэйнс.  --  Как,
по-вашему, что это может быть?
     Он  поднес  свечу  к  какому-то  необыкновенному предмету,
приставленному к задней стенке посудного шкафа.  Он  был  такой
сморщенный,  съежившийся,  выцветший,  что не разберешь, что же
это такое. Можно было только сказать, что  это  что-то  черное,
обтянутое  кожей,  и  что  похоже оно на крошечное человеческое
тельце. Посмотрев на него, я сперва подумал,  что  передо  мною
мумия  негритянского  младенца, а потом мне показалось, что это
скорей сильно скрючившаяся и очень старая обезьянка. Я так и не
решил, чье же это в  конце  концов  тело  --  человеческое  или
звериное?  Посередине  оно  было  опоясано двойною нитью бус из
белых ракушек.
     -- Интересно...  очень  интересно!   --   заметил   Холмс,
вглядевшись в эти зловещие останки. -- Есть что-нибудь еще?
     Бэйнс  молча подвел нас к раковине и поднял над ней свечу.
По  ней  раскиданы   были   туловище   и   конечности   зверски
растерзанной, с неощипанными перьями крупной белой птицы. Холмс
указал на оторванную голову с красным жабо на шее.
     -- Белый  петух,  --  сказал он. -- Чрезвычайно интересно!
Случай в самом деле весьма любопытный.
     Но самое зловещее мистер  Бэйнс  приберег  напоследок.  Он
вытащил  из-под  раковины  цинковое  ведро, полное крови. Потом
взял со стола и показал  нам  большое  плоское  блюдо  с  горой
изрубленных и обгорелых костей.
     -- Здесь  убивали  и  жгли.  Это все мы выгребли из топки.
Утром у нас был тут врач. Говорит, кости не человеческие.
     Холмс улыбался, потирая руки.
     -- Должен вас поздравить, инспектор:  вам  достался  очень
необычный и поучительный случай. Надеюсь, вас не обидит, если я
скажу  вам,  что  ваши способности выше тех возможностей, какие
открыты перед вами.
     Маленькие глазки Бэйнса засверкали от удовольствия.
     -- Вы правы, мистер Холмс. Нас  тут,  в  провинции,  губит
застой.  Такой случай, как этот, для человека редкая удача, и я
постараюсь не упустить ее. Что вы скажете об этих костях?
     -- Кости ягненка, сказал бы я, или козленка.
     -- А о белом петухе?
     -- Любопытно, Бэйнс, очень любопытно. Я бы даже сказал  --
уникально!
     -- Да,  сэр,  в  этом  доме  жили, наверно, очень странные
люди, и уклад у них был очень  странный.  Один  из  них  погиб.
Может  быть,  его слуги проследили его и убили? Если так, мы их
перехватим; во всех портах  стоят  у  нас  посты.  Но,  на  мой
взгляд,  тут  другое.  Да, сэр, на мой взгляд, тут нечто совсем
другое.
     -- Значит, у вас есть своя теория?
     -- И я проверю ее сам, мистер Холмс. Мне  это  послужит  к
чести.  Вы  уже  составили  себе репутацию, а мне свою надо еще
только утверждать. Хотелось бы мне, чтобы потом я мог говорить,
что решил задачу без вашей помощи.
     Холмс добродушно рассмеялся.
     -- Ладно, инспектор,  --  сказал  он.  --  Ступайте  своим
путем,  а  я  пойду своим. Если я чего-то достигну, все будет к
вашим услугам по первой вашей просьбе. Пожалуй, я видел в  доме
все, что было нужно; и мое время может быть потрачено с большей
пользой  где-нибудь  еще.  All  revoir1,  желаю  вам успеха. По
множеству тонких признаков, которые, верно, никому, кроме меня,
ничего не сказали  бы,  я  видел,  что  Холмс  напал  на  след.
Сторонним наблюдателям он показался бы спокойным, как всегда; и
тем  не менее в его посветлевших глазах, в живости его движений
ощущалась какая-то  еле  сдерживаемая  страстность  и  какая-то
напряженность,  позволявшие  мне  заключить,  что  гон начался.
Холмс по своему обыкновению ничего не говорил, а я по своему --
не задавал вопросов.  С  меня  было  довольно  и  того,  что  я
участвую в охоте и оказываю другу посильную помощь, не отвлекая
его   ненужными  расспросами  от  неотступного  размышления.  В
положенное время он сам обратится ко мне.
     Итак,   я   ждал,   но,   к   своему   все   возрастающему
разочарованию, ждал напрасно. Проходил день за днем, а друг мой
не предпринимал никаких шагов. Как-то он съездил утром в город,
и  по  одному  брошенному  вскользь  замечанию  я понял, что он
заходил в Британский музей. Если не считать этого единственного
случая, он проводил  свои  дни  в  долгих  и  нередко  одиноких
прогулках  или  в  разговорах  с местными кумушками, с которыми
завел знакомство.
     -- По-моему,  Уотсон,  неделя  в  деревне   принесет   вам
неоценимую  пользу,  --  заметил  он  однажды.  --  Так приятно
увидеть опять первые зеленые побеги на живой изгороди и сережки
на орешнике!  С  лопатой  в  руке,  с  ботанизиркой  и  кратким
определителем  растений  тут  отлично можно отдохнуть, расширяя
при том свои знания.
     Он и сам бродяжил в  таком  снаряжении,  но  вечерами  мог
предъявить довольно скудный сбор трав и цветов.
     В  наших  прогулках  мы  иногда  набредали  на  инспектора
Бэйяса. Толстое, красное его лицо, когда он здоровался  с  моим
спутником,  собиралось  в  складки от широкой улыбки, маленькие
глазки поблескивали. О розысках своих он говорил немного, но из
этого немногого мы могли заключить, что  и  он  вполне  доволен
ходом  дела. Все же, признаюсь, я порядком удивился, когда дней
через пять после убийства, развернув  утром  газету,  я  увидел
набранное огромными буквами:
     ТАЙНА ОКСШОТТА РАСКРЫТА
     ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ УБИЙЦА АРЕСТОВАН
     Холмс,  как  ужаленный,  подскочил в своем кресле, когда я
прочитал вслух эти заголовки.
     -- Быть не может! -- вскричал он. -- Это что  ж  означает,
что Бэйнс его накрыл?
     -- Очевидно,  так, -- сказал я, пробежав глазами следующую
заметку.
     "Сильное волнение охватило город Эшер и  его  окрестности,
когда вчера поздно вечером распространилось известие об аресте,
произведенном  в  связи с Оксшоттским убийством. Наши читатели,
вероятно, помнят, что мистер Гарсия из Сиреневой  Сторожки  был
найден  мертвым  на Оксшоттском Выгоне, причем на его теле были
обнаружены следы, с несомненностью говорящие  о  насильственной
смерти;  и  что  в  ту  же  ночь его лакей и повар сбежали, что
наводило  на  мысль  об   их   соучастии   в   убийстве.   Есть
предположение,   очень  вероятное,  хотя  и  недоказанное,  что
покойный хранил в доме ценности, похищение  которых  и  явилось
мотивом   преступления.  Инспектор  Бэйнс,  ведущий  это  дело,
прилагал все усилия к обнаружению места укрытия преступников  и
не  без  оснований  полагал, что они не могли сбежать далеко, а
укрылись в каком-то заранее подготовленном  убежище.  Однако  с
самого   начала   представлялось   несомненным,   что   беглецы
непременно будут обнаружены, так как  повар,  по  свидетельству
двух-трех  разносчиков,  мельком  видевших его в окно, обладает
чрезвычайно  приметной  внешностью:  это  очень  рослый  и   на
редкость безобразный мулат с желтоватым лицом резко выраженного
негритянского склада. Человека этого уже видели после свершения
убийства:   констебль   Уолтерс   обнаружил   его   и   пытался
преследовать, когда  тот  в  первый  же,  вечер  имел  дерзость
наведаться  в  Сиреневую  Сторожку.  Рассчитав,  что для такого
посещения мулат должен был иметь какую-то цель  и,  значит,  по
всей   вероятности,  повторит  свою  попытку,  инспектор  Бэйнс
оставил дом пустым, по поместил засаду в  кустах.  Ночью  мулат
попал  в  ловушку  и  был  схвачен после борьбы, в которой этот
дикарь жестоко укусил констебля Даунинга. После первых допросов
арестованного полиции, очевидно, разрешат дальнейшее содержание
его под стражей, и его поимка вселяет надежду, что  Оксшоттская
тайна будет вскоре раскрыта".
     -- Нужно  немедленно  повидаться  с  Бэйнсом!  -- закричал
Холмс. -- Времени в обрез, но мы еще успеем застать его дома.
     Мы быстро прошли  деревенскую  улицу  и,  как  и  ожидали,
захватили инспектора при выходе из дому.
     -- Читали,  мистер  Холмс?  --  спросил он, протягивая нам
газету.
     -- Да, Бэйнс, читал. Не примите в обиду, но я позволю себе
подружески предостеречь вас.
     -- Предостеречь, мистер Холмс?
     -- Я и сам вникал в это дело, и я уверен, что вы на ложном
пути.  Не  хочется  мне,  чтобы  вы  слишком   долго   блуждали
понапрасну, пока убедитесь в этом сами!
     -- Очень любезно с вашей стороны, мистер Холмс.
     -- Уверяю вас, я говорю это, желая вам добра.
     Мне  показалось,  будто  Бэйнс  чуть подмигнул одним своим
крошечным глазом.
     -- Мы условились, что будем работать каждый сам  по  себе,
мистер Холмс. И я следую уговору.
     -- Ага,  очень  хорошо,  --  сказал  Холмс.  --  Так уж не
ругайте меня потом.
     -- Зачем же, сэр? Я вижу, что вы со мной по-хорошему. Но у
каждого своя система, мистер Холмс. Вы действуете по  своей,  а
я, может, по своей.
     -- Не будем больше об этом говорить.
     -- Я  всегда  с  удовольствием  поделюсь с вами новостями.
Этот парень совершенный дикарь, силен, как  ломовая  лошадь,  и
свиреп,  как  черт.  Он Даунингу чуть совсем не откусил большой
палец, пока мы с ним совладали. Он по-английски ни слова, и  мы
ничего не можем вытянуть из него -- мычит и только.
     -- У  вас,  вы  думаете,  есть доказательства, что он убил
своего хозяина?
     -- Я этого не говорю, мистер Холмс. Не  говорю.  У  нас  у
каждого  своя  дорожка.  Вы пробуете идти по вашей, я по своей.
Ведь так мы договорились?
     -- Не пойму я этого человека, -- сказал, пожимая  плечами,
Холмс,  когда мы вышли от инспектора. -- Сам себе яму роет. Что
ж, попробуем, как он говорит,  идти  каждый  своей  дорожкой  и
посмотрим,  что  из  этого получится. А все-таки этот инспектор
Бэйнс не так прост -- я тут чего-то не понял.
     -- Сядьте же в это кресло, Уотсон, -- сказал Холмс,  когда
мы  вернулись  в  свои  комнаты  в  "Быке". -- Я хочу, чтобы вы
уяснили себе ситуацию, так как сегодня вечером  мне,  возможно,
понадобится   ваша  помощь.  Сейчас  я  покажу  вам,  как  шло,
насколько я мог проследить, развитие этого случая. Он как будто
вовсе и  не  сложен  в  основных  своих  чертах,  а  между  тем
представляет  неожиданные трудности для ареста виновных. В этом
смысле у нас остаются пробелы, которые еще предстоит заполнить.
     Вернемся к записке, полученной Гарсией за  обедом  в  день
его смерти. Мы можем отбросить идею Бэйнса, что в деле замешаны
слуги  Гарсии.  Это опровергается тем, что он сам же постарался
завлечь в дом Скотт-Эклса, что могло быть сделано единственно в
целях  алиби.   Значит,   именно   Гарсия   замыслил   какое-то
предприятие  -- и, по-видимому, преступное -- на ту самую ночь,
когда он встретил свою смерть. Я  говорю  "преступное",  потому
что,  только  замыслив  преступное,  человек желает подготовить
себе алиби. Кто же  тогда  всего  вероятней  лишил  его  жизни?
Конечно,  тот, против кого был направлен его преступный умысел.
До сих пор мы, как мне кажется, стоим на твердой почве.
     Теперь  нам  видно,  что  могло   послужить   причиной   к
исчезновению  слуг  Гарсии.  Они  были  оба соучастниками в том
неизвестном нам покушении. Если бы  к  возвращению  Гарсии  оно
было  бы  уже  совершено, всякое подозрение отпало бы благодаря
свидетельству англичанина и  все  прошло  бы  безнаказанно.  Но
покушение  сопряжено было с опасностью, и если бы к намеченному
часу Гарсия не вернулся, это означало бы, что он сам поплатился
жизнью. Поэтому они условились, что  в  этом  случае  двое  его
подчиненных  должны  уйти  в  какое-то  заранее  приготовленное
место, где они могли бы  укрыться  от  преследования,  чтобы  в
дальнейшем повторить свою попытку. Так, не правда ли, все факты
получают объяснение?
     Передо  мною  все  легло,  точно распутанная пряжа. Я, как
всегда, только диву давался, как мне раньше не было  это  столь
же очевидно самому.
     -- А почему же один из слуг вернулся?
     -- Мы  можем  представить себе, что при побеге он в спешке
забыл захватить какую-то вещь, очень ему дорогую -- такую,  что
расстаться  с  ней  для  него  невыносимо.  Как, по-вашему, это
объяснимо бы его упрямые попытки вернуться за нею?
     -- Хорошо. Следующее звено?
     -- Следующее  звено  --  записка,  полученная  Гарсией  за
обедом. Это нить, ведущая к другому сообщнику. Где же мы найдем
ее  второй  конец?  Я  вам уже показывал, что его надо искать в
некоем большом доме и что число больших домов ограниченно. Свои
первые дни в  деревне  я  посвятил  планомерным  прогулкам,  и,
гуляя,  я  между  своими  ботаническими поисками ознакомился со
всеми большими домами и выведал семейную историю их обитателей.
Один из этих домов -- и только один --  привлек  мое  внимание.
Это  Дозорная Башня, знаменитый старый замок времен Якова 1. Он
стоит в одной миле  от  того  конца  Оксшотта  и  менее  чем  в
полумиле от места, где разыгралась трагедия. Все прочие большие
дома   принадлежат   прозаическим,   почтенным  людям,  живущим
размеренной жизнью, далекой от всякой романтики. А  вот  мистер
Хендерсон   из   Дозорной  Башни  выглядел  во  всех  рассказах
необыкновенным   человеком,   с   которым   могут   происходить
необыкновенные  вещи.  Поэтому  я сосредоточил свое внимание на
нем и его домашних.
     Удивительные это люди, Уотсон, и всех удивительней он сам.
Я исхитрился явиться к  нему  под  благовидным  предлогом,  но,
кажется,   я   прочел   в   его   темных,   глубоко   запавших,
подозрительных  глазах,  что  он   безошибочно   разгадал   мою
действительную  цель.  Это  человек  лет  пятидесяти,  крепкий,
энергичный, со стальными волосами, густыми, черными, кустистыми
бровями, поступью  оленя  и  осанкой  императора  --  жестокий,
властный  человек,  снаружи  пергамент,  а  под ним раскаленное
железо. Он или иностранец или же долго жил в  тропиках,  потому
что  он  желтый  и  высохший,  но  тугой, как плеть. Его друг и
секретарь,   мистер   Лукас,   тот,   несомненно,   иностранец,
шоколадно-коричневый,  коварный  и  вкрадчивый  --  с  кошачьей
повадкой и ядовито-любезным  разговором.  Как  видите,  Уотсон,
теперь  перед нами уже две группы иностранцев, одна в Сиреневой
Сторожке, другая в Дозорной Башне. Таким образом, наши  пробелы
понемногу заполняются.
     Эти  два  человека, связанные дружбой и взаимным доверием,
составляют ядро второй группы; но в доме есть еще  одна  особа,
может  быть,  более  важная  для нас в смысле наших розысков. У
Хендерсона двое детей -- две  дочки,  одна  тринадцати,  другая
одиннадцати   лет.   Гувернанткой   при  них  --  мисс  Вернет,
англичанка  лет  сорока.  И  есть  еще  доверенный  лакей.  Эта
небольшая   компания   образует   тесную   семью:   они  всегда
путешествуют  вместе,  а  Хендерсон,  надо   сказать,   большой
путешественник,  он  вечно в разъездах. Он всего лишь несколько
недель  как  вернулся  в   Дозорную   Башню   после   годичного
отсутствия.  Добавлю, что он несметно богат и может с легкостью
удовлетворить  свою  любую  прихоть.  Дом  его   полон   всяких
буфетчиков,  лакеев,  горничных  и  прочей  прислуги -- обычный
зажравшийся  и  обленившийся  штат  большого  барского  дома  в
английской деревне.
     Все  это  я  знаю частью из деревенских сплетен, частью по
собственным наблюдениям. Нет лучшего орудия для этой цели,  чем
уволенные  слуги  с  их обидой, и мне выпала удача найти одного
такого. Я говорю "удача", но я не встретил бы ее на своем пути,
если б не искал. Как заметил Бэйнс, у нас у каждого  есть  своя
система.  Вот система-то моя и помогла мне найти Джона Уорнера,
бывшего садовника с Дозорной Башни,  которого  властный  хозяин
под  горячую  руку  уволил.  А  у  него, со своей стороны, есть
друзья среди  живущих  в  доме  слуг,  которые  все  до  одного
трепещут  перед своим Господином и ненавидят его. Таким образом
у меня оказался ключ к тайнам дома.
     Странные люди, Уотсон! Я, может быть, там еще не  во  всем
разобрался,  но это, во всяком случае, очень странные люди! Дом
на два крыла, и слуги живут все в одном крыле, семья в  другом.
Между  теми и другими нет иного связующего звена, кроме личного
лакея самого Хендерсона, прислуживающего также  всей  семье  за
столом.  Все  подается к некой двери, соединяющей обе половины.
Гувернантка с девочками чуть ли вообще  никуда  не  выходит  за
пределы  сада. Хендерсон никогда, ни под каким видом не выходит
из дому один. Его всюду сопровождает, как тень, его  темнолицый
секретарь.  Слуги говорят между собой, будто он страшно чего-то
боится. "Душу дьяволу продал за деньги, -- говорит Уорнер,  вот
и ждет, что кредитор придет истребовать свое". Никто понятия не
имеет,  кто  они  и  откуда  явились.  Они  очень  необузданны.
Хендерсону дважды  случилось  отхлестать  человека  плеткой,  и
только   тугой  кошелек  оба  раза  позволил  ему,  откупившись
большими деньгами, уйти от суда.
     Теперь, Уотсон, давайте  обсудим  ситуацию  в  свете  этих
добавочных  сведений.  Мы  можем  с достоверностью принять, что
записка  была  от  кого-то  из  слуг  этого  странного  дома  и
приглашала  Гарсию  осуществить  некое покушение согласно ранее
составленному  плану.  Кем  написана  записка?  Кем-то   внутри
цитадели  -- и при том женщиной. Так кем же тогда, если не мисс
Вернет, гувернанткой? Все наше построение,  очевидно,  приводит
нас  к ней. Во всяком случае, мы можем принять это как гипотезу
и посмотрим, какие следствия она  за  собой  повлечет.  Я  могу
добавить,  что  возраст  мисс Вернет и ее репутация, бесспорно,
исключают мою первую мысль, что подоплекой в  этом  деле  могла
быть какая-то любовная история.
     Если  записка от нее, то, по всей вероятности, эта женщина
-- друг и сообщница Гарсии. Тогда как же она должна  была  себя
повести, узнав о его смерти? Если он встретил свой конец, когда
сам  совершал беззаконное дело, сообщница должна держать рот на
замке. Все же в сердце она, конечно, зата