оложением  полковых дам, а ее супруг -- своих
сослуживцев-офицеров. Я могу еще добавить, что она  была  очень
красива,  и  даже теперь, через тридцать лет, она все еще очень
привлекательна.
     Полковник  Барклей  бы,  по-видимому,  всегда  счастлив  в
семейной  жизни.  Майор Мерфи, которому я обязан большей частью
своих сведений, уверяет меня, что он никогда  не  слышал  ни  о
каких  размолвках  этой  четы.  Но,  в  общем,  он считает, что
Барклей любил свою жену больше, чем она его. Расставаясь с  ней
даже  на  один  день,  он  очень  тосковал. Она же, хотя и была
нежной и преданной женой, относилась  к  нему  более  ровно.  В
полку  их  считали  образцовой  парой.  В их отношениях не было
ничего  такого,  что  могло  бы  хоть  отдаленно  намекнуть  на
возможность трагедии.
     Характер  у  полковника  Барклея  был весьма своеобразный.
Обычно веселый и общительный,  этот  старый  служака  временами
становился  вспыльчивым  и  злопамятным.  Однако  эта черта его
характера, по-видимому, никогда не проявлялась по  отношению  к
жене. Майора Мерфи и других трех офицеров из пяти, с которыми я
беседовал,  поражало  угнетенное  состояние, порой овладевавшее
полковником.  Как  выразился  майор,  средь  шумной  и  веселой
застольной  беседы  нередко  будто  чья-то невидимая рука вдруг
стирала улыбку с его губ. Когда на него  находило,  он  помногу
дней пребывал в сквернейшем настроении. Была у него в характере
еще  одна  странность,  замеченная  сослуживцами,  -- он боялся
оставаться один, и особенно в темноте. Эта ребяческая  черта  у
человека,   несомненно   обладавшего  мужественным  характером,
вызывала толки и всякого рода догадки.
     Первый  батальон  полка  "Роял  Мэллоуз"  квартировал  уже
несколько  лет в Олдершоте. Женатые офицеры жили де в казармах,
и полковник все это время  занимал  виллу  Лэчайн,  находящуюся
примерно  в  полумиле  от Северного лагеря. Дом стоит в глубине
сада, но его западная сторона всего ярдах в тридцати от дороги.
Прислуга в доме -- кучер, горничная и кухарка. Только они да их
господин с госпожой жили в Лэчайн. Детей у Барклеев не было,  а
гости у них останавливались нечасто.
     А теперь я расскажу о событиях, которые произошли в Лэчайн
в этот понедельник между девятью и десятью часами вечера.
     Миссис  Барклей была, как оказалось, католичка и принимала
горячее  участие  в  деятельности  благотворительного  общества
"Сент-Джордж",  основанного  при  церкви  на Уот-стрит, которое
собирало и  раздавало  беднякам  поношенную  одежду.  Заседание
общества  было  назначено  в тот день на восемь часов вечера, и
миссис Барклей пообедала наскоро, чтобы не опоздать. Выходя  из
дому,  она,  по словам кучера, перекинулась с мужем несколькими
ничего не значащими словами и обещала долго  не  задерживаться.
Потом  она  зашла  за мисс Моррисон, молодой женщиной, жившей в
соседней вилле, и они вместе отправились на заседание,  которое
продолжалось  минут  сорок.  В четверть десятого миссис Барклей
вернулась домой, расставшись с мисс Моррисон у дверей виллы,  в
которой та жила.
     Гостиная  виллы  Лэчайн  обращена  к  дороге, и ее большая
стеклянная дверь выходит  на  газон,  имеющий  в  ширину  ярдов
тридцать  и  отделенный от дороги невысокой железной оградой на
каменном основании. Вернувшись, миссис Барклей прошла именно  в
эту  комнату.  Шторы не были опущены, так как в ней редко сидят
по вечерам, но  миссис  Барклей  сама  зажгла  лампу,  а  затем
позвонила  и попросила горничную Джейн Стюарт принести ей чашку
чаю, что было совершенно не в ее  привычках.  Полковник  был  в
столовой;  услышав,  что  жена вернулась, он потел к ней. Кучер
видел, как он, миновав холл, вошел  в  комнату.  Больше  его  в
живых не видели.
     Минут десять спустя чай был готов, и горничная понесла его
в гостиную.  Подойдя к двери, она с удивлением услышала гневные
голоса  хозяина  и  хозяйки.  Она  постучала,   но   никто   не
откликнулся.  Тогда она повернула ручку, однако дверь оказалась
запертой изнутри. Горничная, разумеется, побежала за  кухаркой.
Обе  женщины,  позвав кучера, поднялись в холл и стали слушать.
Ссора  продолжалась.  За  дверью,  как  показывают  все   трое,
раздавались  только  два  голоса -- Барклея и его жены. Барклей
говорил тихо и отрывисто, так что ничего нельзя было разобрать.
Хозяйка же очень гневалась, и, когда повышала голос, слышно  ее
было  хорошо.  "Вы трус! -- повторяла она снова и снова. -- Что
же теперь делать? Верните мне жизнь. Я не могу больше дышать  с
вами  одним воздухом! Вы трус, трус!" Вдруг послышался страшный
крик,   это   кричал   хозяин,   потом   грохот   и,   наконец,
душераздирающий  вопль  хозяйки. Уверенный, что случилась беда,
кучер бросился к  двери,  за  которой  не  утихали  рыдания,  и
попытался высадить ее. Дверь не поддавалась. Служанки от страха
совсем  потеряли голову, и помощи от них не было никакой. Кучер
вдруг сообразил, что в гостиной есть вторая дверь, выходящая  в
сад. Он бросился из дому. Одна из створок двери были открыта --
дело  обычное  по  летнему  времени, -- и кучер в мгновение ока
очутился в комнате. На софе без чувств лежала  его  госпожа,  а
рядом  с задранными на кресло ногами, с головой в луже крови на
полу у каминной решетки распростерлось тело хозяина. Несчастный
полковник был мертв.
     Увидев, что хозяину уже ничем  не  поможешь,  кучер  решил
первым  делом  отпереть дверь в холл. Но тут перед ним возникло
странное и неожиданное препятствие. Ключа в двери не было.  Его
вообще  не  было  нигде  в  комнате.  Тогда  кучер  вышел через
наружную дверь и отправился за полицейским и  врачом.  Госпожу,
на   которую,  разумеется,  прежде  всего  пало  подозрение,  в
бессознательном состоянии отнесли в ее спальню. Тело полковника
положили на софу, а место происшествия тщательно осмотрели.
     На затылке каким-то тупым  орудием.  Каким  --  догадаться
было  нетрудно.  На  полу,  рядом с трупом, валялась необычного
вида дубинка, вырезанная из твердого дерева, с костяной ручкой.
У полковника была коллекция всевозможного  оружия,  вывезенного
из  разных  стран,  где  ему приходилось воевать, и полицейские
высказали предположение, что дубинка принадлежит  к  числу  его
трофеев.  Однако  слуги утверждают, что прежде они этой дубинки
не видели. Но так как в доме полно всяких диковинных вещей,  то
возможно,  что  они  проглядели  одну  из  них.  Ничего  больше
полицейским обнаружить в комнате не удалось.  Неизвестно  было,
куда  девался  ключ: ни в комнате, ни у миссис Барклей, ни у ее
несчастного супруга его не нашли. Дверь в конце концов пришлось
открывать местному слесарю.
     Таково было положение  вещей,  Уотсон,  когда  во  вторник
утром  по  просьбе  майора Мерфи я отправился в Олдершот, чтобы
помочь полиции. Думаю, вы согласитесь со  мной,  что  дело  уже
было  весьма  интересное,  но, ознакомившись с ним подробнее, я
увидел, что оно представляет исключительный интерес.
     Перед тем, как осмотреть  комнату,  я  допросил  слуг,  но
ничего  нового  от  них не узнал. Только горничная Джейн Стюарт
припомнила  одну  важную  подробность.  Услышав,  что   господа
ссорятся,  она  пошла  за  кухаркой и кучером, если вы помните.
Хозяин и хозяйка говорили очень  тихо,  так  что  о  ссоре  она
догадалась  скорее  по  их раздраженному тону, чем по тому, что
они говорили. Но  благодаря  моей  настойчивости  она  все-таки
вспомнила одно слово из разговора хозяев: миссис Барклей дважды
произнесла  имя "Давид". Это очень важное обстоятельство -- оно
дает нам ключ к пониманию причины ссоры. Ведь  полковника,  как
вы знаете, звали Джеймс.
     В   деле  есть  также  обстоятельство,  которое  произвело
сильнейшее впечатление  и  на  слуг,  и  на  полицейских.  Лицо
полковника  исказил смертельный страх. Гримаса была так ужасна,
что мороз продирал по коже. Было ясно, что полковник видел свою
судьбу, и это повергло его в неописуемый ужас.  Это,  в  общем,
вполне  вязалось  с  версией  полиции  о виновности жены, если,
конечно, допустить, что полковник видел, кто наносит ему  удар.
А тот факт, что рана оказалась на затылке, легко объяснили тем,
что   полковник   пытался  увернуться.  Миссис  Барклей  ничего
объяснить не могла: после пережитого потрясения она  находилась
в   состоянии   временного   беспамятства,  вызванного  нервной
лихорадкой.
     От полицейских я узнал еще, что  мисс  Моррисон,  которая,
как  вы помните, возвращалась в тот вечер домой вместе с миссис
Барклей,  заявила,  что  ничего  не  знает  о  причине  плохого
настроения своей приятельницы.
     Узнав  все это, Уотсон, я выкурил несколько трубок подряд,
пытаясь понять, что же главное  в  этом  нагромождении  фактов.
Прежде  всего  бросается в глаза странное исчезновение дверного
ключа.   Самые   тщательные   поиски   в   комнате    оказались
безрезультатными.  Значит,  нужно предположить, что его унесли.
Но ни полковник, ни его супруга не  могли  этого  сделать.  Это
ясно.  Значит,  в  комнате был кто-то третий. И этот третий мог
проникнуть внутрь  только  через  стеклянную  дверь.  Я  сделал
вывод,  что  тщательное  обследование комнаты и газона могло бы
обнаружить какие-нибудь следы этого  таинственного  незнакомца.
Вы  знаете мои методы, Уотсон. Я применил их все и нашел следы,
но совсем не те, что ожидал. В комнате действительно был третий
-- он  пересек  газон  со  стороны  дороги.  Я  обнаружил  пять
отчетливых  следов  его  обуви  --  один на самой дороге, в том
месте, где он перелезал через невысокую ограду, два на газоне и
два, очень слабых, на крашеных  ступенях  лестницы,  ведущей  к
двери,  в  которую  он  вошел. По газону он, по всей видимости,
бежал, потому что отпечатки носков гораздо более глубокие,  чем
отпечатки  каблуков.  Но  поразил меня не столько этот человек,
сколько его спутник.
     -- Спутник?
     Холмс достал из кармана большой лист папиросной  бумаги  и
тщательно расправил его на колене.
     -- Как вы думаете, что это такое? -- спросил он.
     На  бумаге  были следы лап какого-то маленького животного.
Хорошо  заметны  были  отпечатки  пяти  пальцев   и   отметины,
сделанные  длинными  когтями.  Каждый  след  достигал  размеров
десертной ложки.
     -- Это собака, -- сказал я.
     -- А вы  когда-нибудь  слышали,  чтобы  собака  взбиралась
вверх по портьерам? Это существо оставило следы и на портьере.
     -- Тогда обезьяна?
     -- Но это не обезьяньи следы.
     -- В таком случае, что бы это могло быть?
     -- Ни  собака,  ни  кошка,  ни обезьяна, ни какое бы то ни
было другое известное вам животное! Я пытался представить  себе
его  размеры.  Вот видите, расстояние от передних лап до задних
не менее пятнадцати дюймов. Добавьте к этому длину шеи и головы
-- и вы получите зверька длиной около двух футов, а возможно, и
больше, если у него есть хвост. Теперь  взгляните  вот  на  эти
следы.  Они  дают  нам  длину  его  шага,  которая, как видите,
постоянна и составляет всего три дюйма. А  это  значит,  что  у
зверька  длинное тело и очень короткие лапы. К сожалению, он не
позаботился оставить нам где-нибудь хотя бы один волосок. Но, в
общем, его внешний вид ясен, он может лазать по  портьерам.  И,
кроме того, наш таинственный зверь -- существо плотоядное.
     -- А это почему?
     -- А потому, что над дверью, занавешенной портьерой, висит
клетка  с  канарейкой.  И  зверек,  конечно, взобрался по шторе
вверх, рассчитывая на добычу.
     -- Какой же это все-таки зверь?
     -- Если бы я это знал, дело  было  бы  почти  раскрыто.  Я
думаю,  что  этот зверек из семейства ласок или горностаев. Но,
если память не изменяет мне, он больше и ласки и горностая.
     -- А в чем заключается его участие в этом деле?
     -- Пока не могу сказать. Но согласитесь,  нам  уже  многое
известно.  Мы  знаем,  во-первых, что какой-то человек стоял на
дороге и наблюдал за ссорой Барклеев: ведь шторы были  подняты,
а  комната  освещена.  Мы  знаем  также, что он перебежал через
газон в сопровождении какого-то странного зверька и либо ударил
полковника, либо, тоже вероятно, полковник,  увидев  нежданного
гостя,  так  испугался,  что  лишился чувств и упал, ударившись
затылком об угол каминной решетки. И,  наконец,  мы  знаем  еще
одну  интересную деталь: незнакомец, побывавший в этой комнате,
унес с собой ключ.
     -- Но  ваши  наблюдения  и  выводы,  кажется,  еще  больше
запутали дело, -- заметил я.
     -- Совершенно верно. Но они с несомненностью показали, что
первоначальные  предположения  неосновательны.  Я  продумал все
снова и пришел к заключению, что должен рассмотреть это дело  с
иной точки зрения. Впрочем, Уотсон, вам давно уже пора спать, а
все  остальное  я могу с таким же успехом рассказать вам завтра
по пути в Олдершот.
     -- Покорно благодарю, вы остановились на самом  интересном
месте.
     -- Ясно,  что  когда  миссис  Барклей  уходила  в половине
восьмого из дому, она не  была  сердита  на  мужа.  Кажется,  я
упоминал,  что  она  никогда  не  питала к нему особенно нежных
чувств, но кучер слышал,  как  она,  уходя,  вполне  дружелюбно
болтала  с  ним. Вернувшись же, она тотчас пошла в комнату, где
меньше всего надеялась застать супруга, и  попросила  чаю,  что
говорит  о  расстроенных  чувствах.  А  когда  в гостиную вошел
полковник, разразилась  буря.  Следовательно,  между  половиной
восьмого   и   девятью   часами  случилось  что-то  такое,  что
совершенно переменило ее отношение к нему. Но в  течение  всего
этого  времени  с  нею  неотлучно  была  мисс Моррисон, из чего
следует, что мисс Моррисон должна  что-то  знать,  хотя  она  и
отрицает это.
     Сначала  я  предположил,  что  у  молодой  женщины  были с
полковником какие-то отношения, в которых она и призналась  его
жене.  Это  объясняло,  с  одной стороны, почему миссис Барклей
вернулась  домой  разгневанная,  а  с  другой  --  почему  мисс
Моррисон  отрицает,  что  ей  что-то  известно. Это соображение
подкреплялось и словами миссис  Барклей,  сказанными  во  время
ссоры.  Но  тогда  при  чем  здесь  какой-то Давид? Кроме того,
полковник  любил  свою  жену,  и   трудно   было   предположить
существование  другой  женщины.  Да  и трагическое появление на
сцене еще одного мужчины вряд ли имеет связь  с  предполагаемым
признанием   мисс   Моррисон.   Нелегко   было  выбрать  верное
направление. В конце концов я отверг предположение,  что  между
полковником  и  мисс  Моррисон  что-то  было. Но убеждение, что
девушка знает причину  внезапной  ненависти  миссис  Барклей  к
мужу,  стало  еще  сильнее.  Тогда  я  решил пойти прямо к мисс
Моррисон и сказать ей, что я не сомневаюсь в ее осведомленности
и что ее молчание может дорого обойтись миссис Барклей, которой
наверняка предъявят обвинение в убийстве.
     Мисс Моррисон оказалась воздушным созданием  с  белокурыми
волосами  и застенчивым взглядом, но ей ни в коем случае нельзя
было отказать ни в уме, ни в здравом смысле. Выслушав меня, она
задумалась, потом повернулась ко  мне  с  решительным  видом  и
сказала мне следующие замечательные слова.
     -- Я  дала миссис Барклей слово никому ничего не говорить.
А слово надо держать, -- сказала она. -- Но,  если  я  могу  ей
помочь, когда против нее выдвигается такое серьезное обвинение,
а  она сама, бедняжка, не способна защитить себя из-за болезни,
то, я  думаю,  мне  будет  простительно  нарушить  обещание.  Я
расскажу  вам абсолютно все, что случилось с нами в понедельник
вечером.
     Мы  возвращались  из  церкви  на  Уот-стрит  примерно  без
четверти  девять.  Надо  было  идти  по  очень пустынной улочке
Хадсон-стрит. Там на левой стороне горит всего один фонарь,  и,
когда  мы  приближались  к  нему, я увидела сильно сгорбленного
мужчину, который шел нам навстречу с каким-то ящиком,  висевшим
через плечо. Это был калека, весь скрюченный, с кривыми ногами.
Мы  поравнялись  с ним как раз в том месте, где от фонаря падал
свет. Он поднял  голову,  посмотрел  на  нас,  остановился  как
вкопанный  и  закричал  душераздирающим голосом: "О, Боже, ведь
это же Нэнси!" Миссис Барклей побелела как мел и упала бы, если
бы это ужасное существо не подхватило ее.  Я  уже  было  хотела
позвать  полицейского,  но,  к  моему удивлению, они заговорили
вполне мирно.
     "Я была уверена, Генри, все эти тридцать лет, что тебя нет
в живых", -- сказала миссис Барклей дрожащим голосом.
     "Так оно и есть".
     Эти слова были сказаны таким тоном,  что  у  меня  сжалось
сердце.  У  несчастного  было  очень  смуглое и сморщенное, как
печеное яблоко, лицо,  совсем  седые  волосы  и  бакенбарды,  а
сверкающие его глаза до сих пор преследуют меня по ночам.
     "Иди  домой,  дорогая,  я  тебя  догоню, -- сказала миссис
Барклей. -- Мне  надо  поговорить  с  этим  человеком  наедине.
Бояться нечего".
     Она  бодрилась,  но  по-прежнему была смертельно бледна, и
губы у нее дрожали.
     Я  пошла  вперед,  а  они  остались.  Говорили  они  всего
несколько  минут.  Скоро  миссис Барклей догнала меня, глаза ее
горели. Я обернулась: несчастный калека  стоял  под  фонарем  и
яростно  потрясал  сжатыми кулаками, точно он потерял рассудок.
До самого моего дома она не произнесла  ни  слова  и  только  у
калитки взяла меня за руку и стала умолять никому не говорить о
встрече.
     "Это  мой  старый знакомый. Ему очень не повезло в жизни",
-- сказала она.
     Я пообещала ей, что не скажу никому ни  слова,  тогда  она
поцеловала  меня и ушла. С тех пор мы с ней больше не виделись.
Я рассказала вам всю правду, и если я скрыла ее от полиции, так
только потому, что не понимала, какая опасность  грозит  миссис
Барклей.  Теперь  я вижу, что ей можно помочь, только рассказав
все без утайки.
     Вот что я  узнал  он  мисс  Моррисон.  Как  вы  понимаете,
Уотсон,  ее рассказ был для меня лучом света во мраке ночи. Все
прежде разрозненные факты стали на свои места, и я  уже  смутно
предугадывал  истинный ход событий. Было очевидно, что я должен
немедленно разыскать человека, появление которого так  потрясло
миссис  Барклей.  Если  он  все еще в Олдершоте, то сделать это
было бы нетрудно. Там живет не так уж много штатских, а калека,
конечно, привлекает к себе внимание. Я потратил на поиски  день
и к вечеру нашел его. Это Генри Вуд. Он снимает квартиру на той
самой  улице,  где его встретили дамы. Живет он там всего пятый
день. Под видом служащего регистратуры я зашел к его квартирной
хозяйке, и та выболтала  мне  весьма  интересные  сведения.  По
профессии  этот  человек  --  фокусник;  по  вечерам он обходит
солдатские кабачки и дает в каждом небольшое представление.  Он
носит  с  собой в ящике какое-то животное. Хозяйка очень боится
его, потому что никогда не видела  подобного  существа.  По  ее
словам,  это  животное  участвует в некоторых его трюках. Вот и
все, что удалось узнать у хозяйки, которая  еще  добавила,  что
удивляется, как он, такой изуродованный, вообще живет на свете,
и  что по ночам он говорит иногда на каком-то незнакомом языке,
а две последние ночи -- она слышала -- он стонал и рыдал у себя
в спальне. Что же касается денег, то они у него водятся, хотя в
задаток он дал ей, похоже, фальшивую монету. Она  показала  мне
монету, Уотсон. Это была индийская рупия.
     Итак,  мой  дорогой  друг,  вы  теперь  точно  знаете, как
обстоит дело и почему я просил вас поехать со  мной.  Очевидно,
что  после того, как дамы расстались с этим человеком, он пошел
за ними следом, что он наблюдал за ссорой между мужем  и  женой
через  стеклянную  дверь,  что  он  ворвался  в  комнату  и что
животное, которое он носит с собой в  ящике,  каким-то  образом
очутилось  на  свободе.  Все это не вызывает сомнений. Но самое
главное -- он единственный  человек  на  свете,  который  может
рассказать нам, что же, собственно, произошло в комнате.
     -- И вы собираетесь расспросить его?
     -- Безусловно... но в присутствии свиде