, я приучился видеть то,  чего  другие  не
замечают.  В  противном  случае, зачем вам было бы приходить ко
мне за советом?
     -- Я пришла потому, что слышала о вас от  миссис  Этеридж,
мужа которой вы так быстро отыскали, когда все, и даже полиция,
считали  его  погибшим.  О,  мистер  Холмс,  если  бы вы так же
помогли и мне! Я не богата, но все же имею ренту в сто фунтов в
год и, кроме того,  зарабатываю  перепиской  на  машинке,  и  я
готова  отдать  все,  только  бы узнать, что сталось с мистером
Госмером Эйнджелом.
     -- Почему вы так торопились бежать ко мне за  советом?  --
спросил Шерлок Холмс, сложив кончики пальцев и глядя в потолок.
     На   простоватой  физиономии  мисс  Мэри  Сазерлэнд  снова
появился испуг.
     -- Да, я действительно прямо-таки  вылетела  из  дома,  --
сказала  она.  --  Меня  разозлило  равнодушие,  с каким мистер
Уиндибенк, то есть мой отец, отнесся к этому делу. Он не  хотел
идти  ни  в  полицию, ни к вам, ничего не желает делать, только
знает твердить, что ничего страшного не случилось, вот я  и  не
вытерпела, кое-как оделась и прямо к вам.
     -- Ваш  отец? -- спросил Холмс. -- Скорее, ваш отчим. Ведь
у вас разные фамилии.
     -- Да, отчим. Я называю его отцом, хотя это смешно  --  он
всего на пять лет и два месяца старше меня.
     -- А ваша матушка жива?
     -- О да, мама жива и здорова. Не очень-то я была довольна,
когда она вышла замуж, и так скоро после смерти папы, причем он
лет на пятнадцать ее моложе. У папы была паяльная мастерская на
Тоттенхем-Корт-роуд  --  прибыльное  дельце,  и мама продолжала
вести его с помощью старшего мастера мистера Харди.  Но  мистер
Уиндибенк  заставил ее продать мастерскую: ему, видите ли, не к
лицу, -- он коммивояжер по продаже  вин.  Они  получили  четыре
тысячи семьсот фунтов вместе с процентами, хотя отец, будь он в
живых, выручил бы гораздо больше.
     Я  думал,  что  Шерлоку  Холмсу  надоест  этот  бессвязный
рассказ, но он, напротив, слушал с величайшим вниманием.
     -- И ваш личный доход идет с этой суммы? -- спросил он.
     -- О  нет,  сэр!  У  меня  свое  состояние,  мне   оставил
наследство  дядя  Нэд  из  Окленда.  Капитал  в  новозеландских
бумагах, четыре с  половиной  процента  годовых.  Всего  две  с
половиною тысячи фунтов, но я могу получать только проценты.
     -- Все  это  очень  интересно, -- сказал Холмс. -- Получая
сто фунтов в год и прирабатывая сверх того, вы, конечно, имеете
возможность путешествовать и позволять себе другие развлечения.
Я считаю, что на доход в шестьдесят фунтов одинокая дама  может
жить вполне безбедно.
     -- Я  могла  бы обойтись меньшим, мистер Холмс, но вы ведь
сами понимаете, что я не хочу быть обузой дома и, пока  живу  с
ними,  отдаю  деньги  в семью. Разумеется, это только временно.
Мистер Уиндибенк каждый квартал получает мои проценты и  отдает
их  маме,  а я отлично живу перепиской на машинке. Два пенса за
страницу, и частенько  мне  удается  писать  по  пятнадцать  --
двадцать страниц в день.
     -- Вы  очень  ясно  обрисовали  мне все обстоятельства, --
сказал Холмс. -- Позвольте представить вам моего друга, доктора
Уотсона; при нем вы можете говорить откровенно, как наедине  со
мною.  А  теперь,  будьте  любезны, расскажите подробно о ваших
отношениях с мистером Госмером Эйнджелом.
     Мисс Сазерлэнд покраснела и  стала  нервно  теребить  край
своего жакета.
     -- Я  познакомилась  с  ним  на балу газопроводчиков. Папе
всегда присылали  билеты,  а  теперь  они  вспомнили  о  нас  и
прислали  билеты  маме. Мистер Уиндибенк не хотел, чтобы мы шли
на бал. Он не хочет, чтобы мы  где-нибудь  бывали.  А  когда  я
завожу   речь  о  каком-нибудь  пикнике  воскресной  школы,  он
приходит в бешенство. Но на этот раз я решила пойти во  что  бы
то  ни  стало, потому что какое он имеет право не пускать меня?
Незачем водить компанию с подобными людьми, говорит он, а  ведь
там собираются все папины друзья. И еще он сказал, будто мне не
в  чем идти, когда у меня есть совсем еще не надеванное красное
бархатное платье. Больше возражать ему было нечего, и он  уехал
во Францию по делам фирмы, а мы с мамой и мистером Харди, нашим
бывшим мастером, пошли на бал. Там я и познакомилась с мистером
Госмером Эйнджелом.
     -- Полагаю,  что,  вернувшись из Франции, мистер Уиндибенк
был очень недоволен тем, что вы пошли на бал? -- спросил Холмс.
     -- Нет, он ничуть  не  рассердился.  Он  засмеялся,  пожал
плечами и сказал: что женщине ни запрети, она все равно сделает
посвоему.
     -- Понимаю.   Значит,   на   балу   газопроводчиков  вы  и
познакомились с джентльменом по имени Госмер Эйнджел?
     -- Да, сэр. Я познакомилась  с  ним  в  тот  вечер,  а  на
следующий   день  он  пришел  справиться,  благополучно  ли  мы
добрались до дому, и после этого мы, то есть я два раза была  с
ним на прогулке, а затем вернулся отец, и мистер Госмер Эйнджел
уже не мог нас навещать.
     -- Не мог? Почему?
     -- Видите  ли,  отец  не любит гостей и вечно твердит, что
женщина должна довольствоваться своим семейным кругом. А  я  на
это  говорила  маме:  да, женщина должна иметь свой собственный
круг, но у меня-то его пока что нет!
     -- Ну, а мистер Госмер Эйнджел? Он не делал попыток с вами
увидеться?
     -- Через неделю отец снова собирался во Францию, и  Госмер
написал  мне,  что до отъезда отца нам лучше не встречаться. Он
предложил мне пока переписываться и писал каждый день. Утром  я
сама брала письма из ящика, и отец ничего не знал.
     -- К тому времени вы уже обручились с этим джентльменом?
     -- Да,  мистер  Холмс. Мы обручились сразу после первой же
прогулки. Госмер... мистер Эйнджел... служит кассиром в конторе
на Леднхолл-стрит и...
     -- В какой конторе?
     -- В том-то и беда, мистер Холмс, что я не знаю.
     -- А где он живет?
     -- Он сказал, что ночует в конторе.
     -- И вы не знаете его адреса?
     -- Нет, я знаю только, что контора на Леднхолл-стрит.
     -- Куда же вы адресовали ваши письма?
     -- В почтовое отделение Леднхолл-стрит, до востребования.
     Он сказал, что на адрес конторы писать не надо, сослуживцы
будут смеяться над ним, если узнают, что письма от дамы.  Тогда
я предложила писать свои письма на машинке, как он и сам делал,
а   он   не   захотел.  Сказал,  что  письма,  написанные  моей
собственной рукой, дороги ему,  а  когда  они  напечатаны,  ему
кажется, что между нами что-то чужое. Видите, мистер Холмс, как
он меня любил и как был внимателен к мелочам.
     -- Это  кое  о чем говорит. Я всегда придерживался мнения,
что мелочи существеннее всего, -- сказал Холмс. -- Может  быть,
вы  припомните  еще  какие-нибудь  мелочи,  касающиеся  мистера
Госмера Эйнджела?
     -- Он был очень застенчив, мистер Холмс. Он охотнее  гулял
со мною вечером, чем днем, не любил привлекать к себе внимание.
Он   был   очень  сдержан  и  учтив.  Даже  голос  у  него  был
тихий-тихий. Он рассказывал, что в детстве часто болел  ангиной
и  воспалением  гланд и у него ослабли голосовые связки, потому
он и говорил шепотом. Он хорошо одевался, очень аккуратно, хотя
и просто, а вот глаза у него были слабые, как у меня, и поэтому
он носил темные очки.
     -- Ну, а что произошло, когда ваш отчим, мистер Уиндибенк,
опять уехал во Францию?
     -- Мистер Госмер Эйнджел пришел  к  нам  и  предложил  мне
обвенчаться,   пока   не   вернулся  отец.  Он  был  необычайно
взволнован и заставил меня поклясться на Библии, что я всегда и
во всем буду ему верна. Мама сказала, что он правильно  сделал,
-- это,  мол,  служит  доказательством его любви. Мама с самого
начала очень хорошо к нему  относилась,  он  ей  нравился  даже
больше,  чем мне. Потом решили, что лучше отпраздновать свадьбу
еще до конца недели. Я им говорю, как же без отца,  а  они  оба
стали  твердить,  чтоб  я  об  этом  не  думала, что отцу можно
сообщить и после, а мама сказала, что берется все уладить сама.
Мне это не очень понравилось,  мистер  Холмс.  Конечно,  смешно
просить  согласия  отца, когда он всего на несколько лет старше
меня; но я ничего не хотела делать тайком  и  поэтому  написала
ему  в  Бордо -- там французское отделение его фирмы, но письмо
вернулось обратно в день моей свадьбы.
     -- Письмо его не застало?
     -- Да, сэр, он как раз перед тем выехал в Англию.
     -- Да,  неудачно!  Значит,  свадьба  была   назначена   на
пятницу? Она должна была происходить в церкви?
     -- Да,  но  очень  скромно.  Мы  должны были обвенчаться в
церкви   Святого   Спасителя   возле   Кингс-кросс,   а   затем
позавтракать  в  отеле  Сент-Пэнкрес.  Госмер приехал за нами в
двуколке, но так как нас было трое, он усадил нас  с  мамой,  а
сам  взял кэб, который как раз оказался на улице. Мы доехали до
церкви первыми и стали ждать. Потом  подъехал  кэб,  но  он  не
выходил.  Тогда  кучер  слез  с козел и заглянул внутрь, но там
никого не оказалось! Кучер не мог понять, куда он делся, --  он
собственными  глазами видел, как тот сел в кэб. Это случилось в
пятницу, мистер Холмс, и с тех пор я так и не знаю, что  с  ним
произошло.
     -- Мне  кажется,  он  обошелся  с  вами самым бессовестным
образом, -- сказал Шерлок Холмс.
     -- О нет, сэр!  Он  добрый  и  хороший,  он  не  мог  меня
бросить.  Он все утро твердил, что я должна быть ему верна, что
бы ни случилось. Даже если случится что-нибудь  непредвиденное,
я  должна  всегда  помнить,  что дала ему слово и что рано, или
поздно он вернется и я должна буду выполнить  обещание.  Как-то
странно  было  слышать  это  перед  самой  свадьбой, но то, что
случилось потом, придает смысл его словам.
     -- Безусловно. Значит, вы полагаете, что с  ним  случилось
какое-нибудь несчастье?
     -- Да,  сэр,  и  я  думаю,  что он предчувствовал какую-то
опасность, иначе он бы не говорил таких странных вещей.  И  мне
кажется, что его опасения оправдались.
     -- Но вы не знаете, что бы это могло быть?
     -- Нет.
     -- Еще один вопрос. Как отнеслась к этому ваша матушка?
     -- Она очень рассердилась, сказала, чтобы я и не заикалась
об этой истории.
     -- А ваш отец? Вы рассказали ему, что случилось?
     -- Да.  Он  считает,  что произошло какое-то несчастье, но
что Госмер  вернется.  Какой  смысл  везти  меня  в  церковь  и
скрыться,  говорит  он.  Если  бы  он  занял  у меня деньги или
женился и перевел на свое имя мое состояние, тогда  можно  было
бы  объяснить  его  поведение, но Госмер очень щепетилен насчет
денег и  ни  разу  не  взял  у  меня  ни  шиллинга.  Что  могло
случиться?  Почему  он не напишет? Я с ума схожу, ночью не могу
уснуть. -- Она достала из муфты платок и горько заплакала.
     -- Я займусь вашим делом, -- сказал Холмс, вставая,  --  и
не  сомневаюсь,  что  мы  чего-нибудь добьемся. Не думайте ни о
чем, не волнуйтесь, а главное, постарайтесь  забыть  о  Госмере
Эйнджеле, как будто его и не было.
     -- Значит, я никогда больше его не увижу?
     -- Боюсь, что так.
     -- Но что с ним случилось?
     -- Предоставьте это дело мне. Мне хотелось бы иметь точное
описание его внешности, а также все его письма.
     -- В  субботу  я поместила в газете "Кроникл" объявление о
его пропаже, -- сказала она. -- Вот вырезка и  вот  четыре  его
письма.
     -- Благодарю вас. Ваш адрес?
     -- Камберуэлл, Лайон-плейс, 31.
     -- Адреса  мистера  Эйнджела  вы не знаете. Где служит ваш
отец?
     -- Фирма "Вестхауз и  Марбэнк"  на  Фенчерч-стрит  --  это
крупнейшие импортеры кларета.
     -- Благодарю  вас.  Вы  очень  ясно  изложили  свое  дело.
Оставьте письма у меня и помните мой совет.  Забудьте  об  этом
происшествии раз и навсегда.
     -- Благодарю  вас,  мистер  Холмс,  но  это  невозможно. Я
останусь верна Госмеру. Я буду его ждать.
     Несмотря  на  нелепую  шляпу  и  простоватую   физиономию,
посетительница  невольно внушала уважение своим благородством и
верностью. Она положила на стол бумаги и ушла, обещав прийти  в
случае надобности.
     Несколько  минут  Шерлок Холмс сидел молча, сложив кончики
пальцев, вытянув ноги и устремив глаза в потолок. Затем он взял
с полки старую глиняную  трубку,  которая  всегда  служила  ему
советчиком,  раскурил  ее  и долго сидел, откинувшись на спинку
кресла и утопая в густых облаках голубого  дыма.  На  лице  его
изображалось полнейшее равнодушие.
     -- Занятное  существо эта девица, -- сказал он наконец. --
Гораздо занятнее, чем ее история, кстати,  достаточно  избитая.
Если   вы   заглянете   в  мою  картотеку,  вы  найдете  немало
аналогичных случаев,  например,  Андоверское  дело  1877  года.
Нечто  подобное  произошло  и  в Гааге в прошлом году. В общем,
старая история, хотя в  ней  имеются  некоторые  новые  детали.
Однако сама девица дает богатейший материал для наблюдений.
     -- Вы,  очевидно,  усмотрели  много  такого,  что для меня
осталось невидимым, -- заметил я.
     -- Не невидимым, а незамеченным, Уотсон. Вы не  знали,  на
что  обращать внимание, и упустили все существенное. Я никак не
могу внушить вам, какое значение может иметь рукав,  ноготь  на
большом  пальце или шнурок от ботинок. Интересно, что вы можете
сказать на основании внешности этой девицы? Опишите мне ее.
     __  Ну,  на  ней  была  серо-голубая  соломенная  шляпа  с
большими  полями  и  с  кирпично-красным  пером. Черный жакет с
отделкой из черного стекляруса. Платье коричневое, скорее  даже
темно-кофейного  оттенка,  с  полоской алого бархата у шеи и на
рукавах.  Серые  перчатки,  протертые  на  указательном  пальце
правой  руки.  Ботинок я не разглядел. В ушах золотые сережки в
виде маленьких круглых подвесок. В  общем,  это  девица  вполне
состоятельная,  хотя  и  несколько  вульгарная,  добродушная  и
беспечная.
     Шерлок Холмс тихонько захлопал в ладоши и усмехнулся.
     -- Превосходно, Уотсон,  вы  делаете  успехи.  Правда,  вы
упустили  все существенные детали, зато хорошо усвоили метод, и
у вас тонкое чувство цвета. Никогда  не  полагайтесь  на  общее
впечатление,  друг  мой,  сосредоточьте  внимание на мелочах. Я
всегда сначала смотрю на рукава женщины. Когда  имеешь  дело  с
мужчиной,   пожалуй,  лучше  начинать  с  колен  брюк.  Как  вы
заметили, у этой девицы рукава  были  обшиты  бархатом,  а  это
материал,  который легко протирается и поэтому хорошо сохраняет
следы. Двойная линия немного выше запястья, в  том  месте,  где
машинистка  касается  рукою  стола,  видна  великолепно. Ручная
швейная машина оставляет такой же  след,  но  только  на  левой
руке, и притом на наружной стороне запястья, а у мисс Сазерлэнд
след  проходил через все запястье. Затем я посмотрел на ее лицо
и, увидев на переносице следы пенсне, сделал  замечание  насчет
близорукости и работы на пишущей машинке, что ее очень удивило.
     -- Меня это тоже удивило.
     -- Но  это же совершенно очевидно! Я посмотрел на ее обувь
и очень удивился, заметив, что на ней разные ботинки; на  одном
носок  был  узорчатый, на другом -- совсем гладкий. Далее, один
ботинок был застегнут только на две нижние  пуговицы  из  пяти,
другой  --  на  первую,  третью и пятую пуговицу. Когда молодая
девушка, в общем аккуратно одетая, выходит из  дому  в  разных,
застегнутых не на все пуговицы ботинках, то не требуется особой
проницательности, чтобы сказать, что она очень спешила.
     -- А  что  вы  еще заметили? -- с интересом спросил я, как
всегда восхищаясь проницательностью моего друга.
     -- Я заметил, между прочим, что перед уходом из дому,  уже
совсем  одетая,  она  что-то  писала. Вы обратили внимание, что
правая перчатка у нее порвана на  указательном  пальце,  но  не
разглядели,  что  и  перчатка  и  палец  испачканы  фиолетовыми
чернилами. Она писала  второпях  и  слишком  глубоко  обмакнула
перо.  И  это,  по  всей вероятности, было сегодня утром, иначе
пятна не были бы так заметны. Все  это  очень  любопытно,  хотя
довольно  элементарно.  Но вернемся к делу, Уотсон. Не прочтете
ли вы мне описание внешности мистера Госмера Эйнджела, данное в
объявлении?
     Я поднес газетную вырезку к свету и прочитал: "Пропал  без
вести  утром  14-го джентльмен по имени Госмер Эйнджел. Рост --
пять   футов   семь   дюймов,   крепкого   сложения,   смуглый,
черноволосый,   небольшая  лысина  на  макушке;  густые  черные
бакенбарды и усы; темные  очки,  легкий  дефект  речи.  Одет  в
черный  сюртук  на  шелковой подкладке, черный жилет, в кармане
часы с золотой цепочкой, серые твидовые брюки, коричневые гетры
поверх штиблет с  резинками  по  бокам.  Служил  в  конторе  на
Леднхолл-стрит.  Всякому,  кто  сообщит..."  и так далее и тому
подобное.
     -- Этого достаточно. Что касается писем, -- сказал  Холмс,
пробегая их глазами, -- они очень банальны и ничего не дают для
характеристики мистера Эйнджела, разве только, что он упоминает
Бальзака.   Однако   есть  одно  обстоятельство,  которое  вас,
конечно, поразит.
     -- Они напечатаны на машинке, -- заметил я.
     -- Главное, что и  подпись  тоже  напечатана  на  машинке.
Посмотрите на аккуратненькое "Госмер Эйнджел" внизу. Есть дата,
но  нет  адреса отправителя, кроме Леднхолл-стрит, а это весьма
неопределенно. Но важна именно подпись, и ее мы  можем  считать
доказательством.
     -- Доказательством чего?
     -- Милый  друг,  неужели  вы  не понимаете, какое значение
имеет эта подпись?
     -- По правде говоря, нет. Может быть, он хотел оставить за
собой  возможность  отрицать  подлинность  подписи   в   случае
предъявления иска за нарушение обещания жениться.
     __  Нет, суть не в том. Чтобы решить этот вопрос, я напишу
два письма: одно -- фирме в  Сити,  другое  --  отчиму  молодой
девушки, мистеру Уиндибенку, и попрошу его зайти к нам завтра в
шесть часов вечера. Попробуем вести переговоры с мужской частью
семейства.  Пока  мы  не  получим  ответа  на  эти  письма,  мы
решительно ничего не можем предпринять  и  потому  отложим  это
дело.
     Зная  о  тонкой  проницательности  моего  друга  и  о  его
необычайной энергии, я был уверен,  что  раз  он  так  спокойно
относится  к раскрытию этой странной тайны, значит, у него есть
на то веские основания. Мне был известен  только  один  случай,
когда  он  потерпел  неудачу,  -- история с королем Богемии и с
фотографией Ирен Адлер. Однако я помнил о  таинственном  "Знаке
четырех"  и  о необыкновенных обстоятельствах "Этюда в багровых
тонах" и давно проникся убеждением, что, уж если он  не  сможет
распутать  какую-нибудь  загадку,  стало  быть,  она совершенно
неразрешима.
     Холмс все еще курил свою черную глиняную трубку,  когда  я
ушел,  нисколько  не  сомневаясь,  что  к  моему возвращению на
следующий вечер  в  его  руках  уже  будут  все  нити  дела  об
исчезновении жениха мисс Мэри Сазерлэнд.
     Назавтра  я  целый  день  провел у постели тяжело больного
пациента. Только  около  шести  часов  я  наконец  освободился,
вскочил  в  двуколку и поехал на Бейкер-стрит, боясь, как бы не
опоздать к развязке  этой  маленькой  драмы.  Однако  Холмса  я
застал   дремлющим   в  кресле.  Огромное  количество  бутылок,
пробирок и едкий запах соляной кислоты свидетельствовали о том,
что он посвятил весь день столь любезным его сердцу  химическим
опытам.
     -- Ну  что,  нашли,  в  чем  дело?  --  спросил я, входя в
комнату.
     -- Да, это был бисульфат бария.
     -- Нет, нет, я спрашиваю об этой таинственной истории.
     -- Ах, вот оно что! Я думал о соли, над которой работал. А
в этой истории ничего таинственного нет. Впрочем, я  уже  вчера
говорил,  что некоторые детали довольно любопытны. Жаль только,
что этого мерзавца нельзя привлечь к суду.
     -- Но кто  же  этот  субъект,  и  зачем  он  покинул  мисс
Сазерлэнд?
     Холмс  раскрыл было рот, чтобы ответить, но в эту минуту в
коридоре послышались тяжелые шаги и в дверь постучали.
     -- Это отчим девицы, мистер Джеймс  Уиндибенк,  --  сказал
Холмс. -- Он сообщил мне, что буде