к,  и,  вероятно,  у  него  есть
причины пробираться туда тайком.
     -- А что это за тайные причины, об этом догадался бы  даже
полицейский  констебль. Но я им ни единым словом не обмолвлюсь,
и вас, доктор Уотсон, тоже  прошу  --  молчите.  Понимаете?  Ни
единого слова!
     -- Как вам будет угодно.
     -- Они  пренебрегают  мной  самым  возмутительным образом.
Когда  все  обстоятельства  дела  "Френкленд  против   полиции"
выплывут на свет божий, по стране пронесется волна негодования.
Нет,  пусть не рассчитывают на мою помощь! Они бы палец о палец
не ударили, если б эти мерзавцы вздумали  сжечь  вместо  чучела
меня  самого...  Как,  вам пора уходить? Неужели вы не поможете
мне распить вот этот графин в честь такого радостного события?
     Но я не поддался  ни  на  какие  мольбы,  а  когда  старик
заявил, что хочет проводить меня домой, уговорил его отказаться
от  этого  намерения. Пока он мог видеть меня, я шел по дороге,
но потом к тому каменистому холму, за которым скрылся мальчик.
     Все складывалось как нельзя лучше, и я поклялся  мысленно,
что  если  мне  не  удастся воспользоваться счастливым случаем,
дарованным судьбой, то виной этому будет все что угодно, только
не отсутствие энергии и настойчивости с моей стороны.
     Когда я взобрался  на  вершину,  солнце  уже  садилось,  и
пологие  склоны  холма  с одного бока были золотисто-зеленые, с
другого -- тонули в серой тени. Вдали,  над  самым  горизонтом,
низко   стлалась   мглистая   дымка,   из   которой  проступали
фантастические очертания Лисьего столба. Кругом  ни  звука,  ни
движения.  Только  какая-то большая серая птица -- не то чайка,
не то кроншнеп -- высоко парила в синем небе. Она  и  я  --  мы
были  единственными живыми существами между огромным небосводом
и  расстилающейся  под  ним  пустыней.  Голые  просторы  болот,
безлюдье, неразгаданная тайна и важность предстоящей мне задачи
-- все  это  пронизало  холодом мое сердце. Мальчугана нигде не
было видно. Но между холмами,  у  самых  ног,  ютились  древние
каменные  пещеры,  и  в  середине их круга была одна, уцелевшие
своды которой могли служить защитой в непогоду. У меня забилось
сердце, когда я увидел ее. Вот в  этой  норе,  должно  быть,  и
прячется  тот  человек. Наконец-то моя нога ступит на порог его
убежища -- он у меня в руках!
     Я крадучись подходил к этой каменной дыре  --  точь-в-точь
как  Стэплтон,  когда  его  сачок  уже занесен над бабочкой! И,
подойдя ближе, с  удовлетворением  убедился,  что  место  здесь
обжитое.  К  отверстию,  служившему  входом,  вела еле заметная
среди камней тропинка. Из самой пещеры не доносилось ни  звука.
Неизвестный или притаился там, или же рыщет по болотам. Нервы у
меня  были  натянуты до предела в ожидании предстоящей встречи.
Отбросив в сторону папиросу, я сжал рукоятку револьвера, быстро
подошел ко входу и заглянул внутрь. Пещера была пуста.
     Но чутье  не  обмануло  меня:  тут  явно  кто-то  жил.  На
каменном  ложе,  где  когда-то  почивал  неолитический человек,
лежали одеяла, завернутые в непромокаемый плащ.  В  примитивном
очаге  виднелась  кучка  золы.  Рядом  с  ним  стояли кое-какие
кухонные принадлежности и ведро,  до  половины  налитое  водой.
Груда  пустых  консервных  банок  свидетельствовала  о том, что
здесь живут уже не первый день, а когда глаза  мои  привыкли  к
полутьме,  я разглядел в углу железную кружку и початую бутылку
виски. Посередине лежал плоский камень, служивший столом, а  на
нем   --  маленький  узелок,  вероятно  тот  самый,  который  я
разглядел в подзорную трубу у мальчишки за спиной. В узелке был
хлеб и две консервные банки -- одна с копченым языком, другая с
персиками в сиропе. Осмотрев все это,  я  хотел  было  положить
узелок  обратно, как вдруг сердце у меня так и ёкнуло: на камне
лежал листок бумаги, на котором было что-то  написано.  Я  взял
его   и,   с   трудом  разобрав  карандашные  каракули,  прочел
следующее:
     Доктор Уотсон уехал в Кумби-Треси.
     Минуту я стоял неподвижно с запиской в руках и  раздумывал
над  смыслом  этого  краткого послания. Выходит, что незнакомец
охотится не за сэром Генри, а за мной? Он выслеживает  меня  не
сам,  а  приставил  ко мне кого-то другого -- может быть, этого
мальчика? И вот его последнее донесение. С тех пор как  я  живу
здесь, за каждым моим шагом, вероятно, ведется слежка. Ведь все
это  время  меня  не  оставляло  ощущение,  что здесь действуют
какие-то невидимые силы и что они осторожно и  умело  стягивают
вокруг  нас  тончайшую  сеть,  легкое  прикосновение которой мы
чувствуем на себе лишь изредка, в самые критические минуты.
     Эта записка, вероятно, не  единственная.  Я  огляделся  по
сторонам,  но ничего больше не нашел. Не удалось мне обнаружить
и какие-либо следы, по которым можно было  бы  судить  об  этом
человеке,  избравшем  себе  столь  странное  жилье,  или  о его
намерениях. О  нем  можно  было  сказать  только  то,  что  он,
по-видимому,  спартанец  в своих привычках и не придает особого
значения жизненным удобствам. Вспомнив ливни последних  дней  и
посмотрев  на  зияющую  дыру в своде пещеры, я понял, насколько
этот человек поглощен своим делом, если ради  него  он  мирится
даже  с  таким  неуютным  пристанищем. Кто же он -- наш злобный
враг или ангел-хранитель? И я дал себе клятву  не  выходить  из
пещеры, не узнав всего до конца.
     Солнце  уже  пряталось,  и  небо на западе горело золотом.
Отсветы  заката  ложились  красноватыми  пятнами  на   разводья
далекой    Гримпенской   трясины.   Вдали   поднимались   башни
Баскервиль-холла, а  в  стороне  от  них  еле  виднелся  дымок,
встающий  над  крышами Гримпена. Между ним и Баскервиль-холлом,
за холмом, стоял дом Стэплтонов. Золотой вечерний свет придавал
всему столько прелести и безмятежного покоя! Но мое  сердце  не
верило  миру,  разлитому в природе, и трепетало от той страшной
неизвестности, которую таила в себе неминуемая,  приближающаяся
с  каждой  секундой  встреча.  Нервы у меня были натянуты, но я
сидел, полный решимости, в темной пещере и с угрюмым  упорством
ждал возвращения ее обитателя.
     И  наконец я услышал его. Вот камень попал ему под каблук.
Еще раз... еще... шаги все ближе, ближе... Я отскочил  в  самый
темный  угол и взвел курок револьвера, решив не показываться на
свет до тех пор, пока мне не удастся хоть  немного  рассмотреть
этого   человека.   Снаружи   все   смолкло;   по-видимому,  он
остановился. Потом шаги послышались  снова,  и  вход  в  пещеру
заслонила чья-то тень.
     -- Сегодня такой чудесный вечер, дорогой Уотсон, -- сказал
хорошо знакомый мне голос. -- Зачем сидеть в духоте? На воздухе
гораздо приятнее.

     Глава XII. СМЕРТЬ НА БОЛОТАХ

     Минуту  или  две  я  стоял,  не  веря своим ушам, и не мог
перевести дух от неожиданности. Потом дар речи вернулся ко мне,
и я почувствовал, как огромная тяжесть спала  у  меня  с  плеч.
Этот холодный, язвительный голос мог принадлежать только одному
человеку во всем мире.
     -- Холмc! -- крикнул я. -- Холмc!
     -- Выходите,  -- сказал он, -- и, пожалуйста, поосторожнее
с револьвером.
     Я вылез из пещеры и увидел его. Холмc сидел на камне  и  с
озорным  блеском  в  серых  глазах  смотрел  на  мою изумленную
физиономию. Он сильно похудел за ото время, но вид у  него  был
бодрый,   спокойный,  лицо  --  бронзовое  от  загара.  Строгий
спортивный  костюм,  кепи  --  ни   дать   ни   взять   турист,
странствующий по болотам! Он даже остался верен своему поистине
кошачьему  пристрастию  к чистоплотности: гладко выбритые щеки,
рубашка без единого пятнышка. Как будто все это происходило  на
Бейкер-стрит!
     -- Кто другой мог бы так обрадовать меня своим появлением!
-- сказал я, крепко пожимая ему руку.
     -- А заодно и удивить?
     -- Да, вы правы.
     -- Но,  уверяю  вас, друг мои, удивились не вы один Я и не
подозревал, что вам удалось найти мое временное  пристанище,  и
никак  не думал застать вас здесь. Это выяснилось всего лишь за
двадцать шагов до пещеры.
     -- Вы узнали мои следы?
     -- Нет, Уотсон!  Боюсь,  что  это  непосильная  задача  --
различить ваши следы среди множества других, которые существуют
на  свете.  Если  же  в будущем вы захотите как-нибудь провести
меня, то советую вам сначала переменить табачный  магазин,  ибо
стоит   только   мне   увидеть   папиросу   с  маркой  "Бредли.
Оксфорд-стрит", как я сразу же догадаюсь, что мой  друг  Уотсон
находится где-то поблизости. Вон он, ваш окурок, валяется около
тропинки.  Вы,  вероятно, бросили его в ту минуту, когда решили
взять приступом мое пустое жилье?
     -- Совершенно верно.
     -- Так  я  и  думал...  И,  зная  ваш  дотошный  характер,
догадался,  что вы устроили в пещере засаду и ждете возвращения
ее обитателя, держа револьвер наготове. Так  вы  в  самом  деле
приняли меня за преступника?
     -- Я не знал, кто вы такой, но решил выяснить
     -- Великолепно,  Уотсон!  А  как  вам удалось отыскать мое
жилье?  Вы,  вероятно,  увидели  меня  во   время   погони   за
каторжником,  когда  я  по собственной оплошности позволил луне
светить мне в спину?
     -- Да, я вас увидел тогда.
     -- И  стали  обыскивать  все  пещеры   подряд,   пока   не
наткнулись на эту?
     -- Нет,  меня  навел  на  след ваш мальчишка -- за ним тут
кое-кто наблюдает.
     -- А! Старый джентльмен с подзорной трубой! Я  видел,  как
солнце  поблескивает  на ее линзе, и сначала не мог догадаться,
что это за штука. -- Он встал и  заглянул  в  пещеру.  --  Ага,
Картрайт уже побывал здесь. Что это за бумажка? Так вы ездили в
Кумби-Треси?
     -- Да.
     -- Повидаться с миссис Лаурой Лайонс?
     -- Совершенно верно.
     -- Прекрасно!  В  своих  розысках  мы  с  вами,  очевидно,
двигались по параллельным линиям. Что ж, теперь надо поделиться
добытыми сведениями, и тогда у нас будет более или менее  ясное
представление об этом деле.
     -- Я  страшно  рад,  что вы здесь! У меня уже нервы начали
сдавать под бременем всех этих тайн и ответственности,  которая
лежала  на мне. Но как вы сюда попали и что вы здесь делаете? А
я-то думал, что Холмс сидит  на  Бейкер-стрит  и  трудится  над
делом о шантаже!
     -- Я хотел, чтобы вы именно так и думали.
     -- Значит,  вы пользуетесь моей помощью и в то же время не
доверяете мне! -- рассердился я. -- Это незаслуженно, Холмс!
     -- Друг мой, и в теперешнем деле и во многих  других  ваша
помощь  была  для  меня  бесценна.  Если вам кажется, что я вас
как-то надул, умоляю, не сердитесь! Откровенно говоря, я  пошел
на  это  отчасти  ради  вас  же  самих.  Я  чувствовал,  что вы
подвергаетесь опасности, и приехал сюда лично расследовать  это
дело.  Если  б  я  был вместе с сэром Генри и с вами, моя точка
зрения ничем не отличалась бы от вашей, да  и  противники  наши
были  бы начеку. Приезд в Баскервиль-холл меня очень связал бы,
а так я  мог  действовать  совершенно  свободно,  оставаясь  за
кулисами  и  готовясь  выступить  на  сцену в самую критическую
минуту.
     -- Но зачем вам понадобилось скрываться и от меня?
     -- Если б вы знали, что я здесь, это ничему бы на  помогло
и, может быть, даже кончилось моим разоблачением. Вам, наверно,
захотелось   бы   рассказать  мне  что-нибудь  или  же  вы,  по
свойственной вам доброте, вдруг  вздумали  бы  обставлять  меня
здесь  удобствами. Зачем подвергаться ненужному риску? Я привез
с собой Картрайта -- помните мальчугана из Рассыльной  конторы?
-- и  он великолепно обслуживает меня. А вы знаете мои скромные
требования: кусок хлеба, чистый воротничок,  что  еще  человеку
нужно?  Кроме  того,  Картрайт -- это лишняя пара глаз и лишняя
пара ног, весьма быстрых. То и другое оказалось для меня просто
кладом.
     -- Значит, все мои отчеты писались впустую!  --  сказал  я
дрогнувшим  голосом,  вспомнив,  сколько  труда и гордости этим
трудом было вложено в них.
     Холмс вынул из кармана пачку писем:
     -- Вот ваши отчеты, друг мой, изученные  самым  тщательным
образом,  в  чем  вы  можете  не  сомневаться. Я так хорошо все
устроил, что они попадали ко мне с опозданием  только  на  один
день.    Примите   мои   горячие   поздравления.   Упорство   и
наблюдательность,  которые  вы  проявили  в  таком   необычайно
трудном деле, выше всякой похвалы.
     Я  все  еще  никак  не мог примириться с тем, что меня так
ловко провели, но теплые  слова  Холмса  рассеяли  мою  досаду.
Кроме  того, в глубине души я чувство вал правоту моего друга и
признавал, что в интересах дела мне не следовало  знать  о  его
появлении в здешних местах.
     -- Ну,  то-то же! -- сказал он, глядя на мое просветлевшее
лицо. -- А теперь расскажите мне о своем визите к миссис  Лауре
Лайонс.  Я  сразу  догадался, к кому вы поехали, ибо теперь мне
уже ясно,  что  это  единственный  человек  в  Кумби-Треси,  от
которого  мы можем кое-чего добиться. Откровенно говоря, если б
вы не по бывали там сегодня, я, по всей вероятности, отправился
бы к ней завтра сам.
     Солнце уже спряталось, над болотами сгустились сумерки.  В
воздухе  сразу похолодало, и мы перешли в пещеру. И там, сидя в
полутьме рядом с Холмсом, я рассказал ему о своем  разговоре  с
миссис  Лайонс.  Он  так  заинтересовался  им,  что  многое мне
пришлось повторять по два раза.
     -- Это все очень важно,-- сказал Холмс, когда я кончил. --
Дело чрезвычайно сложное, и в нем был один пробел,  который  до
сих пор мне никак не удавалось заполнить. Вы, вероятно, знаете,
что Стэплтон в большой дружбе с миссис Лайонс?
     -- Нет, о дружбе я ничего не слыхал.
     -- Это  факт.  Они  встречаются,  обмениваются письмами --
вообще между ними полное согласие, что дает нам крупный  козырь
в  руки. Если б пустить этот козырь в ход, чтобы воздействовать
на его жену...
     -- Его жену?
     -- Теперь я поделюсь  кое-чем  с  вами  в  обмен  на  ваши
открытия. Женщина, которую он выдает здесь за мисс Стэплтон, на
самом деле его жена.
     -- Боже  мой,  Холмс!  Вы  уверены в этом? Тогда как же он
допустил, чтобы сэр Генри влюбился в нее?
     -- Романтические чувства сэра Генри  грозят  бедой  только
самому сэру Генри. Как вы заметили, Стэплтон всячески оберегает
ее от ухаживаний баронета. Повторяю, эта леди не сестра, а жена
Стэплтона.
     -- Но зачем понадобились такие хитросплетения?
     -- А  вот зачем: Стэплтон предвидел, что она будет гораздо
полезнее ему в роли свободной женщины.
     Все мои неясные подозрения, всё подсказанное чутьем  вдруг
выплыло  наружу  и  сомкнулось  вокруг  натуралиста.  От  этого
спокойного, бесцветного человека в соломенной шляпе и с  сачком
для  ловли  бабочек  веяло чем-то грозным. Выдержка и терпение,
сопряженное с хитростью, на губах улыбка,  а  в  сердце  черная
злоба...
     -- Значит,   это  и  есть  наш  противник?  Значит,  он  и
выслеживал нас в Лондоне?
     -- Да, так я разгадал эту загадку.
     -- А предостережение... Его прислала она?
     -- Совершенно верно.
     Из  мрака,  в  котором  я  так  долго  блуждал,  выступили
наполовину   увиденные,  наполовину  угаданные  мною  очертания
чудовищного злодейства.
     -- Неужели это верно, Холмс? Откуда вы узнали, что она его
жена?
     -- В  первую  свою  встречу  с  вами  Стэплтон   настолько
увлекся,   что  поведал  вам  часть  своей  биографии,  о  чем,
вероятно, не перестает жалеть до сих пор. У него  действительно
была  школа  на севере Англии. А ведь отыскать учителя -- самое
простое дело. На этот предмет  существуют  школьные  агентства,
которые  дадут  вам  сведения  о  любом  лице, связанном с этой
профессией. Я навел справки и вскоре узнал, что действительно в
одной школе разыгрались очень неприятные события и что директор
ее -- фамилия у него была другая -- скрылся вместе с женой. Все
их приметы совпадали в точности. А когда мне стало известно его
увлечение энтомологией15, тут уж я совсем перестал сомневаться.
     Тьма, окутывавшая меня, мало-помалу  начинала  редеть,  но
многое еще оставалось в тени
     -- Если  эта женщина его жена, то при чем тут миссис Лаура
Лайонс? -- спросил я.
     -- Это  один  из  пунктов,  на  который  вы  сами  пролили
некоторый  свет. После вашей поездки в Кумби-Треси многое стало
ясным. Я, например, не знал, что миссис Лайонс хочет развестись
с мужем. Она, вероятно, рассчитывает на брак со  Стэплтоном  --
ведь ей невдомек, что он женат.
     -- А когда она узнает правдуг
     -- Тогда эта леди может оказаться весьма полезной для нас.
Нам обоим нужно завтра же повидать ее. А теперь, Уотсон, как вы
думаете,  не  пора  ли вам вернуться к своим обязанностям? Ваше
место в Баскервиль-холле.
     Последние красные отблески заката погасли на западе, и  на
болота  спустилась  ночь. В лиловатом небе слабо мерцали редкие
звезды.
     -- Еще  один,  последний,  вопрос,  Холмс,  --  сказал  я,
вставая.  --  Нам  нечего  скрывать  друг от друга. Что все это
значит? К чему он ведет?
     Холмс ответил мне глухим голосом:
     -- К   убийству,   Уотсон...   хладнокровно    обдуманному
убийству.  Не допытывайтесь с подробностях. Стэплтон затягивает
в свои сети сэра Генри, а я затягиваю его самого.  Он  почти  у
меня  в руках, с вашей помощью. Теперь нам угрожает только одна
опасность --
     он может нанести удар первым. Еще день, самое большее два,
и у меня все будет готово, а до тех пор  берегите  сэра  Генри,
как  любящая  мать  бережет  больного  ребенка. Ваше отсутствие
сегодня вполне простительно, и все же я бы, пожалуй, предпочел,
чтобы вы не оставляли его... Слышите?
     Страшный протяжный вопль, полный ужаса  и  муки,  пронесся
над безмолвными болотами. Я слушал его и чувствовал, как у меня
стынет кровь в жилах.
     -- Боже мой! Что это? Что это такое?
     Холмс  вскочил  с места, и его высокая фигура заслонила от
меня вход в пещеру. Он  стал  там,  пригнувшись,  вытянув  шею,
напряженно  вглядываясь  в  темноту, и только успел бросить мне
шепотом:
     -- Тише! Тише!
     Этот крик, поразивший нас своей пронзительностью,  шел  из
глубины  беспросветно темных болот. Но вот он послышался ближе,
явственнее...
     -- Где это? -- шепнул Холмс, и по тому, как дрогнул у него
голос -- у него, у человека с железными нервами!  --  я  понял,
что этот вопль проник ему в самую душу. -- Где кричат, Уотсон?
     -- По-моему,  в той стороне. -- Я протянул руку, показывая
в темноту.
     -- Нет, вон там!
     Мучительный крик снова  пронесся  в  безмолвной  ночи,  но
теперь  он  был  еще  ближе, еще громче. И к нему примешивались
какие-то другие звуки -- глухое  низкое  рычание,  напоминающее
чем-то непрестанный рокот моря.
     -- Это  собака! -- крикнул Холмс. -- Бежим, Уотсон, бежим!
Боже мой! Только бы не опоздать!
     Он бросился в темноту, я следом за  ним.  И  вдруг  где-то
впереди,  за  валунами, раздался отчаянный вопль, потом глухой,
тяжелый стук. Мы остановились, прислушиваясь. Но  больше  ничто
не нарушало давящей тишины безветренной ночи.
     Я  увидел, как Холмс, словно обезумев, схватился за голову
и топнул ногой о землю:
     -- Он опередил нас, Уотсон! Мы опоздали!
     -- Нет, этого не может быть!
     -- Чего  я  медлил,  дурак!  И  вы  тоже  хороши,  Уотсон!
Оставили  Баскервиля одного, и вот чем все кончилось! Нет, если
поправить ничего нельзя, я все равно отомщу негодяю!
     Не разбирая дороги, мы бросились туда, откуда донесся этот
страшный крик. Мы взбирались вверх по  склонам,  сбегали  вниз,
натыкались  в  темноте  на  валуны,  продирались сквозь заросли
дрока. С вершины каждого холма мой друг быстро  оглядывался  по
сторонам,  но болота покрывал густой мрак, и на их угрюмой шири
нельзя было приметить ни малейшего движения.
     -- Вы что-нибудь видите?
     -- Ничего.
     -- Подождите! Что это?
     До нас донесся приглушенный стон. Он шел откуда-то  слева.
Каменная  гряда  круто обрывалась там вниз, переходя в усеянный
валунами склон, и с