лекцию,  а  я  должен
признать,   Уотсон,  что  у  вас  есть  умение  отбирать  самое
интересное. Это в значительной степени искупает то, что мне так
не  нравится  в  ваших  сочинениях.  Ваша  несчастная  привычка
подходить  ко  всему  с  точки  зрения  писателя, а не ученого,
погубила многое, что могло стать классическим образцом научного
расследования.  Вы  только  слегка  касаетесь  самой  тонкой  и
деликатной  части  моей  работы, останавливаясь на сенсационных
деталях, которые могут увлечь читателя, но ничему не научат.
     -- А почему бы вам  самому  не  писать  эти  рассказы?  --
сказал я с некоторой запальчивостью.
     -- И  буду  писать,  мой  дорогой Уотсон, непременно буду.
Сейчас, как видите, я очень занят, а на склоне лет я  собираюсь
написать  руководство,  в  котором сосредоточится все искусство
раскрытия преступлений. Хопкинс, по-моему, нас  вызвал  сегодня
по поводу убийства.
     -- Вы думаете, стало быть, что этот сэр Юстес мертв?
     -- Да.  По записке видно, что Хопкинс сильно взволнован, а
он не тот человек, которого легко взволновать. Да, я думаю, что
это убийство и тело оставлено, чтобы мы  могли  его  осмотреть.
Из-за  обыкновенного самоубийства Хопкинс не послал бы за мной.
Слова "леди придется выпустить" означают, вероятно,  что,  пока
разыгрывалась трагедия, она была где-то заперта. Мы переносимся
в  высший  свет,  Уотсон. Дорогая, хрустящая бумага, монограмма
"Ю. Б.", герб, пышный титул.  Полагаю,  что  наш  друг  Хопкинс
оправдает  свою  репутацию и сегодня утром мы не будем скучать.
Преступление было совершено до полуночи.
     -- Из чего вы это могли заключить?
     -- Из расписания поездов и из подсчета времени. Надо  было
вызвать   местную  полицию,  она  снеслась  со  Скотленд-Ярдом.
Хопкинс должен был туда приехать и, в свою очередь, послать  за
мной.  Этого  хватает как раз на целую ночь. Впрочем, вот уже и
Чизилхерст, и скоро все наши сомнения разъяснятся.
     Проехав несколько миль по узким  деревенским  дорогам,  мы
добрались  до  ворот парка, которые распахнул перед нами старый
привратник; его  мрачное  лицо  говорило  о  недавно  пережитом
большом  потрясении. Через великолепный парк между двумя рядами
старых вязов шла аллея, заканчиваясь у невысокого, вытянутого в
длину дома с колоннами в стиле Палладио по фасаду.  Центральная
часть  здания  была,  несомненно, очень древней постройки и вся
увита плющом; но большие широкие окна говорили о  том,  что  ее
коснулись  современные усовершенствования, а одно крыло было по
всем признакам совсем новое.  У  входа  в  открытых  дверях  мы
увидели  стройную  молодую  фигуру инспектора Стэнли Хопкинса и
его возбужденное, встревоженное лицо.
     -- Я очень рад, что вы приехали, мистер Холмс. И вы  тоже,
доктор  Уотсон.  Но, право, если бы я мог начать все сначала, я
бы не стал беспокоить вас. Как только леди пришла в  себя,  она
дала  такие  ясные  показания, что теперь уже дело за немногим.
Помните луишемскую банду взломщиков?
     -- Троих Рэндолов?
     -- Именно. Отец и два сына. Это  их  работа.  У  меня  нет
сомнений  на  этот  счет.  Две  недели  назад  они поработали в
Сайденхэме, их там видели, и у  нас  теперь  есть  описание  их
наружности.  Какая дерзость? Двух недель не прошло -- и вот вам
новое преступление. И в одном  районе.  Но  это  они,  никакого
сомнения, они. На этот раз от виселицы им не уйти.
     -- Сэp Юстес, значит, мертв?
     -- Да.  Они  проломили  ему  голову  кочергой  от  его  же
собственного камина.
     -- Сэр Юстес Брэкенстолл, как сообщил нам кучер?
     -- Да, он. Один из  самых  богатых  людей  в  Кенте.  Леди
Брэкенстолл   сейчас   в  гостиной.  Бедная,  что  ей  пришлось
пережить! Она была почти мертва, когда я впервые увидел ее. Вам
лучше всего, я думаю, пойти к ней и послушать рассказ обо  всем
этом из ее собственных уст. Потом мы вместе осмотрим столовую.
     Леди  Брэкенстолл оказалась женщиной необыкновенной. Редко
приходилось мне видеть такую изящную фигуру, такие  женственные
манеры   и   такое   прекрасное  лицо.  Она  была  блондинка  с
золотистыми  волосами,  голубыми  глазами   и,   должно   быть,
восхитительным  цветом  лица,  которое  от недавних переживаний
было сейчас очень бледным и измученным. На ее  долю  выпали  не
только моральные страдания, но и физическое: над одним глазом у
нее набух большой багровый кровоподтек, который ее горничная --
высокая  строгая  женщина -- усердно смачивала водой с уксусом.
Леди лежала на кушетке в полном  изнеможении,  но  ее  быстрый,
внимательный  взгляд и настороженное выражение прекрасного лица
показали, что страшное испытание не повлияло ни на ее разум, ни
на ее самообладание. На ней был свободный, голубой  с  серебром
халат,  но  здесь  же,  на  кушетке, позади нее, лежало черное,
отделанное блестками нарядное платье.
     -- Я  уже  рассказала  вам  все,  что  произошло,   мистер
Хопкинс, -- сказала она устало. -- Не могли бы вы повторить мой
рассказ?  Впрочем,  если  вы  считаете,  что  это необходимо, я
расскажу сама. Они уже были в столовой?
     -- Я считал, что сначала им надо выслушать ваш рассказ.
     -- Я вздохну свободно только тогда, когда  с  этим  ужасом
будет  покончено.  Мне  страшно  подумать, что он все еще лежит
там.
     Она вздрогнула и на секунду закрыла лицо  руками.  Широкие
рукава ее халата упали, обнажив руки до локтя.
     -- У  вас  ест"  еще  ушибы, мадам? Что это? -- воскликнул
Холмс.
     Два ярко-красных пятна проступали на  белой  гладкой  коже
руки. Она поспешила прикрыть их.
     -- Это  ничего. Это не имеет отношения к страшным событиям
минувшей ночи. Если вы и ваш друг  присядете,  я  расскажу  вам
все,  что  знаю. Я жена сэра Юстеса Брэкенстолла. Мы поженились
около года тому назад. Думаю, ни к чему скрывать, что наш  брак
был  не из счастливых. Так скажут вам, надо думать, вей соседи,
даже если бы я и попыталась это отрицать.  Возможно,  что  вина
отчасти  моя.  Я выросла в более свободной, не скованной такими
условностями обстановке Южной Австралии, и эта английская жизнь
с ее строгими приличиями и  чопорностью  мне  не  по  душе.  Но
главное  в том -- и это знают все, -- что сэр Юстес сильно пил.
Нелегко было даже час провести с таким  человеком.  Вообразите,
что  значит  для  чуткой  и  пылкой  молодой женщины быть с ним
вместе и днем и ночью! Это святотатство, это преступление,  это
подлость  --  считать,  что такой брак нерушим. Я убеждена, что
эти ваши чудовищные законы навлекут проклятие на  вашу  страну.
Небо не позволит, чтобы несправедливость торжествовала вечно.
     Она  на  минуту  привстала,  щеки  у  нее вспыхнули, глаза
заблестели. Багровый кровоподтек показался  мне  еще  страшнее.
Сильная  и  нежная рука ее суровой горничной опустила ее голову
на подушку,  и  неистовая  вспышка  гнева  разрешилась  бурными
рыданиями.
     Наконец она заговорила опять:
     -- Я   расскажу  вам  теперь  о  минувшей  ночи.  Вы  уже,
возможно, заметили, что все наши слуги спят в  новом  крыле.  В
центральной  части  дома  жилые  комнаты,  за ними кухня и наши
спальни наверху. Горничная моя Тереза спит над  моей  комнатой.
Больше  здесь  нет  никого, и ни один звук не доносится до тех,
кто живет в пристройке. Судя по тому, как вели себя  грабители,
это им было известно.
     Сэр  Юстес  удалился  к себе около половины одиннадцатого.
Слуги уже легли спать. Не легла только моя горничная, она ждала
у себя наверху, когда я позову ее. Я сидела в  этой  комнате  и
читала.  В  двенадцатом часу, перед тем как подняться наверх, я
пошла посмотреть, все ли в порядке. Это моя обязанность, как  я
уже  объяснила  вам,  на  сэра  Юстеса  не  всегда  можно  было
положиться. Я  зашла  в  кухню,  в  буфетную  к  дворецкому,  в
оружейную,  в  бильярдную,  в  гостиную и, наконец, в столовую.
Когда я подошла к дверям,  задернутым  плотными  портьерами,  я
вдруг  почувствовала  сквозняк  и  поняли,  что  дверь  открыта
настежь. Я отдернула  портьеру  и  оказалась  лицом  к  лицу  с
пожилым  широкоплечим  мужчиной,  который  только  что  вошел в
комнату. Дверь, большая, стеклянная, так называемое французское
окно, выходит на лужайку  перед  домом.  У  меня  в  руке  была
зажженная  свеча,  и  я  увидела  за  этим  мужчиной еще двоих,
которые  как  раз  входили  в  дом.  Я  отступила,  но  мужчина
набросился  на  меня, схватил сперва за руку, потом за горло. Я
хотела крикнуть, но он  кулаком  нанес  мне  страшный  удар  по
голове  и  свалил наземь. Вероятно, я потеряла сознание, потому
что, когда через несколько минут я пришла  в  себя,  оказалось,
что  они  оторвали  от звонка веревку и крепко привязали меня к
дубовому креслу, которое стоит во главе обеденного стола. Я  не
могла  ни  крикнуть,  ни  шевельнуться  --  так  крепко  я была
привязана, и рот у меня был завязан платком.  В  эту  минуту  в
комнату  вошел  мой несчастный супруг. Он, должно быть, услышал
какой-то подозрительный шум и  ожидал  увидеть  нечто  подобное
тому,  что  представилось его глазам. Он был в ночной сорочке и
брюках, но в руке держал свою любимую дубинку.  Он  бросился  к
одному  из  грабителей,  но  тот,  которого  я  увидели первым,
схватил из-за каминной решетки кочергу и ударил его со страшной
силой по голове. Мой муж упал, даже не вскрикнув. Он был мертв.
Сознание опять  покинуло  меня,  но  через  несколько  минут  я
очнулась. Открыв глаза, я увидела, что воры взяли из буфета все
серебро  и  достали оттуда же бутылку с вином. У каждого в руке
был бокал. Я уже говорила вам, что один из них был постарше,  с
бородой, два других -- молодые парни. Возможно, это были отец и
сыновья.  Поговорив шепотом о чем-то, они ко мне подошли, чтобы
проверить, крепко ли я привязана. Потом они ушли,  затворив  за
собой  дверь.  Мне удалось освободить рот только через четверть
часа. Я закричала, крики услыхала  горничная  и  сбежала  вниз.
Проснулись  и  другие  слуги, и мы послали за полицией. Полиция
немедленно связалась с Лондоном. Вот все, что  я  могу  сказать
вам,  джентльмены,  и  надеюсь,  что  мне  не  придется еще раз
повторять "ту столь горестную для меня историю.
     -- Вы хотели бы что-то спросить, мистер Холмс?  --  сказал
Хопкинс.
     -- Нет,   я   не  хочу  больше  испытывать  терпение  леди
Брэкенстолл и злоупотреблять ее временем, -- сказал  Холмс.  --
Но  прежде  чем  пойти  осматривать  столовую,  я  был  бы  рад
послушать ваш рассказ, -- обратился он к горничной.
     -- Я видела этих людей еще до того, как они вошли  в  дом,
-- сказала  она.  --  Я  сидела  у  окна  своей комнаты и вдруг
увидела  у  сторожки  привратника  трех  мужчин.  Ночь-то  была
лунная.  Но  ничего  плохого я тогда не подумала. А через час я
услышала  стоны  моей  хозяйки,  бросилась  вниз  и  нашла  ее,
голубушку,  привязанной  в этом кресле, точь-в-точь как она вам
рассказывала. Хозяин лежал на полу, а комната  была  забрызгана
мозгами  и  кровью. И даже у нее на платье была кровь. От этого
кто угодно в обморок упадет. Но она всегда  была  мужественной,
мисс Мэри Фрейзер из Аделаиды. И она ни капельки не изменилась,
став   леди   Брэкенстолл   из  Эбби-Грейндж.  Вы  очень  долго
расспрашивали ее, джентльмены. Видите, как она  устала.  Старая
верная Тереза отведет ее в спальню. Ей надо отдохнуть.
     Эта  худая, суровая женщина с материнской нежностью обняла
за талию свою хозяйку и увела ее из комнаты.
     -- Она прожила с ней всю  жизнь,  --  сказал  Хопкинс.  --
Нянчила  ее,  когда  та  была маленькой. Полтора года назад они
покинули Австралию и вместе приехали в Англию. Ее зовут  Тереза
Райт, и таких слуг вы теперь не найдете. Вот так, мистер Холмс!
     Выразительное  лицо  Холмса стало безучастным. Я знал, для
него вместе с тайной исчезает  и  вся  привлекательность  дела.
Правда, оставалось еще найти и арестовать преступников. Но дело
было  такое  заурядное,  что Холмсу не стоило тратить время. Он
чувствовал примерно то же, что  чувствует  крупный  специалист,
светило  в  медицинском  мире,  когда  его приглашают к постели
ребенка лечить корь. Но,  войдя  в  столовую  и  воочию  увидев
картину  преступления,  Холмс  оживился  и  снова  почувствовал
интерес к этому делу.
     Столовая была  большой  высокой  комнатой  с  потолком  из
резного  дуба, с дубовыми панелями и отличным собранием оленьих
рогов и старого оружия на  стенах.  Напротив  входа  в  дальнем
конце  комнаты  находилась та самая стеклянная дверь, о которой
говорила леди Брэкенстолл. Справа три окна, наполнявшие комнату
холодным светом зимнего солнца. По левую  сторону  зияла  пасть
большого,  глубокого  камина  под  массивной  дубовой полкой. У
камина стояло тяжелое дубовое кресло с подлокотниками и резьбой
внизу спинки. Сквозь отверстия резьбы был продет красный  шнур,
концы  которого были привязаны к нижней перекладине. Когда леди
освободили от пут, шнур соскочил, но узлы  так  и  остались  не
развязаны.
     Эти  детали  мы заметили позже, потому что теперь все наше
внимание было приковано  к  телу,  распростертому  на  тигровой
шкуре перед камином.
     Это  был  высокий, хорошо сложенный мужчина лет сорока. Он
лежал на спине, с запрокинутым лицом и торчащей вверх  короткой
черной  бородкой,  скаля в усмешке белые зубы. Над головой были
занесены стиснутые кулаки, а  поверх  рук  лежала  накрест  его
тяжелая  дубинка.  Его красивое, смуглое, орлиное лицо исказила
гримаса мстительной ненависти и неистовой  злобы.  Он,  видимо,
был  уже  в постели, когда поднялась тревога, потому что на нем
была щегольская, вышитая ночная  сорочка,  а  из  брюк  торчали
босые  ноги. Голова была размозжена, и все в комнате говорило о
дикой жестокости, с которой  был  нанесен  удар.  Рядом  с  ним
валялась  тяжелая  кочерга,  согнувшаяся от удара в дугу. Холмc
внимательно осмотрел кочергу и нанесенную ею рану на голове.
     -- Видимо, этот старший  Рэндол  --  могучий  мужчина,  --
заметил он.
     -- Да,  --  сказал Хопкинс. -- У меня есть о нем кое-какие
данные. Опасный преступник.
     -- Вам будет нетрудно его взять.
     -- Конечно. Мы давно за ним следим. Ходили слухи,  что  он
подался  в Америку. А он, оказывается, здесь. Ну, теперь ему от
нас не уйти. Мы уже сообщили его приметы во все морские  порты,
и  еще  до  вечера будет объявлена денежная премия за поимку. Я
одного не могу понять: как  они  решились  на  такое  отчаянное
дело, зная, что леди опишет их нам, а мы по описанию непременно
их опознаем.
     -- В  самом  деле,  почему  им  было  не прикончить и леди
Брэкенстолл?
     -- Наверное, думали, -- высказал я предположение,  --  что
она не скоро придет в себя.
     -- Возможно.  Они  видели,  что  она  без  сознания, вот и
пощадили ее. А что  вы  можете  рассказать,  Хопкинс,  об  этом
несчастном? Я как будто слышал о нем что-то не очень лестное.
     -- Трезвым  он  был  неплохой человек. Но когда напивался,
становился настоящим чудовищем. Точно  сам  дьявол  вселялся  в
него.  В  такие  минуты  он  бывал способен на все. Несмотря на
титул и на богатство, он уже дважды чуть не попал к нам. Как-то
облил керосином собаку и поджег ее, а собака принадлежала самой
леди. Скандал едва замяли. В другой раз он бросил  в  горничную
графин.  В  эту  самую Терезу Райт. И с этим делом сколько было
хлопот! Вообще говоря, только это между нами, без него  в  доме
станет легче дышать... Что вы делаете. Холмс?
     Холмс   опустился  на  колени  и  с  величайшим  вниманием
рассматривал узлы на красном шнуре, которым  леди  привязали  к
креслу.  Затем  он  так  же тщательно осмотрел оборванный конец
шнура, который был сильно обтрепан.
     -- Когда за этот шнур дернули, то в  кухне,  надо  думать,
громко зазвонил звонок, -- заметил он.
     -- Да,  но  услышать его никто не мог. Кухня -- направо, в
противоположной стороне здания.
     -- Откуда грабитель мог знать, что звонка не услышат?  Как
он решился столь неосмотрительно дернуть шнур?
     -- Верно,  мистер  Холмс, верно. Вы задаете тот же вопрос,
который и я много раз задавал себе. Нет сомнения, что грабители
должны были хорошо знать и самый  дом  и  его  порядки.  Прежде
всего  они должны были знать, что все слуги в этот сравнительно
ранний час уже в постели и  что  ни  один  из  них  не  услышит
звонка.  Стало быть, кто-то из слуг был их союзником. Но в доме
восемь слуг, и у всех отличные рекомендации.
     -- При прочих равных условиях, -- сказал Холмс, --
     можно было  бы  заподозрить  служанку,  в  которую  хозяин
бросил  графин. Но это означало бы предательство по отношению к
хозяйке, а Тереза  Райт  безгранично  предана  ей.  Но  это  --
второстепенное   обстоятельство.   Арестовав  Рэндола,  вы  без
особого  труда  установите  и  его  сообщников.  Рассказ   леди
полностью  подтверждается  --  если  требуются подтверждения --
всем тем, что мы здесь видим.
     Он подошел к стеклянной двери и отворил ее.
     -- Никаких следов, да их и не может быть:  земля  твердая,
как железо. Между прочим, свечи на камине горели ночью!
     -- Да.  Именно  эти свечи и свеча в спальне леди послужили
грабителям ориентиром.
     -- Что грабители унесли?
     -- Совсем немного. Только полдюжины серебряных приборов из
буфета. Леди Брэкенстолл думает, что,  убив  сэра  Юстеса,  они
испугались  и  не  стали  дочиста  грабить  дом,  как  это было
наверняка задумано.
     -- Пожалуй, что так. Странно только,  что  у  них  хватило
духу задержаться и выпить вина.
     -- Нервы, видно, хотели успокоить.
     -- Пожалуй. К этим бокалам никто не притрагивался сегодня?
     -- Никто, и бутылка как стояла, так и стоит на буфете.
     -- Сейчас  посмотрим. А это что такое? Три бокала стояли в
ряд, все со следами вина. В одном на дне темнел  осадок,  какой
дает   старое,   выдержанное   вино.  Тут  же  стояла  бутылка,
наполненная  на  две  трети,  а  рядом  лежала   длинная,   вся
пропитанная вином пробка. Эта пробка и пыль на бутылке говорили
о том, что убийцы лакомились не простым вином.
     Холмс  вдруг  на  глазах  переменился.  Куда  девалась его
апатия! Взгляд стал живым и внимательным. Он взял в руки пробку
и стал ее рассматривать.
     -- Как они вытащили ее? -- спросил он.
     Хопкинс кивнул на выдвинутый наполовину ящик буфета. В нем
лежало несколько столовых скатертей и большой пробочник.
     -- Леди Брэкенстолл упоминала этот пробочник?
     -- Нет. Но ведь она была без сознания, когда они открывали
бутылку.
     -- Да,  действительно.  Между  прочим,  бутылку  открывали
штопором  из  складного  ножа  с  набором  инструментов. Он был
длиной не более полутора дюймов. Если присмотреться  к  головке
пробки,  то  видно,  что  штопор ввинчивался трижды, прежде чем
пробка была извлечена. И штопор ни  разу  не  прошел  насквозь.
Этот  длинный пробочник насквозь бы пробуравил пробку и вытащил
ее с первого  раза.  Когда  вы  поймаете  субъекта,  непременно
поищите  у  него  складной  перочинный  нож  с  многочисленными
инструментами.
     -- Великолепно! -- воскликнул Хопкинс.
     -- Но эти бокалы, признаюсь, ставят  меня  в  тупик.  Леди
Брэкенстолл в самом деле видела, как все трое пили вино?
     -- Да, видела.
     -- Ну,  тогда  не  о  чем  говорить!  А все-таки вы должны
признать, Хопкинс, что эти бокалы весьма примечательны. Что? Вы
ничего не замечаете? Ну хорошо,  пусть.  Возможно,  что,  когда
человек  развил  в  себе  некоторые  способности, вроде моих, и
углубленно занимался наукой дедукции, он склонен искать сложные
объяснения там, где обычно  напрашиваются  более  простые.  Эти
бокалы, вероятно, ничего не значат. Всего хорошего, Хопкинс. Не
вижу,  чем  я  могу  быть  полезен  вам.  Дело как будто ясное.
Сообщите мне, когда Рэндол будет арестован,  и  вообще  о  всех
дальнейших  событиях. Надеюсь, что скоро смогу поздравить вас с
успешным завершением дела. Идемте, Уотсон. Думаю, что дома мы с
большей пользой проведем время.