тся меня, то я ни о чем не жалею
и  ничего не боюсь. Доведись мне начать сначала, я бы сделал то
же и гордился этим. Будь он проклят, этот зверь! Имей он десять
жизней, он всеми десятью заплатил бы  за  свои  бесчинства!  Но
Мэри,  Мэри  Фрейзер  --  я  не могу назвать ее тем дьявольским
именем... Когда я думаю, что навлек на нее беду  --  а  ведь  я
готов  жизнь  отдать  за  одну  ее улыбку, -- душа моя начинает
дрожать от страха. Но что мне оставалось делать? Вы сейчас  все
узнаете  и тогда скажете, можно ли было поступить на моем месте
иначе.
     Мне придется  вернуться  немного  назад.  Вы,  как  видно,
знаете  все.  И вы знаете, конечно, что мы познакомились с Мэри
на пароходе "Рок оф Гибралтар", где я был старшим помощником во
время ее путешествия в Англию. С первого взгляда она стала  для
меня  единственной  женщиной на свете. С каждым днем я любил ее
все сильнее и сильнее. Сколько раз  во  время  ночной  вахты  я
опускался  на колени и в темноте целовал палубу корабля, потому
что по ней ступали ее милые ножки. Она  не  обещала  мне  стать
моей   женой,   не  обманывала  меня.  Я  ни  на  что  не  могу
пожаловаться. Я любил ее, а она питала ко мне только  дружеские
чувства. Когда мы рассталось, она была свободной женщиной. Я же
потерял свою свободу навсегда.
     Когда я вернулся из плавания в следующий раз, я узнал, что
она вышла  замуж.  В самом деле, почему ей было не выйти замуж,
если она встретила человека, который  понравился  ей?  Титул  и
деньги  --  кому  они  подойдут больше, чем ей? Она рождена для
всего изящного и прекрасного. Меня не обидело это замужество. Я
не эгоист. Я даже радовался ее счастью. Я говорил себе: хорошо,
что она не связала своей судьбы с нищим моряком.  Как  я  любил
Мэри Фрейзер! Я уже не думал, что увижу ее еще раз. В последнее
плавание  я  получил  повышение, но мое новое судно еще не было
спущено на воду, и мне пришлось ждать месяца два. Жил я у своих
в Сайденхэме. Однажды, гуляя по  проселку,  я  встретил  Терезу
Райт,  ее старую горничную. Она рассказала мне о ней, о нем, об
их жизни. Услыхав рассказ Терезы, я чуть рассудка  не  лишился.
Как  он  смел,  пьяное  чудовище,  поднять  на  нее руку! Да он
недостоин лизать ей подошвы! Я встретился с Терезой еще раз.  А
потом мы встретились с Мэри. Мы виделись с ней два раза. Больше
она  не захотела меня видеть. На днях я узнал, что через неделю
выхожу в море. И я решил во что бы то ни  стало  повидать  Мэри
еще  раз. Тереза всегда была мне другом, потому что любила Мэри
и ненавидела этого негодяя почти так же, как  я.  От  нее  я  и
узнал  привычки обитателей этого дома. Мэри обычно засиживалась
с какой-нибудь книжкой в своей маленькой:  гостиной  на  первом
этаже.  Я  пробрался  ночью к ее окну и стал осторожно царапать
стекло. Она не  хотела  мне  открывать,  но  я  знал,  что  она
полюбила меня и не захочет, чтобы я мерз под окном. Она шепнула
мне,  чтобы я подошел к двери в столовую. Дверь была открыта, и
я вошел в дом. Я опять услыхал из ее уст такие вещи, от которых
во мне закипела кровь. Этот дикий  зверь  безжалостно  мучил  и
терзал женщину, которую я любил больше жизни. Мы стояли с ней в
столовой  у  самой  двери  и  --  небо  свидетель -- вели самый
невинный разговор, когда он, как безумный, ворвался в  комнату,
гнусно  обругал  ее и ударил по лицу палкой. Тогда я схватил из
камина кочергу. Бой был честный. Видите, у меня  на  руке  след
его первого удара. Мой удар был вторым. Я расплющил его голову,
как гнилую тыкву. Вы думаете, джентльмены, что я жалею об этом?
Ничуть.  На карту были поставлены две жизни: его и моя, вернее,
его и ее. Потому что, останься он в живых, он бы убил ее. Разве
я не прав? А что бы сделали вы на моем месте?
     Когда он ударил  ее,  она  закричала.  На  крик  прибежала
Тереза. Но с ним все уже было кончено. На буфете стояла бутылка
вина, я откупорил ее и влил несколько капель в рот Мэри, потому
что  она была в беспамятстве. Я тоже выпил немного. Одна Тереза
сохраняла ледяное спокойствие. Весь  дальнейший  план  действий
принадлежал  в  равной  мере  ей и мне. Мы решили инсценировать
нападение грабителей. Пока я лазил  отрезать  шнур  от  звонка,
Тереза  несколько раз повторила Мэри наш план. Затем я привязал
ее крепко-накрепко к креслу, потер  ножом  конец  шнура,  чтобы
выглядело  естественно  и  никто  не удивлялся, как это вор мог
залезть  так  высоко.   Оставалось   только   взять   несколько
серебряных  приборов,  чтобы  не  было сомнений, что здесь были
грабители. Перед уходом я наказал им поднять тревогу не  раньше
чем  через  четверть  часа. Бросив в пруд серебро, я вернулся в
Сайденхэм,  первый  раз  в  жизни   чувствуя   себя   настоящим
преступником.  Все,  что  я  рассказал  вам,  мистер  Холмс, --
истинная правда,  хотя  бы  мне  пришлось  поплатиться  за  нее
головой...
     Некоторое   время  Холмс  молча  курил.  Затем  он  встал,
прошелся по комнате из угла в угол, так же молча  пожал  нашему
гостю руку.
     -- Вот что, -- сказал он затем. -- Я знаю, что каждое ваше
слово  --  правда.  Вы  не  рассказали мне почти ничего нового.
Только акробат или моряк мог дотянуться с карниза до  шнура,  и
только  моряк мог завязать такие узлы, какими Мэри Фрейзер была
привязана к креслу. Но  она  только  один  раз  в  своей  жизни
сталкивалась с моряками, когда ехала в Англию. Кроме того, этот
моряк  принадлежал,  бесспорно,  к ее кругу, раз она так стойко
защищала его. Из этого следует, между прочим, что она  полюбила
этого моряка. Так что мне не трудно было найти вас.
     -- Я   думал,   что  полиция  никогда  не  разгадает  нашу
хитрость.
     -- Хопкинс и не разгадал ее. И не разгадает, сколько бы ни
бился.  Теперь  вот  что,  капитан  Кроукер,  дело  это   очень
серьезное,  хотя  я  охотно  признаю,  что  вы  действовали под
давлением исключительных  обстоятельств.  Я  не  могу  сказать,
превысили  вы  меру  необходимой  обороны  или  нет.  Это решит
английский суд  присяжных.  Но  если  вы  сумеете  исчезнуть  в
ближайшие  двадцать  четыре  часа,  обещаю вам, вы сделаете это
беспрепятственно.
     -- А потом вы поставите в известность полицию?
     -- Конечно.
     Лицо моряка вспыхнуло от гнева.
     -- Как вы могли  предложить  мне  это?  Я  знаю  законы  и
понимаю,  что  Мэри  будет признана сообщницей. И вы думаете, я
позволю, чтобы она одна прошла через  этот  ад?  Ну  нет,  сэр!
Пусть  мне  грозит самое худшее, я никуда не уеду. Прошу вас об
одном, подумайте, как спасти Мэри от суда.
     Холмс еще раз протянул моряку руку.
     -- Не волнуйтесь, это я проверял вас. Ни  одной  фальшивой
ноты! Я беру на себя большую ответственность. Но я дал Хопкинсу
нить,  и,  если  он  не  сумеет за нее ухватиться, не моя вина.
Знаете, что мы сейчас сделаем? Мы будем судить  вас,  как  того
требует  закон. Вы, капитан Кроукер, -- подсудимый. Вы, Уотсон,
-- английский суд присяжных, -- я не знаю человека, который был
бы более достоин этой роли.  Я  судья.  Итак,  джентльмены,  вы
слышали показания? Признаете ли вы подсудимого виновным?
     -- Невиновен, господин судья! -- сказал я.
     -- Vox  populi -- vox dei1. Вы оправданы, капитан Кроукер.
И пока правосудие не найдет  другого  виновника,  вы  свободны.
Возвращайтесь  через год к своей избраннице, и пусть ваша жизнь
докажет справедливость вынесенного сегодня приговора.

     Перевод Л. Борового

     Примечания

     1 Глас народа -- глас божий (лаг.).




     Артур Конан-Дойль. Палец инженера

     Из  всех  задач,  какие  приходилось  решать  моему  другу
мистеру  Шерлоку Холмсу, мною его вниманию было предложено лишь
две, а именно: случай, когда мистер  Хэдерли  лишился  большого
пальца,  и  происшествие с обезумевшим полковником Уорбэртоном.
Последняя представляла собой  обширное  поле  деятельности  для
тонкого  и самобытного наблюдателя, зато первая оказалась столь
своеобразной и столь драматичной  по  своим  подробностям,  что
скорее  заслуживает  изложения  в  моих  записках,  хотя  и  не
позволила  моему  приятелю  применить  те  дедуктивные   методы
мышления,  благодаря  которым  он  неоднократно добивался таких
примечательных результатов. Об этой истории, мне  помнится,  не
раз  писали газеты, но, как и все подобные события, втиснутая в
газетный столбец, она казалась значительно менее увлекательной,
нежели тогда, когда ее рассказывал участник событий, и действие
как бы медленно развертывалось перед нашими глазами, и  мы  шаг
за  шагом  проникали  в  тайну  и приближались к истине. В свое
время обстоятельства этого  дела  произвели  на  меня  глубокое
впечатление,  и прошедшие с тех пор два года ничуть не ослабили
этот эффект.
     События, о которых я хочу рассказать, произошли летом 1889
года, вскоре после моей женитьбы.  Я  снова  занялся  врачебной
практикой  и  навсегда распрощался с квартирой на Бейкер-стрит,
хотя часто навещал Холмса  и  время  от  времени  даже  убеждал
отказаться  от  богемных  привычек  и  почаще  приходить к нам.
Практика моя неуклонно росла, а поскольку я жил  неподалеку  от
Паддингтона,  то среди пациентов у меня было несколько служащих
этого вокзала. Один из них, которого мне  удалось  вылечить  от
тяжелой,  изнурительной  болезни,  без  устали рекламировал мои
достоинства и посылал ко мне каждого страждущего, кого  он  был
способен уговорить обратиться к врачу.
     Однажды  утром, часов около семи, меня разбудила, постучав
в дверь, наша служанка. Она сказала, что с  Паддингтона  пришли
двое  мужчин  и  ждут меня в кабинете. Я быстро оделся, зная по
опыту, что несчастные случаи на железной  дороге  редко  бывают
пустячными, и сбежал вниз. Из приемной, плотно прикрыв за собой
дверь, вышел мой старый пациент -- кондуктор.
     -- Он  здесь, -- прошептал он, указывая на дверь. -- Все в
порядке.
     -- Кто? -- не понял я. По его шепоту можно было  подумать,
что   он  запер  у  меня  в  кабинете  какое-то  необыкновенное
существо.
     -- Новый пациент, -- так же шепотом  продолжал  он.  --  Я
решил, что лучше сам приведу его, тогда ему не сбежать. Он там,
все  в  порядке.  А мне пора. У меня, доктор, как и у вас, свои
обязанности.
     И  он  ушел,  мой  верный  поклонник,  не  дав  мне   даже
возможности поблагодарить его.
     Я вошел в приемную; возле стола сидел человек. Он был одет
в недорогой  костюм из пестротканого твида; кепка его лежала на
моих книгах. Одна рука у него  была  обвязана  носовым  платком
сплошь  в  пятнах  крови.  Он  был молод, лет двадцати пяти, не
больше, с выразительным мужественным лицом, но страшно бледен и
словно чем-то потрясен -- он был совершенно не в силах овладеть
собою.
     -- Извините, что  так  рано  потревожил  вас,  доктор,  --
сказал он, -- но со мной нынче ночью произошло нечто серьезное.
Я  приехал в Лондон утренним поездом, и, когда начал узнавать в
Паддингтоне, где  найти  врача,  этот  добрый  человек  любезно
проводил  меня  к  вам. Я дал служанке свою карточку, но, вижу,
она оставила ее на столе.
     Я взял карточку и прочел имя, род занятий  и  адрес  моего
посетителя:    "Мистер   Виктор   Хэдерли,   инженер-гидравлик.
Виктория-стрит, 16-а (4-й этаж)".
     -- Очень сожалею, что заставил вас  ждать,  --  сказал  я,
усаживаясь  в  кресло  у письменного стола. -- Вы ведь всю ночь
ехали -- занятие само по себе не из веселых.
     -- О, эту ночь скучной я никак не могу назвать, -- ответил
он и расхохотался.
     Откинувшись на спинку стула, он весь трясся от смеха, и  в
его  смехе  звучала  какая-то  высокая, звенящая нота. Мне, как
медику, его смех не понравился.
     -- Прекратите! Возьмите себя в руки! -- крикнул я и  налил
ему воды из графина.
     Но  и  это не помогло. Им овладел один из тех истерических
припадков, которые случаются у сильных натур, когда переживания
уже позади. Наконец смех утомил его, и он несколько успокоился.
     -- Я веду себя крайне глупо, -- задыхаясь, вымолвил он.
     -- Вовсе нет. Выпейте это! -- Я  плеснул  в  воду  немного
коньяку, и его бледные щеки порозовели.
     -- Спасибо,  --  поблагодарил  он.  --  А  теперь, доктор,
будьте добры посмотреть  мой  палец,  или,  лучше  сказать,  то
место, где он когда-то был.
     Он снял платок и протянул руку. Даже я, привычный к такого
рода зрелищам,  содрогнулся.  На  руке  торчало  только  четыре
пальца, а на месте  большого  было  страшное  красное  вздутие.
Палец был оторван или отрублен у самого основания.
     -- Боже  мой!  --  воскликнул  я.  --  Какая ужасная рана!
Крови, наверное, вытекло предостаточно.
     -- Да. После удара я упал в обморок и, наверное,  был  без
сознания  очень  долго.  Очнувшись, я увидел, что кровь все еще
идет, тогда я туго завязал платок вокруг  запястья  и  закрутил
узел щепкой.
     -- Превосходно! Из вас вышел бы хороший хирург.
     -- Да  нет, просто я разбираюсь в том, что имеет отношение
к гидравлике.
     -- Рана нанесена тяжелым и острым инструментом, --  сказал
я, осматривая руку.
     -- Похожим на нож мясника, -- добавил он.
     -- Надеюсь, случайно?
     -- Никоим образом.
     -- Неужели покушение?
     -- Вот именно.
     -- Не пугайте меня.
     Я  промыл  и  обработал  рану, а затем укутал руку ватой и
перевязал пропитанными корболкой бинтами. Он сидел, откинувшись
на спинку стула, и ни разу не поморщился, хотя время от времени
закусывал губы.
     -- Ну, как? -- закончив, спросил я.
     -- Превосходно! После вашего коньяка и перевязки я  словно
заново  родился.  Я  очень  ослабел,  ведь  мне пришлось немало
испытать.
     -- Может, лучше  не  говорить  о  случившемся?  Вы  будете
волноваться.
     -- О  нет.  Сейчас уже нет. Все равно придется выкладывать
всю историю в полиции. Но, между нами говоря, только  моя  рана
может  заставить  их  поверить  моему  заявлению.  История  эта
совершенно необычная, а я ничем подтвердить ее  не  могу.  Даже
если  мне  поверят,  доводы,  которые  я способен представить в
доказательство ее, настолько неопределенны, что вряд  ли  здесь
восторжествует правосудие.
     -- Значит,   это  загадка,  которую  нужно  разрешить,  --
воскликнул я. -- Тогда я настоятельно  рекомендую  вам,  прежде
чем  обращаться  в полицию, пойти к моему другу мистеру Шерлоку
Холмсу.
     -- Я слышал об этом человеке, -- ответил мой пациент, -- и
был бы очень рад, если бы он  взял  это  дело  на  себя,  хотя,
разумеется,  все  равно  придется  заявить в полицию. Может, вы
порекомендуете меня ему?
     -- Больше того, я сам отвезу вас к нему.
     -- Премного буду вам обязан.
     -- Давайте вызовем экипаж и поедем. Мы как раз  поспеем  к
завтраку. Вы в состоянии ехать?
     -- Да.  На душе у меня будет неспокойно до тех пор, пока я
не расскажу мою историю.
     -- Тогда я попрошу служанку вызвать  кэб  и  через  минуту
буду готов.
     Я   побежал   наверх,  в  нескольких  словах  рассказал  о
случившемся жене  и  через  пять  минут  вместе  с  моим  новым
знакомым уже ехал по направлению к Бейкер-стрит.
     Как я и предполагал, Шерлок Холмс -- еще в халате -- сидел
в гостиной, читал ту колонку из "Таймса", в которой публикуются
сведения о розыске различных лиц, и курил трубку. Эту трубку он
обычно  выкуривал  до  завтрака, набивая всякими остатками всех
табаков -- они с особой тщательностью собирались и сушились  на
каминной  доске.  Он  принял  нас с присущим ему спокойствием и
радушием, заказал для нас яичницу с ветчиной,  и  мы  на  славу
позавтракали.  Когда  с  едой  было покончено, он усадил нашего
нового знакомого на диван, подложил ему под  спину  подушку,  а
рядом поставил стакан воды с коньяком.
     -- Вам,  видно,  пришлось пережить нечто необычное, мистер
Хэдерли, --  сказал  он.  --  Прошу  вас  прилечь  на  диван  и
чувствовать  себя  как  дома.  Рассказывайте, пока сможете, но,
если  почувствуете   себя   плохо,   помолчите   и   попробуйте
восстановить силы при помощи вот этого легкого средства.
     -- Благодарю вас, -- ответил мой пациент, -- но я чувствую
себя другим  человеком  после  того,  как  доктор перевязал мне
руку, а ваш завтрак,  по-видимому,  завершил  курс  лечения.  Я
постараюсь  недолго  занимать у вас драгоценное время и поэтому
тотчас  же   приступаю   к   рассказу   о   моих   удивительных
приключениях.
     Опустив  тяжелые  веки, будто от усталости -- что на самом
деле лишь скрывало присущее ему жадное  любопытство,  --  Холмс
поудобнее  уселся  в  кресло,  я  пристроился  напротив,  и  мы
принялись слушать действительно  невероятную  историю,  которую
наш посетитель изложил во всех подробностях.
     -- Должен  сказать  вам,  -- начал он, -- что родители мои
умерли, я не женат  и  потому  живу  совершенно  один  в  своей
лондонской   квартире.   По  профессии  я  инженер-гидравлик  и
приобрел немалый опыт в течение тех  семи  лет,  что  пробыл  в
подручных в известной гринвичской фирме "Веннер и Мейтсон". Два
года назад, унаследовав солидную сумму денег после смерти отца,
я   решил   завести   собственное  дело  и  открыл  контору  на
Виктория-стрит.
     Наверное, каждому, кто открывает собственное дело, сначала
приходится туго. Во всяком случае, так было со мной. В  течение
двух  лет  мне довелось дать всего три консультации и выполнить
одну  небольшую  работу  --  вот  и  все,  что  дала  мне   моя
специальность.  Весь  мой  доход составляет на сегодняшний день
двадцать семь фунтов десять шиллингов. Ежедневно с девяти  утра
до  четырех  я  сидел  в  своей  захудалой  конторе и наконец о
тяжелым сердцем начал понимать, что у меня не  будет  настоящей
работы.
     Но  вот  вчера,  когда  я собрался было уходить, вошел мой
клерк,  доложил,  что  меня  желает  видеть  по  делу  какой-то
джентльмен,  и подал мне визитную карточку: "Полковник Лизандер
Старк". А следом в комнату вошел и сам полковник, человек роста
выше  среднего,  но  чрезвычайно  худой.  До  сих  пор  мне  не
доводилось  встречать  таких  худых  людей. Кожа так обтягивала
выпирающие скулы, что лицо его, казалось, состояло лишь из носа
и подбородка. Тем не менее худым он был по  природе,  а  не  от
какой-либо  болезни,  ибо  взгляд  у  него сверкал, двигался он
проворно и держался уверенно. Он был просто, но аккуратно одет,
а по возрасту, решил я, ему под сорок.
     -- Мистер Хэдерли? -- спросил он с немецким  акцентом.  --
Вас  порекомендовали  мне как человека не только опытного, но и
скромного, умеющего хранить тайну.
     Я поклонился,  чувствуя  себя  польщенным,  как  и  всякий
молодой человек при обращении подобного рода.
     -- Разрешите   узнать,   кто   дал   мне   такую   лестную
характеристику? -- полюбопытствовал я.
     -- Я  предпочитаю  пока  умолчать  об  этом.  Из  того  же
источника  мне  стало  известно,  что  родители ваши умерли, вы
холосты и живете в Лондоне один.
     -- Совершенно правильно, -- ответил я, -- но  простите,  я
не   совсем   понимаю,   какое   это  имеет  отношение  к  моей
деятельности. Вы ведь желали увидеть меня по делу?
     -- Именно так. Вы сейчас  убедитесь,  что  все,  о  чем  я
говорю,   имеет  непосредственное  отношение  к  делу.  Я  хочу
поручить вам одну работу, но при этом должна сохраняться полная
тайна, полная тайна, понятно? Чего,  разумеется,  можно  скорее
ожидать  от  человека  одинокого,  нежели  от человека, который
живет в кругу семьи.
     -- Если я дам слово хранить тайну, -- сказал я, --  можете
быть уверены, я его не нарушу.
     Он  пристально посмотрел на меня, и я подумал, что ни разу
не видел столь подозрительного и недоверчивого взгляда.
     -- Итак, вы обещаете? -- спросил он.
     -- Да, обещаю.
     -- Обещаете хранить полное молчание до, во время  и  после
работы?  Никогда  не  упоминать  об  этом  деле  ни  устно,  ни
письменно?
     -- Я уже дал вам слово.
     -- Очень хорошо.
     Вдруг  он  вскочил  и,  молнией  метнувшись  по   комнате,
распахнул дверь настежь. За д