в поиске, но в  выборе.  Целую  полку  занимают
тетради с ежегодными записями, имеются папки, битком набитые документами, --
поистине  клад  для  всякого,  кто  изучает не только преступность, но самые
разные общественные и  государственные  события,  наделавшие  шуму  в  конце
викторианской   эпохи.   Касательно  последних  могу  сказать,  что  авторам
тревожных писем, умоляющим пощадить честь их семейства или  славное  имя  их
знаменитых  предков,  опасаться  нечего. Осмотрительность и высокое сознание
профессионального долга, всегда отличавшие моего друга, остаются в силе  при
отборе  настоящих записок, и ничье доверие не будет обмануто. И я решительно
осуждаю недавние попытки уничтожить эти бумаги. Кто стоит за  всем  этим  --
известно,  и  если  попытки повторятся, я с разрешения мистера Холмса предам
гласности все сведения о некоем политике, маяке и дрессированном баклане. По
крайней мере один читатель меня поймет.
     Наивно было бы полагать, что во  всех  без  исключения  случаях  Холмсу
удавалось  проявлять  поразительный  дар чутья и наблюдательности, который я
пытался отобразить в своих заметках. Порою ему надо  было  приложить  немало
усилий,  чтобы  сорвать плод, а порой плод и сам падал в руки. Нередко самые
страшные человеческие  трагедии  давали  Холмсу  меньше  всего  возможностей
проявить  свои таланты, одну из подобных историй я и хочу рассказать. Я лишь
слегка изменил имя и место действия, в остальном же все излагаю точно.
     Однажды в конце 1896 года я получил от Холмса записку с просьбой спешно
к нему прибыть. Приехав, я застал его в комнате, полной  табачного  дыма;  в
кресле   напротив  хозяина  сидела  немолодая,  благодушного  вида,  пышущая
здоровьем женщина, -- такие обычно сдают жильцам комнаты с пансионом.
     -- Это миссис Меррилоу из Южного Брикстона, -- сказал мой друг и  повел
рукой  в облаке дыма. -- Миссис Меррилоу не против, когда курят, Уотсон, так
что вы вольны предаться  своей  скверной  привычке.  Миссис  Меррилоу  может
рассказать  нам  кое-что  интересное,  и,  пожалуй, для дальнейшего развития
событий ваше присутствие окажется полезным.
     -- Все, чем я могу...
     -- Вы понимаете, миссис Меррилоу, навестить миссис Рондер  я  предпочел
бы при свидетеле. Пожалуйста, предупредите ее об этом.
     --  Господь  с вами, мистер Холмс, -- сказала посетительница. -- Она уж
так хочет вас видеть, вы хоть всех соседей с собой приводите, она против  не
будет.
     --  Тогда  мы  придем  еще  до вечера. Давайте для начала установим все
факты. Если  мы  переберем  их  по  порядку,  доктору  Уотсону  будет  легче
разобраться в этой истории. Вы говорите, миссис Рондер снимает у вас комнату
уже семь лет и вы только один раз видели ее лицо.
     --  И  клянусь  Богом,  лучше  бы  мне его не видать! -- сказала миссис
Меррилоу.
     -- Как я понял, лицо ее страшно изуродовано.
     -- Знаете, мистер Холмс, это и  лицом-то  не  назовешь.  Вот  как.  Наш
молочник  один  раз ее увидал, в окно заглянул, так он выронил бидон, молоко
по всему палисаднику разлилось. Вот какое у нее лицо. Я как увидала, а я  ее
нечаянно  застала,  так  она  поскорей закрылась и говорит: ну вот, говорит,
миссис Меррилоу, теперь вам наконец понятно, почему я  никогда  не  поднимаю
вуаль.
     -- Знаете вы что-нибудь о ее прошлом?
     -- Ничего я не знаю.
     -- Она к вам приехала с каким-нибудь рекомендательным письмом?
     --  Нет,  сэр,  но она выложила наличные, и не маленькие. Прямо на стол
плату вперед за три месяца, и никаких споров про условия. Я женщина  бедная,
по нынешним временам разве я могу упустить такой случай.
     -- Объяснила она, почему решила поселиться именно у вас?
     --  Мой  дом стоит в стороне от дороги, не на ходу, как другие. И опять
же я пускаю только одного жильца, а своей семьи у меня нету. Я так  понимаю,
она  спрашивала  и  в  других домах, а мой ей лучше подошел. Ей хочется жить
подальше от людей, за это она и заплатить готова.
     -- Вы говорите, она с самого начала не показывала лица, только один раз
это нечаянно  получилось.  Да,  странная  история,  очень  странная,  я   не
удивляюсь, что вы хотите проверить, в чем тут дело.
     --  Нет,  мистер  Холмс,  она  мне хорошо платит, и я всем довольна. Уж
такая спокойная жиличка, никакого беспокойства от нее нету.
     -- Тогда из-за чего же вы встревожились?
     -- Из-за ее здоровья, мистер Холмс. Вроде она очень  худеет.  И  что-то
страшное  у ней на душе. Кричит: "Убийство! Убийство!" А один раз слышу, она
кричит: "Ты бессердечный зверь! Ты чудовище!" Дело было ночью, и кричала она
на весь дом, меня прямо в дрожь бросило. Вот я утром  к  ней  пошла,  миссис
Рондер,  говорю,  если  у  вас  какая  тяжесть на душе, так есть священники,
говорю, и есть полиция. Не одни, так другие  вам  помогут.  А  она  говорит:
"Бога  ради, не надо полиции, и никакой священник не может изменить прошлое.
И однако, говорит, у меня полегчало бы на душе,  если  бы  кто-нибудь  узнал
правду,  пока  я не умерла". "Что ж, говорю, коли вам не надо таких, кому по
чину положено, так есть один сыщик, про него все знают," -- прошу  прощенья,
мистер Холмс. А она так за это и ухватилась. "Вот, говорит, кто мне нужен. И
как  я  сама  раньше не додумалась. Приведите его ко мне, миссис Меррилоу, а
если не захочет пойти, скажите ему, что я  жена  Рондера,  который  в  цирке
показывал  диких  зверей.  И  еще  назовите такое место -- Аббас Парва". Вот
видите, она так и написала: Аббас Парва.  "Если  он  такой  человек,  как  я
думаю, говорит, он сразу ко мне придет".
     --  И  она  не  ошиблась,  --  заметил  Холмс.  -- Очень хорошо, миссис
Меррилоу. Я хотел бы немного потолковать с доктором Уотсоном. Это  займет  у
нас время до обеда. К трем часам ждите нас у себя в Брикстоне.
     Едва  наша посетительница вперевалку прошлепала за дверь -- никак иначе
не определишь способ передвижения миссис Меррилоу, -- Шерлок  Холмс  молнией
метнулся  к  груде  толстых тетрадей в углу. Несколько минут слышался только
шелест перелистываемых страниц и наконец довольный возглас: он нашел то, что
искал. Он был так взбудоражен, что даже не  встал,  так  и  сидел  на  полу,
скрестив ноги, словно какой-то странный Будда, среди раскиданных тетрадей, и
одна раскрыта на коленях.
     -- Тогда этот случай встревожил меня, Уотсон. Вот доказательство -- мои
пометки  на  полях.  Признаюсь, я ничего не мог понять. И однако был уверен,
что следователь ошибался. Вы не помните трагедию в Аббас Парва?
     -- Нет, Холмс.
     -- А ведь вы тогда были со мной.  Но,  конечно,  мои  впечатления  были
очень  поверхностные,  не на что было опереться, и никто не обратился ко мне
за содействием. Может быть, хотите просмотреть мои заметки?
     -- Вы не перескажете мне суть?
     -- Ничего нет проще. Пока я рассказываю, вы,  наверно,  все  вспомните.
Рондер  был  владелец  бродячего  цирка.  Он  слыл  в  свое  время  одним из
знаменитейших дрессировщиков, соперничал  с  Вумбелом  и  Сэнджером.  Однако
известно,  что он стал выпивать, и ко времени той страшной трагедии он и его
представления покатились под уклон.  Цирк  остановился  на  ночлег  в  Аббас
Парва,   деревушке   в   графстве  Беркшир,  там  и  разыгрался  этот  ужас.
Остановились они там на полпути в Уимблдон, просто стали лагерем, не созывая
зрителей, деревушка так мала, что выступление не окупилось бы.
     Среди четвероногих актеров был великолепный  североафриканский  лев  по
кличке  Король  Сахары.  Обычно  Рондер  и  его  жена во время представлений
входили к нему в клетку. Посмотрите, вот фотография этого  зрелища,  на  ней
видно,  что  Рондер  был  огромный,  похожий на борова детина, а жена его --
женщина поразительной красоты. На следствии  о  смерти  говорилось,  что  по
некоторым  признакам  лев  был  опасен,  но,  как  всегда  бывает,  привычка
порождает небрежность, и вот -- эта трагедия.
     Обычно либо сам Рондер, либо его жена кормили льва по ночам. Иногда шел
кто-то  один,  иногда  оба,  но  больше  никому  это  делать  не  позволяли,
уверенные,  что, раз зверь получает пищу из их рук, он относится к ним как к
благодетелям и никогда не причинит вреда. В ту ночь,  семь  лет  назад,  они
пошли  ко  льву  оба, и кончилось это ужасной трагедией, подробности которой
так и остались неясны.
     По-видимому, около полуночи весь  лагерь  переполошили  львиный  рык  и
отчаянные  вопли  женщины.  Все  конюхи  и employes* выскочили с фонарями из
своих палаток, и при этом свете глазам их представилось  ужасающее  зрелище.
Рондер  лежал  ничком шагах в двенадцати от открытой клетки, голова его была
разбита, на затылке глубокие раны -- следы львиных когтей. А у  самой  двери
клетки  лежала  на  спине  миссис  Рондер,  зверь навалился на нее и свирепо
рычал. Он так изодрал когтями ее лицо, что думали, ей не  выжить.  Несколько
человек  из  цирка  во  главе  с  силачом Леонардо и клоуном Григсом шестами
отогнали льва, он прыгнул обратно в клетку, и ее заперли. Как он очутился на
свободе -- загадка. Предположили, что супруги собирались войти в клетку, но,
когда ее отворили, зверь на них набросился. Больше в  показаниях  свидетелей
не  было  ничего существенного, только вот одно: когда миссис Рондер несли к
фургону, где жили супруги, она в бреду, в  страшных  мученьях  все  кричала:
"Трус!  Трус!"  Показания  она  смогла дать лишь через полгода, но следствие
надлежащим порядком пришло
     к очевидному заключению, что смерть Рондера  --  результат  несчастного
случая.
     -- Какой же другой тут возможен вывод? -- сказал я.
     -- Да, он напрашивается. И, однако, были тут две-три мелочи, которые не
давали  покоя молодому Эдмундсу из беркширской полиции. Смышленый малый! Его
позже послали в Аллаабад. От него я и узнал об  этой  истории,  он  заглянул
тогда ко мне и поделился своими сомнениями.
     -- Такой рыжий, худощавый?
     -- Он самый. Я так и знал, вы скоро все вспомните.
     -- Но что же не давало покоя Эдмундсу?
     --  По  правде  сказать, это нас обоих беспокоило. Довольно трудно было
восстановить картину случившегося. Посмотрите на это с точки зрения льва. Он
на свободе. Как он поступает? В несколько прыжков настигает Рондера.  Рондер
повернулся, убегая, -- следы когтей на затылке, -- но лев свалил его наземь.
И  потом, чем бы нестись дальше, на свободу, возвращается к женщине, которая
стоит у самой клетки, сбивает ее с ног и впивается зубами в лицо. И еще  эти
ее  крики,  по  ним  выходит,  что муж так или иначе ее подвел. А чем же он,
бедняга, мог ей помочь? Видите, в чем сложность?
     -- Да, конечно.
     -- И еще одно. Мне это пришло в голову сейчас, когда  я  все  обдумываю
заново.  Кто-то  из свидетелей показывал, что одновременно с львиным рыком и
воплями миссис Рондер закричал от ужаса какой-то мужчина.
     -- Конечно, сам Рондер.
     -- Ну, при том, что у него был раздроблен череп, едва  ли  он  еще  мог
кричать.  По  крайней  мере  два  свидетеля  показали, что мужчина и женщина
кричали одновременно.
     -- Мне думается, к этому времени крик подняли все, кто был в лагере.  А
что до остальных сомнений, я, кажется, мог бы их разрешить.
     -- Рад буду услышать ваши доводы.
     -- Когда лев выскочил из клетки, эти двое находились в десятке шагов от
нее. Рондер  повернулся, и зверь его ударил. Женщине пришла мысль кинуться в
клетку и запереться изнутри. Это было  для  нее  единственное  убежище.  Она
бросилась  к  клетке,  лев  настиг  ее  и  сбил с ног. Ее возмутило, что муж
повернулся, пытаясь удрать, и тем поощрил разъяренного зверя. Оставайся  они
оба к нему лицом, возможно, они бы его укротили. Отсюда ее крики "Трус!"
     -- Блистательно, Уотсон! В вашем алмазе есть только один изъян.
     -- Какой же изъян, Холмс?
     --  Если  оба  они  были  в  десяти  шагах от клетки, каким образом лев
очутился на свободе?
     -- А если у них был какой-то недруг, который отпер клетку?
     -- Но с чего бы льву с такой свирепостью напасть на них, ведь он привык
с ними играть и проделывать разные трюки, когда они входили к нему в летку?
     -- Возможно, тот же недруг чем-то заранее разозлил зверя.
     Холмс призадумался и несколько минут молчал.
     -- Что ж, Уотсон, кое-что  говорит  в  пользу  вашей  теории.  Враги  у
Рондера  были, и немало. Эдмундс сказал мне, что в подпитии этот субъект был
ужасен. Этакая громадная скотина, он накидывался с бранью и  с  кулаками  на
всякого,  кто  подвернется  под  руку. Подозреваю, что крики о чудовище, про
которые нам поведала сегодняшняя посетительница, это ночные  воспоминания  о
дражайшем покойнике. Однако наши рассуждения бесплодны, пока нам не известны
все  факты.  На  буфете  есть  холодная куропатка и бутылка монраше. Давайте
сперва подкрепимся, а потом с новыми силами возьмемся за дело.
     Когда двуколка доставила нас к дому миссис Меррилоу, толстуха уже ждала
на пороге, заполняя своей пышной особой дверной проем  скромного,  особняком
стоящего  жилища.  Ясно  было, что первейшая ее забота -- как бы не лишиться
выгодной жилички, и, прежде чем проводить нас к  миссис  Рондер,  она  стала
заклинать  нас не говорить и не делать ничего такого, что привело бы к столь
нежеланной развязке. Мы ее успокоили, поднялись за нею по лестнице, покрытой
истертою ковровой дорожкой, и вступили в комнату таинственной жилицы.
     Комната была душная, затхлая,  дурно  проветренная,  чего  и  следовало
ожидать,  поскольку  обитательница  почти  никогда ее не покидала. Казалось,
этой женщине, которая когда-то держала зверей в  клетках,  странным  образом
отплатила  сама  Судьба,  заперев  в клетку ее самое, точно зверя. И вот она
сидит в затененном углу, в поломанном  кресле.  От  долгих  лет  бездействия
фигура  ее  несколько  отяжелела,  но  видно,  что  прежде она была хороша и
стройна, еще и по сей день сохранились пышные, соблазнительные формы. Густая
темная вуаль закрывает лицо, спускаясь до верхней губы, но видны  безупречно
очерченный  рот и нежный округлый подбородок. Я очень легко себе представил,
что прежде она была настоящая красавица. И голос у  нее  оказался  приятный,
мелодичный.
     --  Мое  имя  вам  знакомо,  мистер  Холмс,  -- сказала она. -- Я так и
думала, что, услышав его, вы придете.
     -- Совершенно верно, сударыня, хотя, право, не понимаю, как вы  узнали,
что я интересовался вашим делом.
     --  Я  об  этом  узнала, когда здоровье мое окрепло и меня расспрашивал
мистер Эдмундс, детектив графства. Боюсь, тогда я ему солгала. Пожалуй, было
бы разумнее сказать правду.
     -- Всегда разумнее говорить правду. Но почему же вы ему солгали?
     -- Потому что от этого зависела судьба одного человека. Я знаю, он  был
сущее  ничтожество,  но  все  же  не хотела я, чтобы его гибель была на моей
совести. Мы были так близки... так близки!
     -- А теперь это препятствие устранено?
     -- Да, сэр. Человек, о котором я упоминаю, умер.
     -- Тогда почему бы вам  теперь  не  рассказать  полиции  все,  что  вам
известно?
     --  Потому  что  это  касается  не  только его. Это касается меня. Я не
вынесла  бы  скандала  и  огласки,   а   они   неизбежны   при   полицейском
расследовании.  Жить мне осталось недолго, но я хочу умереть спокойно. И все
же мне хотелось найти хоть одного разумного человека, кому я могу рассказать
мою ужасную историю, пусть, когда меня не станет, все будет понято.
     -- Вы оказываете мне  большую  честь,  сударыня.  Однако  у  меня  есть
чувство  ответственности.  Я  не  могу  обещать, что, выслушав вас, не сочту
своим долгом сообщить обстоятельства дела полиции.
     -- Думаю, этого не случится, мистер Холмс. Я слишком  хорошо  знаю  ваш
характер  и  ваши  методы,  я ведь уже несколько лет слежу за вашей работой.
Судьба оставила мне единственную радость -- чтение, и мне известно  едва  ли
не  все,  что  происходит  в  мире.  Так  или иначе, я не хотела бы упустить
случай, и, может быть, вы воспользуетесь рассказом  о  моей  трагедии.  А  у
меня, если я все расскажу, станет легче на душе.
     -- Мой друг и я рады будем вас выслушать.
     Миссис Рондер поднялась и достала из ящика фотографию мужчины. Это явно
был профессиональный  акробат,  великолепно  сложенный  атлет,  могучие руки
скрещены на выпуклой груди,  под  густыми  усами  --  улыбка,  самодовольная
улыбка победителя.
     -- Это Леонардо, -- сказала миссис Рондер.
     -- Леонардо -- силач, который давал показания на следствии?
     -- Он самый. А это мой муж.
     У  мужа  лицо  было  ужасное  -- поистине человек-свинья, вернее, дикий
кабан,  ибо  в  зверской  грубости  своей  он  был  страшен.  Нетрудно  было
вообразить,  как  он  скрежещет зубами, как пускает пену этот гнусный рот, с
какой неистовой злобой вонзаются во все на свете свирепые маленькие  глазки.
Негодяй, хам, скотина -- вот что написано было на этом лице с тяжелой нижней
челюстью.
     --  Эти  две  фотографии  помогут  вам, господа, понять мою историю. Я,
бедная  циркачка,  росла  на  опилках  арены,  мне  еще  и  десяти  лет   не
исполнилось,  когда  я прыгала через обруч. Когда я подросла, Рондер полюбил
меня, если такую похоть можно назвать любовью, и в недобрый час я стала  его
женой.  С  того  дня  моя жизнь стала сущим адом, и этот дьявол вечно терзал
меня. В цирке не было человека, кто не знал бы, как он со  мной  обращается.
Он  без  конца  мне  изменял. А если я жаловалась, связывал меня и полосовал
хлыстом. Все меня жалели, все его ненавидели, но что они могли поделать? Все
без исключения его боялись. Страшен он был всегда и смертельно опасен, когда
напьется. Опять и опять его привлекали к ответственности то  за  оскорбление
действием,  то  за  жестокое  обращение  с  животными,  но денег у него было
вдоволь и штрафы его не смущали. Лучшие  артисты  от  нас  сбежали,  и  цирк
постепенно  приходил  в  упадок. Все держалось только на Леонардо, на мне да
еще на маленьком Джимми Григсе, клоуне. Бедняжка, не так уж он был  забавен,
но старался изо всех сил.
     А  Леонардо все больше значил в моей жизни. Вы видите, как он выглядел.
Теперь-то я знаю, какой жалкий дух скрывался в этом великолепном теле, но по
сравнению с моим мужем он  казался  Архангелом  Гавриилом.  Он  меня  жалел,
помогал мне, и наконец наша близость перешла в любовь -- глубокую, страстную
любовь,  о  такой я раньше только мечтала, но не надеялась испытать. Муж это
заподозрил, но, думаю, он по сути был  трус,  хоть  и  хам,  а  Леонардо  --
единственный, кого он боялся. И в отместку стал мучить меня больше прежнего.
Однажды  ночью Леонардо, услыхав мои крики, чуть не ворвался в наш фургон. В
ту ночь дело едва не кончилось трагедией, и вскоре мы с любимым поняли,  что
ее не избежать. Мой муж не должен жить. Мы решили, он должен умереть.
     Леонардо был умен и изобретателен. Это он все придумал. Не скажу, чтобы
я его  осуждала,  ведь  я  готова была пройти с ним этот путь до конца. Но у
меня никогда не хватило бы смекалки составить такой план. Мы сделали дубинку
-- ее смастерил Леонардо, в широкой свинцовой части он закрепил пять длинных
стальных гвоздей остриями наружу, расставленных в точности как когти львиной
лапы. Дубинка эта и должна была  нанести  моему  мужу  смертельный  удар,  а
выглядело бы все так, словно его убил лев, когда вырвался на свободу.
     В  ту  ночь,  когда  мы с мужем по обыкновению пошли кормить льва, тьма
была хоть глаз выколи. Мы несли в цинковом ведре сырое мясо.  Леонардо  ждал
за  углом  большого фургона, мимо которого нам надо было пройти к клетке. Он
замешкался, и мы прошли дальше прежде, чем он успел ударить, но он  тихонько
прокрался  следом,  и  я услышала удар, который раздробил мужу череп. Сердце
мое радостно забилось, я бросилась вперед и  откинула  щеколду,  на  которую
запиралась клетка льва.
     И тут случилось страшное. Может быть, вы слышали, как чутки эти звери к
запаху  человеческой  крови  и  как  он и